В этой комнате все нервничали. Наверное, поэтому кое-кто называл ее «комната ожидания», будто речь шла о посещении зубного врача, или «приемная», словно тяжелая металлическая дверь, которая отделяла эти несколько диванов от первой студии, вела к чему-то важному и даже священному. Впрочем, на телеканале НРК это фантастическое помещение с панорамным видом на Осло называлось скучно и неизобретательно — «гостиная первой студии». А между тем это была самая интересная комната, которую видела за всю свою жизнь Уда Паулсен.

Уже пришли четверо из шести гостей сегодняшнего выпуска вечернего «Боссе». Как обычно, первыми явились совсем незнаменитые люди. Сейчас они, уже загримированные, сидели на диванах, пылая нервным румянцем, разговаривая друг с другом и потягивая чай или красное вино, а сами тем временем не сводили взгляда с монитора на противоположной стене, который транслировал картинку из студии. Там уже рассаживалась публика, а помощница режиссера объясняла, когда нужно будет хлопать, смеяться или устраивать овации. А еще на мониторе было видно четыре стула для гостей студии и кресло ведущего, которые пока стояли пустые и ждали появления главных развлекателей толпы.

Уда обожала эти последние перед прямым эфиром минуты — напряженные, нервные. Каждую пятницу центр вселенной на сорок минут перемещался сюда, в Норвегию. Передачу смотрели от двадцати до двадцати пяти процентов населения, а это для ток-шоу невероятно высокий показатель. Тот, кто работал в студии, был не просто там, где происходило это чудо, он был тем, что происходило, был частью его. Чудо всеобщего внимания, полюс, который притягивал всех и каждого. А поскольку от Северного полюса есть только одно направление — на юг, то есть вниз, каждый, кто работал на «Боссе», цеплялся за свое место как только мог. Фрилансеры, вроде Уды, ставили на то, чтобы войти в штат в следующем сезоне, вот почему она так обрадовалась, когда вчера довольно поздно, уже после редакционного совещания, ей на мобильный раздался тот звонок. Боссе Эгген самолично улыбнулся ей и сказал, что она поймала куш — сенсацию. Ее куш.

Темой передачи были «взрослые игры», и это типично для «Боссе»: тема должна быть серьезной, не перерастая в важную. Нечто такое, в чем любой из гостей хоть немного разбирался и мог об этом поболтать. На диване уже сидела женщина-психолог, у которой были работы на эту тему, но главным гостем был, конечно, Арве Стёп. Главным поводом было то, что в субботу его газета «Либерал» собирается праздновать свое двадцатипятилетие. Кажется, сам Стёп, записной плейбой, не чужд взрослых игр. Это выяснилось во время предварительного визита Уды к нему на квартиру. Когда она провела параллель со стареющим Хью Хефнером, основателем журнала «Плейбой», который сидит утром с чашкой кофе и сигарой, а вокруг продолжается вечный мальчишник, Стёп довольно улыбнулся. Она все время ощущала на себе его взгляд, заинтересованный, жадный, пока не спросила, есть ли у него дети, наследники империи.

— А у вас самой есть дети? — поинтересовался он.

И когда она ответила отрицательно, он, к ее удивлению, мгновенно потерял интерес и к ней самой, и к их беседе. Поэтому она быстренько закруглилась, проинформировав его о начале грима и съемки, о том, что надо успеть представить зрителю тему передачи и ее гостей в первой части, до выпуска новостей. И так далее.

И вот Арве Стёп стоял в гостиной первой студии, готовый к гриму: яркие голубые глаза, густые седые волосы только что подстрижены, впрочем, не слишком коротко — чтобы кончики кудрявились, придавая ему бунтарский вид. Стёп был одет в простой серый костюм, умопомрачительно дорогой, правда, ни один человек не мог бы сказать, как он об этом догадался. Кивком головы он поприветствовал женщину-психолога, которая уже сидела на диване с бокалом красного вина и орешками.

— Я и не знал, что психологи бывают такими красивыми, — сказал он ей.

Уда увидела, как психологиня, помедлив, улыбнулась. Если она и догадалась, что комплимент Стёпа носит скорее дежурный характер, то сумела это скрыть.

— Всем привет, спасибо, что приехали! — Это был Боссе Эгген. Он начал здороваться с гостями справа налево: пожимал руки, смотрел в глаза, говорил, что рад видеть их у себя в программе и что им непременно надо перебивать друг друга вопросами и комментариями, дабы беседа выглядела оживленнее.

Парень-продюсер жестом показал, что Боссе и Стёпу пора перейти в соседнюю комнату, чтобы Обсудить детали главного интервью, с которого начнется программа. Уда взглянула на часы. Восемь с половиной минут до эфира. Она уже начала было волноваться и даже хотела позвонить вниз — может, он там сидит, ее находка, тот, кто на самом деле будет главным гостем сегодняшней программы. Куш. Сенсация. Но, подняв глаза, увидела, что он уже стоит перед ней в сопровождении одного из ассистентов. У Уды екнуло сердце. Он, пожалуй, не был красив. Даже, вообще-то, наоборот. Но она, совершенно не стесняясь, призналась себе, что ее к нему тянет. И одна из причин такого притяжения — то, что сегодня его хотели бы видеть своим гостем все телеканалы Скандинавии. Потому что именно он поймал Снеговика и раскрыл самое крупное дело из тех, что потрясли Норвегию за последние годы.

— Я, вижу, опоздал, — извиняясь, произнес Харри Холе.

Она принюхалась: последний раз, когда он участвовал в шоу, Холе был пьян, чем разгневал все население Норвегии. По крайней мере, от двадцати до двадцати пяти процентов его.

— Мы очень рады, что вы пришли, — прощебетала она. — Вы пойдете номером вторым и останетесь до конца шоу. Остальные будут появляться по очереди.

— Классно, — ответил он.

— Быстро на грим, — приказала Уда ассистенту. — К Гури.

Гури была не просто хорошим мастером, она знала, как простыми средствами, малейшими штрихами сделать так, чтобы даже испитое лицо на телеэкране выглядело презентабельно.

Они исчезли, а Уда затаила дыхание. Она любила, просто обожала эти последние, трепещущие минуты, когда все вокруг кажется сущим хаосом, а на самом деле движется в строгом порядке.

Боссе и Стёп вышли из соседней комнаты. Уда подмигнула Боссе. Она слышала, как публика хлопает дверями, входя и выходя из студии. На мониторе она увидела, что Боссе уселся на свое кресло, и тут режиссер дал сигнал к эфиру. Пошла заставка, и они начали.

Уда понимала: что-то не задалось.

Дело уже шло к концу программы, и все было отлично. Арве Стёп сказал, что его газету называют элитарной, потому что ее и издают для элиты, и он хочет, чтобы эта газета запомнилась хотя бы тем, что она кое-кому набила одну огромную шишку. Или даже две.

— В лучших историях рассказывается не о великих победах, а ярких поражениях, — вещал Стёп. — Руаль Амундсен стал первооткрывателем Южного полюса, а весь мир за пределами Норвегии помнит лишь Роберта Скотта. Ни одна из побед Наполеона не запомнилась людям так, как его фантастическое фиаско при Ватерлоо. Национальная гордость сербов основывается на битве с турками на Косовом поле в тысяча триста восемьдесят девятом году — битве, в которой их разбили в пух и прах. А посмотрите на Иисуса! Если он, как нас уверяют, попрал смерть, символом Христа должно было бы стать его изображение над могилой с поднятыми к небу руками, но вместо этого христиане во все времена предпочитали изображение яркого поражения: он висит на кресте, готовый сдаться. Потому что нас трогают только истории о проигрыше.

— И вы хотите стать как Иисус?

— Нет, — ответил Стёп, потупив взор и улыбаясь, пока публика веселилась. — Я трус. Я стремлюсь к оглушительному успеху.

Вместо того чтобы оказаться отталкивающе надменным, Стёп предстал перед публикой с неожиданно приятной стороны, Уда увидела в нем почти самоуничижение. Боссе спросил, не собирается ли он после стольких лет холостяцкой жизни связать себя с какой-нибудь женщиной. Стёп ответил не сразу, чтобы было понятно: ему неудобно об этом говорить, а потом заявил: конечно да, просто он ее еще не нашел. Уда точно знала, что после этого Стёп получит гору писем. Публика хлопала долго и с чувством.

А потом Боссе драматическим тоном представил:

— Одинокий волк столичного Управления полиции, всегда идущий по следу, — Харри Холе.

Камера скользнула по Стёпу, и Уда увидела на его лице изумление.

Боссе все еще был воодушевлен реакцией на разговор о паре для Стёпа и решил продолжить эту тему. Он сказал, что, как ему известно, Харри тоже холостяк, и спросил, не ощущает ли он нехватку женской ласки. На что Харри криво усмехнулся и отрицательно покачал головой. Но Боссе был не из тех, кто легко сдается, почему продолжил спрашивать:

— Должно быть, вы ищете какую-то особенную женщину?

— Нет, — коротко ответил Харри.

Обычно такие ответы только подстегивали Боссе, но сегодня он решил не уходить далеко от самого сладкого куска. От Снеговика. И попросил Харри рассказать о расследовании, про которое говорят по всей Норвегии, о первом настоящем национальном серийном убийце. Тут Харри коротко кивнул и, вертясь на стуле, словно тот был слишком мал для его огромного тела, короткими, рублеными фразами поведал о недавних событиях: полиция объединила в одно несколько дел о женщинах, пропавших без вести за последние годы, дела эти имеют четкое сходство между собой. Все пропавшие женщины были замужем и имели детей. И еще — тел так и не нашли.

Боссе надел на себя самую серьезную физиономию, чтобы показать: а вот это территория, свободная от шуток.

— В этом году при схожих обстоятельствах пропала Бирта Беккер. Пропала прямо из дома в районе Хофф, — продолжал Харри. — А вскоре после этого в Соллихёгде, неподалеку от Осло, была обнаружена Сильвия Оттерсен. Мы впервые обнаружили тело, вернее, его часть.

— Да, вы же нашли голову, так? — встрял Боссе, демонстрируя свою осведомленность в том, до чего таблоиды, помешанные на крови и сплетнях, все же не добрались.

Господи, он такой профи, что Уда не могла устоять на месте от восторга.

— А потом мы нашли тело полицейского, пропавшего в Бергене, — не дал себя сбить Харри, — которого искали двенадцать лет.

— Железный Рафто, — подхватил Боссе.

— Герт Рафто, — поправил Харри. — А еще через несколько дней мы обнаружили тело Идара Ветлесена в районе Бюгдёй. Больше ни одного трупа по этому делу у нас нет.

— Что, по-вашему, самое неприятное в этом деле? — спросил Боссе.

В его голосе сквозило нетерпение, наверняка потому, как догадалась Уда, что Харри не так ярко живописал отрезанную голову и предполагаемые картины убийства, как Боссе надеялся.

— Конечно, то, что пока мы сумели уловить связь между этими преступлениями, прошло так много лет.

Сказал — как отрезал. Ни добавить, ни прибавить. Режиссер показал Боссе, что пора закругляться и переходить к следующей теме.

Боссе сложил ладони домиком и начал постукивать кончиками пальцев:

— Теперь дело раскрыто, и вы снова в лучах славы, Харри. Что вы чувствуете? Приходят ли вам письма от ваших поклонников? — Обезоруживающая мальчишеская улыбка: территория, свободная от шуток, осталась позади.

Старший инспектор медленно кивнул, облизав губы, словно подбирая максимально точную формулировку:

— Я получил одно письмо. Осенью. Но о нем мне, очевидно, сможет подробно рассказать Арве Стёп.

Крупный план Стёпа, вопросительно глядящего на Харри. Секунды молчания. Слишком долгие, когда речь идет о телевидении. Уда искусала все губы. Что Харри имел в виду?

Тут вступил Боссе и объяснил:

— Конечно, у Стёпа скопились горы писем от поклонниц. И даже фанаты у него есть. А у вас, Холе? Есть у вас оголтелые поклонницы, которые спят у ваших дверей? Или у вас специальные полицейские фанатки?

Публика осторожно засмеялась.

Харри Холе мотнул головой.

— Ну давайте, — не унимался Боссе, — расскажите нам. Наверняка симпатичные слушательницы полицейской академии время от времени просят вас, чтобы вы научили их личному досмотру, а?

Теперь зал рассмеялся как следует. Боссе довольно просиял.

А Харри Холе даже не улыбнулся, только скользнул взглядом по студии. Он посмотрел в сторону выхода, и этот короткий взгляд подсказал Уде: он собирается встать и уйти.

Но вместо этого он повернулся к Стёпу:

— Что вы сделаете, Стёп, если после лекции в Тронхейме к вам подойдет женщина и скажет, что у нее только одна грудь, но она с удовольствием займется с вами сексом? Пригласите вы ее к себе в отель?

Публика мгновенно утихла, и даже Боссе как-то скукожился.

А вот Арве Стёп, судя по его виду, счел этот вопрос совершенно естественным.

— Нет, я этого не сделаю. Но не потому, что у нее одна грудь, а потому, что кровати в отелях Тронхейма слишком узкие.

Публика рассмеялась, но не слишком активно, а как будто от облегчения, что разговор так и не вошел в штопор. В это время представили женщину-психолога.

Разговор шел об играющих взрослых, и Уда заметила, что Боссе ловко проводит беседу мимо Харри Холе. Видимо, он решил, что непредсказуемый инспектор сегодня не в ударе, и сосредоточился на Арве Стёпе, который, разумеется, в ударе был всегда.

— А как вы играете, Стёп? — поинтересовался Боссе с невинным выражением лица, которое подчеркивало не невинный подтекст.

Уда обрадовалась: вопрос предложила она.

Но прежде чем Стёп успел ответить, Харри Холе наклонился к нему и громко и четко спросил:

— Лепите снеговиков?

Вот тут-то Уда и поняла: что-то не задалось. Тон Харри — злой и повелительный, поза агрессивная, Стёп будто весь подобрался, бровь удивленно поползла вверх. Боссе замолчал. Уда не понимала, что происходит, насчитала четыре секунды молчания, а для прямого эфира — это целая вечность! Но тут она поняла, что Боссе, видимо, просчитал ситуацию. Потому что Боссе знал, что пока он — как бы лишившись дара речи — ищет взглядом поддержки у зала, эта просчитанная беспомощность капканом будет держать зрителя в напряжении до ответа Стёпа. А поскольку нет более мощного капкана, чем разозленный человек, потерявший контроль, плачущий или кричащий, или любым другим образом выражающий накопившиеся эмоции в прямом эфире, Боссе отпустил зрителей и молча воззрился на Стёпа.

— Ну конечно, я иногда леплю снеговиков, — сказал Стёп по истечении этих четырех секунд. — На террасе, возле бассейна. Причем стараюсь, чтобы они походили на членов королевской семьи. А когда приходит весна, я наблюдаю, как вещи, которых в наши времена уже не должно существовать, тают и исчезают с лица земли.

Впервые за весь вечер Стёп не сорвал ни аплодисментов, ни даже смешков. Уда подумала, что Стёп должен бы знать, что другой реакции на антимонархические заявления в студии ожидать не стоит.

Боссе воспользовался наступившей паузой, чтобы представить поп-звезду. Она должна была рассказать о своем участии в новой постановке, а в конце передачи спеть песню, которую будут крутить все радиостанции начиная с понедельника.

— Что это к чертям было такое? — спросил молодой продюсер передачи, который успел занять место позади Уды.

— Может, он все-таки не вполне трезвый, — предположила она.

— Елки-палки, он же полицейский! — воскликнул парень.

Тут до Уды дошло, что он ведь был ее кушем. Ее сенсацией.

— Козел! — ругнулась она.

Продюсер промолчал.

Поп-звезда рассказывала о психологических проблемах и о том, что они передаются по наследству. Уда посмотрела на часы. Сорок секунд. Да, слишком серьезно сегодня получилось для пятничного-то вечера. Готовились титры. Боссе перебил звезду, обратившись к Стёпу:

— Арве! — Обычно в конце программы Боссе начинал звать собеседников по имени. — Есть среди ваших знакомых люди с наследственными заболеваниями? Сумасшедшие, например?

— Нет, — улыбнулся Стёп. — Если только не считать сумасшествием стремление к абсолютной свободе.

Боссе уже закруглялся. Теперь ему оставалось только пробежаться по остальным гостям и представить песенку. Несколько заключительных слов от психолога, и вот он повернулся к старшему инспектору:

— Теперь, когда вы схватили Снеговика, и у вас, Харри, наверное, появится пара свободных дней, чтобы поиграть?

— Нет, — ответил Харри. Он почти сполз со стула, так что его длинные ноги чуть ли не упирались в поп-звезду. — Снеговика не схватили.

Боссе понял бровь, с удивлением ожидая продолжения. Уда надеялась, что оно будет поинтереснее, чем обещало начало.

— Я никогда не говорил, что Идар Ветлесен — это и есть Снеговик. Наоборот, все указывает на то, что Снеговик по-прежнему на свободе.

Боссе издал специально отрепетированный смешок, который использовал, чтобы поддержать гостя в безуспешной попытке пошутить, и с кривой ухмылочкой произнес:

— Думаю, вы это говорите, чтобы моей жене сегодня приснились сны поинтереснее.

— Вовсе нет, — сказал Харри.

Уда посмотрела на часы и увидела, что помощница режиссера стоит за камерой и подпрыгивает, держа ладонь ребром у горла, — показывает Боссе, что время вышло и надо успеть дать первый куплет песни, чтобы припев пришелся на титры. Но Боссе был лучший. Он знал, что этот разговор важнее всех песенок на свете. Поэтому он проигнорировал гитарное вступление и весь подался вперед на своем кресле, чтобы привлечь зрителей к тому, что творится на их глазах. Вот он — куш. Сенсационное заявление официального лица. Здесь, в его, в их программе. Его голос дрожал почти от вожделения:

— То есть вы хотите сказать, Холе, что полицейские нам лгали? Что Снеговик все еще на свободе и убийства не закончились?

— Нет, — ответил Харри, — мы не лгали. В деле просто появились новые данные.

Боссе повернулся на кресле, режиссер скомандовал оператору: «Наезд!», и вот лицо Боссе — во весь экран, взгляд направлен прямо на зрителей.

— Думаю, об этих новых данных мы скоро услышим в выпуске вечерних новостей. Смотрите «Боссе» в следующую пятницу! Спасибо за внимание!

Уда закрыла глаза. Песенка дошла до припева.

— Господи боже ты мой, — услышала она сдавленный шепот продюсера. — Мать твою!

Самой Уде хотелось только одного — завыть. От радости. Здесь, думала она, и есть тот самый полюс. Мы не просто там, где что-то происходит. Мы сами и есть то, что происходит. Мы — его часть!