15
Ровно в полдень я спустилась по трапу на прогретый солнцем бетон международного аэропорта Майами и, пройдя в главный вестибюль, села у столика, наполовину скрытого пальмами. Положила купленную по пути местную газету, поставила чашку с кофе; оглянувшись, сняла теплый шерстяной блейзер и закатала рукава. Блузка уже промокла от пота, капельки которого еще катились по спине. Глаза болели от недосыпания, голова раскалывалась, а заметка на первой странице «Геральд» ничуть не улучшила настроения. На снимке в левом нижнем углу пожарные поливали из шлангов полыхающую машину. Сцену впечатляюще дополнили горящие деревья, струи воды и клубящийся дым. Подпись внизу гласила:
ВЗРЫВ ПОЛИЦЕЙСКОЙ МАШИНЫ
Ричмондские пожарные тушат охваченную огнем машину детектива из отдела убийств на одной из тихих улочек города. В момент взрыва в автомобиле «форд ЛДТ» никого не было. Пострадавших нет. Предполагается поджог.
Слава богу, репортерам хватило ума не упомянуть фамилию владельца дома, рядом с которым стояла машина. Тем не менее я понимала, что мама, увидев фотографию, начнет волноваться и постарается связаться со мной. Я даже знала, что она скажет: «Уж лучше бы ты вернулась домой, Кей. Ричмонд совершенно ужасный город. Тем более что у нас построили новый корпус судебно-медицинской экспертизы. Прекрасное здание, такое только в кино и увидишь». Удивительно, но ей как-то удавалось не замечать, что в нашем родном испаноговорящем Майами перестрелки, стычки на расовой почве, мафиозные разборки, изнасилования и грабежи случаются куда чаще, чем в Вирджинии и Британском содружестве, вместе взятых.
Ладно, матери можно позвонить и попозже. Тем более что сил разговаривать с ней — прости, Господи, — у меня не было.
Потушив сигарету и зажав под мышкой сумочку, я встала из-за стола и влилась в шумный поток тропических нарядов, пакетов «дьюти фри» и чужой речи, медленно текущий в направлении багажной карусели.
Напряжение схлынуло лишь несколько часов спустя, когда я на взятой напрокат машине проезжала по мосту Севен-Майл. По одну сторону от меня раскинулся Мексиканский залив, по другую — Атлантический океан. Посматривая то налево, то направо, я пыталась вспомнить, когда в последний раз посещала Ки-Уэст. С Тони мы точно там не бывали, хотя моих родных навещали довольно регулярно. Получалось, что в Ки-Уэст я ездила с Марком.
Его страсть к пляжам, воде и солнцу не была безответной. Если природа и благоволила к кому-то, то в списке ее любимчиков Марк занимал не последнее место. Однажды, уже не помню, в каком году, мы с ним провели у нас целую неделю. И если год не запомнился, то другие детали прочно засели в памяти. Я отчетливо, словно это было вчера, помнила его мешковатые белые шорты и теплое прикосновение его пальцев. Взявшись за руки, мы гуляли по берегу, бесконечной полосе влажного, прохладного песка. Я помнила его поразительно белозубую улыбку, казавшуюся ослепительной на фоне его загорелого до цвета меди лица. Помнила, как он радовался, находя акульи зубы и раковины. Помнила, как сама улыбалась из-под широкополой шляпы. Но лучше всего я помнила и не могла забыть, как любила парня по имени Марк Джеймс. Любила так, как не любила никого и ничто другое в этом мире.
Что же изменило его? В то, что Марк перешел во вражеский лагерь, как полагал Этридж, верилось с трудом, но иного объяснения не было. Воспитанный в тепличных условиях, он пользовался плодами своего положения легко и непринужденно, но никогда не опускался до бесчестия. Не был жестоким. Я не замечала за ним снисходительного отношения к тем, кому повезло в жизни меньше. Не замечала и стремления манипулировать теми, кто не мог устоять перед его чарами. Единственный его грех — он недостаточно меня любил. Теперь, достигнув середины жизни, я могла простить ему этот недостаток. А вот обмана и нечестности простить не могла. Не могла простить и того, что он стал другим человеком, перестав быть тем, кого я когда-то уважала и любила. Не могла простить за то, что он перестал быть Марком.
Миновав госпиталь № 1 Военно-морского флота США, я свернула на протянувшийся вдоль берега бульвар Рузвельта и вскоре уже пробиралась по запутанным улочкам Ки-Уэста. Теплое солнце выкрасило их в белый цвет, тени от тропических крон тихо пританцовывали под ветерком на узких тротуарах. Под уходящим в бесконечность голубым небом высились громадные пальмы и красные деревья. Растянувшиеся вдоль дороги заросли бугенвиллей и гибискуса скрывали магазинчики и домики с верандами под пурпурными и красными навесами. Я обгоняла пешеходов в сандалиях и шортах и нескончаемый парад мопедов. Детей встречалось мало, зато мужчин непропорционально много.
«Ла Конча» оказалась высоким отелем розового цвета с открытыми террасами и роскошными тропическими насаждениями. Проблем с размещением не возникало, наверное, потому, что туристический сезон открывался здесь не раньше третьей недели декабря. И все же, оставив машину на полупустой стоянке и войдя в выглядевший несколько заброшенным вестибюль, я невольно вспомнила, что говорил Марино. Никогда в жизни мне не встречалось так много однополых пар. Только здесь становилось ясно, что за здоровым обличьем крохотного островка кроется другая, больная жизнь. Было такое ощущение, словно меня окружают умирающие. Возможно, из-за своей работы, связанной с теоретически повышенным риском заболеть, я не боялась подхватить гепатит или СПИД. Меня не беспокоили гомосексуалисты. С возрастом я все больше проникалась убеждением, что любовь может проявлять себя по-разному, что в ней нет установленных норм «правильного» и «неправильного» и что значение имеет только то, насколько искренне она выражается.
Получив от портье свою кредитку, я спросила, как пройти к лифтам, и в конце концов добралась-таки до комнаты на пятом этаже, разделась, заползла на кровать и отключилась на ближайшие четырнадцать часов.
Следующий день ничем не отличался от предыдущего, и теперь я тоже ничем, если не считать револьвера в сумочке, не отличалась от других туристов. Моя добровольно возложенная на себя миссия заключалась в том, чтобы обшарить остров, население которого, включая гостей, составляло тридцать тысяч человек, и найти двух мужчин, о которых я знала только то, что одного зовут Пи-Джей, а другого Уолт. Из писем Берилл мне было известно, что они друзья и живут в меблированных комнатах, где останавливалась и она сама. Никакой другой информацией я не владела и все надежды возлагала на заведение под названием «Луи».
К поискам я приступила, вооружившись картой города, купленной в сувенирном киоске в холле отеля. Прошла по улице Дюваль, забитой магазинчиками и ресторанчиками с живописными балконами, вызывающими ассоциации с Французским кварталом Нового Орлеана. Прогулялась вдоль выставленных на продажу картин и всевозможных поделок. Поглазела на витрины бутиков, продающих экзотические растения, шелка и шоколад «Перуджино». Постояла на перекрестке, наблюдая за ярко-желтыми вагончиками туристического поезда «Конч тур». И чем дальше я шла, тем лучше понимала, почему Берилл Мэдисон так не хотелось уезжать отсюда. Зловещее присутствие Фрэнки ощущалось все слабее и слабее, и к тому времени, когда я повернула на Саут-стрит, он казался таким же далеким и нереальным, как промозглый ричмондский декабрь.
Ресторан «Луи» обнаружился на углу улиц Вернон и Уэддел. Деревянные полы поражали безупречной чистотой, желто-оранжевые льняные скатерти казались приклеенными к столам, их украшали вазы с благоухающими цветами. Через прохладный обеденный зал меня провели на террасу с великолепным видом на ослепительно синее море, уходящее к далекому горизонту навстречу голубому небу. Насыщенный ароматами моря воздух покачивал пальмы и свисающие с потолка корзиночки с живыми растениями. У самых моих ног начинался Атлантический океан, украшенный белыми пятнышками парусов стоящих на якоре лодок. Заказав ром с тоником, я огляделась: интересно, не здесь ли писала свои письма Берилл?
Почти все столики были заняты, но мой находился чуть в стороне от остальных, в углу, ближе к перилам. Слева от меня короткая, в четыре ступеньки, лестница вела вниз, к широкому настилу, на котором, расположившись возле бара, загорала группа молодых людей обоего пола. Мускулистый паренек в желтых плавках щелчком отправил в воду окурок, поднялся, лениво потянулся и направился за пивом к бородатому бармену, в глазах которого отвращение к работе совмещалось с тоской по безвозвратной молодости.
Время шло. Я давно съела салат и суп из моллюсков. Наконец молодые люди спустились на берег, с шумом плюхнулись в море и взяли курс на одну из стоящих на якоре лодок. Я расплатилась по счету и подошла к бармену. Откинувшись на спинку плетеного стула, он читал книжку в потрепанной обложке.
— Что хотите? — проворчал бородач, неспешно поднимаясь и откладывая книгу в сторону.
— Вы не продаете сигареты? Автомата внутри я что-то не заметила.
— Вон там, видите? — Он кивком указал на полочку за спиной. Выбор был не ахти какой, но я все же нашла себе курево по вкусу.
Бармен бросил на стойку пачку, взял с меня — возмутительно! — два доллара и не проявил никакой радости, получив пятьдесят центов в качестве чаевых. Зеленые глаза, отнюдь не светящиеся доброжелательностью, иссушенное солнцем морщинистое лицо, густая темная борода с проседью. У меня почему-то создалось впечатление, что в Ки-Уэсте сия малоприятная личность провела значительную часть своей безрадостной жизни.
— Можно вас кое о чем спросить? — осведомилась я.
— Вы уже спросили, мэм.
Я улыбнулась:
— Верно. Спросила. И хочу спросить еще кое о чем. Вы давно здесь работаете?
— Пятый год. — Он взял полотенце и принялся полировать стойку.
— Тогда вы должны знать молодую женщину, называвшуюся именем Стро. — Судя по письмам, свое настоящее имя Берилл здесь не упоминала.
— Стро? — Он нахмурился.
— Так она себя называла. Светловолосая, изящная, хорошенькая. В конце лета она приходила сюда едва ли не каждый вечер. Сидела за столиком на террасе и писала.
Бармен поднял голову и в упор посмотрел на меня:
— Она вам кто? Подруга?
— Она мой пациент. — Врать не хотелось, так что пришлось ограничиться полуправдой.
— Вот как? — Густые брови полезли вверх. — Пациент? А вы ее врач?
— Именно так.
— Что ж, теперь ей от вас толку мало, док. Уж извините. — Бармен опустился на стул, откинулся на спинку, но книжку не взял — выжидал.
— Понимаю. Я знаю, что она умерла.
— Да, должен признаться, новость не из приятных. Пару недель назад к нам сюда привалили копы. Со всем своим набором инструментов. Так вот, док, я скажу вам то же, что сказали им мои знакомые: здесь никто понятия не имеет, что с ней случилось. Тихая, спокойная была… настоящая леди. Сидела обычно вон там. — Он указал на столик почти рядом с тем, за которым только что сидела я. — Сидела, никому не мешала, занималась своим делом.
— Вы с ней познакомились?
— Конечно. — Он пожал плечами. — Иногда вместе выпивали. Она предпочитала «Корону» с лаймом. Но я бы не сказал, что кто-то сошелся с ней близко. В том смысле, что вряд ли кто-то даже знает, откуда она приехала, кроме того, что откуда-то с севера.
— Ричмонд, Вирджиния.
— Знаете, — продолжал бородач, — сюда ведь многие приезжают. Такое уж это место, Ки-Уэст. Живи сам и давай жить другим — такой здесь порядок. Много художников, артистов. Из тех, у кого что-то не заладилось. Стро ничем не отличалась от большинства других — да вот только большинство других такой смертью не умирают. — Он почесал бороду и покачал головой. — Да, верится с трудом. Как подумаешь, так не по себе становится.
Я закурила.
— На многие вопросы ответов так и нет.
— Точно. Например, какого черта вы курите? Уж доктора-то вроде бы должны знать, а?
— Отвратительная, вредная привычка. Да, знаю. А еще я люблю выпить. Как насчет рома с тоником? «Барбанкур» с лимоном, пожалуйста.
— Четырех— или восьмилетний? Вам какой? — Он явно проверял уровень моей компетентности.
— Двадцатипятилетний, если найдется.
— Нет. Такой только на островах сыщется. Мягкий… м-м-м… слезу вышибает.
— Тогда самый лучший из того, что у вас есть.
Бородач ткнул пальцем в знакомую янтарную бутылку с пятью звездочками на этикетке. Ром «Барбанкур» пятнадцатилетней выдержки. Похожий я видела в шкафчике на кухне у Берилл.
— Отлично.
Бармен ухмыльнулся, бодро поднялся со стула и принялся за дело с ловкостью жонглера: выхватил пробку, подбросил бутылку, не унижаясь до мерного стаканчика, на глазок плеснул нужную порцию жидкого гаитянского золота, добавил искрящегося тоника, одним движением ножа отхватил идеально ровный кружок лайма, свежего, как будто только что сорванного с ветки, выжал его в стакан и нанизал сморщенный остаток на тонкую стеклянную грань. Потом вытер руки полотенцем, заткнул его за пояс линялых джинсов, катнул по стойке картонный кружок и преподнес произведение своего искусства мне. Лучшего рома с тоником я еще не пробовала, о чем и сообщила бармену после первого глотка.
— За счет заведения, — сказал он, отмахиваясь от протянутой десятки и доставая свою пачку. — Вот такие врачи по мне — и курят, и в выпивке толк знают. Я вам так скажу, — продолжал бородач, чиркая спичкой. — Осточертело слушать этих некурящих праведников. Понимаете, о чем я? Такое наговорят, что чувствуешь себя преступником. А по-моему, так: живи сам и другим не мешай.
— Согласна.
Мы оба с удовольствием затянулись.
— Всегда найдут чем уколоть. Ешь не так, пьешь не так, встречаешься не с тем.
— Да, люди слишком часто бывают крайне поверхностны в суждениях и чересчур суровы.
— Аминь.
Он снова сел на стул, укрывшись в тени барной полки. Солнце припекало макушку.
— Итак, вы ее врач. И что, позвольте спросить, хотите здесь узнать?
— Меня интересуют некоторые обстоятельства, предшествовавшие ее смерти. Они очень запутанны, и я надеюсь, что ее друзья помогут кое-что прояснить…
— Минутку. — Он сел ровнее. — Вы называете себя врачом. А что вы лечите?
— Я ее осматривала…
— Когда?
— После смерти.
— Черт! То есть вы — гробовщик?
— Я — судебно-медицинский эксперт.
— Коронер?
— Можно и так сказать.
— Черт! — Он недоверчиво покачал головой. — Вот уж ни за что бы не догадался.
Был ли это комплимент или наоборот, я так и не поняла.
— А что, полиция всегда отправляет — как вы сказали? — да, судмедэксперта выведывать информацию?
— Меня никто не посылал. Я здесь по собственной инициативе.
— Почему? — Он посмотрел на меня с легким прищуром. — Путь ведь неблизкий.
— Мне нужно знать, что с ней случилось. Знать не для полиции, для себя.
— Так, значит, полиция вас не посылала?
— Копы мной не командуют и посылать никуда не могут.
— Это хорошо. — Бармен рассмеялся. — Это мне нравится.
Я сделала еще глоток.
— Только и знают, что орать. Воображают себя младшими братьями Рэмбо. — Он раздавил в пепельнице сигарету. — Явились… В резиновых перчатках. Боже мой! А что подумали наши клиенты? Отправились к Бренту, это наш бывший официант. Парень в больнице, при смерти, так эти придурки нацепили хирургические маски и ближе чем на десять футов даже подходить боялись. Как будто он Тифозная Мэри. Ей-богу, даже если б я что-то и знал про Берилл, точно бы им не сказал.
Услышав имя, я посмотрела на него, и, когда наши взгляды встретились, мы оба поняли: он проболтался.
— Берилл?
Бармен молча откинулся на спинку стула.
— Так вы знали, что ее звали Берилл?
— Я же говорю, приходили копы, задавали вопросы, говорили о ней. — Он отвел глаза, поерзал и потянулся за сигаретами. Врун из моего бармена был никудышный.
— С вами они разговаривали?
— Нет. Я как увидел, что происходит, так сразу свалил.
— Почему?
— Не люблю копов. У меня «барракуда». Развалюха, постарше меня, наверное, будет. Уж не знаю почему, но полиция на меня окрысилась. Проходу не дают. То за одно штраф выпишут, то за другое. Ходят, задницы свои жирные таскают, жить людям не дают. Стволы, черные очки… как будто из сериала выползли.
— Вы знали ее имя еще тогда, когда она жила здесь, — негромко сказала я. — Знали, что ее зовут Берилл. Берилл Мэдисон. Вы знали это еще до того, как сюда явилась полиция.
— А если и знал, что с того? В чем проблема?
— Она была очень скрытная, — с чувством ответила я. — Не хотела, чтобы местные знали, кто она такая. И никому свое имя не называла. Платила за все наличными, чтобы не пользоваться кредиткой, потому что кредитку можно отследить. Ее преследовали, а она убегала. Не хотела умирать.
Теперь уже бармен смотрел на меня во все глаза.
— Пожалуйста, расскажите, что знаете. Пожалуйста. У меня такое чувство, что вы ее друг.
Ничего не сказав, он вышел из-за бара, прошел мимо меня и начал собирать пустые бутылки, банки и прочий мусор, оставшийся после молодежи.
Я молча потягивала ром. У берега плескались девушки. Немного дальше загорелый красавец разворачивал парус, готовясь выйти в море. Шептались о чем-то пальмы. По песку, сторонясь набегающей волны, пробежал черный лабрадор.
— Зулу, — пробормотала я.
Бармен остановился и посмотрел в мою сторону.
— Что вы сказали?
— Зулу, — повторила я. — В одном из своих писем Берилл упомянула о нем и ваших кошках. В том смысле, что в «Луи» бродячие животные питаются лучше, чем иные люди.
— Что за письма?
— Берилл отсюда написала несколько писем. Мы нашли их в ее спальне, уже после убийства. Она писала, что стала частью ресторанной семьи, что это место — самое прекрасное в мире. Ей не нужно было отсюда уезжать. Ей не следовало возвращаться в Ричмонд.
Мой голос звучал так, словно принадлежал кому-то другому, берег вдруг задрожал и стал расплываться. Постоянное недосыпание, стрессы и ром навалились на меня, а солнце, похоже, окончательно высушило мозги.
Вернувшись на место, бармен заговорил. Негромко, сдержанно, мягко.
— Не знаю, что вам сказать, но в одном вы правы: я действительно был ее другом.
Я повернулась к нему:
— Спасибо. Мне бы тоже хотелось быть ее другом. В каком-то смысле так оно и есть.
Он смущенно опустил глаза, но я уже заметила, как смягчилось морщинистое лицо.
— Никогда не скажешь, кто тот, а кто не тот. В наше чертово время ни в чем нельзя быть уверенным.
Скрытое в этих словах послание все же пробилось сквозь туман в моей голове.
— Здесь уже кто-то был, да? Кто-то, кто расспрашивал о Берилл? Не из полиции. И этот кто-то показался вам не тем, да?
Он плеснул себе колы.
— Так был? Кто? — тревожно повторила я.
— Имени не знаю, не представился. — Бармен приложился к стакану. Вытер губы. — Какой-то красавчик. Молодой, лет двадцати с небольшим. Темные волосы. Модный прикид. Как будто сошел со страниц «Джи-Кью». Нарисовался тут пару недель назад. Назвался вроде как частным детективом.
Сын сенатора Партина.
— Интересовался, где останавливалась Берилл.
— Вы ему сказали?
— Черта с два. Я с ним даже разговаривать не стал.
— А другие? Кто-нибудь мог ему что-то сказать?
— Вряд ли!
— Почему вряд ли? И… вы скажете, как вас зовут?
— Вряд ли, потому что этого никто не знал, кроме меня и одного приятеля. А как меня зовут, я вам скажу. Но только если вы скажете, как вас зовут.
— Кей Скарпетта.
— Приятно познакомиться. А меня — Питер. Питер Джонс. Друзья называют меня Пи-Джеем.
Пи-Джей жил в паре кварталов от «Луи», в крохотном домишке, из последних сил сдерживающем наступление тропических джунглей. Заросли были настолько густые, что я никогда не заметила бы обшарпанное строеньице, если б не припаркованная перед ним «барракуда». Одного взгляда на это транспортное средство было достаточно, чтобы понять, почему полиция «не дает жить» его владельцу. Росписи, сделанные в жутковатом психоделическом стиле шестидесятых и покрывавшие громадные колеса, спойлеры, крылья и все прочие поверхности, казалось, перекочевали сюда со стен подземки.
— Моя малышка, — сообщил Пи-Джей, ласково постучав по капоту.
— Да уж, — буркнула я.
— Она у меня с шестнадцати лет.
— Берегите ее, — искренне пожелала я, ныряя под ветки в прохладную, сумрачную тень.
— У меня тут тесновато, — извинился он, отпирая дверь. — Наверху вторая спальня и туалет. Берилл жила там. Со временем, может, сдам кому-нибудь. Но вообще-то я жильцов отбираю строго.
Гостиную заполняла мебель, собранная, наверное, на свалках: диван, пухленькое кресло в страшноватых розовых и голубых тонах, несколько разномастных ламп, сооруженных из кораллов и раковин, и кофейный столик, бывший в своей прошлой жизни дубовой дверью. Остальное убранство составляли роскошные кокосы, морские звезды и прочие предметы приморского городка. Повсюду валялись газеты, разрозненная обувь и пивные банки. Сыроватый воздух отдавал плесенью.
— Как Берилл узнала, что вы сдаете комнату? — спросила я, усаживаясь на диване.
— В «Луи», — ответил Пи-Джей, включая две или три лампы. — Поначалу она остановилась в «Оушн ки», приличном отеле в центре, но быстро сообразила, во что ей это выльется, если она задержится здесь на месяц-другой. — Он уселся в кресло. — А разговорились мы с ней на третий или четвертый раз. Берилл приходила на ланч. Заказывала только салат и садилась в сторонке. Сидит, смотрит на море. Она тогда еще ничего не писала. Все это было немного странно. Мы ведь обычно только и делаем, что болтаем, а тут… В общем, в тот день она подошла к бару, облокотилась на перила и… все. Время идет, она стоит, смотрит вдаль. Наверное, мне стало ее жалко.
— Почему?
Он пожал плечами:
— Не знаю. Может быть, потому, что вид у нее был уж больно потерянный. Невеселый. В общем, я с ней заговорил. Попробовал. С ней это было нелегко.
— Да, открытой ее не назовешь, — согласилась я.
— Начал я с простого, задал пару обычных вопросов: «Откуда приехали? Впервые у нас или уже бывали?» Иногда она отвечала, иногда нет. В общем, она меня вроде как и не замечала. Сам не знаю, но что-то меня удержало возле нее. Спросил, что бы она хотела выпить. Ну и потихоньку дело тронулось. То есть я ее зацепил. Угостил кое-чем из наших фирменных напитков. Для начала «Короной» с лаймом. Ей жутко понравилось. Потом «Барбанкур» попробовала. Тот, что и вы сегодня. Это уже настоящая вещь. В общем, она вроде как оттаяла.
— Не сомневаюсь.
Пи-Джей улыбнулся:
— Ну да, вы-то в этом деле толк знаете. Я нарочно смешал покрепче. Поболтали мы о том о сем, а потом она спросила, где здесь можно снять комнату. Ну, я и сказал, что комната у меня у самого есть, и пригласил ее посмотреть. Заходите, говорю, попозже, если захотите. Было воскресенье, а в воскресенье я всегда рано заканчиваю.
— И что же, пришла?
— Я и сам удивился. Не думал, что появится. А она пришла. Сама нашла, никого не спрашивала. К тому времени и Уолт вернулся. Он обычно задерживается допоздна, все торгует. Сели мы втроем и так душевно поболтали… Потом сводили ее в Старый город. А закончили у «Неряхи Джо». Она же писательница, так что слушать ее было одно удовольствие. Про Хемингуэя могла говорить часами. Умница, я вам так скажу.
— Уолт продавал серебро, верно? На Мэллори-сквер.
— А вы откуда знаете? — изумился Пи-Джей.
— Из писем Берилл, — напомнила я.
Он вдруг как-то сразу погрустнел.
— Еще она упоминала про «Неряху Джо». По-моему, Берилл очень к вам привязалась. К вам и к Уолту.
— Да, мы тогда были неразлучны. — Он поднял с пола журнал и бросил его на столик.
— Вы двое были, наверное, ее единственными друзьями.
— Берилл особенная. — Пи-Джей посмотрел на меня. — Особенная. Я таких никогда не встречал. И уже не встречу. Надо было только пробиться сквозь стену, узнать ее получше. Да, умница, — повторил он задумчиво, глядя на облупленный потолок. — Мне нравилось ее слушать. Бывало, такое скажет… — Он щелкнул пальцами. — Я бы десять лет голову ломал, а все равно бы не придумал. У меня сестра вроде нее. Преподает английский в школе. В Денвере. А вот я со словами не дружу. До того как стать барменом, я много чего перепробовал. И на стройке работал, и кирпичи клал, и плотником… Даже горшки одно время лепил. Пока чуть ноги с голоду не протянул. Сюда приехал из-за Уолта. А встретились мы с ним в Миссисипи. Поверите, на автобусной станции. Разговорились так, что не заметили, как прикатили в Луизиану. Поболтались там, а через пару месяцев перебрались сюда. Так-то вот. — Он вздохнул. — Десять лет минуло. А у меня, кроме этой дыры, и нет ничего.
— Вам еще жить да жить, Пи-Джей.
— Точно. — Он снова вздохнул, отвернулся и закрыл глаза.
— А где сейчас Уолт?
— В Лодердейле. Пока.
— Мне очень жаль.
— Такое случается. Что тут скажешь?
Мы помолчали. Я решила, что пора рискнуть.
— Берилл писала здесь книгу.
— Верно. Писала. Если не болталась с нами, то обязательно корпела над этой чертовой книгой.
— Книга пропала.
Пи-Джей промолчал.
— Тот якобы частный детектив, о котором вы упоминали, и некоторые другие люди весьма заинтересованы в ней. Впрочем, это вы уже знаете. Думаю, что знаете.
Он по-прежнему молчал.
— У вас нет веских причин доверять мне, но я надеюсь, что вы меня выслушаете. Мне необходимо найти рукопись. Ту рукопись, над которой работала Берилл, пока жила здесь. В Ричмонд она ее с собой из Ки-Уэста не привезла. Вы можете мне помочь?
Пи-Джей открыл наконец глаза.
— При всем уважении к вам, доктор Скарпетта, с какой стати я должен вам помогать? С какой стати должен нарушать обещание?
— Так вы обещали Берилл, что никому ничего не скажете?
— Не важно, что я обещал. И я задал вопрос первым.
Я глубоко вздохнула и подалась вперед. Под ногами лежал грязный золотисто-желтый ковер.
— У меня нет убедительной причины просить вас нарушить обещание.
— Чепуха. Не будь причины, вы бы меня не расспрашивали.
— Берилл рассказывала вам о нем?
— Вы имеете в виду того психа, который ее преследовал?
— Да.
— Рассказывала. — Он вдруг поднялся. — Не знаю, как вы, но я бы выпил пива.
— Пожалуйста. — Я решила не отказываться от предложенного угощения, даже вопреки протестам здравого смысла — голова еще кружилась после рома.
Возвратившись из кухни, он вручил мне холодную, запотевшую бутылку «Короны», в широком горлышке которой покачивался клинышек лайма. Вкус был изумительный.
Пи-Джей снова устроился в кресле.
— Стро, то есть Берилл… теперь я, наверное, могу называть ее так… Так вот, Берилл была чертовски напугана. Мне и самому, когда я все это услышал, стало не по себе. Хотя и не скажу, что это так уж меня удивило. Я предложил ей остаться здесь. Просто так, бесплатно. Понимаю, звучит странно, но для нас с Уолтом она стала вроде как сестрой. И тот гад, он все испоганил.
В его голосе прозвучала такая злость, что я даже поежилась.
— То есть?
— Ушел Уолт. Ушел, когда все это услышал. Не знаю… он изменился, Уолт. Не скажу, что только из-за ее рассказа, были и другие причины. Понимаете, проблем у нас и раньше хватало. Но тогда… он как-то сразу отдалился, перестал разговаривать. А однажды утром ушел. Просто взял и ушел.
— Когда это случилось? — спросила я. — После того, как в ресторане побывала полиция, да?
Он кивнул.
— Мне он тоже все испоганил, — тихо сказала я.
— Вам? Как это? Я понимаю, что у вас из-за него проблемы, но лично вас они же не касаются?
— Кошмар Берилл стал моим кошмаром. Я живу в нем, Пи-Джей. — Не сводя с меня глаз, он приложился к бутылке. — И я тоже убегаю, как и Берилл. По той же причине. От него.
— Черт, у меня мозги от этого пухнут. — Пи-Джей покачал головой. — В чем дело? О чем вы толкуете?
— Видели фотографию на первой странице сегодняшней «Геральд»? Снимок сгоревшей в Ричмонде полицейской машины?
— Ну да, — озадаченно произнес он. — Вроде как видел.
— Так вот, машина сгорела перед моим домом. Мы с детективом разговаривали на кухне, когда ее подожгли. И это уже не первый случай. Понимаете, он взялся за меня.
— Кто, черт возьми?
Я ответила, хотя и подозревала, что он и без того все понял.
— Тот, кто убил Берилл. Тот, кто убил потом ее наставника, Кэри Харпера. Она ведь о нем упоминала, не так ли?
— И не раз. Черт! Поверить не могу…
— Пожалуйста, Пи-Джей, помогите мне.
— Чем помочь? — Он так разволновался, что вскочил и прошелся по комнате. — Но почему этот скот преследует вас?
— Он психопат. Есть такое понятие — бредовая ревность. Мания. У него параноидная шизофрения. Он ненавидит всех, кто был так или иначе связан с Берилл. Не знаю почему. Но я должна выяснить, кто он такой. Должна его найти.
— Так я же, черт возьми, тоже не знаю, кто он такой и где прячется. А знал бы, так нашел бы сам и башку ему открутил к чертям собачьим!
— Мне нужна рукопись.
— Рукопись-то тут при чем? — вскипел он.
И тогда я все ему рассказала. О Кэри Харпере и медальоне. О телефонных звонках и волокнах. Об автобиографической книге, которую писала Берилл и в исчезновении которой обвинили меня. Я выложила ему все, и чем больше рассказывала, тем сильнее сжималась от страха моя душа. Никогда я еще не обсуждала детали дела с человеком, который не имел к нему ни малейшего отношения, не был ни следователем, ни прокурором. Дослушав меня, Пи-Джей молча вышел из комнаты, а когда вернулся, в руках у него был армейский рюкзак.
— Здесь. — Он бросил рюкзак мне на колени и негромко добавил: — Прости, Берилл, я бы никогда ее не отдал. Прости.
Откинув брезентовый клапан, я осторожно вытащила пакет примерно с тысячью страниц напечатанного текста и с нацарапанными от руки пометками. Там же лежали четыре компьютерных дискеты, перехваченные широкой резиновой лентой.
— Берилл сказала, чтобы мы, если с ней что-то случится, никому ее не отдавали. Мы обещали.
— Спасибо, Питер. Да благословит вас Бог, — сказала я и, помолчав, задала последний вопрос: — Берилл упоминала кого-нибудь, чье имя начинается с буквы «М»? — Он взял со столика пиво, но пить не стал. — Вы знаете, кто это?
— Откуда вы взяли это «М»? — спросил Пи-Джей.
— Из ее писем. Она писала их некоему «М».
— «М» означает «Мэдисон». Берилл писала самой себе.
— Мы нашли два письма. Они лежали на полу в спальне. В обоих говорилось о вас с Уолтом, а адресованы они были «М».
— Знаю.
— Знаете? Откуда?
— Я все понял, когда вы упомянули Зулу и котов. Понял, что вы читали те письма. Потому я вам и поверил.
— Получается, вы тоже их читали?
Пи-Джей кивнул.
— Оригиналов мы не нашли, только фотокопии, — прошептала я.
— Потому что она все сожгла.
— Все, но не книгу.
— Книгу — нет. Перед отъездом Берилл сказала, что не знает, куда отправится потом и что будет делать, если тот урод по-прежнему будет ее преследовать. Сказала, что позвонит и сообщит адрес, по которому нужно отправить рукопись. Если же вестей от нее не будет, мы должны оставить рукопись при себе и никому не передавать. Вестей не было. Черт возьми, она так и не позвонила. — Он отвернулся, вытер глаза, перевел дыхание. — Понимаете, книга была ее надеждой. Надеждой остаться среди живых. Она до конца верила, что все еще исправится.
— Что сожгла Берилл?
— Дневник. Ну, не совсем дневник. Письма, которые писала себе. Говорила, что это ее терапия и что она не хочет, чтобы их кто-то прочитал. Там было разное. Ее самые сокровенные мысли. Берилл сожгла его перед отъездом. Все, кроме двух писем.
— Тех, что мы нашли, — прошептала я. — Но почему она не сожгла эти два? Почему сохранила их?
— Хотела, чтобы они остались у нас с Уолтом.
— На память?
— Вроде того. — Пи-Джей снова потер глаза и закрылся бутылкой. — Сказала, что оставляет нам частицу себя. Перед этим… перед тем, как все сжечь, она сделала фотокопии. Их взяла себе, а нам отдала оригиналы. Сказала, что мы всегда будем вместе, если сбережем эти письма.
Мы вышли из дома. Я повернулась и обняла его на прощание.
Солнце садилось, и пальмы казались выгравированными силуэтами на фоне догорающего пламени. Толпы людей стекались к барам, повсюду звучали смех и музыка, в окнах уже зажигали огни. Город ожил и повеселел. Я шла пружинящей, уверенной походкой, придерживая висящий на плече рюкзак. Впервые за несколько недель меня ничто не давило, не грызло, не мучило. Я была счастлива. И как следствие, оказалась совершенно не готова к тому, что ждало меня в номере отеля.
