Аннабель
Я лежала в постели, но не спала, когда зазвонил телефон.
Вслушиваясь в нарушающие тишину звонки, я думала, кто бы это мог так поздно звонить и стоит ли вставать ради того, чтобы это выяснить. Телефон только один, внизу: мне звонят редко, и не имеет смысла обзаводиться еще одним, в спальне.
После шестой трели я выбралась из кровати, сунула ноги в тапочки, накинула халат и спустилась вниз. Мне показалось, что звонки готовы были прекратиться в тот самый момент, когда я взялась за трубку.
— Алло?
— Это Аннабель? Аннабель Хейер? — Голос был мужской, пожилой и слегка неуверенный.
— Слушаю.
— Это Лен, сосед. Я насчет вашей мамы.
Сосед? У меня не было никакого соседа по имени Лен. Только потом я поняла, что это тот старикашка, что жил рядом с матерью. Как-то раз он приютил ее, когда у нее лопнули трубы. Он жил вместе с женой — как там ее звали? Кэрол?
— Насчет мамы? Что случилось? Я видела ее всего несколько часов назад…
— Она слегка… упала. Приехала «скорая», сейчас ее забирают в больницу Святой Марии. Я с трудом отыскал ваш номер — если честно, следовало где-нибудь его записать.
— Как она? Все хорошо?
— Думаю, да, дорогая. Вам лучше поехать в больницу.
— Хорошо. Спасибо.
— Дом я запру — она дала мне ключ. Можете ни о чем не беспокоиться.
Положив трубку, я несколько мгновений сидела в ошеломленном молчании, чувствуя, как по щекам текут горячие слезы. Я даже не знала толком, почему плачу.
— Хватит, — сказала я вслух. — Прекрати немедленно.
Утерев лицо рукавом халата, я пошла наверх одеваться.
У главного входа в больницу группа людей на инвалидных колясках и в халатах в компании товарищей поздоровее откровенно нарушала запрет на курение. Внутри все киоски были закрыты, стойка пустовала.
Несколько секунд я стояла в полной растерянности. Где кого искать, если не работает главная приемная? Потом я поняла, что наиболее оживленное движение наблюдается в коридоре слева. Табличка на стене перечисляла находящиеся в той стороне отделения, включая экстренную помощь. Конечно, именно туда и должны были привезти маму на «скорой».
Несмотря на прилив адреналина, я плохо соображала. Я не привыкла бодрствовать в такое время, а если несколько ночей не спала нормально, у меня начинала кружиться голова и появлялись странные ощущения.
Возле стойки отделения экстренной помощи собралось несколько человек. Я встала туда, где, как мне показалось, находился конец очереди. Женщина о чем-то громко и бессвязно спорила с медсестрой. Спор не имел никакого смысла, постоянно возвращался к одному и тому же, и я поняла, что женщина пьяна: одной рукой она хваталась за стойку, пытаясь удержать равновесие. В конце концов появились двое охранников и отвели ее в сторонку, после чего очередь передвинулась вперед.
Я в отчаянии огляделась, надеясь увидеть на стуле в приемной маму, но ее нигде не было. В коридоре толпились ожидающие — что же тут творится вечером в пятницу или субботу? Наверняка настоящий ад.
— Чем могу помочь? — позвала меня подошедшая к стойке вторая медсестра.
— Сюда привезли мою мать, Айрис Хейер. Упала у себя дома.
Медсестра застучала по клавиатуре:
— Хейер? Как пишется?
Я произнесла фамилию по буквам. В очках медсестры отражался экран, по которому она водила мышкой.
— А ваше имя?
— Аннабель Хейер.
— Вы ее дочь?
Я же сказала, раздраженно подумала я.
— Да.
— Верно, есть такая. Присядьте, к вам сейчас кто-нибудь подойдет.
Найдя, где сесть, я вспомнила все те вопросы, что мне следовало задать: «Как она себя чувствует? Могу я с ней увидеться? Сколько придется ждать?» Но я уже отошла от стойки, а взглянув в ту сторону, поняла, что очередь успела увеличиться вдвое.
Я села рядом с автоматом, торгующим шоколадными батончиками, при виде которых у меня заурчало в животе, хотя в это время я обычно крепко сплю. Я подумала было взять кофе и чего-нибудь поесть, но побоялась, что стоит только это сделать, как кто-нибудь выйдет из дверей и окликнет меня.
Я проверила мобильный телефон, словно кто-то еще мог позвонить посреди ночи. Напротив в инвалидной коляске сидела девушка с распухшей ступней, бледная кожа на которой натянулась настолько, что казалась блестящей. Стулья рядом со мной занимали двое юношей в окровавленных рубашках. Один прижимал к макушке маленькое полотенце вроде тех, которыми вытирают пролитое пиво в пабах. Оба оживленно разговаривали и смеялись, обсуждая что-то насчет футбола. У меня не возникало никакого желания их слушать, но деваться было некуда.
Я заинтересовалась, каким образом девушка повредила ногу, и уже собиралась спросить, когда появился санитар и укатил ее. Встав, я подошла к столу, заваленному помятыми журналами. Я выбрала три самых бульварных и снова села, жалея, что не взяла с собой книгу, чтобы скоротать время. У входа болталась группа молодых парней, голоса которых слышались все громче. К ним, словно стервятники, подбирались охранники, разделавшиеся с очередным назойливым посетителем.
Сквозь крики молодежи прорезался пронзительный вопль малыша, корчившегося и извивавшегося на коленях у матери. Лицо его покраснело, светлые волосы прилипли к вспотевшему лбу, глаза были широко раскрыты. Женщина безуспешно пыталась утихомирить ребенка, засовывая ему в рот соску, но та тут же вылетала прочь. Последовала милосердная пауза, и показалось, будто я оглохла, но младенец лишь набирал в грудь воздуха для очередного вопля.
Я уставилась в журнал, стараясь сосредоточиться на лицах знаменитостей, из которых знала лишь одну, и листала его, пока не наткнулась на восьмистраничный разворот с фотографиями — похоже, обо всей подноготной Элтона Джона. Сдавшись, я отбросила журнал. Чем дольше приходится ждать, подумала я, тем менее вероятно, что с мамой что-то серьезное. Если бы все было совсем плохо, ко мне сразу бы вышли — разве нет?
И конечно, в то же мгновение из-за занавески появилась медсестра:
— Аннабель Хейер?
Я быстро встала и почувствовала, как кружится голова, но постаралась не подавать виду.
— Да.
— Здравствуйте, — сказала она и сразу направилась назад, рассчитывая, что я последую за ней. — Вы долго ждали?
— Нет, — ответила я. — Не думаю. Как моя мама? С ней все в порядке?
Она открыла дверь и отошла в сторону, пропуская меня. Я думала, что увижу маленькую комнатку, но оказалось, что это часть отделения экстренной помощи.
— Сядьте, — сказала медсестра. — Доктор сейчас придет.
Прежде чем я успела хоть что-нибудь спросить, она исчезла, закрыв за собой дверь.
Я огляделась, сдерживая слезы. Мне хотелось кому-нибудь позвонить, но кому? Единственной двоюродной сестре, в Шотландию? Чем она поможет с другого конца страны? Можно было связаться с Кейт. Но я не настолько хорошо ее знала, чтобы звонить в критической ситуации, — в итоге она бы лишь еще больше меня возненавидела. У меня никого не было. Я была предоставлена самой себе.
Где-то за занавеской обрабатывали орущего малыша — того самого или какого-то другого: для меня все детские голоса звучали одинаково. Сквозь вопли слышался успокаивающий голос:
— Вот так! Хороший мальчик, смелый. Скоро закончим. Уже почти все. Мамочка, не могли бы вы взять его за руку? Вот так. Держите крепче… Есть! Вот и все.
Послышались быстрые шаги по линолеуму, и из-за угла вышел мужчина в голубой рубашке с закатанными рукавами, со стетоскопом на шее и прикрепленной к нагрудному карману карточкой с именем. Он выглядел очень молодым и очень усталым, но сумел улыбнуться. Я поднялась, едва не выронив соскользнувшую с коленей сумочку.
— Мисс Хейер? Простите, что заставил вас ждать. Я Джонатан Лэмб, один из лечащих врачей вашей матери. Не могли бы вы пройти со мной?
— Как она? — спросила я, пытаясь не отставать.
Он повел меня по коридору мимо занавешенных отсеков, каждый из которых был занят. У самого дальнего он замер и подождал меня. Я остановилась в нескольких шагах, тяжело дыша, хотя мы прошли не более ста ярдов.
— Насколько я понимаю, она упала у себя дома?
— Мне позвонил ее сосед. Не знаю, что случилось.
— Сюда, пожалуйста. — Он откинул занавеску и пропустил меня вперед.
Мама лежала на каталке, в окружении приборов и трубок.
— Мама! — вырвалось у меня.
За спиной пискнул пейджер Джонатана Лэмба.
— Я… я через минуту вернусь, и мы продолжим разговор. Присядьте.
Я приподняла тяжелую горячую мамину руку, прикрытую простыней. На маме был больничный халат. Нужно будет принести ночную рубашку, подумала я, — халат был явно мал.
— Мама?
Я сжала ее пальцы, но ответа не последовало.
Казалось, я целую вечность стояла, держа ее за руку. От сгорбленной позы заболела спина, и, лишь когда боль стала невыносимой, я отпустила мамину руку и села на стул рядом с каталкой. Я попыталась придвинуть каталку ближе, но та оказалась слишком тяжелой. Найдя в сумочке платок, я вытерла глаза и высморкалась, не в силах поверить в случившееся. Казалось, будто этого не может быть.
На стене, у меня над головой, висели часы, и я, повернувшись, глядела, как проходят минуты. Был почти час ночи. Я решила, что в половине второго пойду и найду кого-нибудь.
В двадцать минут второго я встала и потянулась. Занавеска тут же вздрогнула — вернулся Джонатан Лэмб, на этот раз с медсестрой, которая тепло и сочувственно мне улыбнулась.
— Здравствуйте, — сказала она.
— Прошу прощения, что задержался, — извинился доктор. — Присядьте.
Я подчинилась, и он снова скрылся, вернувшись мгновение спустя с двумя складными пластиковыми стульями. Он разложил их, шумно скрипя по линолеуму, и сел. Медсестра тоже села. Все это странным образом напоминало некое интервью.
Взглянув на бумаги в картонной папке, он заговорил. Я услышала первые слова: «Боюсь, у меня для вас плохие новости…» — и больше уже ничего не слышала. Инсульт — хотя он назвал его как-то иначе, кажется, нарушение мозгового кровообращения. Казалось, будто это какая-то ошибка, словно кто-то из нас может этому помешать. Сидеть здесь мне пришлось потому, что они ждали результатов анализа.
— Она болела воспалением легких?
— Что? Ах да, уже довольно давно. Лечилась антибиотиками.
— Это довольно распространенный случай. Мне очень жаль.
Вероятно, я не расслышала, говорил ли он, что будет с ней дальше.
— Ей станет лучше? Вы ведь об этом начали?
— Нет, боюсь, лучше ей не станет. Единственное, что мы можем, — обеспечить ей надлежащий уход.
Я уставилась на него, потом на медсестру.
— Аннабель, я могу кому-нибудь позвонить? Кому-нибудь, кто бы побыл с вами?
— Нет, — ответила я.
Доктор явно боролся с неловкостью. Интересно, подумала я, как часто ему приходится сообщать дурные известия родственникам?
— Но… но она ведь дышит? Не понимаю.
Я посмотрела на каталку, на лежащую на ней мать. Она не шевелилась, но на лице у нее была кислородная маска, значит она все еще дышит и определенно жива.
— Дышит, но, боюсь, анализ показывает, что шансов на выздоровление нет. Это лишь вопрос времени. Мне очень жаль.
Послышался тихий голос медсестры:
— Мы собираемся перевести ее наверх, в инсультное отделение. Надеюсь, не придется долго ждать. Там ей будет намного удобнее.
Доктор ушел. Я с несчастным видом смотрела на медсестру, не зная, что ответить. Вероятно, она давно привыкла к поднятым среди ночи людям, которых постигло горе.
— Если хотите с ней поговорить, она, вероятно, вас услышит, — мягко сказала медсестра.
Снова встав, я придвинула к каталке пластиковый стул, который освободил Джонатан Лэмб, и взяла маму за руку — теплую, с распухшими от артрита суставами.
— Мама, — сказала я, — прости. Прости, что меня не было с тобой.
Казалось, глупо говорить с кем-то, кто явно находится без сознания. И даже если она меня понимает — что сказать? Что я могла сказать? Медсестра протянула мне платок, и я высморкалась.
Я закрыла глаза, вслушиваясь в ритмичный писк приборов и пытаясь забыть обо всем. Нужно позвонить на работу.
Я уловила какой-то звук и открыла глаза, решив, что мама пришла в себя и что-то сказала, но она лежала без движения. Медсестра ушла. Звук раздался снова, и я поняла, что он доносится с соседней койки, которую отделяла от нас лишь занавеска.
Ранним утром маму перевезли в инсультное отделение, что оказалось весьма сложной процедурой с участием санитара, медсестры, врача, который постоянно приходил и уходил, и в конце концов койку вместе со всеми приборами и прочим пронесли по множеству коридоров в лифт. Мне с трудом удавалось держаться рядом с санитаром, который, похоже, двигался через неимоверное количество дверей со скоростью света.
После передачи пациентки у стойки регистрации другая медсестра провела меня в тихую комнату — «всего на минуточку, пока мы не устроим как следует вашу маму». Она спросила, ела ли я что-нибудь или пила и не хочу ли чашку чая. Сперва я отказалась, но потом передумала. Внизу, в отделении экстренной помощи, было тепло, но здесь меня вдруг начала бить дрожь. Медсестра ушла. Я снова закрыла глаза, откинувшись на спинку кресла, показавшегося мне самым мягким из всех, на которых я сидела этой ночью. Можно даже поспать, подумала я.
Дверь снова открылась, и вошла медсестра с чашкой в руке.
— Не хотите пойти со мной? — спросила она. — Мы ее уже устроили.
Маму переодели в новый халат, намного свободнее на груди и плечах. Несмотря на то что она лежала неподвижно, в точности в той же позе, что и в отделении экстренной помощи, чувствовалось, что ей действительно удобнее. К руке ее тянулась капельница, но кислородную маску убрали. Казалось, она мирно спит, хотя дыхание ее было громким, похожим на храп.
— Ну вот, — сказала медсестра. — Я понимаю, что вы очень расстроены. Могу поставить вам раскладушку, попробуете немного поспать.
— Нет, спасибо, — ответила я, не желая доставлять ей лишних хлопот.
В палате стояло мягкое кресло, такое же, как и в той комнате, где я ждала. Поспать можно было и на нем.
— Я жду кого-нибудь из отделения паллиативной терапии, — сказала она. — Скоро придет врач и объяснит, что дальше.
— Спасибо, — ответила я.
— Если у вас есть какие-то вопросы… Неужели вообще никаких?
Мне следовало задать сотню, но в голову ничего не приходило. Медсестра поставила чай на шкафчик, отделявший уютное кресло от маминой койки.
— С вами все в порядке? — поинтересовалась она. — Знаю, глупо спрашивать. Извините.
— Гм? — Я подняла взгляд.
— В том нет вашей вины, — сказала она, касаясь моей руки. — Подобное случается, и порой с этим тяжело смириться.
Она была так добра ко мне. Чувствуя, как к глазам подступают слезы, я провела рукой по волосам. Голова зудела, волосы казались сухими и жидкими.
— Спасибо, — повторила я.
Медсестра ушла, и я осталась с мамой.
Похоже, я все-таки заснула в кресле, поскольку, очнувшись, обнаружила, что кто-то накрыл меня одеялом. Когда я снова открыла глаза, на улице было уже почти утро и сквозь щель в задернутых шторах сочился свет.
Мама даже не пошевелилась. Потянувшись, я откинула одеяло и с трудом поднялась из кресла. На мгновение закружилась голова, я на негнущихся ногах проковыляла к окну и, отодвинув штору, выглянула на улицу. На стоянке внизу зияли свободные места. День был пасмурным, в небе висели серые тучи. Деревья на дальней стороне парковки покачивались — вероятно, от ветра.
Я вернулась в кресло.
В семь утра я спустилась вниз и вышла, миновав регистратуру, на свежий воздух. В месте для курения все так же толпились люди — интересно, те же самые? Заряда батареи в телефоне хватило ровно настолько, чтобы отправить сообщение Биллу и еще одно Кейт. Затем я снова поднялась в палату к маме. Ничего не изменилось.
Около девяти я пошла прогуляться по больнице. В коридорах уже царило оживление, по ним целеустремленно двигались люди. Санитары везли больных на каталках, родственники толкали инвалидные коляски, матери катили коляски с детьми. Забрела в кафе возле главного входа, но от запаха еды меня замутило, и я купила в киоске бутылку воды и пакетик леденцов. Пока хватит.
Я прошла по всему коридору, мимо амбулатории, мимо рентгеновского кабинета, до самого отделения онкологии и двустворчатых дверей в конце, а затем отправилась назад. В конце концов я сдалась и вернулась наверх в инсультное отделение.
В половине одиннадцатого наконец пришла женщина из паллиативной терапии — тоже медсестра, но в модных брюках, зеленом джемпере и толстом ожерелье. Похоже, уже стало ясно, что мама умирает. Изменился и звук ее дыхания — храп стал громче, а затем постепенно утих, сменившись размеренными короткими вздохами.
— Ее успокаивает капельница с морфием, — объяснила медсестра. — Сейчас она просто очень крепко спит.
— Долго она так пробудет? — спросила я.
— Трудно сказать. Может, день или два, может, меньше. Но недолго. Вам нужно кому-нибудь позвонить?
Я совсем забыла о двоюродной сестре, но какой смысл сообщать ей сейчас? Мы с ней не разговаривали много лет.
— Нет, — сказала я.
В конце концов она ушла. Прошло еще полтора часа. Формально наступило время обеда, так что я открыла пакетик с леденцами и положила один в рот. Я собиралась съесть четвертую конфету, когда в дверь коротко и резко постучали и вошли две медсестры в фартуках и перчатках.
— Мы переоденем вашу маму, — сказала одна из них, — чтобы ей было удобнее.
— Мне выйти?
— Пожалуй, так будет лучше. Мы недолго.
Я вернулась в помещение, куда меня привели посреди ночи. Телевизор в углу показывал какое-то ток-шоу, которого я раньше не видела. Сев, я безразлично уставилась в экран, думая о работе и о кошке.
Полчаса спустя я вернулась в мамину палату. Сестры ушли. Я снова пошла на пост — на этот раз целых три медсестры пили там чай.
— Простите, что побеспокоила, — сказала я.
— Ничего страшного, — ответила сидевшая ближе всего ко мне — та самая, что занималась мамой.
— Я подумала, может, мне съездить домой? Нужно покормить кошку…
— Конечно! — кивнула медсестра. — Заодно сможете принять душ и поесть. Если что, я вам позвоню.
Проходя мимо курильщиков, я низко опустила голову в надежде скрыть свое горе. Впрочем, я могла не беспокоиться — в их кругу царила атмосфера всеобщего веселья, несмотря на явное наличие среди них серьезно больных.
Я настолько сосредоточилась на тротуаре, что не замечала впереди человека, пока не налетела на него. Он повернулся и подхватил меня за локоть, не дав упасть в карман для машин «скорой» у главного входа.
— Прошу прощения. Я…
— Аннабель?
Удивленно подняв взгляд, я в замешательстве уставилась на него.
— Я Сэм, — напомнил он. — Мы с вами вчера встречались.
Вчера? Казалось, с тех пор прошли годы.
— Ах да, — сказала я. — Конечно. Извините. У меня был… Слишком долгий день.
— Все в порядке? — спросил он, кивая в сторону больничного входа.
— Моя мама… Упала у себя дома.
— Сочувствую. Как она?
«Она умирает», — подумала я, но слова застряли в горле.
— Без сознания, — наконец сказала я. — Еду домой.
Я повернула было в сторону парковки, не обращая внимания на острую боль в лодыжке. Все нормально, убеждала я себя, ничего страшного, нужно просто размять ногу. Потом вспомнила о хороших манерах.
— А вы? — спросила я. — Что вы тут делаете?
— Последние дни выдались по-настоящему безумные. А сейчас я просто жду такси, хотя, думаю, быстрее дойду пешком.
— Я подвезу, — вырвалось у меня. — Куда вам?
— В город, — ответил он. — На Китс-роуд.
— Не знаю, где это. Придется вам меня направлять, — сказала я, идя к парковке.
— Спасибо, — ответил он. — Воистину рад, что вы на меня наткнулись.
Я изо всех сил старалась идти ровно.
— Что с вами? Вы хромаете.
— Все в порядке, — сквозь зубы проговорила я. — Просто слегка подвернула лодыжку.
— Давайте помогу. — Он протянул мне руку.
— В самом деле ничего страшного.
Пожав плечами, он снова сунул руки в карманы пиджака. Впереди уже виднелась стоянка, вокруг которой медленно кружили автомобили, дожидаясь, когда кто-нибудь освободит место и туда можно будет нырнуть, прежде чем это сделает кто-то другой.
Нашарив ключи, я открыла дверцу и с облегчением опустилась на водительское место. Внутри было прохладно. Протянув руку, я отперла противоположную дверцу. До сих пор в пассажирском кресле не сидел никто, кроме моей матери.
Я завела двигатель и включила обогреватель на полную мощность, чтобы отпотело лобовое стекло.
— Эндрю Фрост говорил вам, что случилось со мной вчера? — спросил Сэм.
— Нет, — ответила я, — а что случилось?
— Звонок застал меня на работе, когда я уже собирался уходить. Звонила женщина, но голос ее показался мне странным… Каким-то далеким, не знаю. Так или иначе, она сказала, что есть еще один труп, и назвала адрес.
— И что вы сделали?
— Я проверил, что там.
— И?..
— Потом позвонил в вашу контору.
— Вы кого-то нашли?
— Да. В общем… Я нашел тот дом, заглянул в окно, а потом сообщил в полицию. Последние три часа я провел в больнице, пытаясь получить хоть какую-то информацию от работников морга, но человек, с которым я обычно общаюсь, оказался в отпуске, так что у них не хватает персонала, и никто, естественно, не желает говорить с репортером… В итоге я так ничего и не узнал.
— Что вы увидели, когда заглянули в окно?
— Немногое. Я увидел что-то вроде ноги, торчавшей из-за кресла. Собственно, я понял, что это нога, лишь потому, что на ней была домашняя туфля. Цвет был странный… в смысле, у ноги. А туфля была… темно-красная… с узором в виде белых снежинок…
— Что ж, — заметила я, — из вас получился бы прекрасный свидетель. Уверена, вас обязательно спросят, как выглядела туфля.
Сэм коротко рассмеялся:
— На ногу я старался не смотреть.
Похоже, у меня слегка приподнялись уголки рта, совсем чуть-чуть, поскольку Сэм сказал:
— Вам следует чаще улыбаться.
Подобие улыбки тут же исчезло с моего лица — и о чем я только думала? И что, собственно, он имел в виду? Казалось, будто он пытается со мной заигрывать, и при мысли об этом мне становилось не по себе.
Похоже, он заметил мою реакцию и замолчал. Лобовое стекло уже более-менее прогрелось, я включила фары и задним ходом выехала с парковки.
— Спасибо, что предложили подвезти, — наконец сказал он. — Моя машина на техосмотре. Мне должны были дать служебную, но не дали, а поскольку я все равно целый день в офисе, я решил, что это не так уж и важно. Сюда я приехал на такси.
Я его почти не слушала. Мы стояли на светофоре, ожидая поворота на ведущее в город шоссе.
— Что с вами?
— Гм? Ничего.
— У вас рассеянный вид.
— Я просто устала. Я всю ночь провела в больнице.
— Похоже, дело серьезное.
— Да, похоже. Сейчас еду домой покормить кошку и переодеться, а потом возвращаюсь назад.
— Мне очень жаль, Аннабель. Вам вовсе незачем было подвозить меня, я мог бы подождать такси…
— Все в порядке, не волнуйтесь. Порой приятно хоть с кем-то поговорить.
— Очень важно иметь хорошие связи, — сказал он. — Знаете, на своей работе я обзавелся многими добрыми приятелями. Главное, так построить отношения с людьми, чтобы они тебе доверяли. Люди не очень-то склонны доверять журналистам; даже если ты с ними мил и любезен, они думают, что ты просто хочешь вытянуть все интимные подробности их жизни, чтобы потом напечатать в газете. Не знаю уж, чем они считают «Кроникл»…
В центре города царило обычное для обеденного времени оживление. В небе висели серые осенние тучи. Светофор на односторонней улице, казалось, не переключался целую вечность.
— Но я работаю вовсе не так — мне, конечно, приятно, когда люди многое мне рассказывают, но им не понять, что информация обычно нужна весьма специфическая и из того, что они говорят, я в лучшем случае использую лишь несколько слов. Это только работа, ничем не хуже любой другой…
Поток машин вновь двинулся с места, и я выехала через центр города на другую его сторону, направляясь к району, где все улицы носили имена поэтов. Мысли мои были заняты совершенно другим.
— Впрочем, всегда легче, когда у тебя есть связи — люди, которые тебе доверяют и знают, что ты не выставишь их идиотами в газетной заметке. Мне просто нравится говорить с людьми, заводить новые знакомства… Наверное, вы заметили…
Мы ехали по главной дороге мимо улиц, названных в честь тех, кого я изучала в школе лет сто назад. Лонгфелло-драйв. Уордсворт-авеню. Китс-роуд…
— Следующая, — сказал он.
Я свернула налево. Мы ехали по широкой улице, вдоль которой стояли двухквартирные особняки с большими эркерами и ухоженными садами в окружении низких кирпичных стен. Начался дождь.
— Езжайте за этой голубой машиной, — сказал он. — Здесь.
Я остановилась. Дом был самый обычный, больше моего, с крыльцом. На мгновение мне показалось, что журналисты зарабатывают намного больше, чем я полагала, но потом сообразила, что, скорее всего, он до сих пор живет с родителями, как и многие молодые люди в наши дни, не имеющие возможности обеспечить себя жильем.
— Послушайте, — сказал он, — не хотите зайти выпить кофе? Похоже, вам бы это сейчас не помешало. Может, приготовить вам обед?
— Спасибо, мне действительно нужно домой.
Казалось, он не собирается ни отстегивать ремень, ни выходить из машины. На секунду меня охватил страх — не приглашает ли он меня на нечто большее, нежели кофе? В подобной ситуации я никогда еще не оказывалась, всегда исходя из того, что никто не считает меня сексуально привлекательной, а потому любой, проявивший ко мне интерес, скорее всего, опасен.
Он повернулся ко мне. Я слегка отодвинулась к дверце.
— Можно я вам позвоню? — спросил он. — Просто узнать, как у вас дела?
— Не знаю, — ответила я. — У меня почти села батарея.
— Ладно.
Он поглядел на меня так, будто хотел спросить, слышала ли я когда-нибудь о волшебных предметах, именуемых зарядными устройствами. Наконец он отстегнул ремень и открыл дверцу:
— Тогда до встречи. И спасибо, что подвезли.
— Пока.
Едва он захлопнул дверцу, я отъехала от тротуара.
Припарковаться возле дома, естественно, было негде. Я шла назад с Говард-стрит, опустив голову и думая о маме, — больше я ни о чем думать не могла. Все, о чем говорил Сэм, даже не отложилось у меня в памяти.
На углу я увидела свою кошку, хвост которой ходил из стороны в сторону — то ли радостно, то ли раздраженно. Пока я шла к ней, она так и стояла — как будто достигла границы известной ей вселенной и перейти дорогу было выше ее сил, — любовно елозя всем телом по засаленному металлическому фонарному столбу, помеченному сотнями собак.
— Привет, кис-кис, — тихо сказала я.
Она мяукнула в ответ, потерлась о мою лодыжку и, то и дело катаясь по земле, побежала впереди показывать дорогу домой. Когда мы вошли в дверь, она радостно метнулась в сторону кухни.
Но, как оказалось, Люси добыла пропитание сама, оставив мне самые вкусные потроха, хвост и лапки мыши.
Проснувшись, я не сразу сообразила, где я и что со мной. Я лежала на кровати полностью одетая, кошка спала у меня на коленях. Было десять минут четвертого, и уже начинало смеркаться. Быстро сев, я проверила мобильный телефон, который оставила заряжаться возле кровати. Пропущенных звонков не было.
Набрала номер больницы, и, когда наконец удалось дозвониться до кого-то из инсультного отделения, мне не сообщили ничего, кроме «никаких изменений». Я сказала, что приеду, как только смогу, и медсестра — или кто со мной говорил — посоветовала не спешить.
Я снова попросила их позвонить мне, если что-нибудь случится, и, несмотря на заверения, что мой мобильный у них есть, продиктовала номер. Она медленно повторила, давая понять, что записывает.
Какое-то время я сидела, не зная, что делать дальше. Отопление отключилось, и в доме стало прохладно и слегка сыро. Казалось, будто дом не хочет моего присутствия, выталкивая меня за дверь призрачной рукой, чтобы восстановить порядок там, где его не было.
Внизу мяукала у кухонной двери кошка, царапая ковер когтями. Зевая, я спустилась по лестнице, и едва открыла, как Люси метнулась вперед с громким писком, будто ее не кормили несколько недель. Я выдавила в пустую миску пакетик дорогой кошачьей еды и включила чайник. Люси с достоинством принялась за угощение, слизывая соус и выбирая кусочки один за другим.
Дожидаясь, когда закипит вода, я позвонила на работу по прямому номеру Кейт, чтобы избежать общения с коммутатором.
— Отдел информации, Кейт у телефона.
То был официальный, одобренный отделом по работе с прессой ответ на телефонный звонок, но все о нем постоянно забывали. Часто я рассеянно отвечала просто «Алло?», надеясь, что на другом конце не окажется кто-то из чересчур высокого начальства.
— Это я, Аннабель, — сказала я, на случай если она забыла, кто я такая.
— С тобой все в порядке? Как мама?
— Все еще без сознания.
— Хочешь, я поговорю с Биллом?
— Нет, нужно дальше заниматься делами. Мне сказали, что позвонят, если… Ну, ты понимаешь. Если будут какие-то изменения.
— Фрости тебя искал.
— Вот как?
— Он не говорил зачем. Сказал только, чтобы ты к нему зашла, как только появишься. Хочешь, передам ему, что тебя какое-то время не будет?
— Нет, я приеду через… В общем, скоро. Я тебе позвоню.
Мне не хотелось, чтобы она подумала, будто я ленюсь, и тем более не хотелось давать поводов пожаловаться начальству. Тогда часть моих обязанностей могли отдать ей.
— Знаешь, вокруг твоих гниющих трупов явно что-то творится. Целый день ходит куча народу и только и делает, что спрашивает тебя.
— В самом деле?
— Мне никто ничего не говорит.
Внезапно я вспомнила рассказ репортера, Сэма, о телефонном звонке и уже собиралась открыть все Кейт, но вовремя сообразила, что мне не полагалось беседовать с репортером, а тем более подвозить его домой. Что он там говорил? Ему звонила какая-то женщина…
— Нашли еще труп?
— Ну… Есть один, в утренней сводке от шефа. Передать Фрости, чтобы он тебе позвонил?
— Конечно, — уступила я. — Я зарядила свой мобильный.
— Я ему скажу.
— Спасибо, Кейт. Пока.
Я несколько мгновений сидела, глядя на холодную гостиную и не в силах на чем-либо сосредоточиться. Мама умирает, думала я. Она долго не протянет. Наверняка есть что-то, что я должна ей сказать, что-то, что мне следует сделать.
Фрости не звонил, и спустя полчаса тревожного ожидания я не выдержала и поехала на работу. Поскольку был уже вечер, я рискнула припарковаться возле участка, — к счастью, свободных мест нашлось полно. Вместе с разрешением на парковку я оставила на приборной панели самодельную ламинированную карточку с личным номером и номером мобильного телефона на случай, если кто-то захочет, чтобы я подвинулась.
В офисе Кейт все еще тяжко трудилась, стуча по клавиатуре.
— Фрости с тобой связался? — спросила она, не поднимая взгляда.
— Нет. А почему ты все еще на работе?
— А ты как думаешь? — раздраженно бросила она. — Оперативные отчеты сами не пишутся.
— Извини.
Я едва не добавила: «У меня мама умирает» — лишь потому, что знала: Кейт все равно не скажет того, что мне так хотелось бы услышать.
— Я многое пропустила?
— Ты пропустила, как Триггер готовил чай, — сказала она.
Это была дежурная шутка — Триггер готовил чай лишь тогда, когда кого-то из нас не было в офисе, иными словами, никогда.
— Как твоя мама? — спросил Триггер, не обращая внимания на колкость Кейт.
— Все так же, — ответила я. — Спасибо, что спросил. Я сейчас поеду обратно в больницу, просто решила зайти поговорить с Фрости.
Кейт промолчала. Я подумала было включить компьютер, но поняла, что мне не хватит сил.
Дверь кабинета детектива-инспектора была открыта, но его там не оказалось. Я зашла в соседнюю дверь, главный офис отдела информации. Там находилась одна лишь Эллен Трейнор.
— Не знаешь, где Фрости? — спросила я.
— Вероятно, в оперативном зале, — ответила она. — Он целый день то заходит туда, то выходит.
В оперативном зале? Что вообще стряслось? Я поднялась на лифте, хотя всего-то нужно было одолеть один лестничный пролет, — несмотря на сон, я совсем не отдохнула, и у меня болели ноги. Я уже собиралась постучать в дверь оперативного зала, но она была открыта — какой-то мужчина в костюме придерживал ее ногой, одновременно крича что-то одному из сидевших за столами и разговаривая по прижатому к уху телефону.
Я протиснулась мимо него, уже заметив Фрости слева от двери. Увидев меня, он облегченно вздохнул.
— Что происходит, сэр?
На этот раз он даже не обратил внимания на мое обращения «сэр», лишь поманил меня к себе:
— Рад, что вы пришли, Аннабель. Взгляните.
Я остановилась за его спиной и посмотрела на экран компьютера:
— Что это?
— Показания, которые дал наш общий друг. Репортер.
— Показания?
Он удивленно взглянул на меня, после чего, видимо, понял, что нужно мысленно перелистать назад несколько страниц и ввести меня в курс дела.
— Вчера во второй половине дня Сэму Эверетту позвонила женщина, заявила, что есть еще один труп, который мы пока не нашли, и сообщила адрес. Он записал его и отправился проверить, что там, — как это водится у журналистов, хотя куда лучше было бы сперва поставить в известность нас. Прибыв по указанному адресу, он понял, что в доме действительно есть труп. Потом он вызвал полицию.
— Значит, ему звонила соседка?
— Нет, и это самое интересное. Мы проследили, откуда был сделан звонок: из Брайарстоуна, по другую сторону от Карнхерста, где было найдено тело. Телефон не отвечал. Мы взломали дверь. Там жила женщина по имени Эйлин Форбс.
— И?..
— Мертва. Менее суток.
— Убита?
Он пожал плечами:
— Нужно подождать результатов экспертизы, но внешне все удивительно похоже на остальные трупы. В доме нет еды, нет следов какой-либо деятельности, только одинокая женщина. Почта аккуратно сложена на обеденном столе, но не вскрыта. Мы уже получили данные от телефонной компании: за несколько недель она сделала единственный исходящий звонок, в газету. Все входящие остались без ответа, как будто она не желала ни с кем общаться. И пока что мы не можем найти никакой связи между ней и телом, найденным в Карнхерсте.
— Значит, женщина, которая звонила, умерла от голода?
— Похоже на то.
— А та, в Карнхерсте?
— То же самое.
— Так откуда же эта Эйлин узнала, что там труп?
— Вот именно! — просиял он.
Я обвела взглядом зал, людей, обсуждавших по телефону, как расставить мебель. Шесть столов уже стояли в углу, отделенные перегородкой со стеклянным верхом.
— Значит, — проговорила я, думая, то ли я слишком устала, то ли полная дура, — все это…
— Организована оперативная группа. Случившееся — по крайней мере, пока — квалифицируется как убийство.
— В самом деле? — ошеломленно переспросила я.
— Начальство хочет, чтобы аналитиком были вы.
— Я?
— Кто же еще, Аннабель? Вы знаете об этом больше, чем любой другой.
— Я никогда раньше не работала в оперативной группе.
— Что ж, теперь у вас есть шанс.
Я съежилась на стуле, представив обрушившуюся на меня ответственность.
— Эй, — сказал Фрости. — Все в порядке. Все будет хорошо.
— Дело не в этом. У меня неприятности, — неожиданно дрогнувшим голосом проговорила я. — Моя мама… Моя мать в больнице.
— Кейт уже сказала. Мне действительно очень жаль. Может, вам лучше быть с ней?
— На самом деле я мало чем могу помочь. Она без сознания. Мне сказали, что позвонят, если что-нибудь случится.
— Энди?
В комнату вошел мужчина, которого я знала лишь смутно, — одетый по последней моде, темноволосый.
— Сэр?
— А вы, видимо, Аннабель. Рад познакомиться.
— Аннабель, это главный детектив-инспектор Пол Москроп из отдела тяжких преступлений.
Он крепко пожал мне руку.
— Здравствуйте, — откликнулась я.
— Как мне сказали, вы отслеживали все происшествия?
— Совершенно верно.
«Значит, вот кто удалил мое письмо», — подумала я.
— Я хотел бы увидеть все, что у вас есть, — так дело пойдет быстрее. Мы можем встретиться минут через двадцать?
— Думаю, да.
— Чудесно, спасибо. Отличная работа. Энди, можно вас на секунду?
Главный детектив-инспектор провел Фрости в кабинет в углу и закрыл дверь. Я спустилась вниз. Триггер ушел на совещание, забрав Кейт. В офисе было тихо, не считая гудения компьютеров. Я закрыла за собой дверь.
Войдя в систему, я просмотрела все свои документы и файлы, пока не добралась до помеченного как «Операция „Одиночка“». Все, над чем работала полиция, имело кодовое название, и этот документ тоже наверняка теперь его получит, но пока что я сама присвоила ему имя.
В папке находилась подборка, которую я подготовила для прошлого совещания, — слайды и таблицы с данными обо всех найденных на тот момент трупах, включая имена, адреса и прочую информацию, которая могла хоть как-то связать их друг с другом: родство, приблизительная дата смерти, дата обнаружения, возможная причина смерти. И теперь, похоже, к этому списку прибавились еще два тела.
Распечатав все документы и базовый вариант таблицы, я собрала их вместе и уже собиралась направиться к двери, когда зазвонил телефон.
Я посмотрела на аппарат, словно пытаясь понять, насколько важен звонок, а когда ответила, тут же пожалела, поскольку это оказался он. Журналист.
— Аннабель? Это Сэм Эверетт.
— Здравствуйте.
— Как ваша мама?
— Нормально, спасибо. Все так же.
— Если честно, не думал, что вы на работе.
— Я зашла на минуту. Скоро еду назад в больницу.
Он мгновение колебался, словно ожидая продолжения. Но что еще я могла сказать? Я не собиралась вдаваться в подробности о состоянии моей матери перед относительно малознакомым человеком.
— Я хотел узнать, нет ли у вас каких-либо новостей насчет расследования?
— Какого расследования?
Он вздохнул, и в голосе его прозвучал неприкрытый сарказм:
— Того самого, со множеством трупов. Мне ведь позвонила странная женщина и сообщила, где вас ждет следующий мертвец, помните?
— Зачем вы так, — содрогнулась я.
— Извините. Послушайте, вчера я сделал свое дело — позвонил полицейским, как только понял, что их время не будет потрачено впустую. Может, и вы мне что-нибудь расскажете?
— О чем? Я не знаю, что вам нужно, — сказала я.
— Что с женщиной, которая мне звонила? Вы ее нашли?
— Да, — ответила я.
— И?..
— Что — и? Она мертва.
— Мертва?
— Судя по всему, на сегодняшний день она была мертва менее суток. Такая же, как остальные, только не разложилась.
На другом конце линии наступила тишина. Пожалуй, не стоило этого говорить, подумала я; теперь у меня, вероятно, будут неприятности — а расследование началось всего несколько часов назад.
— Можете сказать, кто она? — спросил он.
— Пока не знаю, — ответила я. — На самом деле я ничего не знаю — я всего полчаса как в офисе. И мне не положено с вами об этом говорить. Пару моих знакомых уволили за разглашение подробностей расследования.
— Аннабель, я вовсе не собираюсь ставить вас под удар. Я наверняка выясню ее имя у кого-то из знакомых. Просто вы первая, кто по-настоящему понял, что я пытаюсь сделать. Я вовсе не принуждаю вас к разглашению чего-либо — мне просто кажется, что мы могли бы помочь друг другу. Больше мне все равно не с кем это обсудить. Может, встретимся позже?
— Мне нужно вернуться в больницу, — сказала я.
— Да, конечно, — ответил Сэм. — Извините.
Я вдруг поняла: он вовсе не заслужил такого отношения лишь из-за того, что мне показалось, будто он пытается на меня давить.
— Все в порядке, — потупилась я. — Послушайте, если узнаю что-нибудь, на мой взгляд, полезное, позвоню вам. Хорошо?
— Да! — с прежним энтузиазмом воскликнул он. — Было бы просто здорово. Спасибо вам, Аннабель. Я действительно ценю вашу помощь.
Положив трубку, я собрала все свои бумаги и отправилась в оперативный зал.
Без четверти семь позвонили из больницы. Голова моя была под завязку забита мыслями, предположениями, рекомендациями и идеями, как распутать клубок из людей и их жизней, и, когда женщина на том конце произнесла слово «больница», я поняла, что не думала о маме с тех пор, как звонил Сэм Эверетт.
— Здравствуйте, — сказала я, ожидая, что сообщат список вещей, нужных матери: ночная рубашка, белье, носки?..
— Аннабель Хейер?
— Да, слушаю.
— Мисс Хейер, к сожалению, у меня плохие новости. Ваша мать скончалась около десяти минут назад. Мне очень жаль.
— О господи.
Я опустилась на стул, потрясенно раскрыв рот. Мне следовало быть в больнице, а не здесь.
— Спасибо, — наконец сказала я, словно она предложила мне скидку на стеклопакеты. — Что мне дальше делать?
— Вы должны приехать, как только сможете, — ответила женщина.
Кто она — медсестра? Разве она не сказала? Я даже не помнила, как начался разговор: она мне звонила или я ей?
— Возможно, стоит взять кого-нибудь с собой, чтобы он побыл рядом.
Я едва не рассмеялась. Кого я могла взять с собой? У меня никого не было. Вообще.
— Скоро приеду, — сказала я. — Еще раз спасибо.
— Хорошо, — ответила она. — До свидания.
Положив трубку, я огляделась. Я сидела в оперативном зале за свободным столом; вокруг слышались голоса, телефонные разговоры. В дверях стоял какой-то мужчина и, смеясь, говорил с кем-то невидимым. Никто не имел ни малейшего понятия о случившемся. Никто ничего не знал.
Я поднялась, но тут же снова села, почувствовав, что меня не держат ноги.
— Что с вами? — спросил из-за соседнего стола детектив-констебль.
Кажется, его звали Гэри — или нет?
— У меня мама умерла, — ответила я.
Видимо, сперва он принял мои слова за шутку или решил, будто ослышался, и улыбнулся, но тут же понял по моему лицу, что я вовсе не щучу, и тихо сказал:
— Господи. Мои соболезнования. Это ваш отец звонил?
— Нет, из больницы.
Я снова попыталась встать, и на этот раз ноги удержали меня. Пробормотав что-то про свое пальто, я коротко извинилась перед собеседниками в дверях, которые продолжали обмениваться шутками — не слишком уместными во время расследования убийства, а уж тем более в момент осознания, что семьи у тебя больше нет.
В больнице мне выдали пакет с мамиными вещами, которых оказалось немного, — я так и не успела ей ничего принести.
Женщина в униформе — медсестра, а может быть, социальный работник или еще кто-то — провела меня в комнату для прощаний. Все, кого я встречала, говорили со мной мягко и приглушенно, — видимо, их специально так учили, чтобы не спровоцировать истерику. Но, несмотря на обрушившиеся на меня события, я ощущала некое отстраненное спокойствие. Предстояло сделать немало дел, прежде чем жизнь моя войдет в прежнее русло.
Перво-наперво — увидеть маму.
Взять у кого-то формуляр — мне уже назначили встречу.
Отдать формуляр в регистрационное бюро, чтобы получить свидетельство о смерти.
Встретиться с маминым адвокатом и получить временную доверенность на ее имущество.
Убедиться, что в ее доме все в порядке.
Связаться с похоронным бюро.
Организовать похороны.
Собрать мамины вещи.
Выставить дом на продажу.
Между этими шагами вклинивались сотни других, но рядом с телом матери я могла пережить случившееся, лишь сосредоточившись на основных пунктах.
Если бы я могла с ней поговорить… Но что бы я сказала?
Я так устала, что соображала с трудом. Мысли мои путались, я пыталась ощутить хоть призрачный след маминого присутствия — так же как в минуты нужды пыталась ощутить присутствие ангелов. Мне хотелось услышать ее голос, почувствовать на плече ее руку, уловить ее дыхание или произнесенные шепотом слова любви. Я закрыла глаза, пытаясь представить маму рядом, — хотя она и так была рядом.
«Мама, — подумала я, — помоги мне. Я не знаю, что мне делать. Я не знаю, чего от меня ждут».
Но я ничего не чувствовала — вообще ничего. Она действительно ушла навсегда.
Я снова открыла глаза. Играла какая-то классическая, но непохожая на духовную музыка — вероятно, из двадцатки хитов поминальных мелодий «Радио-классика». Мысль об этом вызвала невольную улыбку, и я едва не рассмеялась, что было сейчас совершенно неуместно. Внезапно я поняла: прожив на свете почти сорок лет, я ни разу не видела мертвое тело, а теперь за несколько дней увидела целых два.
Я встала и в последний раз взглянула на маму, подумав, что нужно дотронуться до нее, поцеловать на прощание, сделать хоть что-то… но не могла. Оставив ее лежать под белой простыней, которая доходила до подбородка, я повернулась, вышла и плотно закрыла за собой дверь.
Я забрала у медсестры формуляр, который следовало как можно скорее отдать в регистрационное бюро.
— Могу поехать прямо сейчас, — сказала я ей.
— Сейчас там закрыто, — мягко ответила медсестра. — Думаю, придется отложить до завтра.
Первой пришла мысль о работе — но, вероятно, там понимали, что мне потребуется несколько отгулов. Следовало позвонить Биллу, выяснить, нужно ли от меня что-нибудь, — вряд ли для меня не нашлось бы занятия. Наконец началось расследование, на котором я так настаивала, — сколько у меня теперь свободного времени?
Несколько минут спустя я уже шла по коридору к главному входу и мысленно составляла список безотлагательных дел, отмечая некоторые пункты и прибавляя новые задачи.
— Аннабель!
Взглянув на заполненную народом регистратуру, я, к своему смятению, снова увидела его — Сэма Эверетта. Я не остановилась в надежде, что он тут по какому-то другому делу, а вовсе не преследует меня.
— Эй! Аннабель!
Он коснулся моего рукава, и я поняла, что больше не могу его игнорировать.
— Сэм? Еще раз здравствуйте.
Он пристально посмотрел на меня:
— С вами все в порядке?
Мое поведение, видимо, выглядело странно.
— У меня умерла мама. Я приехала забрать ее вещи.
— Мои соболезнования, — ответил он, будто чего-то подобного и ожидал. — Пойдемте выпьем чего-нибудь?
— Нет, спасибо. У меня полно дел.
— Всего лишь кофе. Прямо здесь, — сказал он, показывая на кафе, полное народу. — Прошу вас.
Проще было уступить. Я последовала за ним, все еще сжимая в руке пакет с мамиными вещами, и тупо стояла у Сэма за спиной, пока он невыносимо медленно двигал поднос к автомату с напитками, а затем к кассе.
— Кофе? — спросил он, наконец добравшись до кассы. — Капучино подойдет?
Все остальные кнопки на автомате были залеплены клейкой лентой с кривой надписью: «Не работает».
— Конечно.
Пока он платил, я села за столик, к которому почти сразу же подошла женщина, чтобы убрать подносы с грязной посудой и остатками еды.
— У нас самообслуживание, — сказала она, показывая на табличку. — Как будто читать не умеют, честное слово.
Я посмотрела на нее, и она замолчала, будто на лице у меня было написано: «Скорблю об утрате, обращаться осторожно».
Я даже улыбнулась, и она ушла, забрав заставленные подносы.
Сэм сел напротив и подвинул мне чашку с бежевого цвета пеной, положил рядом горсть пакетиков с сахаром и шоколадный батончик.
— Я пью без сахара, — сказала я.
— Вы вообще ели? Когда вы последний раз что-нибудь пили? Думаю, ложка сахара вам не помешает.
— Вы что, теперь мой личный диетолог?
— Да, — ответил он. — Кладите сахар, и я, возможно, оставлю вас в покое.
Я невольно улыбнулась, но подчинилась. Откусив от батончика, я поняла, что проголодалась. Желудок урчал и требовал пищи. Я прихлебнула кофе, опасаясь обжечься, но жидкость оказалась чуть теплой.
— Похоже, у них автомат сломался, — сказала я.
Кофе отдавал порошковым молоком.
— Угу.
— Не хотите спросить, как идет расследование?
— Было бы весьма интересно узнать, но я здесь не за этим.
— Вот как? А зачем же?
Он слегка наклонился вперед:
— Я снова звонил в ваш офис. Потом связался с детективом Фростом. Он сказал, что вас неожиданно постигла страшная утрата и вас какое-то время не будет.
— Значит, вы приехали сюда…
— Чтобы найти вас.
— Зачем?
— Узнать, все ли с вами в порядке. У вас кто-нибудь есть? Братья-сестры? Другие родственники?
— Вряд ли это вас хоть как-то касается, но — нет. Впрочем, как я уже говорила, со мной все хорошо, и вам незачем обо мне беспокоиться. Я могу сама обо всем позаботиться, как всегда и поступала. У меня огромный список дел…
Я отхлебнула кофе, думая, что чем скорее его допью, тем скорее смогу отсюда убраться и поехать домой. У меня вдруг закружилась голова, к горлу подступила легкая тошнота: я поняла, что не хочу больше здесь находиться. Мне захотелось выйти на свежий воздух, а затем вернуться домой, запереть дверь и больше ее не открывать.
— Послушайте, — сказал он, — у меня у самого в прошлом году умерла мама, так что я знаю, каково это. Мне просто подумалось, что я мог бы как-то вас поддержать.
— Отчего?
— Что?
— Отчего она умерла? Болела?
— Рак.
Я кивнула, хотя моя ситуация была совсем иной. У моей матери случился инсульт. Да, она не выходила из дому в силу почтенного возраста и хрупкого здоровья, но, если не считать воспаления легких, ничем серьезно не болела. Еще вчера она ворчала на премьер-министра, пока я готовила ей ужин и раскладывала покупки.
Я попыталась вспомнить ее последние обращенные ко мне слова. Сказала ли она «до свидания»? Когда в последний раз я говорила ей что-то приятное? Спрашивала, как она себя чувствует, счастлива ли? Когда в последний раз я говорила, что люблю ее?
— Мне сейчас хочется плакать, но отчего-то никак не получается, — сказала я.
— Незачем, — ответил он. — К тому же вам потребуется немало времени, чтобы все это переработать.
— В смысле? — огрызнулась я. — Я не завод и не фабрика, я живой человек. Я ничего не собираюсь «перерабатывать». И я не собираюсь ни с чем мириться, приходить в себя или тому подобное. Я просто намерена жить дальше, поскольку у меня нет иного выбора, впрочем, как всегда.
Он вздохнул и уже собирался что-то сказать, но промолчал, допивая кофе.
— Простите, — пробормотала я несколько минут спустя.
— Никаких проблем, — пожал он плечами. — Я просто пытаюсь помочь.
— Значит, в вашей газете после вчерашнего звонка слегка встали на уши?
— Можно и так сказать.
— То есть кампании «Возлюби ближнего своего» пришел конец?
— Вряд ли от нее был хоть какой-то толк, — рассмеялся он. — Она стала больше походить на кампанию «Шпионь за ближним» или «Оплакивай ближнего».
— Что ж, надо полагать, это более чем по-британски.
Последовала короткая пауза.
— Их компьютеры собираются проверять?
Я посмотрела на Сэма — он явно перешел черту.
— Да бросьте, — сказал он. — Всего лишь ничего не значащий вопрос. Я просто подумал — вдруг они посещают социальные сети для самоубийц или что-нибудь вроде того? Может, между ними есть какая-то связь?
— Сомневаюсь, что у всех были компьютеры. Не забывайте, некоторые весьма пожилые люди.
— Их вы тоже учитываете?
— Я — да. А обращать ли на мои слова внимание, решает старший следователь.
Он уставился в пустую чашку. Моя была еще наполовину полна, но допивать напоминавший грязную воду кофе мне совершенно не хотелось.
— Сомневаюсь, что они покончили с собой, — сказала я. — По крайней мере, не так, как это обычно делают самоубийцы. Больше похоже, что они… просто сдались.
— Неужели такое возможно?
— Видимо, да.
— Но ведь тело станет сопротивляться подобному решению? Разве голод и жажда не одержат верх? Нужно обладать железной волей, чтобы просто сидеть и умирать голодной смертью.
— Не знаю, — сказала я. — После того телефонного звонка есть все основания полагать, что за этим кто-то или что-то стоит, — мне кажется, со всеми этими людьми что-то сделали, каким-то образом подавили их человеческие инстинкты.
— А вот это уже очень интересно, — подался он вперед.
— В самом деле?
— Как этого добиться? Что способно подавить основные инстинкты человека?
— Понятия не имею.
— И все-таки страшно, — заметил он.
Я кивнула, не вполне понимая, к чему он клонит.
— Страшно, что кто-то на такое способен, — закончил он мысль. — И его жертвами можем стать все мы.
— Вряд ли, — покачала головой я.
— Почему?
— Ну… Хоть между ними и нет очевидной связи, это вовсе не значит, что у них нет ничего общего. Прежде всего — все они жили одни. И никто не работал по тем или иным причинам.
— Все равно это достаточно существенный срез общества, — заметил Сэм.
— Хотите пойти и предупредить всех безработных одиночек?
— Почему бы и нет?
— Потому что у них начнется паника.
Мы оба представили охваченную истерикой толпу одиноких людей и невольно улыбнулись.
— Остальные данные не менее интересны, — сказал он, умело возвращаясь к прежней теме.
— Потому что столь разнообразны?
— Именно. А вдруг кто-то получает от всего этого некое удовольствие? Не знаю, просто очень уж странно. Какая, собственно, может быть в том выгода? Они оставили завещания или что-то в этом роде?
— К подобным сведениям у меня доступа нет, — сказала я. — Возможно, расследование достаточно скоро доберется и до этого.
— Не могу представить, что все окажется так просто.
— Нет. Думаю… — Я замолчала.
— Что?
С минуту я смотрела в сторону, потом уставилась на стол.
— Пожалуй, мне нужно идти. У меня еще слишком много дел.
— Вы не это хотели сказать, — заметил он.
Щеки мои покраснели, и я встала, пытаясь скрыть неловкость:
— Спасибо за кофе.
— Полная дрянь. В следующий раз угощу вас чем-нибудь поприличнее.
Я не собиралась соглашаться еще на одну встречу, какой бы повод он ни придумал.
— Пройдусь с вами до парковки, — безапелляционно заявил он.
Я почти бежала, надеясь оставить его позади. Но мой быстрый шаг мало отличался от нормального шага любого другого человека, и Сэм легко меня нагнал.
— Моя машина там, — наконец, запыхавшись, сказала я. — Увидимся как-нибудь.
— Аннабель, — окликнул он, — знайте, что я хочу вам помочь. Я помню, каково мне было, когда умерла мама. Слишком многое нужно сделать, и порой забываешь, что к чему. Если смогу хоть чем-то помочь — пожалуйста, только скажите.
— Вы очень любезны.
— У вас есть мой номер?
— Да, — ответила я, но долю секунды помедлила, и он выхватил из кармана визитку и протянул мне:
— Позвоните, ладно?
Сэм зашагал назад через парковку, что было не слишком умно с его стороны, — кто-то посигналил, и он в последнюю секунду отскочил с пути внедорожника, охотившегося за свободным местом.
Несмотря на постигшее меня в последние несколько часов горе, при виде его немыслимого маневра я слегка развеселилась, но, едва он ушел, почувствовала себя еще более одинокой, чем прежде. Вокруг меня сновали люди, проезжали автомобили, но я была совершенно одна, окончательно и бесповоротно. Мне вдруг стало страшно, а потом нахлынула безудержная тоска.
«У меня никого больше нет, — подумала я. — Больше нет цели, никого, о ком я могла бы заботиться и кого могла бы защитить. Ничего не осталось».
