Аннабель

По пути домой я заехала в мамин дом, по привычке едва не завернув в супермаркет. Какое-то время я сидела в машине, не решаясь выйти. Дом уже выглядел опустевшим. Интересно, подумала я, кто выключил свет, когда уехала «скорая»?

Что ж, сидеть на месте не было никакого толку, предстояло столько дел! Сад казался запущенным — когда только успел зарасти? Сквозь щели в цементной дорожке пробились сорняки, трава на лужайке перед входом торчала уродливыми пучками. Нужно будет до зимы взять газонокосилку и подстричь траву, особенно если я собираюсь продавать дом.

Я мысленно добавила новый пункт к быстро растущему списку.

В доме было тепло, чего я не ожидала, — конечно же, отопление включилось в положенное время, как обычно. Нужно будет его выключить — хотя, если вдруг похолодает, могут замерзнуть трубы. Я тут же вспомнила про холодильник — надо его освободить и разморозить. Собственно, хорошо бы вообще отключить все электроприборы, чтоб впустую не тратить деньги. Может, просто выключить общий рубильник? И газ тоже — но тогда не будет работать отопление и могут замерзнуть трубы.

Почувствовав, что мысли мои пошли по кругу, я усилием воли отбросила их, включила свет, положила сумку в коридоре и повесила пальто на вешалку, как делала каждый раз на пороге этого дома.

Мама переехала сюда пятнадцать лет назад, когда ее сестра, моя тетя, перебралась в Шотландию. Они жили вместе с тех пор, как я пошла учиться в университет, но после отъезда тети Бет маме захотелось жить поближе ко мне. Тогда она еще была вполне деятельной женщиной, играла в бинго с подругами и трижды в неделю ходила в супермаркет, а по выходным отправлялась в автобусную поездку с местным клубом. Вряд ли я по-настоящему сознавала, что она стареет, но теперь понимаю, что первые признаки появились уже давно. Она поругалась с кем-то в клубе и перестала его посещать. Пять лет назад умерла тетя Бет, и после кончины единственной сестры мамина жизнь покатилась под уклон. Она начала волноваться из-за денег, хотя получала хорошую пенсию и никогда прежде по этому поводу не тревожилась. Вскоре она прекратила играть в бинго, и у нее осталась только я — не считая соседей, которые время от время заглядывали, но она постоянно на них жаловалась.

— Они меня все время беспокоят, — шептала мама, словно ее могли подслушать сквозь стену. — Все ходят и ходят. Будто не понимают, что это как-то неудобно.

— Почему? — спрашивала я. — Чем они тебе мешают?

Я вовсе не собиралась говорить шепотом — соседских разговоров мы никогда не слышали, так что вряд ли они могли слышать наши.

Как выяснилось, Лен едва не спас маме жизнь — по крайней мере, дал мне шанс с ней попрощаться, даже если она меня и не слышала. Я собиралась зайти к ней следующим вечером, но к тому времени ее уже не было бы в живых. Будь она к нему чуть доброжелательнее, он мог даже обнаружить ее раньше, и, возможно, она бы выжила.

Я вошла в гостиную и включила свет, почти ожидая увидеть маму. Пустое кресло настолько меня поразило, что я невольно попятилась. Каждый раз, когда я к ней приходила — три или четыре раза в неделю, — она сидела там. При мне она вставала лишь иногда, чтобы сходить в туалет или сделать что-нибудь в кухне, непременно опираясь на костыли и на мою руку. Бо́льшую же часть времени она просто сидела и ждала, когда я ей что-нибудь принесу.

Теперь кресло опустело. За долгие годы в сиденье образовалась вмятина, покрытие выцвело и залоснилось. Подлокотники посерели от постоянного прикосновения ее рук. Но мамы больше не было.

У меня вдруг участилось дыхание, нахлынула беспричинная паника. С чего бы? В доме царила полнейшая тишина. Бывала ли я вообще когда-нибудь в этой комнате при молчащем телевизоре? Даже воздух без мамы казался другим.

Глубоко вздохнув, я взяла себя в руки. Нужно было заняться делом.

Повернувшись к креслу спиной, я прошла в кухню. Там было темно — окно выходило в пустой двор и на неосвещенные окна соседнего дома. Я включила лампу.

В кухне царил подозрительный порядок. Мама не любила мыть посуду, и, когда я привозила ей ужин, я обычно начинала с мытья накопившейся за предыдущие дни посуды. Но раковина была пуста, серое полотенце висело на смесителе, из которого размеренно капала вода. Я открыла холодильник. Он был почти пуст — пара банок варенья, бутылка салатного соуса, коробка яиц, масло на блюдце, нераспечатанная пачка сыра, непочатая бутылка белого вина. Я даже не помнила, покупала ли все это. Где овощи, которые я туда положила… Когда? В воскресенье? Она не могла все их съесть. А молоко? Я купила вчера двухпинтовую бутылку.

— Аннабель, это вы?

Я едва не подпрыгнула, услышав за спиной голос. Рядом стоял Лен. Я понятия не имела, как он ухитрился войти так, что я его не услышала, учитывая тишину в доме.

— Здравствуйте, Лен, — сказала я. — Вы меня напугали.

— Простите, дорогая. Как вы?

— Мама сегодня умерла, — ответила я, подумав, что совершенно не умею сообщать людям дурные известия.

— Да, я знаю, — сказал он. — Мои соболезнования. Бедняжка.

— Откуда вы знаете?

— Я звонил сегодня в боленницу, хотел узнать, как у нее дела.

Я едва подавила неуместный смешок. Он действительно сказал «боленница».

— Как вы? — снова спросил он. — Мы с женой очень за вас тревожились, когда услышали, что она умерла.

— Со мной все хорошо. Просто нужно очень многое сделать.

— Знаю, последний долг и все такое. Если мы можем чем-то помочь…

— Спасибо.

Я неловко держалась одной рукой за холодильник и думала, что, собственно, нужно Лену. Зачем он сюда пришел, если уже ясно, что мама не вернется?

— Это вы забрали продукты из холодильника?

Похоже, слова мои прозвучали чуть резче, чем следовало, поскольку он слегка покраснел и неуверенно переступил с ноги на ногу:

— Ну… Да, мы боялись, что еда испортится. Я не думал, что вы так быстро придете: горе и все такое…

— Что ж, — сказала я, — весьма любезно с вашей стороны. Но я вполне могу справиться сама.

— Тяжелые времена, — проговорил он, успокаиваясь. — Очень тяжелые. Знаете, мы с женой старались за ней присматривать, но она так постарела… Да и вообще, это лишь вопрос времени. Со всеми нами рано или поздно это случится.

— Ну… — пробормотала я.

— Конечно, когда рядом родные люди, как было с вашей мамой, все совсем по-другому. Оба наших мальчика давно выросли, у них свои семьи. У них мало времени, к тому же они знают, что у нас все хорошо и мы сами можем о себе позаботиться, так что мы не так уж часто их видим — в основном на Рождество, и еще они приезжали на семидесятилетие моей жены в прошлом году, но, собственно, и все. Порой начинаешь задумываться насчет всей той писанины в газетах про людей, о которых никто не заботился и которых нашли мертвыми, — не случится ли то же самое со мной?

— Я знаю, — сказала я.

— Ладно, не могу я тут весь день болтать, а то жена начнет беспокоиться. Пойду, пожалуй. Продукты вам отдать?

Последние слова он бросил уже через плечо, словно невинный вопрос на прощание, но тут же повернулся и уставился на меня глазами-бусинками. Значит, он ничего не выбросил? По сути, он явился сюда и похитил всю мамину свежую еду из холодильника. Удивительно, что яйца и масло остались на месте.

— Нет, конечно, — ответила я.

— Ну и хорошо, тогда я пошел. Если что-то понадобится, просто позвоните. Если нужно, буду проверять ее почту и прочее. Ну ладно, всего доброго.

Хлопнула дверь. Когда он входил, хлопка не было. Вероятно, он тихо закрыл ее за собой и прокрался по коридору, осторожно ступая по дощатым половицам. Мне не хотелось, чтобы он проверял ее почту. Мне не хотелось, чтобы у него вообще был ключ. Нужно попросить, чтобы он его отдал.

Я вновь взглянула на погруженную в тишину кухню, где вещи стояли на своих местах, ожидая, когда я ими воспользуюсь. Повинуясь внезапно возникшей мысли, я открыла буфет, где хранились сухие продукты — чай в пакетиках, хлопья… На самом верху стояла коллекционная жестяная коробка из-под чая с фотографией свадьбы его королевского высочества принца Чарльза и леди Дианы Спенсер в 1981 году. В нее мама откладывала из пенсии деньги на хозяйство и прочие мелкие расходы. По моему заявлению с ее банковского счета регулярно перечислялись деньги на оплату всех счетов, и раз в несколько месяцев я проверяла, все ли надлежащим образом оплачено. Покупая для нее еду, я брала деньги из жестянки и клала на их место чек из магазина, округляя сумму в ту или иную сторону и не заботясь о мелочи, поскольку рано или поздно все и так сходилось. В прошлое воскресенье там лежало восемьдесят фунтов бумажками по двадцать. Тогда я взяла двадцатку и положила на ее место десятку из своего кошелька, поскольку покупки обошлись мне в двенадцать фунтов девяносто восемь пенсов. Однако вчера я настолько устала, просидев допоздна на работе, что забыла положить в коробку чек, до сих пор лежавший на дне моей сумочки.

В коробке было всего двадцать фунтов — одной бумажкой. С тех пор как я заглядывала туда несколько дней назад, пятьдесят фунтов исчезли. Несколько мгновений я смотрела на единственную банкноту, думая, не ошиблась ли. Или, может, мама успела их потратить?

Я подошла к письменному столу в гостиной, в нижнем ящике которого хранилось самое важное — ее паспорт, банковские книжки, свидетельство о рождении. Я быстро порылась в документах, но даже с первого взгляда было ясно, что все на месте. Я облегченно вздохнула — все-таки показалось? Возможно, денег было меньше или я перепутала с другим днем? А может, приходил мойщик окон или она отдала какие-то деньги на благотворительность?

Но — пятьдесят фунтов?

Я осмотрела дом, сама не зная, чего ищу. В спальне царила та особая тишина, которая появляется в комнатах, где никого не было уже несколько дней. В шкафу висела старая, давно не ношенная одежда: вечерняя блузка с блестками и серебристым бисером, длинная черная юбка. Они были на маме в мой день рождения, когда мне исполнился двадцать один год. Почему она их до сих пор хранила? Все равно она не смогла бы снова в них выйти. Рядом висел знакомый блейзер, который мама иногда надевала на работу, пока не ушла на пенсию. Внизу стояли давно не видевшие улицы туфли.

Кладовая была завалена коробками, которые мама так и не распаковала с тех пор, как переехала сюда много лет назад. «Как-нибудь потом», — говорила она, словно ждала, когда придет конец новым встречам и фривольностям и она сможет как следует обустроиться. Похоже, к коробкам вообще не притрагивались.

Что ж, тянуть больше было нельзя — как бы я ни ненавидела любые скандалы.

Лен удивленно взглянул на меня, открыв дверь:

— Все в порядке?

Он что-то жевал — не сэндвич ли, приготовленный из маминого хлеба?

— Еще раз здравствуйте. Просто вспомнила, что нужно забрать у вас ключ. В конце концов, вам незачем беспокоиться о доме, раз мамы больше нет.

— Вы не хотите, чтобы я проверял почту? Вам ведь придется постоянно сюда приезжать!

— Ничего страшного, мне не так уж далеко.

— А вдруг случится что-то срочное?

— Если случится что-то срочное, — твердо сказала я, думая, что́ такого срочного может случиться, раз мама умерла, — вы можете мне позвонить.

— Понятно, — обреченно проговорил он. — Ладно. Подождите немного.

Он скрылся в коридоре, оставив меня на пороге. Порыв теплого воздуха донес до меня запах стряпни — не слишком приятный. Коридор заново отремонтировали, оклеив особо ужасными рельефными обоями… как там они называются? Ана-чего-то-там…

— Держите.

Он вышел из коридора и отстегнул ключ от кольца, на котором висело несколько других. Интересно, подумала я, это обычное его кольцо с ключами или он собирает ключи от чужих домов?

Я протянула руку, и он резко сунул ключ мне в ладонь, так что даже стало больно.

— Еще одно, Лен, — сказала я, слегка боясь собственного вопроса, но зная, что его нужно задать. — Не знаете, мойщик окон на этой неделе приходил? Или еще кто-нибудь, кому мама могла бы дать деньги?

— Нет, Тед обычно появляется в первую неделю каждого месяца. А что такое?

Что ж, он сам спросил, подумала я.

— У мамы в жестянке лежало немного денег, и бо́льшая их часть пропала. Когда я приезжала к ней в последний раз, они там были. Есть какие-нибудь мысли?

Я старалась говорить как можно небрежнее, но сразу заметила подозрительный огонек в его взгляде, хоть Лен и пытался изображать из себя доброго соседа.

— Мы кое-что для нее покупали в понедельник, — ответил он. — Сказали, что едем в город, и она попросила купить ей кое-какие мелочи. Она дала мне денег, а я отдал ей чек. Вы его не нашли?

— Что за мелочи?

— Гм… дайте подумать. Она просила купить стейк в мясной лавке, батарейки для телефона… Три листа почтовых марок. Кажется, что-то еще… Не помню.

Я посмотрела на ключ в своей руке и подумала, стоит ли на самом деле спорить. В конце концов, это всего лишь пятьдесят фунтов.

— Спасибо, Лен. Я знаю, она по-настоящему ценила вашу помощь.

— Все в порядке, — ответил он. — Если что, мы всегда рады помочь. В любое время, дорогая. Вы точно не хотите, чтобы мы присмотрели за домом?

— Нет, спасибо, — отрезала я. — Почту я все равно попрошу пересылать на мой адрес.

Я не знала в точности, возможно ли это после смерти адресата, но не хотелось, чтобы у старика появился повод вернуться в мамин дом.

— Точно? Мы всегда могли бы…

— Нет, Лен. Если честно, вы и так немало сделали. Спасибо.

Повернувшись, я направилась по дорожке к машине. Было темно и холодно. Хотелось добраться домой, закрыть дверь и остаться одной там, где меня никто не мог видеть.