9

На следующее утро Марино появился в морге в тот момент, когда я делала Y-образный разрез грудной клетки на теле Кэри Харпера.

Раздвинув ребра, я вынула из грудной клетки весь блок органов. Марино молча наблюдал за моими манипуляциями. В раковинах журчала вода, звякали хирургические инструменты, в противоположном углу скрежетала о брусок сталь — один из ассистентов натачивал длинный нож. На утро были запланированы четыре вскрытия, и все секционные столы оказались заняты.

Поскольку Марино не изъявлял желания поделиться информацией добровольно, мне пришлось заговорить первой:

— Выяснил что-нибудь о Джебе Прайсе?

— На него ни черта нет, — ответил лейтенант, отводя глаза. — Не был арестован, не привлекался, не штрафовался по-крупному. Ничего. И петь тоже отказывается. А если б запел, то, наверное, выдал бы партию сопрано. Здорово ты его угостила. Я перед уходом заглянул к парням из отдела идентификации. Они там проявляют пленку из его фотоаппарата. Принесу снимки, как только будут готовы.

— Посмотрел?

— Взглянул на негативы.

— И?

— Там только то, что он снимал в морге. Харперы.

Ничего другого не стоило и ждать.

— Только не говори, что он работает на какую-то желтую газетенку, — пошутила я.

— Ха, размечталась.

Я подняла голову. Марино был не в том настроении, чтобы шутить: растрепаннее обычного, с двумя свежими порезами на подбородке, глаза налиты кровью.

— Репортеры не таскают с собой автоматический пистолет, заряженный «глейзерами». И когда на них поднажмешь, начинают ныть, изворачиваться, просят монетку, чтобы позвонить адвокату. Нет, этот парень не газетчик. Настоящий профи. Вскрыл замок. Выбрал понедельник, праздничный день, когда в морге никого нет. Тачку его нашли в трех кварталах отсюда, на стоянке возле «Фарм фреш». Машина взята напрокат вместе с сотовым телефоном. В багажнике куча запасных обойм. Хватит на небольшую армию. Плюс автоматический «Мак-10» и кевларовый бронежилет. Хорош репортер.

— Насчет профи у меня уверенности нет, — сказала я, вставляя в скальпель новое лезвие. — Профессионалы работают аккуратно, а этот оставил коробку от пленки в холодильнике. И еще. Время выбрано не самое удачное, гораздо безопаснее было бы проникнуть в морг часа в два-три ночи, а не среди белого дня.

— Ты права. С коробкой у него вышла промашка, — согласился Марино. — А вот время… Я понимаю, почему он полез днем. Предположим, заявляются ребята из похоронного бюро или бригада привозит очередное тело. Видят Прайса, так? Вид у него вполне пристойный, может прикинуться, что работает здесь. А теперь подумай, как отвертеться, если тебя застукали в два часа ночи. То-то и оно, что сказать нечего.

Так или иначе, но Джеб Прайс явно отправлялся не на прогулку и настроен был вполне серьезно. Патроны «глейзер», о которых упомянул Марино, страшная штука. Начиненные мелкой дробью, они рвут человеческую плоть, как свинцовый град. «Мак-10» — любимая игрушка террористов и наркобаронов, и пользуются ими везде, от Центральной Америки до Ближнего Востока. А также в моем родном Майами.

— Подумай, может, стоит поставить замок на холодильник, — добавил Марино.

— Уже позвонила.

С замками мы тянули несколько лет. Тела доставляют в холодильник не только днем, в рабочие часы, но и вечером, и даже ночью. Значит, охранников нужно обеспечить ключами. Дежурных судмедэкспертов тоже. Люди начнут возмущаться. Неизбежно возникнут проблемы. Черт, как же я устала от этих дурацких проблем!

Вопросительный взгляд Марино напомнил о лежащем на столе теле. Впрочем, для определения причины смерти вскрытие и не требовалось. При желании можно было обойтись даже без судмедэксперта.

— Многочисленные проломы черепа и повреждения мозга, — объяснила я.

— Горло перерезали напоследок, как и в случае с Берилл?

— Рассечены яремные вены и сонные артерии, однако внутренние органы не слишком бледные. При наличии кровяного давления он умер бы от кровопотери за несколько минут. Другими словами, Харпер умер не от потери крови. Причиной смерти стали повреждения головного мозга. Он скончался еще до того, как ему перерезали горло.

— Как насчет защитных ран?

— Нет. — Я отложила скальпель и стала один за другим разгибать закоченевшие пальцы. — Ни сломанных ногтей, ни порезов, ни ушибов. Он даже не пытался отвести удар.

— Наверное, он так и не понял, что случилось. Приехал, когда стемнело. Убийца уже поджидал его у дома. Скорее всего, прятался в кустах. Харпер припарковался, вышел из машины и, вероятно, закрывал дверцу, когда тот выскочил и огрел его чем-то сзади по голове.

— Сужение канала двадцать процентов, — пробормотала я, отыскивая взглядом ручку.

— Харпер сразу же упал, и псих добивал его уже лежачего.

— Двадцать процентов. — Я записала цифры на пустом конверте из-под перчаток. — Шрамов от предыдущих инфарктов нет. Сердце здоровое, но немного увеличенное. Кальциноз аорты. Атеросклероз средней степени.

— А потом перерезал горло. Чтобы наверняка.

Я посмотрела на Марино.

— Ему надо было знать наверняка, что Харпер мертв, — повторил Марино.

— Не уверена, что он руководствовался рассудком. Посмотри на него, Марино. — Я указала скальпелем на треснувший как орех череп. — Нанесено по меньшей мере семь очень сильных ударов. Чтобы убить, хватило бы и одного. И после этого нападавший еще и перерезал горло. Это уже явно лишнее. Перебор, как и в случае с Берилл.

— Ладно. Перебор. Не буду спорить. Я только хочу сказать, что в обоих случаях убийца действовал наверняка. Чтобы не было ни малейшего шанса выжить. Потому что если отрезаешь кому-то голову, то можешь не беспокоиться, что твоя жертва оживет и поведает кому-то всю историю.

Я начала собирать содержимое желудка в картонный контейнер, и Марино состроил гримасу.

— Можешь не трудиться. Я и так скажу, что он ел. Сам это видел. Орешки и два мартини.

Орешки к моменту смерти едва успели перевариться. Кроме них в желудке присутствовала коричневатая, отдающая алкоголем жидкость.

— Ты от него хоть что-нибудь узнал?

— Ни черта.

Наклеивая ярлычок, я мимолетно взглянула на Марино. Лейтенант пожал плечами.

— Я видел в таверне. Тянул тоник с лаймом. Зашел примерно без четверти пять. Ровно в пять появился Харпер.

— Как ты узнал, что это он?

Почки выглядели вполне здоровыми. Я положила их на весы и записала вес на том же пустом конверте.

— По седым волосам. Такую гриву не пропустишь. Потит точно его описал, так что я сразу его узнал, — объяснил Марино. — Садится он за отдельный столик, ничего никому не говорит, заказывает «как обычно» и ждет. Грызет орешки. Я наблюдаю. Потом встаю, подхожу, придвигаю стул и представляюсь. Он говорит, что помочь мне ничем не может и разговаривать со мной не желает. Я не отступаю, начинаю поджимать, рассказываю, что Берилл долго угрожали, спрашиваю, знал ли он об этом. Отвечает, что не знал. И с таким, знаешь, недовольным видом…

— Думаешь, Харпер сказал тебе правду?

— Не знаю, — ответил Марино, стряхивая на пол пепел. — Потом я спрашиваю его, где он был в ночь убийства. Харпер отвечает, что был, как всегда, в таверне, а потом вернулся домой. Я задаю следующий вопрос: может ли его сестра подтвердить алиби? Ответ: ее не было дома. Ну как?

Моя рука со скальпелем застыла в воздухе.

— И где же она была?

— Уезжала из города.

— Куда, не сказал?

— Нет. Сказал вот что, цитирую: «Это ее дело. Меня не спрашивайте». — Марино поморщился, глядя, как я режу на куски печень, и вздохнул. — Когда-то я больше всего любил печенку с луком. Даже не верится, да? Не знаю ни одного копа, который бы побывал на вскрытии и не отказался от…

Его заглушил визг пилы — я приступила к черепу. Марино все-таки не выдержал и отступил — в едком воздухе повисла костная пыль. Если даже тело в хорошем состоянии, запах при вскрытии не самый приятный. Да и визуально зрелище не для слабонервных — это вам не на Мэри Поппинс любоваться. Надо отдать должное Марино. Он приходил в морг всегда, даже в самых тяжелых случаях.

Мозг был мягкий, с многочисленными рваными порезами, но крови мало, что подтверждало мое первоначальное предположение: после первого удара Харпер прожил недолго. Ему повезло хотя бы в том, что смерть наступила быстро. В отличие от Берилл, он не успел испугаться и ощутить боль. Не молил о пощаде. Были и другие отличия. Харпер не получал угроз, по крайней мере мы о них не знали. Отсутствовал и сексуальный подтекст. Его ударили тупым предметом, но не закололи, и вся одежда осталась при нем.

— В кошельке было сто шестьдесят восемь долларов, — сказала я. — Часы и золотое кольцо с печаткой у меня.

— А ожерелье? — спросил Марино.

Я недоуменно посмотрела на него, не понимая, о чем идет речь.

— Харпер носил на шее толстую золотую цепь с какой-то монетой. На монете было изображено что-то вроде герба. Я сам видел. В таверне.

— Привезли его без нее. Да и на месте я вчера ничего такого не… — Я осеклась. Вчера? Конечно, не вчера. Харпера убили в воскресенье вечером. Сегодня вторник. Я совершенно потеряла чувство времени. Два последних дня прошли как будто во сне, и, не прослушай я утром сообщение Марка, его звонок, возможно, тоже попал бы в этот провал.

— Значит, тот хмырь забрал ее с собой. Еще один сувенир, — подвел итог Марино.

— Не складывается. Можно понять, почему он взял сувенир в случае с Берилл — при условии, что ее убийство дело рук ненормального, одержимого навязчивой идеей. Но зачем ему сувенир от Харпера?

— Может, как трофей? — предположил Марино. — Знаешь, как шкура для охотника. А может, там орудовал профи, у которого слабость к таким вещицам. Коллекцию собирает.

— По-моему, профессионалам надо быть поосторожнее с уликами, — возразила я.

— Да, это ты так думаешь. А посмотри на Джеба Прайса — профи, а наследил. Вот и вся твоя логика, — ухмыльнулся Марино.

Я стащила перчатки, наклеила этикетки на пробирки с образцами, собрала бумаги, и мы пошли наверх.

На столе в кабинете лежала оставленная Розой газета. Заголовки на первой странице кричали об убийстве Кэри Харпера и внезапной смерти его сестры, но мне в глаза бросилась сопроводительная врезка. Настроение моментально испортилось.

В выходных данных значился Нью-Йорк, материал принадлежал «Ассошиэйтед Пресс», и речь в заметке шла о моей «схватке» с проникшим в морг человеком по имени Джеб Прайс. За бездоказательным утверждением о моей причастности к «исчезновению» рукописи явно чувствовалось влияние Спарачино. Источником информации о Джебе Прайсе наверняка был полицейский отчет. Просматривая листочки с телефонными сообщениями, я отметила, что интерес ко мне проявляют главным образом репортеры.

— Ты проверил ее компьютер?

Марино подобрал газету.

— Да, проверил.

— И что? Нашел книжку, из-за которой столько шума?

Лейтенант пробегал глазами первую страницу.

— Нет.

— Нет? — От огорчения я даже всплеснула руками. — Нет в компьютере? И как же это могло случиться, если Берилл работала над ней на компе?

— Меня не спрашивай. Я лишь сообщаю, что просмотрел все папки и файлы и, должно быть, с десяток дисков. Ничего свежего, одно старье. По-моему, ее прежние романы. Никакой личной информации, ни слова о Харпере. Нашел несколько давних писем, в том числе два, адресованных Спарачино. Ничего интересного.

— Может быть, перед отъездом в Ки-Уэст она спрятала диски в надежном месте?

— Может быть. Но нам их не найти.

В кабинет вошел Филдинг. В рабочей форме, с выступающими из коротких рукавов зеленой куртки здоровенными руками и следами талька на пальцах и запястьях он был похож на борца. В каком-то смысле так оно и было: Филдинг стремился к физическому совершенству и бог знает сколько времени тратил на занятия бодибилдингом. На мой взгляд, его одержимость созданием идеального тела была обратно пропорциональна одержимости работой. Компетентный заместитель, он находился на этой должности немногим более года и уже проявлял признаки морального истощения. Согласно моей теории, Филдинг мог продержаться еще пару лет, после чего либо уйти в более спокойный и удобный с финансовой точки зрения мир больничной патологии, либо стать прямым наследником Невероятного Халка.

— Мне придется еще поработать со Стерлинг Харпер, — сообщил он, беспокойно кружа у стола. — Содержание алкоголя ноль-ноль-три, в желудке ничего настораживающего. Ни кровотечений, ни необычных запахов. Сердце в порядке, признаков перенесенных инфарктов не наблюдается, коронарные сосуды чистые. Мозг в норме. И все-таки что-то в ней есть. Печень увеличена, около двух с половиной тысяч граммов, селезенка около тысячи, капсула утолщена.

— Метастазы?

— Не заметил.

— Проверьте быстренько под микроскопом.

Филдинг кивнул и торопливо вышел.

Марино вопросительно посмотрел на меня.

— Может быть все что угодно, — ответила я. — Лейкемия, лимфома, какое-то коллагеновое заболевание. Селезенка и лимфатические узлы — часть иммунной системы. Другими словами, селезенка почти всегда имеет отношение к болезням крови. Что касается увеличения печени, то в постановке диагноза это нам, скорее всего, не поможет. В любом случае точно ничего не скажу, пока не проверю гистологические изменения.

— Тебе не хочется иногда поговорить на английском? — Марино закурил. — Изложи своими словами, что такое нарыл Доктор Шварценеггер.

— Ее иммунная система реагировала на что-то. То есть мисс Харпер была больна.

— Больна настолько, что умерла прямо на диване?

— Ты имеешь в виду внезапность смерти? Сомневаюсь.

— А как насчет лекарств? Может, она выпила целый пузырек или наглоталась таблеток, а упаковку бросила в огонь, поэтому мы и не нашли в доме никаких лекарств, кроме тех, что продаются без рецепта. Кстати, это может объяснить, откуда в камине появился тот расплавленный пластик.

Передозировка, естественно, стояла на одном из первых мест в моем списке возможных причин смерти, но волноваться сейчас по этому поводу не имело смысла. Как ни проси, как ни умоляй, как ни требуй — результаты токсикологической экспертизы, несмотря на все обещания рассмотреть дело в первоочередном порядке, будут готовы не раньше чем через несколько дней, а то и недель.

Что же касается брата мисс Харпер, то некое подобие теории у меня уже сложилось.

— Думаю, Кэри Харпера ударили чем-то вроде самодельной биты. Может быть, куском металлической трубы, наполненной для тяжести дробью, а конец, чтобы дробь не высыпалась, заделали пластилином. После нескольких ударов пластилин отвалился и дробь разлетелась.

Марино задумчиво стряхнул пепел. На сей раз в пепельницу.

— Не знаю. Со снаряжением Джеба Прайса такая самоделка не согласуется. С другой стороны, старушка вроде мисс Харпер до этого бы просто не додумалась.

— То есть ни пластилина, ни замазки, ни дроби ты в доме не нашел.

Он удрученно покачал головой:

— Ни черта я там не нашел.

Оставшуюся часть дня мне не давал покоя телефон.

Сообщения о моей предполагаемой роли в исчезновении «таинственной и бесценной рукописи» и раздутые до неприличия описания о «схватке с неизвестным», вторгшимся в мой офис, заполнили страницы печатных изданий, звучали по радио и занимали немалое время в теленовостях. Одни репортеры добивались интервью, другие кружили по парковочной площадке и толпились в фойе с готовыми к бою микрофонами и фотоаппаратами. Один местный диктор, не сумев получить «эксклюзивную информацию», выдал в эфир высосанную из пальца байку о том, что я, оказывается, единственная в стране женщина-судмедэксперт, которая «носит не резиновые, а золотые перчатки». Ситуация быстро выходила из-под контроля, и я все чаще вспоминала предупреждения Марка, сожалея, что не отнеслась к ним с достаточной серьезностью. Спарачино определенно превращал мою жизнь в кошмар.

Томас Этридж IV никогда не связывался со мной через Розу и, когда возникала необходимость, всегда звонил по прямому телефону. Так случилось и теперь. Услышав в трубке его голос, я в общем-то не удивилась. Скорее обрадовалась. Ближе к вечеру мы встретились в моем кабинете. По возрасту он вполне годился мне в отцы. Этридж принадлежал к тому типу людей, в которых простота и сердечность молодости со временем трансформируются в монументальность духа. С лицом Уинстона Черчилля, он мог бы восседать в английском парламенте или дымить сигарой в великосветской гостиной. Мы с ним всегда прекрасно ладили.

— Рекламный трюк? Думаешь, Кей, в это кто-то поверит? — Главный прокурор штата покачал головой, рассеянно перебирая пальцами звенья золотой цепочки карманных часов.

— У меня такое чувство, что даже ты мне не поверишь.

Вместо ответа он вынул толстую черную ручку «монблан» и медленно открутил колпачок.

— Я даже не думаю о том, что кто-то успеет поверить или не поверить мне. Мои подозрения, Том, не основаны на чем-то конкретном. Я пытаюсь как-то противостоять атакам Спарачино, но его они только подзадорят.

— И тебе кажется, что ты в полной изоляции, да, Кей? Чувствуешь себя маленькой девочкой, заблудившейся в лесу?

— Да. Только не кажется, а так оно и есть, Том.

— Подобные ситуации нередко развиваются, следуя своей собственной логике, и на некотором этапе начинают жить самостоятельной жизнью, — задумчиво произнес он. — Проблема в том, чтобы пресечь такое развитие в зародыше, не возбуждая еще большего общественного внимания.

Этридж потер усталые глаза за стеклами очков в толстой роговой оправе, открыл блокнот и разделил чистую желтоватую страницу вертикальной линией: слева преимущества, справа недостатки. Чего преимущества и чего недостатки? Минуту или две он писал, потом, закончив работу — одна колонка получилась заметно длиннее другой, — откинулся на спинку кресла, посмотрел на меня и нахмурился.

— Кей, тебе не приходило в голову, что ты увлекаешься своим делом гораздо сильнее, чем твои предшественники?

— С предшественниками незнакома.

Он улыбнулся:

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Честно говоря, никогда об этом не думала.

— Другого я от тебя и не ожидал, — внезапно отреагировал Этридж. — А знаешь почему? Потому что ты чертовски сосредоточенна. Ты думаешь только об одном. В этом и заключается одна из причин того, что я поддержал твое назначение. Как плюс — ты ничего не упускаешь, ты прекрасный судмедэксперт и отличный администратор. Как минус — слишком часто подвергаешь себя опасности. Достаточно вспомнить хотя бы те прошлогодние случаи с задушенными девушками. Да, убийства, возможно, так и остались бы нераскрытыми. Да, возможно, погибли бы другие женщины. Но ведь и тебе самой расследование едва не стоило жизни… И вот теперь вчерашний случай. — Он помолчал, покачал головой и рассмеялся. — Хотя, должен признать, получилось впечатляюще. Я слушал радио, так там сказали, что ты его просто уделала. Это правда?

— Не совсем, — ответила я, чувствуя себя довольно скверно.

— Выяснили, кто он такой и что искал в твоем офисе?

— Пока нет. Известно лишь, что он заходил в холодильник и фотографировал тела Кэри и Стерлинг Харпер. Файлы, в которых он рылся здесь, никакой дополнительной информации не дают.

— Они у тебя расположены в алфавитном порядке?

— Да. Прайс просматривал ящик «М — Н».

— М? Мэдисон?

— Возможно. Но ее дело хранится в главном офисе. В моей картотеке на нее ничего нет.

После короткой паузы Этридж постучал пальцем по блокноту.

— Я записывал все, что знаю об этих последних смертях. Берилл Мэдисон, Кэри Харпер, Стерлинг Харпер. Налицо все атрибуты мистического романа, не так ли? И плюс ко всему еще эта исчезнувшая рукопись, притягивающая к делу офис главного судмедэксперта. Я хочу дать тебе две рекомендации. Первая: если кто-то позвонит и спросит о рукописи, отправляй его ко мне. Думаю, это значительно облегчит тебе жизнь. Не удивлюсь, если кое-кого удастся привлечь за клевету. Я дам указания своим ребятам, попробуем остановить кампанию в самом начале и не дать ей разрастись. И вторая: я хочу, чтобы ты стала похожа на айсберг.

— Что именно ты имеешь в виду?

— То, что выступающая над водой часть намного меньше скрытой. Это не значит, что я отвожу тебе скромную роль, хотя в наших общих интересах, чтобы ты не привлекала к себе ненужного внимания. Поменьше заявлений для прессы, поменьше публичности. Это твоя надводная часть. Чем она меньше, тем лучше. А вот другая часть, невидимая, подводная, пусть будет значительной и важной. Эта часть — твоя работа по делу, твоя активность, твоя, если хочешь, вовлеченность в него.

— Вовлеченность? — возмутилась я. — Другими словами, я должна исполнять свои обязанности, только свои обязанности и ничего, кроме своих обязанностей? И при этом держаться в тени.

— И да и нет. Да, ты занимаешься своей работой. А вот держаться в тени… Боюсь, оградить свою службу от внешних влияний тебе вряд ли удастся. — Этридж помолчал, играя цепочкой, потом слегка подался вперед и положил руки на стол. — Видишь ли, я немного знаком с Робертом Спарачино.

— Ты с ним встречался?

— Имел несчастье познакомиться в Школе права.

Я недоверчиво посмотрела на него.

— Да-да, Колумбийский университет, пятьдесят первый год. Самоуверенный, с серьезными изъянами в воспитании, болезненно полный молодой человек. При этом очень способный. Мог бы закончить лучше всех и пойти на государственную службу, если бы кое-кто не стал ему поперек дороги. — Этридж усмехнулся. — Вышло так, что в Вашингтон, работать на Хьюго Блэка, отправился я, а Роберт остался в Нью-Йорке.

— И что же, он тебя простил? — Ситуация разворачивалась новой гранью, и в голове у меня уже пускали ростки новые подозрения. — По-моему, Спарачино не из тех, кто легко отказывается от первенства. Не представляю, что он мог забыть, как его обошли.

— Ну, открытку на Рождество всегда присылает, — сухо заметил прокурор. — Стандартный компьютерный бланк, штамп вместо подписи, ошибка в имени получателя. Достаточно обезличено и небрежно, чтобы сойти за оскорбление.

Теперь я стала понимать, почему Этридж пожелал перевести сражение со Спарачино на поле прокуратуры штата. И все же полной уверенности не было.

— Ты же не думаешь, что он создает проблемы мне, чтобы поквитаться с тобой?

— А что ты думаешь? Что пропавшая рукопись — всего лишь уловка для сведения старых счетов? Что весь этот шум поднят только ради того, чтобы, фигурально выражаясь, поставить старому однокурснику фонарь под глазом? — Прокурор невесело усмехнулся. — Не знаю. На мой взгляд, только этим его мотивация не исчерпывается.

— Но дополнительным стимулом вполне может быть. Спарачино точно знает, что любой процедурный промах со стороны моего ведомства, любой потенциально угрожающий судебным разбирательством казус станет предметом разбирательства со стороны прокурора штата. Ты же сам говоришь мне о его мстительности.

Этридж кивнул и, негромко постукивая пальцами по столу, заговорил:

— Позволь рассказать тебе одну историю. Я слышал ее в университете. Роберт Спарачино рос в неполной семье, только с матерью. Отец ушел от них и зарабатывал немалые деньги на Уолл-стрит. Несколько раз в году мальчик посещал родителя. Был он не по годам развит, много читал и, очевидно, мечтал войти в литературный мир. Находясь однажды в Нью-Йорке, Роберт уговорил отца взять его на ланч в «Алгонкин» в тот день, когда там должна была быть Дороти Паркер со своей компанией. Согласно широко распространенной версии этой истории, которую сам Спарачино в состоянии сильного подпития поведал нескольким своим дружкам в университете, мальчику было тогда не больше девяти-десяти лет. Тем не менее он все тщательно спланировал: в подходящий момент должен был подойти к столу знаменитости, протянуть руку и произнести примерно такие слова: «Мисс Паркер, для меня огромное удовольствие познакомиться с вами». Ну и так далее. Вышло, однако, совсем по-другому. Приблизившись к столу, Роберт сказал: «Мисс Паркер, доставить вам удовольствие для меня огромная честь». На что писательница ответила так: «Немало мужчин обращались ко мне с таким предложением, но таких юных среди них еще не было». Присутствовавшие расхохотались, и этот смех стал для Спарачино величайшим унижением в его жизни.

Я представила картину — полноватый мальчик протягивает потную ручонку и произносит неудачно сформулированную фразу, — но желания смеяться не возникло. Будь я на его месте, а на месте Дороти Паркер кто-то из кумиров моего детства, не знаю, удалось бы мне когда-нибудь забыть такую обиду.

— Для чего я тебе это рассказал? — продолжал Этридж. — Только для того, чтобы подчеркнуть сказанное ранее. Делясь этим эпизодом со своими приятелями по университету, он был пьян, но пообещал, что когда-нибудь заставит Дороти Паркер и ее окружение считаться с Робертом Спарачино, а не насмехаться над ним. И что же? — Прокурор выжидающе посмотрел на меня и, не дожидаясь ответа, продолжил: — А то, что сейчас Спарачино — один из влиятельнейших адвокатов, работающих в сфере книжного бизнеса. Он общается с редакторами, агентами, писателями, которые, может быть ненавидя его в душе, считают неблагоразумным относиться к нему без почтительного уважения. Говорят, он регулярно обедает в «Алгонкине» и предпочитает подписывать контракты именно там, несомненно посмеиваясь в душе над Дороти Паркер и показывая палец ее призраку. — Этридж перевел дух. — Ну как? По-твоему, это небылица?

— Не думаю. Звучит вполне убедительно даже для того, кто не разбирается в психологии.

— И вот что я предлагаю, — глядя мне в глаза, сказал главный прокурор штата. — Позволь мне самому заниматься этим типом. Я хочу, чтобы ты по мере возможности вообще не контактировала с ним. Его нельзя недооценивать, Кей. Ты будешь думать, что сообщила ему очень мало, но он прочтет остальное между строк. Спарачино — мастер делать правильные выводы, основываясь на минимуме информации. Я не знаю, какие отношения на самом деле связывали Спарачино с Берилл Мэдисон и Харперами и в чем его нынешний интерес. Скорее всего, он преследует несколько целей, и я не уверен, что все они чисты и благородны. В любом случае я не хочу, чтобы он получил какую-либо информацию помимо той, что уже раздобыл.

— У него уже есть, например, полицейский отчет по делу Берилл Мэдисон, — сказала я. — Только не спрашивай, где он его нашел.

— Изобретательности ему не занимать, — признал Этридж. — Советую обратить внимание на отчетную документацию. Ограничить доступ. Отсылать отчеты строго в срок и только туда, куда их и должно отправлять. Как говорится, прижми крышку поплотнее, усиль охрану, держи все файлы под замком. Предупреди сотрудников, чтобы не давали информацию кому попало и проверяли тех, кто за ней обращается. Спарачино подбирает все, до последней крошки, и каждую мелочь использует в собственных целях. Для него это игра. Пострадать могут многие, в том числе и ты, Кей. Я уж не говорю о тех сюрпризах, которые могут поджидать нас в суде. Как бы не пришлось переносить заседание куда-нибудь в Антарктиду.

— Возможно, он и рассчитывает именно на такую реакцию.

— Что я выступлю в роли громоотвода? Сам полезу на ринг, вместо того чтобы выпускать кого-то из помощников?

Я кивнула:

— Не исключаю.

Если у Этриджа еще оставались какие-то сомнения, то я была уверена на все сто. Целью предпринятой Спарачино атаки не могла быть такая мелочь, как главный судмедэксперт штата. С другой стороны, адвокат не имел возможности нанести удар непосредственно по главному прокурору штата, которого окружала плотная стена защиты из охранников, секретарей и помощников. Вот почему Спарачино сосредоточился на мне и, надо признать, достиг желаемого результата. Мысль о том, что меня просто-напросто использовали, потянула за собой другую. Марк. Какова его роль во всем этом спектакле?

Словно прочитав мои мысли, Этридж медленно кивнул:

— Я знаю, что ты чувствуешь, Кей, и понимаю тебя. Но сейчас нужно забыть про гордость и набраться терпения. Мне не обойтись без твоей помощи.

Я слушала.

— Спарачино заманил нас в свой «парк развлечений», и я подозреваю, что билетом на выход может быть только та самая рукопись, которой все вдруг так заинтересовались. По-твоему, ее можно найти?

Я почувствовала, как вспыхнули щеки.

— У меня нет рукописи, Том. И в моем офисе ее не было…

Он твердо посмотрел мне в глаза и поднял руку.

— Кей, вопрос в другом. В твой офис много чего не попадает, но тем не менее тебе удается отыскать нужное. Рецепт на лекарство, жалобу на боль в груди, суицидальные намерения… У тебя нет права принуждать, зато есть право расследовать. И порой ты узнаешь то, чем люди никогда бы не поделились с полицией.

— Я не могу быть простым свидетелем, Том.

— Ты — свидетель-эксперт. Я и сам не хочу принижать твой уровень.

— Что касается копов, то они лучшие следователи, чем я. И знаешь почему? Потому что они не ждут от людей правды.

— А ты ждешь правды?

— Любой медик вправе рассчитывать на откровенность. Нельзя лечить, если пациент тебе не доверяет, не говорит правды, по крайней мере той, какой он ее себе представляет. Да, большинство врачей рассчитывают на то, что их подопечные им не лгут.

— Кей, это общие слова.

— Я не хочу оказаться в положении…

— Кей, послушай меня. Согласно кодексу, судебно-медицинский эксперт должен исследовать причину и вид смерти и доложить о результатах своих исследований в письменном виде. Толковать это положение можно как угодно широко. Фактически ты наделена правом вести полное расследование. Единственное, чего ты не можешь, так это арестовать кого-то. Мы оба прекрасно понимаем, что полиция никогда не найдет рукопись. Мы также понимаем, что найти ее по силам только тебе. — Он помолчал, глядя мне в глаза, и негромко добавил: — Для тебя, твоего доброго имени это гораздо важнее, чем для них.

Что я могла сделать? Этридж объявил Спарачино войну, и меня поставили в строй.

— Найди рукопись, Кей. — Главный прокурор посмотрел на часы. — Я тебя знаю. Ты подумаешь, поищешь и найдешь. Или, по крайней мере, узнаешь, что с ней случилось. Умерли три человека. Один из них лауреат Пулитцеровской премии, талант которого я глубоко уважаю. Мы должны докопаться до сути дела. Все относящееся к Спарачино докладывай лично мне. Ты ведь постараешься, не так ли?

— Да, сэр, — ответила я. — Конечно, постараюсь.

Я начала с того, что озадачила своих экспертов.

Исследование документов — одна из тех немногих научных процедур, при проведении которых ответ может появиться прямо у нас на глазах. Он конкретен, как бумага, и осязаем, как чернила. К концу рабочего дня в пятницу мы трое, руководитель отдела по имени Уилл, Марино и я, чувствовали себя как выжатые лимоны.

Я и сама толком не знала, что ищу и на что рассчитываю. Наверное, проще всего было бы с самого начала твердо решить, что мисс Харпер сожгла в камине пропавшую рукопись Берилл. Тогда мы могли бы предположить, что Берилл вверила свой труд давней подруге, которая, обнаружив в книге некие разоблачительные откровения, решила скрыть их от мира, предав рукопись огню. Самое главное, мы могли бы заключить, что означенная рукопись, в конце концов, не пропала с места преступления.

Однако ни объем, ни тип исследуемой бумаги сделать такой вывод не позволяли. В нашем распоряжении оказалось несколько обгорелых фрагментов размером не больше десятицентовой монеты, непригодных для изучения с помощью оснащенного инфракрасным фильтром видеокомпаратора. Не приходилось рассчитывать ни на технические средства, ни на химические тесты, поскольку сохранившиеся кусочки представляли собой всего лишь свернувшиеся комочки пепла, настолько ломкие, что мы не рискнули достать их из принесенной Марино картонной коробки. Чтобы не допустить даже малейшего движения воздуха, все двери в лаборатории были закрыты, все вентиляторы выключены.

Работа сводилась к кропотливому поиску разрозненных обрывков, извлечению их с помощью пинцета из коробки и к попыткам разобрать написанное слово за словом. Пока мы установили лишь то, что мисс Харпер сожгла неустановленное количество листов тряпичной бумаги с неким текстом, отпечатанным на машинке с использованием угольной красящей ленты. Бумага, изготовленная из древесной массы, при сжигании чернеет, в то время как бумага из хлопка отличается невероятной чистотой, и ее пепел похож на те самые невесомые белые завитки, которые и были найдены в камине мисс Харпер. Несгоревшие фрагменты позволили определить ее тип. И, наконец, наш последний вывод основывался на том, что уголь не горит. Некоторые слова были представлены полностью и четко выделялись на белом фоне тонких пепельных фрагментов. От большинства же осталось лишь по нескольку букв, так что восстановить целое оказалось не легче, чем докопаться до смысла предсказаний, изложенных на тех крохотных записочках, что хранятся в серединке китайского печенья.

— «Парв», — медленно, по буквам прочитал Уилл. Лицо его осунулось, глаза за толстыми стеклами старомодных очков в черной пластмассовой оправе покраснели, но ему еще удавалось сохранять терпение.

Я добавила часть слова к списку, занимавшему в блокноте не более половины страницы.

— Парв… парв… парвовирус. — Уилл пожал плечами. — Больше ничего на ум не приходит.

— Парв… — повторила я. — Парв… парвеню?

— Парвеню? — хмуро повторил Марино. — Это еще что за хрень?

— Честолюбец, карьерист, — объяснила я.

— Чушь какая-то, — пробормотал Уилл. — Я такими словами не пользуюсь.

— Ими вообще мало кто пользуется, — согласилась я. От постоянного напряжения разболелась голова, а пузырек с аврилом, к несчастью, остался в сумочке у меня в кабинете.

— Слова, слова, слова, — запыхтел Марино. — Никогда в жизни не видел такую чертову прорву слов. А половину их ни разу и не слышал, о чем ничуть не жалею.

Он сидел на стуле, положив ноги на стол, и держал перед собой листок с копией того, что Уилл разобрал на ленте, снятой с печатной машинки Кэри Харпера. Лента была не угольная, а следовательно, листы, сожженные мисс Харпер в камине, вышли не из машинки ее брата. Похоже, романист предпринял еще одну попытку сочинить вторую книгу, но работал неравномерно, наскоками. Большая часть того, что читал Марино, могла показаться бессмыслицей. Я просмотрела текст раньше и сделала для себя вывод, что Харпер, вероятно, искал вдохновение в бутылке.

— Интересно, можно ли загнать кому-то такое дерьмо? — пробормотал лейтенант.

Уилл извлек из пепла очередной фрагмент.

— Стоит какой-то знаменитости отдать концы, — продолжал Марино, — как тут же появляются желающие продать пару страничек. Чаще всего это мусор, который бедняга и показывать-то никому не собирался.

— Ага. Соберут по строчке и издадут как творческое завещание. А назовут, например, так: «Крошки со стола литературного банкета».

— Что?

— Не важно. Здесь больше десяти страниц не наберется, — рассеянно заметила я. — Книгу из этого не составишь.

— Да. Напечатают в «Эсквайре» или, может, в «Плейбое». Наверное, пару баксов срубить можно, — сказал Марино.

— Это слово определенно обозначает имя собственное: фамилию, название компании, места или чего-то еще, — размышлял Уилл. — «Ко» написано с заглавной буквы.

— Интересно. Очень интересно.

Марино поднялся со стула.

— Осторожнее. Не дышите, — предупредил Уилл, ловко, словно скальпелем, орудуя пинцетом с зажатой между зубчиками белой пушинкой, на которой выделялись черные буквы «бор Ко».

— Компания, колледж, комитет, — перечисляла я. Адреналин взбодрил кровь, усталость отступила.

— Да, но что тогда означает «бор»? — спросил Марино.

— Энн-Арбор? — предложил Уилл.

— Может быть, какой-то округ в Вирджинии?

Как мы ни старались, вспомнить округ, название которого заканчивалось бы на «бор», так и не смогли.

— Ладно, — махнул рукой Марино, — а как в сочетании с «Ко»?

— Что-то вроде «Харбор компани»?

Я сняла с полки телефонный справочник. Предприятий со словом «Харбор» оказалось пять: «Харбор Ист», «Харбор Саут», «Харбор Виллидж», «Харбор Импортс» и «Харбор Сквер».

— Похоже, не там ищем, — подытожил Марино.

Расширение зоны поиска результатов не дало: справочная не предложила ничего нового, в районе Уильямсберга подходящих названий тоже не нашлось. Единственный улов — жилой комплекс.

Я позвонила детективу Потиту в уильямсбергскую полицию, но и ему на ум пришел только тот же самый набор.

— Может, не стоит и цепляться? — с затаенной надеждой спросил Марино.

Уилл склонился над коробкой.

Марино заглянул в мой список.

Чаще всего в нем встречались слова «ты», «я», «мое». Другие полные слова представляли собой обязательный связующий элемент распространенных речевых конструкций: «и», «да», «тот», «этот», «который» и артикли. Было и несколько более специфических слов: «город», «дом», «знаю», «пожалуйста», «работа», «думаю», «скучаю» и «боюсь». Что касается неполных слов, то об их роли в прежней жизни оставалось только догадываться. Пожалуй, чаще других встречалось «ужасн», «ужас» и «ужа». Нюансы, конечно, были утеряны безвозвратно. Что имел в виду автор? Вариантов набиралось несколько. «Это так ужасно». «Я ужасно расстроен». «Ужасно по тебе скучаю». «Ужасно мило с вашей стороны».

Еще мы нашли несколько останков имени «Стерлинг» и примерно столько же «Кэри».

— Нисколько не сомневаюсь, что мисс Харпер сожгла личные письма. На это указывают и использованные слова, и тип бумаги.

Уилл согласился.

— Ты не помнишь, в доме Берилл Мэдисон нашли почтовую бумагу? — спросила я лейтенанта.

— Только бумагу для компьютера и для пишущей машинки. Больше ничего. Тряпичной, о которой ты мне все уши прожужжала, не было.

— В ее принтере красящая лента, — напомнил Уилл, цепляя на крючок очередную добычу. — Наверное, то же самое.

Я посмотрела — еще одна заглавная «К».

— Компьютер и принтер у нее одной марки, «Ланьер». Пожалуй, было бы неплохо проверить, чем она пользовалась раньше.

— Я просмотрел все ее чеки.

— За сколько лет?

— За сколько лет было, за столько и просмотрел. Пять или шесть.

— И что? Один и тот же компьютер?

— Нет, компьютер она сменила, а вот принтер один и тот же. Что-то там тысяча шестьсот. С «ромашкой». И ленту она всегда покупала одну и ту же. Но что было раньше, мы ничего не знаем.

— Понятно.

— Рад слышать, док, что тебе что-то понятно, — проворчал Марино, потирая поясницу. — Я, например, ни черта не понимаю.