Колин

Вечер понедельника я пытался посвятить учебе, но меня постоянно что-то отвлекало. Выбросив на работе в мусорную корзину испачканный экземпляр «Брайарстоун кроникл», я купил по дороге домой свежий и теперь даже при виде лежащей на столе сложенной пополам газеты с верхней половиной фотографии Рашель чувствовал, как твердеет между ногами. Несмотря на обет воздержания, после выпитого в начале вечера виски мне трудно удержаться от того, чтобы провести бо́льшую часть ночи за мастурбацией. Виной всему статья в газете и тлеющая искорка внезапно возникшей идеи, которая никак не разгорается, с какой стороны ни подойдешь.

Сегодня вечером я заехал после работы в супермаркет купить хлеба, молока, оливок и сухой колбасы. Пока мои продукты двигались по ленте, я поднял взгляд и случайно увидел женщину у соседней кассы, явно страдающую избыточным весом, с завязанными в небрежный конский хвост волосами. На висках ее виднелась седина, но, как и Дженис, она, скорее всего, выглядела старше своих лет. На пальце не было кольца, а ее покупки явно предназначались не для ожидавшей дома семьи. Как и у многих ей подобных, у нее был обреченный вид крайне вымотанной женщины, которую выжали к концу дня, словно грязную тряпку, и бросили сушиться на кухне.

Она сумела улыбнуться кассирше, и лицо ее, как и у Дженис, на мгновение осветилось. Она, как и Лея, еще не готова для меня, кем бы она ни была. Но, возможно, это лишь вопрос времени. Надеюсь, я снова ее увижу. Похоже, ей может потребоваться моя помощь.

При внезапном появлении новой перспективы, пусть даже еще весьма смутной, у меня возникла удивительная мысль. Я пытался придумать, как связаться с газетой и при этом остаться полностью анонимным. Конечно, я мог послать им старомодное письмо, которое невозможно отследить, но тогда лишился бы удовольствия наблюдать за их реакцией. Единственный вариант — явиться к ним лично или позвонить по телефону.

И тут я понял, как это сделать. Как говорил Ницше: «Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасностей и игры». Я играл с ними, когда хотел, но мне этого уже не хватало. Похоже, теперь мне понадобились опасности…

На тот момент трое из моих подопечных находились на разных стадиях готовности, ожидая момента агонии и начала трансформации. Первая, дальше всех прошедшая по этому пути, по случайности также жила ближе всех к супермаркету. Я припарковал машину позади дома и срезал путь через переулок. Вокруг никого не было, на улицах ни души. Я заметил лишь худую кошку, метнувшуюся среди мусорных баков, — и больше никакого движения.

Я позвонил по телефону, но ответа не последовало. Неужели уже слишком поздно? Но раз уж я был здесь, я все равно направился к дому. Задняя дверь была открыта, и я вошел без стука.

Она спала, лежа на кровати. Слышалось хриплое сухое дыхание. Я позвал ее по имени, потом еще раз, громче.

— Можете открыть глаза?

Сперва она никак не реагировала. Ровное дыхание сбилось, затем ритм его изменился — несколько глубоких вздохов с паузами. Процесс зашел слишком далеко.

И что теперь делать? Может, я смогу справиться сам? В конце концов, значение имело лишь место, а я мог бы ради развлечения изобразить женский голос. И все же я ощутил разочарование. С тех пор как у меня возникла та самая мысль, возбуждение росло, а теперь, когда я оказался здесь, меня уже чуть ли не била дрожь от предвкушения того, что должно было произойти.

Но тут, к моему удивлению, она пошевелилась и медленно подняла голову.

— Можете сесть? — спросил я, поддерживая ее под руку.

Тело ее было горячим, кожа сухой, словно бумага.

В конце концов мне удалось привести ее в себя, хотя надолго этого и не требовалось. Глаза ее влажно блестели в отличие от пересохших губ и свисающих на лицо сухих прядей волос.

— Возьмите, — сказал я, протягивая ей лист бумаги. — Можете прочитать?

Она в замешательстве взглянула на бумагу, и взгляд ее затуманился.

— Не понимаю.

Этого следовало ожидать — она уже ничего не соображала.

— Вы что-нибудь пили сегодня?

Она озадаченно уставилась на меня:

— Не понимаю.

О господи, подумал я. Такова была обратная сторона процесса — когда забираешь у них все оставшееся желание жить, все силы, всю энергию. После требовалось лишь особым образом их обучить, перейдя от одной модели поведения, состоявшей из невнятных намеков, метафор и нежных слов, к другой, основанной на непосредственном внушении.

Я прошел в кухню и открыл кран. Металлический звук ударяющейся о дно раковины воды эхом отдался в пустом доме — хотя его обитательница была здесь. Она еще не ушла, но ее присутствие ощущалось все меньше. Я наполнил найденную чашку до половины — если перестараться, женщине может стать плохо, что поставит под удар весь процесс, — и отнес ей:

— Выпейте.

Я подал чашку, придерживая ее рукой. Она послушно сделала несколько глотков, проливая воду из уголка рта на платье, а потом отвернулась. Пожалуй, хватит, подумал я. Похоже, она близка к переходу. Мягко забрав чашку, я поставил ее на пол вне поля зрения женщины.

— А теперь, — я коснулся ее руки, — посмотрите на бумагу. Можете прочитать?

— «Я должна сообщить нечто важное…» — начала она.

— Хорошо, — кивнул я. — Пока хватит. Я позвоню по одному номеру, а потом, когда кто-нибудь ответит, я хочу, чтобы вы прочли вслух то, что написано на бумаге. Вам понятно?

Сперва она не ответила. Я снова дотронулся до ее руки, и она, вздрогнув, неуверенно сказала:

— Да.

— Хорошо, — кивнул я. — Давайте.

Я набрал номер и поднес телефон к ее лицу. Сперва я хотел включить громкую связь, чтобы насладиться реакцией, но в доме было так тихо, что я мог услышать гудки на другом конце, а значит, и весь разговор.

— Служба новостей слушает.

Я коснулся ее руки, но вряд ли это уже требовалось.

— Алло, — ровным голосом проговорила она. — Могу я попросить Сэма Эверетта?

— Слушаю. Чем могу помочь?

— Я должна сообщить нечто важное. Есть и другие трупы, — произнесла она, словно объявляя прибытие поезда на седьмую платформу. — Один находится по адресу…

— Подождите, — сказал на другом конце линии Сэм Эверетт. — Секунду, я запишу.

Она подождала несколько мгновений, а затем столь же невозмутимо сообщила:

— Есть и другие трупы. Один находится по адресу: дом тридцать шесть, Хоторн-кресент, Карнхерст. Есть и еще…

На другом конце ничего не было слышно, и я наклонился ближе. Сэм что-то писал, царапая ручкой по бумаге. Я показал на следующую строчку сценария, и она послушно прочитала:

— Мне повторить?

Голос ее звучал столь же ровно, несмотря на вопросительную интонацию.

— Где остальные? И кто говорит? Как вас зовут?

— Мне повторить?

— Нет-нет, я просто хотел бы знать, с кем говорю. Как вас зовут?

Я нажал кнопку на телефоне, прерывая связь. Сэм Эверетт станет последним, не считая меня, с кем она говорила, но об этом она не имела никакого понятия. Впрочем, даже если бы я ей все объяснил, ее бы это взволновало не больше, чем сейчас.

— Прекрасно, — сказал я, возвращая телефон на подставку. — Вы сделали все как надо.

Она посмотрела на меня. В иное время и в иных обстоятельствах она, возможно, даже улыбнулась бы, но сейчас ее полностью вымотали усилия, которые пришлось приложить, чтобы выполнить мои инструкции, и она снова опустилась на кровать.

— Я устала. Голова болит.

— Знаю, — ответил я. — Можете заснуть, если хотите.

— Да, — пробормотала она.

Она была прекрасна на грани смерти, слившись с ней, погружаясь в нее. Она не чувствовала ни боли, ни гнева, ни страха. Она приближалась к своему концу так, как следовало бы каждому, мирно и благожелательно принимая свою судьбу. Выпитая ею вода, похоже, нисколько не замедлила процесс, как я сперва подумал, — он действительно зашел уже слишком далеко.

— Вот и все, — сказал я, касаясь ее руки. — Вы готовы. Вы знаете, что делать.

— Спать, — ответила она.

— Верно, — кивнул я. — Засыпайте. Пора.

Прежде чем уйти, я протер поверхности, до которых мог дотронуться, хотя все это время не снимал латексных перчаток. Она их не заметила, даже не взглянула на них из любопытства. Не знаю, зачем я вообще их надевал, поскольку формально она сама впустила меня и не возражала против моего присутствия, даже в такое время.

Остановившись у задней двери, я взглянул на дом. Следующим в него войдет тот, кто обнаружит эту женщину. Они наверняка отследят звонок, а затем явятся сюда. Если хватит ума, они найдут ее труп еще свежим. У меня промелькнула мысль, что ее могут найти слишком быстро, еще до того, как она умрет. Да, риск такой был, но, вероятнее всего, сперва они отправятся по адресу, который она им дала, а ей осталось жить всего несколько часов. Что бы ни случилось, ее останки обнаружат еще до того, как ей представится шанс трансформироваться, подобно остальным. Что ж, ей не повезло, и даже в чем-то ее жаль, учитывая, сколь хорошую службу она мне сегодня сослужила. И сам я лишусь возможности наблюдать и документировать ее трансформацию. Но в любом случае сделать это все равно было нужно, и на сей раз польза для меня будет состоять в ином.

Возбуждение от пережитого не оставляет меня и позже, в спортзале, и я слишком рассеян, чтобы прилагать сколь-нибудь серьезные усилия. Как обычно, я провожу по полчаса на каждом тренажере, но на тридцать кругов в бассейне уходит почти двадцать три минуты. В спортзале мне удается выбросить все мысли из головы, вслушиваясь в грохочущую музыку из громкоговорителей и глядя на гипнотизирующие ритмичные движения женской задницы на беговой дорожке передо мной, но в бассейне не могу думать ни о чем, кроме Сэма Эверетта и того, как он поступит с новой информацией. Меня так и подмывает проехать мимо потрепанного двухэтажного домишки в дальнем конце Хоторн-кресент, но вместо этого я вылезаю из бассейна и отправляюсь домой.

Еще не распаковав покупки, я чувствую, как меня вновь охватывает волнение. Дрожащими руками я достаю из полиэтиленового пакета газету. Никогда прежде я не ощущал подобного возбуждения. Мысль, что я вновь оставил кого-то трансформироваться, полностью затмевает другая — что я посвятил кого-то в тайну, пусть даже и не во всю и не сам.

Мне хочется кричать об этом на весь мир, но тогда тайна больше не будет повергать меня в трепет — а сам я, вероятно, окажусь за решеткой. За то, что я сделал, меня посадят в тюрьму на всю жизнь. Или нет? Ведь я ничем не навредил тем людям, только помог бежать от беспросветной жизни, которая была у них до сих пор. В любом случае я принес им очищение, милосердное избавление. Рано или поздно они все равно покончили бы с собой, а мой метод намного чище, не столь болезненный и, возможно, не столь грязный. Я никому не причинил вреда. Я лишь кристаллизовал их мысли, подтолкнул их к действиям, которых иначе пришлось бы ждать слишком долго, и все это время они терзались бы, медлили и, возможно, забрали бы с собой еще несколько человек. К тому же я избавил их от боли, так что в момент принятия решения они не чувствовали страданий и тревоги. Идеальный вариант.

Забрав газету с собой наверх, я снимаю брюки и аккуратно вешаю их на ту же вешалку, откуда снял утром. Трусы летят в корзину для грязного белья. Дрожа от предвкушения, я раскрываю газету на том самом развороте, над которым дрочил вчера в обед в туалете для инвалидов, и разглаживаю ее на кровати.

Включив телевизор, я нажимаю кнопку на пульте DVD-плеера, который оживает с жужжанием и щелчком. Порнуха, что я смотрел в прошлые выходные, — какая-то американская дрянь с парочкой жирных уродов, набрасывающихся друг на друга, словно изголодавшиеся собаки. Несколько секунд спустя я ее выключаю — все равно никакого толку, только отвлекает. Зато газета — совсем другое дело. Я смотрю на улыбающиеся лица на свадебных фотографиях, снимки других людей, тех, кто когда-то был жив, а теперь аккуратно вырезан из жизни и отложен в сторонку, и мой пенис отвердевает настолько, что я чувствую боль тех испытаний, которым подверг его вчера, прошлым вечером и вечером накануне, — но какая же это сладость, какое облегчение — снова взять его в руки!

На этот раз несколько мгновений спустя после разрядки я благоразумно пользуюсь бумажными салфетками, оставляя газету чистой и невредимой на следующий день.