6
В телефонном справочнике Чикаго значилось пять Марков Джеймсов и три М. Джеймса. Вернувшись домой, я попробовала позвонить на все номера, и каждый раз мне отвечали либо женщины, либо незнакомые мужчины. Совершенно сбитая с толку, я не могла уснуть.
Только на следующее утро мне пришло в голову позвонить Дайснеру, главному судмедэксперту Чикаго, на которого Марк ссылался в разговоре.
Решив действовать напрямую, я ограничилась обычными вступительными фразами и сразу перешла к делу.
— Прошу извинить, но я пытаюсь разыскать Марка Джеймса, чикагского юриста. Вы, возможно, его знаете.
— Джеймс… Марк Джеймс… — задумчиво повторил Дайснер. — Боюсь вас огорчить, Кей, но это имя мне незнакомо. Говорите, он юрист и работает в Чикаго?
— Да. В «Орндорфф и Бергер». — Надежда еще не умерла, но уже едва теплилась.
— «Орндорфф и Бергер»? Знаю. Весьма почтенная фирма. Но вот имя… э-э… Марк Джеймс… Нет, не припоминаю. — Я услышала, как он открывает ящик и перелистывает страницы. Прошло не меньше минуты, прежде чем Дайснер снова взял трубку. — Нет, Кей. В «Желтых страницах» такого нет.
Я поблагодарила его, положила трубку, налила еще одну чашку черного кофе и подошла к окну, за которым висела пустая кормушка для птиц. Серое утро обещало дождь. На работе наверняка скопилось столько бумаг, что без бульдозера и не справиться. Была суббота, а понедельник выпал на праздничный день. В офисе пусто, люди вовсю наслаждаются трехдневным уик-эндом. Мне бы следовало пойти туда и, воспользовавшись тишиной и покоем, привести в порядок все дела, но я никуда не пошла. К черту порядок! Мысли снова и снова возвращались к Марку. Он исчез, пропал, растворился, как будто и не существовал вовсе, а был всего лишь плодом моего воображения. Пытаясь разобраться в случившемся, я лишь все больше путалась в собственных мыслях. Что же, черт возьми, происходит?
Дойдя до грани отчаяния, я даже позвонила в справочную и попросила дать мне номер Роберта Спарачино. К счастью для меня, в общедоступном списке адвоката не оказалось. Звонок ему был бы для меня равносилен самоубийству. Марк солгал. Сказал, что работает в «Орндорфф и Бергер». Что живет в Чикаго. Что знает Дайснера. Все оказалось ложью! Я не отходила далеко от телефона, втайне надеясь, что Марк все же позвонит. Убралась в доме. Постирала. Погладила. Приготовила томатный соус и фрикадельки. Просмотрела почту.
Телефон зазвонил только в пятом часу.
— Привет, док! Ты дома! — приветствовал меня знакомый голос. — Не стал бы беспокоить в выходной, но в другое время тебя не найти. Звонил вчера. И позавчера. Вот и решил удостовериться, что у тебя все в порядке.
Марино снова примерял на себя роль ангела-хранителя.
— У меня тут видеопленка, — продолжал он. — Хочу, чтоб ты тоже взглянула. Подумал, может быть, заскочу по пути… У тебя видик есть?
Идиотский вопрос! Марино прекрасно знал, что видеомагнитофон у меня есть, потому что уже не раз «заскакивал» с кассетами раньше.
— Что за запись? — спросила я.
— Допрос одного олуха по делу Берилл Мэдисон. Провозился с ним целое утро.
Он замолчал. По опыту общения с Марино я чувствовала, что лейтенант доволен собой. В последнее время он все чаще обращался с предложениями посмотреть на что-то и высказать свое мнение. Отчасти я объясняла этот феномен тем, что он спас мне жизнь и тот жуткий случай как бы объединил нас в весьма неподходящую со всех точек зрения пару.
— Ты на дежурстве?
— А когда я не на дежурстве? — проворчал он.
— Серьезно.
— Только без протокола, ладно? Закончил в четыре, но жена укатила в Джерси навестить мать, а у меня «хвостов» больше, чем у семи кошек.
Жена уехала. Дети выросли. Хмурая, противная суббота. Марино не хотелось возвращаться в пустой дом. Да и мне у себя было не слишком весело. Я посмотрела на булькающую на огне кастрюлю с соусом.
— Буду дома, так что заезжай со своей пленкой. Посмотрим вместе. Ты спагетти любишь?
Он заколебался.
— Ну-у…
— С фрикадельками. И я уже собираюсь готовить пасту. Поешь со мной?
— Да, — сказал он. — Пожалуй, не откажусь.
Когда Берилл Мэдисон требовалось помыть машину, она обычно посещала автомойку «Мастеруош» в районе Саутсайд. Чтобы узнать это, Марино всего лишь обзвонил все дорогие автомойки города. Таких, где клиенту предлагали полный набор современных услуг, оказалось не очень много, всего около дюжины. Обслуживание по программе «суперделюкс», как сообщил Марино, стоило пятнадцать долларов.
— Чертовски повезло, — продолжал он, цепляя спагетти на вилку с помощью суповой ложки. — Парни пропускают за день по семьдесят, а то и по сто тачек. Думаешь, кто-то может запомнить какую-то черную «хонду»? Черта с два.
Лейтенанта Марино распирало от гордости. Лейтенант Марино — удачливый охотник. Он добыл крупную дичь. Вручая ему неделю назад предварительный отчет, я уже знала, что будут проверены все автомойки в городе. Если в пустыне есть хотя бы один кустик, будьте уверены: Марино его найдет и обойдет вокруг не один раз.
— Я на них вчера вышел, — продолжал он. — «Мастеруош» в моем списке стоял едва ли не на последнем месте. Из-за месторасположения. Сначала думал, что Берилл таскала свою игрушку куда-нибудь в район Вест-Энда. Но нет, оказывается, каталась в Саутсайд. А знаешь почему? Потому что там еще и запчасти продаются. Первый раз приехала туда вскоре после покупки машины, в прошлом декабре. Грунтовка и покраска. Работа на сотню баксов. Потом открыла там счет, стала постоянным клиентом и получила скидку — два бакса с каждой мойки.
— Так ты ее и нашел, да? Потому что Берилл попала в список постоянных клиентов?
— Точно. Компьютера у них нет, пришлось перерыть гору бумаг. И все-таки квитанцию я откопал. Прикинул, когда Берилл вступила в клуб, и учел, в каком состоянии была ее машина. А главное, принял в расчет, что она приезжала туда незадолго до бегства в Ки-Уэст. Ну и, конечно, просмотрел все ее бумаги, квитанции.
— Рабочие на автомойке во что одеты?
— Ничего оранжевого, что могло бы соответствовать той дурацкой нитке. Большинство в джинсах и кроссовках. На всех форменные синие рубашки с белой вышивкой на кармашке. Я там все осмотрел. Ничего необычного не заметил. Разве что барабаны с белыми полотенцами. Они ими машины вытирают. Помнишь белое волокно?
— Да, рассчитывать особенно не на что, — сказала я, отодвигая тарелку. Хорошо, что у Марино по крайней мере с аппетитом все было в порядке. У меня после Нью-Йорка желудок как будто перевязан узлом. Наблюдая за гостем, я никак не могла решить, стоит ли рассказывать ему о случившемся.
— Может быть, и не на что. Но один парень меня зацепил.
Я ждала.
— Зовут его Эл Хант. Двадцать восемь лет. Белый. Я на него сразу нацелился. Он у них вроде как за старшего. Пригляделся и вижу: парень не на своем месте. Чистенький, аккуратный, гладко выбритый. Такому не на мойке ошиваться, а в офисе сидеть, в костюмчике и при галстуке. Ну и стал я думать: а что такой красавчик на этой помойке делает? — Марино вытер тарелку кусочком хлеба. — Подваливаю к нему и завожу разговор. Спрашиваю о Берилл. Показываю карточку. Ту, с водительского удостоверения. Интересуюсь, видел ли он ее здесь. И тут — бум! Парень начинает дергаться.
Я подумала, что, пожалуй, тоже начала бы дергаться, если бы ко мне подвалил кто-то вроде Марино. Лейтенант наверняка припер беднягу к стене и не отпускал, пока не вырвал ответ.
— И что потом? — спросила я.
— Заходим мы с ним внутрь, садимся за столик, берем кофе и переходим к серьезному разговору. Этот Эл Хант, оказывается, совсем не прост. Начать с того, что окончил школу. Получил степень магистра по психологии. Отработал два года санитаром в «Метрополитене». Невероятно, да? Я спрашиваю, мол, зачем ты сменил лечебницу на автомойку, и тут выясняется, что хозяин этой проклятой дыры — его старик. Оказывается, папаша Хант раскинул сети по всему городу. «Мастеруош» — только один из его проектов, а еще у него с десяток парковок и половина развалюх в трущобах на Нортсайде. Я, естественно, делаю вывод, что из юного Эла готовят наследника всей этой вонючей империи. Так?
Рассказ получался интересный.
— А вот и нет. Впечатление обманчиво, и хоть малыш Эл выглядит на все сто, костюмчик ему не носить и в папашины башмаки не влезть, понятно? Перевожу. Эл — неудачник. Старик ему не доверяет и за свой стол не пускает. Потолок для бедняги — указывать придуркам на мойке, как полировать крыло и выравнивать бампер. В общем, я присмотрелся и вижу: у парня здесь не все в порядке. — Лейтенант повертел пальцем у виска.
— Может, стоило поговорить с отцом? — сказала я.
— Ага. И старик Хант признается, что у наследника крыша едет?
— И что дальше?
— А вот посмотри кассету, док. Я ее сам записал. Целое утро провозился с Элом Хантом в управлении. Любит парень потрепаться: заведется — не остановишь. К тому же его очень интересует, что случилось с Берилл. Сказал, что прочитал об этом в газете…
— Как он узнал, кто она такая? Газеты ее фотографий не печатали, по телевидению их тоже не показывали. Как он узнал ее имя?
— По его словам, он и понятия не имел, кто она такая, та блондинка, что приезжала на мойку, пока я не показал фотографию с водительского удостоверения. Тут он разыграл сцену — мол, потрясен до глубины души. Внимательно меня слушал, буквально впивался в каждое слово и уж слишком был напряжен для человека, который всего-то и видел ее пару раз, и то издалека. — Марино положил на стол смятую салфетку. — Короче, док, тебе лучше самой все услышать.
Я поставила кофе, убрала со стола грязную посуду, мы перешли в гостиную и сели к телевизору. Место действия я узнала сразу, потому что видела его множество раз. Комната для допросов в управлении полиции представляла собой маленький, обитый панелями закуток, посреди которого стоял голый стол. Возле двери был выключатель, и только посвященный или опытный специалист заметил бы отсутствие верхнего шурупа. С другой стороны крохотного отверстия находился кабинет видеозаписи, оборудованный специальной широкоугольной камерой.
На первый взгляд Эл Хант держался уверенно. Светловолосый, с залысинами, немного одутловатый, он был бы не лишен привлекательности, если бы не безвольный, срезанный подбородок, из-за которого лицо как будто терялось в шее. В кожаной красно-коричневой куртке и джинсах, с банкой «севен-ап» в руке, Эл сидел за столом, не спуская глаз с Марино, и только стиснувшие жестянку пальцы выдавали его напряжение.
«— Так что такого в ней было особенного, в Берилл Мэдисон? — спросил Марино. — Почему ты обратил на нее внимание? У вас же на мойке каждый день по сотне машин. Ты же не будешь утверждать, что запоминаешь всех клиентов?
— Я запоминаю гораздо больше лиц, чем вы можете себе представить, — ответил Хант. — Особенно постоянных клиентов. Я, может быть, плохо помню имена, но лица запоминаются лучше, потому что большинство из тех, кто к нам приезжает, обычно выходят, когда машину моют. Многие приглядывают…
— Приглядывают?
— Да, приглядывают за мойщиками, чтобы все было сделано как положено. Некоторые даже берут полотенца и помогают вытирать, особенно если не слишком торопятся. Есть и такие, что просто не могут стоять в стороне и ничего не делать.
— И что же, Берилл была из таких? Приглядывала?
— Нет, сэр. У нас есть пара скамеек, так Берилл обычно выходила и сидела там. Читала книжку или газету. На других она внимания не обращала, и особенно общительной и дружелюбной я бы ее не назвал. Наверное, поэтому она мне и запомнилась.
— Что ты имеешь в виду?
— Что она посылала сигналы. А я их принимал.
— Сигналы?
— Люди посылают самые разные сигналы, — объяснил Хант. — Я их принимаю, потому что настроен на них. Сигналы могут многое рассказать о человеке.
— А я, Эл? Я тоже посылаю сигналы?
— Да, сэр. Сигналы посылают все.
— И какие же посылаю я?
— Бледно-красные, — с совершенно серьезным лицом ответил Хант.
— Что? — Марино на мгновение растерялся.
— Я воспринимаю сигналы как цвета. Вам это, может быть, кажется странным, но такое явление довольно распространено. Среди нас есть люди, которые чувствуют исходящее от других сияние. Оно бывает разного цвета. Это и есть сигналы. Те, что идут от вас, бледно-красные. Теплые, но и агрессивные. Вроде предупреждающих. То есть они притягивают, но при этом и предполагают некоторую опасность…»
Марино остановил пленку и хитро улыбнулся.
— Ну что? Разве парень не псих?
— Я бы сказала, что он тебя расшифровал. Теплый, агрессивный и опасный.
— Чепуха, док. Малый — совершенная бестолочь. Послушать его, так все население какая-то ходячая радуга.
— То, что он говорит, имеет некоторое психологическое основание, — сухо ответила я. — Различные эмоции действительно ассоциируются с определенными цветами. На основании этого, в частности, выбирают цвета для публичных мест, гостиничных номеров, учреждений. Синий, например, ассоциируется с депрессией. В психиатрических клиниках практически нет помещений, окрашенных синей краской. Красный — сердитый, агрессивный, страстный. Черный — зловещий, угрожающий, нездоровый. Ну и так далее. Если не ошибаюсь, Хант получил степень магистра психологии, ведь так?
Марино мои замечания пришлись не по вкусу, и он снова включил видеомагнитофон.
«— Вероятно, все дело в роли, которую вы играете, — продолжал Хант. — Вы детектив, и сейчас вам нужна моя помощь, но вы также не доверяете мне и можете стать опасны, если я что-то скрою от вас. Это та часть сигнала, которую я назвал бы предупреждающей. Другая часть, теплая, — это ваша чуткость, дружелюбие, отзывчивость. Вам хочется, чтобы люди доверяли вам. Может быть, вы и сами тянетесь к людям. Вы жестки в поступках, но хотите нравиться другим…
— Ладно, — перебил лейтенант. — Как насчет Берилл Мэдисон? Ее цвета ты тоже принимал?
— Да, конечно. Именно это меня в ней и поразило. Она была другая. Совершенно другая.
— Как это? — Марино подался назад, и стул под ним жалобно скрипнул.
— Она была как бы в стороне от всего. Надменная, равнодушная, отчужденная. Я ощущал арктические цвета. Серо-голубой, бледно-желтый, как слабый солнечный свет, и белый. Белый был такой холодный, что казался горячим сухим льдом. Дотронься — и обожжет руку. Именно вот эта белая часть и была другой. Обычно женщины испускают сигналы пастельных тонов. Чаще всего они совпадают с цветом одежды, которую носят. Розовый, желтый, голубой, зеленый. Есть дамы пассивные, невозмутимые, прохладные. Иногда попадаются с темными насыщенными красками: темно-синей, красной или красно-коричневой. Это более сильный, агрессивный тип. Такая может быть юристом, врачом, бизнес-леди. Они и костюмы носят подобных же цветов. Выходят из машины и стоят. Наблюдают за работой. Такие ничего не пропустят. Ни полоски пыли на ветровом стекле, ни комочка грязи под крылом. Заметят и укажут. Не постесняются.
— Тебе такие женщины нравятся? — спросил Марино.
Эл Хант замялся, потом покачал головой:
— Нет, сэр. Если честно…
Марино рассмеялся и наклонился вперед.
— Эй, приятель, успокойся. Мне они тоже не нравятся. Больше по вкусу те, малышки пастельных тонов, про которых ты говорил.
Я уколола лейтенанта неодобрительным взглядом.
Он, похоже, даже не заметил.
— Расскажи подробнее о Берилл. Что еще ты прочел по ее сигналам? — спросил Марино на экране.
Хант нахмурился, наморщил лоб.
— Пастельные тона в ее спектре… в общем-то ничего необычного, но только я не интерпретировал бы их как слабые или пассивные. Они были, как я сказал, не столько теплые, цветочные, сколько холодные, арктические. Берилл как будто предупреждала мир, чтобы он оставил ее в покое, держался от нее подальше.
— Хочешь сказать, она была фригидна?
Эл Хант занервничал: опустил глаза, стиснул банку.
— Нет, сэр, я бы так не сказал. Нет, мне совсем другое пришло в голову. Отстраненность. Отдаленность. Как будто между ней и всеми остальными лежит огромная пустыня. Как будто, чтобы дойти до нее, надо преодолеть большое расстояние. Но если вы подойдете, если она позволит вам подойти, то тогда вы ощутите ее накал. Вы даже можете обжечься и сгореть. Вот здесь, в этой части, и начинались те белые, огненно-белые сигналы, которые так поразили меня. В ней ощущалось очень сильное напряжение. Я понимал, что она сложный и очень умный человек. Даже когда Берилл сидела на скамейке, совсем одна, никого не замечая, мозг ее продолжал работать. Она, сама того не желая, воспринимала все происходящее вокруг. Далекая, как звезда. Звезды ведь кажутся нам холодными, верно? А на самом деле они горячие, как Солнце. Вот и Берилл была такая.
— Как, по-твоему, она замужем или нет?
— Обручального кольца у нее точно не было, — уверенно ответил Хант. — Поэтому я и решил, что она не замужем. В машине ничего такого, что говорило бы об обратном, я не заметил.
— Не понял. — Марино на экране, похоже, немного опешил. — Как это ты мог определить что-то по машине?
— Это случилось, если не ошибаюсь, во второй ее приезд. Один из наших ребят занимался чисткой салона, и я тоже туда заглянул. Так вот, там не было ничего мужского. Зонтик, например… Он лежал сзади, на полу. Обычный складной зонтик, какие носят женщины. Голубой, а не черный с большой деревянной ручкой, какие предпочитают мужчины. Она везла вещи из химчистки, и они тоже лежали сзади, в пластмассовых мешках. Мне они показались женскими. Большинство замужних женщин, если едут в химчистку или прачечную, прихватывают и вещи мужа. Потом багажник. Ни инструментов, ни проводов, ничего мужского. Вам, сэр, это может показаться странным, но когда видишь по сотне машин в день, то начинаешь замечать такого рода детали автоматически, даже не думая.
— Ну, о ней-то ты думал, — сказал Марино. — А что, Эл, тебе не приходило в голову пригласить ее на свидание, а? Ты уверен, что не знал, как ее зовут? Ты ведь мог посмотреть на ярлычок из химчистки? Или взглянуть на какой-нибудь конверт в бардачке?
Хант покачал головой:
— Я не знал ее имени. Может быть, потому, что не хотел его знать.
— Почему?
— Ну… трудно сказать… — Он опять смутился, занервничал.
— Перестань, Эл Хант. Мне ты можешь сказать. Я бы, может, и сам такую пригласил! Симпатичная, интересная леди, а? Почему бы не разведать потихоньку, как ее зовут, и, кто знает, позвонить однажды вечерком, а?
— Нет, я ни о чем таком не думал, — ответил Хант, разглядывая собственные руки. — И ничего такого не делал. Даже не пытался.
— Почему же?
Молчание.
— Может, потому, что когда-то у тебя была такая женщина, а потом ты об нее обжегся?
Молчание.
— Послушай, Эл, всякое случается. И не с тобой одним.
— В колледже, — едва слышно заговорил Эл Хант, — я встречался с одной девушкой. Два года. А закончилось тем, что она ушла к парню из медицинского. Такие женщины… им нужны мужчины определенного типа. Знаете, когда они начинают подумывать, что пришло время остепениться, завести семью.
— Да, они ищут тех, кто побогаче, — продолжил Марино, и в его голосе явственно проступили резкие нотки. — Адвокатов, врачей, банкиров. Парни с автомоек им не нужны.
Хант вскинул голову.
— Я не работал тогда на автомойке.
— Не важно, Эл. Холодные красотки вроде Берилл Мэдисон вряд ли для таких, как ты, верно? Бьюсь об заклад, она бы и не узнала тебя, если б ты случайно наткнулся на нее на улице или врезался в ее чертову машину…
— Не говорите так…
— А что? Это неправда? Или она тебя узнала? Так, может, у тебя к ней что-то было, к Берилл, а? — безжалостно долбил Марино. — Может, ты запал на эту надменную дамочку? Запал так, что только о ней и думал. Фантазировал. Воображал. Представлял, как встречаешься с ней, как гуляешь, как трахаешь ее. Может, тебе просто смелости недоставало поговорить с ней напрямую, потому что ты знал, что она скажет, и боялся, а? Ты ведь считал себя недостойным ее…
— Прекратите! Вы приписываете мне то, чего не было! Перестаньте! Хватит! — Хант сорвался на визгливый крик. — Оставьте меня в покое!
Марино бесстрастно смотрел на него через стол.
— Что, Эл? Узнал своего старика? — Лейтенант закурил. — Папаша Хант! Он ведь считает своего единственного сына неудачником, верно? Гребаным извращенцем. Слабаком. Потому что сын не такой, как он. Потому что сын не мерзавец, которого интересует только свой карман и которому наплевать, что там чувствуют другие и как они живут. — Марино выдохнул струю дыма. Голос его, когда он снова заговорил, звучал по-другому, мягче. — Я знаю, кто такой папаша Хант. Всемогущий старина Хант. Знаю, что́ он говорил о тебе своим приятелям. Что ты голубой, что ему стыдно за тебя, потому что ты пошел работать санитаром в клинику. Ты ведь, Эл, подался на мойку только из-за того, что отец пригрозил оставить тебя без гроша.
— Вы знаете? Откуда? Кто вам сказал? — Хант изумленно уставился на лейтенанта.
— Я много чего знаю. Знаю, например, что в „Метрополитене“ о тебе хорошего мнения. Что ты был добр и терпелив. Они жалеют, что ты ушел. Ты был чуткий и отзывчивый. Чувствовал чужую боль. И может быть, слишком остро ее чувствовал, а, Эл? Вот почему ты ни с кем не встречался, сторонился девушек. Ты боишься. Ты черт знает как боялся Берилл, верно?
Хант глубоко вздохнул, переводя дыхание.
— Поэтому ты и не хотел знать ее имя? Чтобы не поддаться соблазну, не позвонить, не совершить какую-то глупость?
— Я просто ее заметил, — нервно ответил Хант. — Честное слово, ничего больше. И я вовсе не думал о ней так, как вы здесь все представили. Я просто… просто… не мог не замечать ее. Но никаких мыслей не было. И я ни разу с ней не разговаривал до того последнего случая…»
Марино подался вперед и нажал кнопку «стоп».
— Обрати внимание, док, это важно. — Он вдруг повернулся и пристально посмотрел на меня. — Эй, ты в порядке?
— Ты слишком жестоко с ним разговаривал…
— Жестоко? Сразу видно, док, что ты мало видела меня за работой. Я бываю жестоким, но не в этом случае.
— Извини. Я и забыла, что в гостях у меня Аттила.
— Но я же играл, — обиделся Марино.
— Тогда тебя надо номинировать на «Оскара».
— Перестань, док.
— Ты совершенно его деморализовал.
— Так надо, док. Человека нужно встряхнуть как следует, чтобы расшевелить, чтобы заставить его сказать то, в чем он никогда бы не признался. — Марино повернулся к телевизору и включил видеомагнитофон. — Дальше самое интересное, док. Самое важное. Не пропусти.
«— Когда это было? — спросил лейтенант на экране. — Когда она приезжала к вам в последний раз?
— Точно число не помню, — ответил Хант. — Примерно пару месяцев назад. Помню, что была пятница, и время… ммм… где-то ближе к полудню. Я потому запомнил, что в тот день мы с отцом договорились сходить на ланч вместе. У нас так заведено — встречаться по пятницам за ланчем, обсуждать дела… — Он поднес к губам банку „севен-ап“. — В пятницу я обычно одеваюсь поприличнее. В тот раз даже галстук повязал.
— Итак, в ту пятницу Берилл приехала помыть машину, — напомнил Марино. — И вы с ней поговорили?
— Вообще-то она заговорила первой, — уточнил Хант. — Машину уже помыли, когда она подошла ко мне и сказала, что пролила что-то в багажнике. Попросила посмотреть, нельзя ли что-нибудь сделать. Подняла крышку. Коврик был мокрый. Наверное, положила в багажник продукты и пакет с апельсиновым соком порвался. Поэтому и приехала.
— Когда Берилл приехала на мойку, продукты еще лежали в багажнике?
— Нет.
— Помнишь, в чем она была?
Хант помолчал.
— В теннисном костюме. И в темных очках. Похоже, возвращалась с корта. Я потому и запомнил, что никогда раньше в такой одежде ее не видел. Раньше она одевалась по-другому. В багажнике лежали ракетка и еще какие-то вещи, и она забрала их оттуда и переложила на заднее сиденье.
Марино достал из кармана блокнот, полистал страницы.
— Это не могла быть пятница двенадцатого июля?
— Возможно.
— Помнишь что-то еще? Она что-нибудь говорила?
— Вела себя почти дружелюбно. Я это хорошо помню. Наверное, потому, что я согласился ей помочь, хотя мог бы и отказать. Мог бы отправить в мастерскую, где с нее взяли бы тридцать долларов. Но мне хотелось ей помочь. И пока ребята работали, я все время оставался около машины. Вот тогда и заметил кое-что на пассажирской дверце. Как будто кто-то взял ключ и выцарапал под ручкой сердечко и какие-то слова. Я спросил, когда это случилось, и она тут же подошла посмотреть. Подошла, увидела и словно окаменела. Даже побледнела. Только тогда и заметила это в первый раз. Я попытался ее успокоить. Сказал, что она ни в чем не виновата. Что не надо расстраиваться. Хотя как тут не расстраиваться. „Хонда“ у нее была совсем еще новенькая, ни царапинки, и надо же, какой-то гад так ее попортил. А может, мальчишки. Бездельников хватает.
— Что еще она сказала? Не объяснила, откуда это взялось?
— Нет, сэр. Ничего такого она не говорила. По-моему, она очень сильно испугалась и не знала, что делать. Стояла и смотрела молча. Потом спросила, есть ли где-нибудь поблизости телефон. Я ответил, что внутри есть платный. Когда она вышла, машина была уже готова, так что она села и уехала».
Марино остановил видеомагнитофон и вытащил кассету. Вспомнив про кофе, я сходила в кухню и вернулась с двумя чашками.
— Похоже, ответ на один вопрос мы получили.
— Да. — Марино потянулся за сливками и сахаром. — Как я представляю, Берилл воспользовалась телефоном, чтобы позвонить в банк или заказать билет на самолет. Та милая валентинка на дверце стала последней каплей, переполнившей ее терпение. Она запаниковала. С мойки поехала прямиком в банк. Я проверил. В пятницу, двенадцатого июля, в двенадцать пятьдесят Берилл Мэдисон сняла около десяти тысяч и закрыла счет. Она была у них постоянным клиентом, так что никаких проблем не возникло.
— Деньги взяла туристическими чеками?
— А вот и нет. Наличными. Важный факт. Похоже, она больше опасалась того, что ее найдут, чем того, что ограбят. Дальше Берилл везде намеревалась расплачиваться наличными, потому что по кредиткам и дорожным чекам можно проследить ее путь.
— Сильно же ее, должно быть, напугали, — тихо проговорила я. — Подумать только, носить при себе такую сумму. Я бы свихнулась от страха.
Марино закурил. Я последовала его примеру.
— Как думаешь, то сердечко могли выцарапать, пока ее машина была на автостоянке?
— Этот же вопрос я задал и Ханту. Хотел посмотреть, как он отреагирует. Так вот парень клялся, что на мойке это сделать невозможно, что кто-нибудь обязательно бы заметил. Не знаю, не уверен. На этих чертовых мойках пятьдесят центов на сиденье оставишь — и те подгребут. Вор на воре. Все подметают подчистую. Мелочь, зонтики, чековые книжки. А спросишь — никто ничего не видел. Черт, да Хант сам мог это сделать.
— Он действительно немного чудной, — согласилась я. — Его странная реакция на Берилл… Почему из сотен клиентов Хант выделил именно ее? Часто она там бывала? Приезжала, может, пару раз в месяц?
Марино кивнул.
— Да, но вот он видел ее как неоновый знак. Парень может быть невиновен как ягненок. А может и наоборот.
Марк сказал о Берилл, что она не из тех, кого легко забыть.
Мы молча потягивали кофе. Мои мысли опять свернули в темный лабиринт. Марк. Почему его не было в списке сотрудников «Орндорфф и Бергер»? Мне хотелось верить, что этому есть какое-то логическое объяснение, что налицо некая элементарная ошибка. Может быть, имя исключили из справочника умышленно или фирма переходила на компьютеризированную систему учета и ему присвоили неправильный код. Может быть, обе секретарши лишь недавно пришли в фирму и еще не знали всех юристов. Но почему Марка нет в справочниках Чикаго?
— Послушай, док, тебя, похоже, что-то гложет? — обратился ко мне Марино. — Я это сразу заметил, как только пришел.
— Просто устала.
— Чепуха. — Он отхлебнул кофе. — Роза сказала, что ты уезжала. И как Нью-Йорк? Поболтала со Спарачино?
Я едва не поперхнулась.
— Когда она тебе об этом сказала?
— Не важно. И не набрасывайся на нее с упреками. Роза только сообщила, что тебя нет в городе. Куда, к кому, зачем — это я уже сам выяснил. По своим каналам.
— Как?
— Ты же сама мне сказала, вот как. И не отпирайся, ладно? Итак, о чем вы говорили со Спарачино?
— Он сослался на разговор с тобой. Может, для начала ты со мной поделишься? — предложила я.
— Делиться особенно нечем. — Марино потушил сигарету. — Позавчера позвонил мне домой. Вечером. Только не спрашивай, откуда этот хрен узнал мое имя и номер телефона. Заявил, что ему нужны бумаги Берилл. Я сказал, что ничем не могу помочь. В общем, уперся. Договориться мы, пожалуй, могли бы, да только он полез в бутылку. Раскомандовался, стал изображать из себя фараона египетского. Кричал, что исполняет ее завещание. Начал угрожать.
— И ты поступил как настоящий джентльмен — направил эту акулу ко мне.
Марино непонимающе уставился на меня:
— Нет, конечно. О тебе вообще речи не было.
— Уверен?
— Разумеется, уверен, черт возьми. Весь разговор длился минуты три, не больше. Повторяю, о тебе не было ни слова.
— А как насчет рукописи, которая упомянута в полицейском отчете? О ней Спарачино спрашивал?
— Спрашивал. В подробности я не вдавался, сказал только, что все ее бумаги изучаются как вещественные доказательства. Сослался на то, что не могу обсуждать детали следствия.
— Ты не сказал, что рукопись, которую нашли в спальне, передана мне?
— Что за чертовщина, док? Конечно нет. — Марино как-то странно посмотрел на меня. — С какой стати? Это же неправда. Вандер при мне проверил страницы на отпечатки. Потом я забрал рукопись с собой. Сейчас она лежит в комнате хранения вещдоков вместе с остальным дерьмом. — Он помолчал. — А почему ты об этом спрашиваешь? Что тебе сказал Спарачино?
Я сходила за кофе, а вернувшись, рассказала Марино все. Он выслушал молча, а когда я закончила, посмотрел на меня так, будто услышал нечто невероятное. А в его глазах было нечто такое, что совершенно выбило меня из колеи. Я вдруг подумала, что впервые вижу Марино испуганным.
— Что будешь делать, если он позвонит?
— Кто позвонит? Марк?
— Нет, Красная Шапочка, — съязвил он.
— Попрошу объяснений. Спрошу, действительно ли он работает в «Орндорфф и Бергер», действительно ли живет в Чикаго и как вышло, что его имени нет в справочниках. — Это прозвучало настолько неубедительно, что я в отчаянии всплеснула руками. — Не знаю! В любом случае я постараюсь выяснить, что, черт возьми, происходит.
Марино отвернулся. Поиграл желваками.
— Ты, наверное, думаешь, что Марк… связан как-то со Спарачино, вовлечен в какую-то преступную деятельность… — Я понимала, что облекаю в слова собственные жуткие подозрения.
Он зло вытряхнул из пачки сигарету и закурил.
— А что еще мне думать? Ты не видела своего бывшего Ромео пятнадцать лет, не разговаривала с ним, не слышала о нем ни слова и понятия не имеешь, где он был и чем занимался. И вдруг на тебе — явился не запылился. Что ты о нем знаешь? Ничего. Только то, что он тебе наплел…
Мы оба вздрогнули от резкого звонка телефона. Я вскочила, машинально бросив взгляд на часы, и прошла в кухню. Было около десяти. Я сняла трубку. Сердце сжалось от страха.
— Кей?
— Марк? — К горлу подступил комок. — Где ты?
— Дома. Вернулся в Чикаго, только что вошел. Мы…
— Я пыталась дозвониться тебе. В Нью-Йорк и в Чикаго. Звонила в офис… из аэропорта…
Пауза затягивалась.
— Послушай, у меня сейчас нет времени. Я только хотел сказать, что сожалею, как все прошло. Позвоню.
— Где ты? — снова спросила я. — Марк? Марк?
Из трубки донеслись короткие гудки.
