Скарре шел впереди Холе, оставляя за собой следы в снегу, белеющем меж деревьями. Ранние сумерки предупреждали, что зима уже на пороге. Над ними сверкала огнями телебашня Трюванн, а под ними — Осло. Харри приехал сюда из Соллихёгды и припарковался на стоянке, где каждую весну, подобно мигрирующим леммингам, собирались выпускники, чтобы пуститься в ритуальное взрослое приключение: танцы, выпивка, флирт, секс. Когда Харри был выпускником, машины у него не было, а тусовок он не любил.

— Его обнаружили какие-то любители пеших прогулок, — сказал Скарре.

— И решили позвонить в полицию, чтобы рассказать, что в лесу стоит снеговик?

— Они гуляли с собаками, ну и… короче, сам увидишь.

Они вышли на поляну. Завидев их, к ним направился молодой человек.

— Томас Хелле, отдел розыска пропавших, — представился он. — Мы рады, что вы тут, Холе.

Харри удивленно взглянул на молодого полицейского, но, кажется, тот не шутил.

Выше на холме Харри заметил ребят из криминалистического отдела. Скарре нагнулся, и Харри вслед за ним проскользнул под лентой ограждения. Они пошли по тропинке, протоптанной специально, чтобы не повредить следы, которые еще не зафиксировали эксперты. Криминалисты заметили Харри и Скарре, посторонились, давая им подойти ближе, провожая их многозначительными взглядами: ждали реакции.

— Ох, черт! — вырвалось у Скарре, и он отступил на шаг назад.

Харри почувствовал, как похолодела голова, будто вся кровь отхлынула, оставив только жуткое, смертельное ощущение пустоты.

Никаких особенных деталей он сразу не заметил, поэтому чувства, что этой обнаженной женщине здорово досталось, не возникло. По крайней мере, не так, как в случае с Сильвией Оттерсен или Гертом Рафто. Но что по-настоящему ужаснуло Харри — так это хладнокровие, с которым вся картина была задумана и исполнена, вылеплена и сконструирована. Труп висел над двумя большими снежными комьями — недоделанным снеговиком, — поставленными один на другой около ствола дерева. Труп раскачивался у самого ствола, а на толстой ветке возле головы женщины можно было разглядеть стальную проволоку. Она заканчивалась петлей, которая, как безупречно брошенное лассо, не затронула ни шею, ни грудь и была затянута под подбородком. Руки связаны за спиной. Глаза и рот закрыты, что придавало лицу женщины умиротворенное выражение, как будто она спала.

Можно было подумать, что тело не тронуто, пока взгляд не падал на стежки на бледной коже. Края, прошитые тонкой, почти не оставившей следов уколов иглой, чернели от свернувшейся крови. Один ряд стежков шел поперек живота, второй — вокруг шеи. Совершенная работа, подумал Харри. Никаких старых дырок от гвоздей. Все ровненько.

— Похоже на эту срань из разряда современного искусства, — сказал Скарре.

— Инсталляцию, — подсказал кто-то рядом.

Харри закивал головой: они были правы. Но все же что-то тут выбивалось из общего впечатления прекрасной хирургической работы.

— Он разрезал ее на куски, — произнес он так сипло, будто его душили. — А потом собрал обратно.

— Он? — спросил Скарре.

Харри не отреагировал.

— Наверное, чтобы легче было перевезти, — отозвался Хелле. — Думаю, нам известно, кто она. Ее муж вчера заявил об исчезновении. Сейчас он на пути сюда.

— Почему вы думаете, что это та самая женщина?

— Муж нашел платье с подпалинами. Они как раз там, где на трупе стежки.

Харри сосредоточился на своем дыхании. Теперь он понял, что выбивалось из картины. Неполный снеговик. И неаккуратные узелки на проволоке. И нечеткие углы там, где проволока была согнута. Все это было грубо, некрасиво, как будто сделано на ощупь. Словно это был эскиз, проба пера. Как бы первый взгляд на еще не завершенную работу. И зачем он связал ей руки за спиной? Когда он привез ее сюда, она была давно мертва. Или это часть плана?

— Почему меня не предупредили? — кашлянул Харри.

— Я доложил обо всем моему шефу, а тот — вашему начальнику, — ответил Хелле. — Мы получили указание держать все в тайне. Я так думаю, это связано с… тем человеком, которого задержали не так давно.

— Катриной Братт? — спросил Скарре.

— Имени мы не знаем, — ответил голос позади них.

Они обернулись. На снегу, широко расставив ноги и сунув руки в карманы, стоял начальник Управления криминальной полиции Осло. Его холодные голубые глаза рассматривали тело.

— Да, такое только на выставку.

У молодого полицейского глаза полезли на лоб, а начальник управления как ни в чем не бывало повернулся к Харри:

— На два слова, старший инспектор.

Они отошли к ограждению.

— Ну и положеньице, — вздохнул начальник полицейского управления, глядя себе под ноги. — Тут у нас была встреча. Вот почему мне надо с тобой поговорить, так сказать, тет-а-тет.

— С кем встреча?

— Это, Харри, неважно. Важно то, что там было принято решение.

— Какое?

Начальник управления переминался с ноги на ногу, и в голове у Харри мелькнуло: стоит ли сделать ему замечание, чтобы он не затаптывал следы?

— Я хотел обсудить это с тобой сегодня вечером, Харри, в спокойной обстановке. Но теперь, когда нашли это тело, разговор не терпит отлагательств. В прессу все просочится уже часа через два. Так что времени, на которое мы рассчитывали, у нас нет. Придется выдать им информацию по Катрине Братт и объяснить, как ей удалось проникнуть к нам, действовать под самым нашим носом, а мы и не заметили. Руководству, ясное дело, придется брать ответственность на себя.

— Да к чему вы это все, шеф?

— К тому, что пострадает доверие населения к столичной полиции. Дерьмо льется вниз, Харри. Чем выше начинают, тем его больше. А все потом вывалится на простого человека, что стоит в самом низу. Как только мы потеряем доверие, Харри, как только народ подумает, что полиция допустила такой промах, всё — мы проиграли. Контроль потерян. Я полагаю, ты понимаешь, что стоит на кону.

— Шеф, у меня мало времени, — сказал Харри.

Начальник Управления перестал изучать взглядом городскую панораму и вперился в Харри:

— Ты знаешь, что означает «камикадзе»?

— Безбашенный японец, который направляет свой самолетик на американский авианосец.

— Я тоже так думал. А Гуннар Хаген сказал, что сами японцы это слово никогда не употребляют, это какая-то ошибка американских шифровальщиков. Камикадзе — это название тайфуна, который спас японцев, когда они воевали с монголами когда-то там в одиннадцатом веке. Переводится как «ветер божественного провидения». Поэтично, да?

Харри не ответил.

— И теперь нам нужен такой ветер, — сказал шеф.

Харри медленно кивнул. Он понял.

— То есть кто-то должен взять на себя вину за то, что Катрину Братт взяли в полицию? И не раскусили? Короче, за все это дерьмо? — назвал вещи своими именами Харри.

— Конечно, мне не по себе оттого, что я вынужден просить тебя об этом. Особенно потому, что я прошу спасти и мою шкуру. — И начальник Управления полиции снова перевел взгляд на город. — Муравейник, Харри. Вечный муравейник. Безропотный труд, лояльность, самоотречение — все это нужно только в муравейнике.

Харри провел ладонью по лицу. Предательство. Кинжал в спину. Трусость. Он попытался проглотить ярость. Убедить себя, что начальник прав. Кем-то нужно жертвовать, причем вина должна остаться на как можно более низкой ступени полицейской иерархии. Довольно справедливо. Вот только надо успеть сначала допросить Катрину Братт.

Харри выпрямился. Он даже испытал некоторое облегчение, потому что давно чувствовал, что с ним покончено. Так давно, что успел с этим смириться. Так покидали сцену его коллеги из общества мертвых полицейских: без фанфар, без почестей, оставив за собой только уважение тех немногих, кто знал всю подноготную. Муравейник…

— Я понимаю, — согласился Харри. — Вы только проинструктируйте меня, что конкретно я должен сказать. Но, полагаю, мы в любом случае должны объявить о пресс-конференции, которая состоится через несколько часов, когда у нас будет больше информации.

Начальник управления покачал головой:

— Ты не понимаешь, Харри.

— В деле возникли новые обстоятельства…

— Но об этом доложишь не ты.

— Мы проверим… — Харри запнулся. — Что вы сказали?

— Предложение было именно таким, но Гуннар Хаген с ним не согласился и решил взять всю вину на себя. Он сейчас у себя в кабинете пишет объяснительную. Я хотел тебе об этом сообщить, чтобы ты все знал до начала пресс-конференции.

— Хаген? — переспросил Харри.

— Отличный солдат, — ответил шеф и похлопал Харри по плечу. — Я поехал. Пресс-конференция в восемь в большом зале, хорошо?

Харри посмотрел на удаляющуюся спину и почувствовал, как в кармане завибрировал мобильный. Он взглянул на дисплей, чтобы решить, стоит ли отвечать.

— Love me tender, — сказал Холм в трубку. — Я в Институте судебной медицины.

— Что у тебя?

— Между волокнами дерева обнаружена человеческая кровь. Тётя в лаборатории, правда, сказала, что на анализ ДНК это вряд ли потянет, но группу она определила. И знаешь что? — Бьёрн Холм выдержал было паузу, но тут до него дошло, что Харри наверняка ни разу не играл в «Кто хочет стать миллионером?», так что он продолжил: — Кровь редкая, встречается не часто — у двух человек из сотни. А в уголовном архиве таких всего сто двадцать три счастливчика. Так что если у Катрины Братт обнаружится именно эта группа, у нас на руках будет довольно веское доказательство того, что кровь на полу в сарае у Оттерсенов — ее.

— Свяжись с управлением, у них есть список всех сотрудников с указанием группы крови.

— Есть? Так, черт, я прям сейчас и проверю.

— Но только не очень расстраивайся, когда узнаешь, что у Катрины не вторая отрицательная.

— Елы-палы, откуда ты-то знаешь, что это вторая отрицательная?

— Сможешь встретиться со мной в Институте анатомии?

Было уже шесть часов, так что большая часть персонала больницы «Саннвикен» разошлась по домам. Только в кабинете Хьерсти Рёдсмуэн еще горел свет. Психиатр подождала, пока Мюллер-Нильсен и Эспен Лепсвик откроют блокноты, затем заглянула в свой и начала:

— Катрина Братт рассказала, что сильно любила отца. Она была подростком, когда газетчики выставили его жестоким, склонным к насилию человеком. Для нее это оказалось страшной травмой. В школе из-за этого она стала изгоем. Вскоре родители развелись. Когда Катрине исполнилось девятнадцать, отец исчез. Одновременно были убиты две жительницы Бергена. Следствие зашло в тупик, но и в самом полицейском управлении, и за его пределами поговаривали, что это ее отец убил тех женщин, а потом, поняв, что выкрутиться ему не удастся, покончил с собой. Именно тогда Катрина приняла решение стать сотрудником полиции, раскрыть убийства и реабилитировать имя отца.

Хьерсти Рёдсмуэн подняла глаза. Никто из мужчин не записывал, они просто смотрели и слушали.

— Она поступила в полицейскую академию, — продолжила Рёдсмуэн, — вскоре после выпуска получила назначение в убойный отдел в Бергене и сразу же в свободные от службы часы принялась за пересмотр документов по делу ее отца. Об этом узнало начальство и прекратило ее изыскания, а Катрину перевели в отдел нравов. Совпадает это с вашими данными?

— В точности, — ответил Мюллер-Нильсен.

— К делу отца она больше не притронулась, зато взялась за аналогичные и, просмотрев сводный отчет по всей стране, сделала любопытное наблюдение: сразу после исчезновения отца стали пропадать люди при странно совпадающих обстоятельствах. — Хьерсти Рёдсмуэн перевернула страницу. — Но чтобы двигаться дальше, Катрине нужна была помощь, и она понимала, что в Бергене она ее не получит. Поэтому она решила найти человека, обладающего опытом по раскрытию серийных убийств. При этом она намеревалась скрыть, что она — это она, то есть дочь Рафто.

Старший следователь Эспен Лепсвик медленно покачал головой, а Хьерсти продолжала:

— Катрина Братт тщательно изучила информацию, и ее выбор пал на старшего инспектора отдела убийств столичного полицейского управления. Она написала ему письмо и подписалась таинственным именем Снеговик, во-первых, чтобы пробудить его любопытство, а во-вторых, потому, что снеговики часто упоминались в свидетельских показаниях в делах об исчезнувших женщинах. В записях ее отца об убийстве на вершине горы Ульрикен также фигурирует снеговик. Когда в отделе убийств полиции Осло открылась вакансия — требовалась именно женщина, — Катрина записалась на собеседование. Она говорит, что не успела она сесть на стул, как ей уже предложили эту работу.

Рёдсмуэн подняла глаза, но поскольку никто не собирался протестовать против подобной интерпретации событий, она продолжила:

— В первый же день Катрина Братт постаралась войти в контакт с Харри Холе и попросила взять ее в группу расследования. Знала она много — и о деле, и о самом Холе, — так что смогла довольно легко манипулировать им и направить по следам бергенских убийств и исчезновения Герта Рафто. В конце концов с помощью Холе она нашла своего отца в холодильнике на острове Финнёй.

Хьерсти сняла очки:

— Не надо иметь богатую фантазию, чтобы понять: то, что ей довелось тогда пережить, наверняка стало основной причиной ее психологической реакции. Стресс, разумеется, еще усугубился, поскольку трижды ей пришлось поверить, что убийца пойман. Сначала это был Идар Ветлесен, затем… — поискала она в записях, — Филип Беккер и, наконец, Арве Стёп. И каждый раз она убеждалась, что это не преступник. Она даже попыталась выбить признание из Стёпа, но сдалась, когда поняла, что и он не тот человек, которого она ищет. Услышав, что прибыла полиция, она скрылась. Не хотела, чтобы ее арестовали до того, как она закончит свое дело, то есть раскроет убийства и выяснит, кто преступник. Думаю, именно тогда ее психоз вошел в критическую фазу. Она вернулась на Финнёй, где, как она сказала, ждала Холе, который непременно должен был ее выследить. Что и произошло. Когда Холе прибыл туда, она разоружила его, чтобы заставить выслушать себя. Она хотела проинструктировать его и обрисовать, что он должен предпринять, продолжая расследование.

— Разоружила? — переспросил Мюллер-Нильсен. — Насколько нам известно, она сдалась без сопротивления.

— Она сказала, что рану на губе ей нанес Харри Холе как раз во время ареста, — сказала Хьерсти Рёдсмуэн.

— Разве стоит верить психически неуравновешенному человеку? — произнес Лепсвик.

— Она вышла из состояния психоза, — решительно возразила Рёдсмуэн. — Мы оставим ее здесь еще на несколько дней на обследование, но после передадим вам, так что готовьтесь. Если, конечно, вы до сих пор рассматриваете ее в качестве подозреваемой.

Последние слова повисли в воздухе, а потом Эспен Лепсвик перегнулся через стол:

— То есть вы считаете, что Катрина Братт говорит правду?

— В мои обязанности не входит делать такие предположения, — ответила Рёдсмуэн и закрыла свои записи.

— А если я задам вам этот вопрос не как психиатру?

— Тогда, старший инспектор, — улыбнулась Рёдсмуэн, — я скажу, что вы можете продолжать придерживаться того мнения, которое у вас есть.

Бьёрн Холм дошел короткой дорогой из Института судебной медицины до Института анатомии и теперь ждал в гараже, когда появится Харри, который должен был приехать на машине из Трюванна. Рядом с Холмом стоял санитар в зеленом халате с серьгами в ухе — тот самый, который вез на каталке тело, когда Харри был здесь в прошлый раз.

— Лунн-Хельгесена сегодня нет, — объяснил Холм.

— Тогда, может, вы нам все тут покажете? — обратился Харри к санитару.

— Нам не разрешено показывать… — начал парень в зеленом халате.

Харри его перебил:

— Как вас зовут?

— Кай Робёле.

— О'кей, Кай Робёле. — Харри достал полицейское удостоверение. — Я вам разрешаю.

Робёле пожал плечами и впустил их.

— Вам повезло, что меня застали. Обычно тут после пяти уже никого нет.

— Мне сдается, вы много работаете сверхурочно, — заметил Харри.

Робёле покачал головой:

— Только не тут, в подвале, с мертвяками-то. Наверху, на солнышке куда как приятнее. — И он безрадостно улыбнулся. — Так что вы хотите увидеть?

— Недавние трупы, — ответил Харри.

Санитар открыл дверь и повел их за двойные двери в комнату, где стояло шесть резервуаров, по три с каждой стороны. Между ними тянулись узкие проходы. Резервуары были закрыты металлическими крышками.

— Они там, — ткнул пальцем Робёле. — По четыре в каждой ванной. Резервуары заполнены специальной жидкостью.

— Значит, двадцать четыре тела, — подсчитал Харри. — И все?

— Всего у нас около сорока, эти — последние. Обычно они так лежат примерно с год, прежде чем их начнут использовать.

— Как они к вам поступают?

— Привозит машина из похоронного бюро, кого-то сами забираем.

— И везете через гараж?

— Да.

— А потом?

— Потом? Ну, это… бальзамируем: делаем дырку в бедре и туда закачиваем бальзамирующий раствор. Потом навешиваем металлические бирки с номером, обозначенным в документах.

— Каких документах?

— По которым тело поступает к нам. Их хранят в офисе, наверху. Мы вешаем одну металлическую бирку на большой палец ноги, другую на руку, третью на ухо. Пытаемся и части тел регистрировать, после того как их расчленяют, чтобы потом, когда надо, можно было бы собрать труп обратно.

— Вы регулярно проверяете трупы на соответствие документам?

— Проверяем? — почесал санитар в затылке. — Только если собираемся его куда-нибудь отправлять. Трупы людей согласно завещаниям чаще всего поступают сюда, в Осло. Потом мы можем передавать их университетам, например в Тронхейм, Тромсё или Берген, когда им своих не хватает.

— Может ли так случиться, что у вас хранится не то тело, что указано в документах?

— Э, нет, вы что. Все, кто сюда попали, завещали свое тело институту, это в завещаниях у них записано.

— Как раз в этом я сомневаюсь, — сказал Харри и сел на корточки возле одного из резервуаров.

— В чем?

— Послушайте, Робёле. Я задам вам вопрос и хочу, чтобы вы хорошенько подумали, прежде чем отвечать. Идет?

Санитар кивнул.

Харри поднялся во весь рост:

— Может так быть, что некто, кто имеет доступ в эти помещения, привезет сюда вечером какое-то тело, повесит на него бирки с фиктивным номером и будет при этом пребывать в относительной уверенности, что никто ничего не заметит?

Кай Робёле помедлил, почесал в затылке, поковырял в ухе.

Харри переступил с ноги на ногу. Холм открыл рот.

— Вообще-то, — сказал Робёле, — этому вашему «некто» вряд ли что помешает.

— В таком случае я хотел бы взглянуть на тела.

Робёле поднял удивленные глаза на полицейского:

— Тут? Сейчас?

— Давайте начнем с дальнего правого.

— Наверно, тогда мне надо позвонить и получить разрешение.

— Если вы хотите задержать расследование убийства, валяйте, звоните.

— Убийства? — прищурился Робёле.

— Слышали про Снеговика?

Робёле в нерешительности поморгал, потом повернулся, подошел к подъемнику, чьи цепи свисали сверху, приладил два мощных крюка к петлям на резервуаре и нажал кнопку на пульте управления. Цепь, бряцая, поползла вверх, крышка резервуара поднялась. Харри и Холм не сводили с нее глаз. К обратной стороне крышки были припаяны две горизонтальные пластины и одна вертикальная, по обе стороны от которой лежали белые голые тела, Трупы были похожи на кукол, и это впечатление усиливало черное треугольное отверстие, которое было у каждого на бедре. Когда тела поднялись на достаточную высоту, Робёле нажал на «стоп». В наступившей тишине было слышно, как стекает с трупов раствор. Капель эхом разносилась по помещению.

— Ну? — спросил санитар.

— Нет, — сказал Харри, — следующий.

Они продолжили. Из следующего резервуара появилось еще четыре тела.

Харри покачал головой.

Когда поднялись тела из третьего резервуара, Харри отшатнулся. Робёле, ошибочно истолковав его реакцию как ужас, довольно усмехнулся.

— А это что? — спросил Харри и показал на тело женщины без головы.

— Это, видать, нам вернули из какого-нибудь университета, — ответил Робёле. — Наши-то обычно целехонькие.

Харри наклонился и пощупал тело. Оно было холодным и непривычно твердым из-за бальзамирующего состава. Он провел пальцем по срезу на шее. Он был блестящий, с бледной плотью.

— Мы обычно скальпель используем, а потом тонкую пилу, — объяснил санитар.

— Хм. — Харри взял тело женщины за руки и приподнял его.

— Что это вы делаете? — забеспокоился Робёле.

— Есть у нее что-нибудь на спине? — спросил Харри Холма, который стоял с другой стороны от тела.

Холм кивнул:

— Татуировка. Типа флаг.

— Какой?

— Понятия не имею. Зеленый, желтый и красный. Посреди — пятиконечная звезда.

— Эфиопия, — сказал Харри, укладывая женщину на место. — Эта барышня свое тело институту точно не завещала, за нее кто-то постарался. Это Сильвия Оттерсен.

Кай Робёле заморгал, словно надеялся, что посетители ему примерещились и в конце концов исчезнут, надо только постараться.

Харри положил ладонь ему на плечо:

— Нужно связаться с человеком, ответственным за документы, и проверить все остальные трупы. Немедленно. А мне пора.

— Что все это значит-то? — спросил Холм. — Я, честно говоря, не все догоняю.

— На этот вопрос есть два ответа, — сказал Харри. — Первый: мы поймаем Снеговика.

— А второй?

— Пока сам не знаю.