Глава 11
День четвертый. Маска смерти
Харри просунул голову в дверь. Катрина Братт сидела, склонившись, за компьютером.
— Ну что? Есть сходство?
— Кое-какое есть, — ответила Катрина. — У всех женщин были голубые глаза, но в остальном внешность у них абсолютно разная. Все были замужем, у всех были дети.
— Я знаю, с чего начать, — сказал Харри. — Бирта Беккер возила Юнаса к врачу. Он сказал — рядом с королевскими коровами. Должно быть, недалеко от королевского парка на Бюгдёй. А ты говорила, что близняшки после посещения врача были в Музее «Кон-Тики». Это тоже на Бюгдёй. Филип Беккер ничего о враче не знает, но, может, знает Ролф Оттерсен.
— Я позвоню.
— И сразу давай ко мне.
В кабинете Харри включил автоответчик, сам же взял наручники, надел один браслет себе на запястье, а второй принялся набрасывать на ножку стола. Ракель сообщила, что на соревнования по конькобежному спорту, куда Харри давно обещал пойти, Олег решил взять с собой товарища. Харри сразу понял, что это всего лишь закамуфлированная попытка напомнить ему об этой самой поездке на случай, если он о ней забыл. Харри ни на день не забывал о разговоре с Олегом, потому мог бы воспринять это напоминаньице как проявление недоверия. Однако он не обиделся, более того, ему это даже понравилось. Потому что это многое говорило о Ракель как о матери. И потому что она ни разу не назвала его по имени.
Катрина вошла без стука.
— Жестко, — кивнула она на ножку стола, к которой приковал себя Харри. — Но мне нравится.
— Скоростное набрасывание наручников, — улыбнулся он. — Один из фокусов, которые я вывез из Штатов.
— Тебе надо попробовать новые скоростные наручники фирмы «Хайетс». Не придется следить за тем, справа ты набрасываешь или слева: браслет защелкнется по-любому. А потом можно повысить планку и попробовать набрасывать с двух рук, так что шансы каждой попытки удвоятся.
— Хм. — Харри отпер наручники. — Ну так что там?
— Ролф Оттерсен ни о каком визите к врачу на Бюгдёй не слышал. Удивился: они ходят в клинику в Бэруме. Я могу поговорить с кем-нибудь из близнецов, может быть, они вспомнят что-нибудь про врача, к которому ходили. Или можем сами обзвонить все клиники Бюгдёй и проверить. Там их всего четыре. Вот. — Она положила ему на стол желтую бумажку.
— Им запрещено сообщать имена пациентов, — сказал он.
— Тогда после уроков поговорю с близнецами.
— Погоди, — бросил Харри, поднял телефонную трубку и набрал первый номер.
Ответил гнусавый голос и тут же сообщил название клиники.
— Боргхильд на месте? — спросил Харри.
Никакой Боргхильд там не было.
По другому номеру такой же гнусавый автоответчик дал понять, что по всем вопросам нужно обращаться в определенное время, в течение всего двух часов, и сегодня они уже опоздали.
По четвертому номеру щебечущий, почти смеющийся голосок ответил то, на что Харри и надеялся:
— Да. Это я.
— Добрый день, это старший инспектор Харри Холе, Управление полиции Осло.
— Дата рождения?
— Родился я вроде весной, но не о рождении речь. Скорее об убийстве. Вы, вероятно, уже читали сегодняшние газеты. Меня интересует, приходила ли к вам Сильвия Оттерсен в течение последней недели.
На том конце провода стало тихо.
— Секундочку, — ответила она.
Харри услышал, как она встала, а снова взяв трубку, ответила:
— Сожалею, господин Холе. Сведения о пациентах не подлежат разглашению. И я думаю, что полиции это известно.
— Нам это известно. Но если не ошибаюсь, пациентами являются ее дочери, а не сама Сильвия.
— Все равно. Информация, которую вы запрашиваете, опосредованно может раскрыть имя пациента нашей клиники.
— Речь идет об убийстве, напоминаю.
— А я напоминаю вам, что полиция может приехать к нам с ордером. Возможно, в нашей клинике излишне тщательно подходят к сохранению конфиденциальной информации о пациентах, но это в порядке вещей.
— В порядке вещей?
— Да. Это объясняется спецификой клиники.
— Что за специфика?
— Пластическая хирургия. Посмотрите наш сайт.
— Спасибо, я думаю, что уже узнал достаточно.
— Как угодно. — И она положила трубку.
— Ну и? — спросила Катрина.
— Юнас и двойняшки были у одного и того же врача, — сказал Харри, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. — А значит, мы напали на след.
Харри ощутил особое воодушевление, оно настигало его каждый раз, когда он начинал чувствовать, что зверь близко. А после воодушевления приходило Великое Наваждение. Чувство, вбиравшее в себя все: влюбленность и наркотический угар, слепоту и зоркость, здравомыслие и сумасшествие. От коллег он время от времени слышал выражение: «нервы натянуты как струна», но Наваждение — это нечто совсем другое, нечто большее. Он никогда никому о нем не рассказывал и даже не делал попыток проанализировать это состояние. Не осмеливался. Все, что он знал о нем, — оно помогало ему, вело его, было топливом для той работы, которой он занимался.
— И что дальше? — задала вопрос Катрина.
Харри открыл глаза и проехался на своем кресле:
— А теперь мы займемся шопингом.
Лавка «Taste of Africa» — «Вкус Африки» — находилась на самой оживленной торговой улице района Майорстюа, на Бугстадвейен. Но из-за того, что вход в нее прятался в переулке, казалось, что ты где-то на окраине.
Харри с Катриной вошли в лавку под звон дверного колокольчика. Приглушенное, точнее, недостаточное освещение, пестрые, грубой работы ковры, свободные яркие одеяния, узорчатые подушки, журнальные столики, будто только что срубленные прямо в джунглях, и высокие тонкие фигуры людей и животных, вырезанные из дерева. Все это было расставлено и развешано без особого порядка: ценников не видно, товары стоят парами, как звери в Ноевом ковчеге. Короче говоря, помещение больше походило на выставку, а не на магазин. На слегка запылившуюся выставку. И это впечатление только подчеркнула неестественная тишина, воцарившаяся, когда дверь наконец захлопнулась и колокольчик смолк.
— Что вам угодно? — раздался голос из угла лавки.
Харри пошел на звук. В глубине лавки было темно. За огромным деревянным жирафом он со спины увидел женщину: она стояла на стуле, освещенная единственной голой лампочкой, и вешала на стену страшную черную маску из дерева.
— В чем дело? — спросила женщина, не оборачиваясь.
Судя по интонации, она догадалась, что в лавку пришел отнюдь не покупатель.
— Мы из полиции.
— Ах вот как.
Женщина повернулась, луч света упал ей на лицо, и сердце у Харри остановилось, а сам он попятился назад. Это была Сильвия Оттерсен.
— Что-то не так? — спросила она, и между стеклами очков прорезалась морщинка.
— Вы… кто?
— Ане Педерсен, — ответила она и только тут заметила ошеломленное лицо Харри. — Я сестра Сильвии Оттерсен. Двойняшка.
Харри закашлялся.
— Это старший инспектор Харри Холе, — услышал он голос Катрины за своей спиной. — А я — Катрина Братт. Мы надеялись найти тут Ролфа.
— Он в похоронном бюро.
Ане замялась, и в тот же миг каждый из них понял, что все одновременно подумали об одном: как можно похоронить одну голову?
— И на пост заступили вы? — пришла на выручку Катрина.
— Да, — улыбнулась Ане Педерсен и осторожно спустилась со стула, все еще держа маску в руке.
— Праздничная маска или изображение духа? — спросила Катрина.
— Праздничная, — ответила та. — Хуту. Восточное Конго.
Харри взглянул на часы:
— Когда он вернется?
— Не знаю.
— А есть предположения?
— Я же сказала, я не…
— Прекрасная маска, — перебила Катрина. — Вы сами ездили в Конго и купили ее там, ведь так?
— Как вы догадались? — удивленно посмотрела на нее Ане.
— Я заметила, что вы держите ее так, чтобы не закрывать ни глаз, ни рта. Вы уважаете духов.
— А вы интересуетесь масками?
— Немного, — ответила Катрина и показала на черную маску получеловека-полузверя с приделанными маленькими ручками и ножками. — А это, наверное, маска кпели?
— Да. С Берега Слоновой Кости. Сенуфская.
— Маска судьи? — На этот раз Катрина протянула руку к грязной шерсти какого-то животного, которая свисала по сторонам лысины из кокосового ореха, прикрепленного к верхней части маски.
— О, да вы много знаете, — улыбнулась Ане.
— Так это судейская маска? — спросил Харри.
— Судейская и есть, — ответила Ане. — В Африке такие маски не просто пустой символ. В племени лу человек, который носит такую маску, автоматически получает власть судить и наказывать. И никто его авторитет сомнению не подвергнет: маска дает ему эту власть.
— А вон там, у двери, я видела две маски смерти, — сказала Катрина. — Просто роскошные.
— У меня их несколько, — улыбнулась в ответ Ане. — Из Лесото.
— Можно посмотреть?
— Конечно. Обождите тут.
Она исчезла, а Харри посмотрел на Катрину.
— Я подумала, что так будет проще найти с ней контакт, — ответила она на его вопрошающий взгляд. — Проверить, нет ли у них семейных тайн, понимаешь?
— Понимаю. И лучше всего тебе это сделать в одиночку.
— Хорошо. Тебе надо многое успеть.
— Я буду у себя. Если появится Ролф Оттерсен, быстренько вытряси из него все, что касается врачебной тайны.
Харри бросил взгляд на висевшие у двери вроде как кожаные человеческие лица — сморщенные или кричащие — и вышел. Для себя он решил, что он на них похож.
Эли Квале катила тележку для покупок мимо полок супермаркета, что возле Уллеволского стадиона. Магазин большой, немного дороже, чем остальные, зато выбор тут намного богаче. Ходила она сюда не каждый день, а только когда собиралась приготовить что-нибудь особенно вкусное. А сегодня вечером из США возвращался домой их старшенький — Трюгве. Он учился на третьем курсе экономического факультета в университете Монтаны, но этой осенью у него не было никаких экзаменов, так что аж до зимы он сможет учиться дома. Андреас собирался из церкви сразу отправиться за ним в аэропорт Гардермуэн. Когда они войдут в дом, подумала Эли, их дискуссия о гребле и о клеве на различную наживку будет в самом разгаре.
Она наклонилась над морожеными продуктами и почувствовала, как на нее повеяло холодом. Но не от холодильника, а сзади, из-за спины, — там опять промелькнула чья-то тень. Та же самая, что мелькнула, когда она стояла в отделе свежего мяса, а до этого на парковке, когда она закрывала машину. Пугаться нечего. Это прошлое снова дает о себе знать. Эли уже свыклась с тем, что страх никогда не ослабит своей хватки, даже теперь, спустя полжизни. Она выбрала самую длинную очередь к кассам: опыт подсказывал, что эта пройдет быстрее остальных. Андреас считал, что она ошибается. Кто-то встал за ней. Значит, я не одна ошибаюсь, подумала Эли. Она не стала оборачиваться, а только сказала себе, что у человека позади нее, наверное, масса замороженных продуктов — так ей холодило спину.
Но когда Эли все-таки обернулась, сзади никого не было. Она пошарила глазами по остальным очередям. Только не начинай, сказала она себе. Не начинай.
Выйдя из магазина, она заставила себя медленно дойти до машины. Не озирайся по сторонам, спокойно открывай дверцу, клади продукты, садись и заводи. И только когда ее «тойота» уже карабкалась по склону к двухквартирным домам на горе Нурберг, она снова стала думать о Трюгве, Андреасе и об ужине, который должен быть готов к их приходу.
Харри слушал голос Эспена Лепсвика в телефонной трубке, а сам щурился на фотографии погибших коллег. Лепсвик настаивал на допуске ко всем материалам дела.
— Когда получишь пароль от базы данных нашего шефа, — сказал Харри, — зайдешь в папку «Снеговик» в разделе «Преступления, совершенные с применением насилия».
— «Снеговик»?
— Ну вот так назвали.
— О'кей. Спасибо, Холе. Как часто тебе нужны доклады от меня?
— Только когда у тебя что-то появится. И еще, Лепсвик…
— Да?
— На мою грядку не лезь. Копайся вокруг, ладно? Займись анонимками, свидетелями, людьми, чьи личные дела заставляют тебя сомневаться в их непричастности к серийным убийцам. Вот будет твоя основная работа.
Харри знал, что подумал Лепсвик, опытный следователь Главного управления полиции. Он подумал: говенная работенка.
Лепсвик крякнул:
— Так мы сходимся во мнении, что между пропавшими без вести есть какая-то связь?
— Мы не обязаны сходиться во мнениях. Поступай, как считаешь нужным.
— Отлично.
Харри положил трубку и уставился на монитор. Он зашел на сайт, о котором говорила Боргхильд, и теперь разглядывал фотографии красавиц-фотомоделей, чьи лица и тела были испещрены пунктирными линиями. Пунктир демонстрировал, где их безупречную внешность все-таки можно подкорректировать. А над улыбками красоток улыбался с фотографии Идар Ветлесен собственной персоной, привлекательный, как фотомодель.
Под снимком Идара Ветлесена помещалось резюме, состоящее из длинных — французских и английских — названий дипломов и курсов. Харри знал: часть подобных курсов можно пройти за какие-нибудь два-три месяца, и все же они дают право прибавить к своему докторскому титулу несколько латинских сокращений. Он вбил Идара Ветлесена в Гугл и в списке результатов поиска увидел таблицу соревнований по кёрлингу, а также сайт одного из предыдущих мест работы Ветлесена — клиники «Мариенлюст». Правду люди говорят, подумал Харри, Норвегия и впрямь такая крошечная страна, что между любыми двумя жителями — максимум два рукопожатия.
Вошла Катрина Братт и с глубоким вздохом опустилась на стул перед Харри. Положила ногу на ногу.
— Как думаешь, — спросил Харри, — правда, что красивые люди больше заняты вопросами собственной внешности, чем страшные?
— Не знаю, — ответила Катрина. — Но какая-то логика в этом есть. Ведь индивидуумы с высоким ай-кью так с ним носятся, что организовали клуб для себе подобных. Людям свойственно фокусироваться на том, что у них есть. Например, ты, на мой взгляд, чертовски гордишься твоим талантом следователя.
— То есть генами крысолова, что ли? Полученной с рождения способностью сажать в тюрьму ненормальных, алкашей, людей, давно вышедших из подросткового возраста, но с интеллектом намного ниже среднего?
— Так, значит, мы всего лишь крысоловы?
— Ага. Вот отчего мы так радуемся, когда хоть изредка нам попадает такое дело, как это. Возможность поохотиться за крупной дичью, подстрелить льва или слона, динозавра, мать его.
Катрина не улыбнулась, напротив, кивнула с серьезным видом.
— Ну, так что тебе рассказала близняшка Сильвии?
— Я чуть ли не в подруги к ней набилась, — вздохнула Катрина и провела ладонью по затянутому в чулок колену.
— Послушаем.
— Ане рассказала, что и Ролф, и Сильвия были уверены, что Ролфу с ней несказанно повезло. Но все остальные думали наоборот. Когда они встретились, Ролф только-только получил диплом инженера Бергенской высшей технической школы и переехал в Осло, чтобы начать работу в компании «Квэрнер». А Сильвия — она из тех людей, что каждое утро просыпаются с новой идеей, как им жить дальше. У нее было добрых полдюжины специальностей, но ни на одной работе она не задерживалась дольше чем полгода. Упрямая, вспыльчивая и избалованная. Убежденная социалистка с радикальными замашками. Немногочисленными подругами она пыталась манипулировать, мужчины, с которыми она завязывала отношения, быстро ее бросали: не выдерживали. Ее сестра считает, что Ролф так сильно влюбился в Сильвию, потому что она была его полной противоположностью. Сам-то он собирался пойти по отцовским стопам и стать инженером. Родился в семье, которая свято верит в непогрешимую и благодать дарующую руку капитализма и в буржуазные ценности. А Сильвия считала, что все мы — жертвы западной цивилизации, материалисты, коррумпированные потреблением, забывшие о собственном предназначении, для которых свет клином сошелся на успешности. А еще она верила, что какой-то из эфиопских царьков — новый мессия.
— Хайле Селассие, — сказал Харри. — Джа растафари!
— Все-то ты знаешь.
— Только из песен Боба Марли. Что ж, это объясняет их связь с Африкой.
— Возможно. — Катрина поменяла позу: теперь левая нога лежала на правой. Харри отвел глаза. — Ролф и Сильвия уволились отовсюду и примерно на год уехали в Западную Африку. Для обоих поездка вышла довольно познавательной. Ролф обнаружил, что его призвание — помочь Африке встать на ноги. А Сильвия, которая вытатуировала на спине флаг Эфиопии, поняла, что люди только в Африке могут быть самими собой. И они открыли этот магазинчик, «Вкус Африки». Ролф — чтобы помочь беднейшему континенту, Сильвия — привлеченная комбинацией идеи дешевого импорта и государственной поддержки, что обещало легкие деньги. Как раз тогда ее взяли на таможне в Форнебу с рюкзаком, полным марихуаны. Она летела из Лагоса.
— Смотри-ка!
— На суде она заявила, будто понятия не имела, что находится в рюкзаке, так как по дружбе взялась перевезти эту посылку одному проживающему в Норвегии нигерийцу от его семьи.
— Хм… Что еще?
— Ане нравится Ролф. Он вежливый, рассудительный и безгранично рад своему отцовству. Но при этом совершенно слеп во всем, что касается Сильвии. Она дважды бросала его и детей и уходила к другому мужчине. Но когда эти мужчины сами бросали ее, она возвращалась, и Ролф радостно принимал ее обратно.
— Чем это она его зацепила, интересно…
В ответ Катрина Братт улыбнулась почти грустной улыбкой и посмотрела куда-то в сторону, теребя край юбки:
— Обычное дело, насколько я понимаю. Разве можно уйти от человека, с которым у тебя отличный секс? Можно пробовать сколько угодно, но потом все равно возвращаешься. Мы так примитивно устроены, да?
Харри медленно кивнул и осведомился:
— А что у нее были за мужчины?
— Разные. Чаще — неуверенные в себе.
Харри глянул на нее искоса, решил не развивать эту тему и спросил:
— Ты виделась с Ролфом Оттерсеном?
— Да, он пришел через десять минут, после того как ты уехал, — ответила Катрина. — И выглядел гораздо лучше, чем в прошлый раз. О хирургической клинике на Бюгдёй он никогда ничего не слышал, но разрешение на разглашение врачебной тайны подписал. — И она положила сложенный листок ему на стол.
На низких трибунах стадиона гулял ледяной ветер. Харри смотрел на конькобежцев, скользивших по дорожкам. Техника у Олега за последние годы стала намного лучше. Каждый раз, когда соперник ускорялся и готов был его обойти, Олег сгибался пониже, слегка налегал и стремительно выходил вперед.
Харри позвонил Эспену Лепсвику, чтобы обменяться информацией, и узнал, что в тот вечер, когда пропала Бирта, в ее районе был замечен темный седан. Время было позднее, никто его толком не разглядел. Больше он там не появлялся.
— Темный седан, — кисло пробормотал Харри, — темным вечером.
— Да, — вздохнул в ответ Лепсвик, — я понимаю, что толку от этого мало.
Харри уже засовывал телефон в карман, когда чья-то тень заслонила ему свет.
— Простите, я опоздал.
Он взглянул в улыбающееся над ним жизнерадостное лицо Матиаса Лунн-Хельгесена.
— А вы, Харри, занимаетесь зимними видами спорта? — спросил посланец Ракели.
У этого Матиаса такой прямой взгляд и искреннее лицо, решил Харри, как будто он, когда говорит, сам к себе прислушивается.
— Да не особенно. Немного на коньках бегаю. А вы?
Матиас отрицательно покачал головой:
— Но я решил, что когда мой жизненный путь подойдет к концу и я стану таким немощным, что не захочу больше жить, то отправлюсь на подъемнике на вершину вон той горы. — Он показал пальцем куда-то за спину Харри, но тот, не оборачиваясь, понял, что он имеет в виду. Трамплин в Холменколлене — самое красивое место во всем Осло, но и опаснейшее. Он виден из любой точки города.
— И прыгну. Но не на лыжах, а просто так.
— Драматический финал! — отозвался Харри.
— Сорок метров свободного падения, — улыбнулся Матиас. — Всего несколько секунд.
— Однако, насколько я представляю, это случится не так скоро.
— С моим уровнем анти-эсцеэл-семьдесят в крови — в любой момент, — просиял Матиас.
— Анти-эсцеэл?..
— Ну да. Пока, конечно, антитела в порядке, но ухудшение может произойти когда угодно, и на этот счет не стоит обольщаться.
— Хм. А я считал, когда врач думает о самоубийстве, — это ересь.
— Врач лучше всех представляет, чего ждать от болезни. Я опираюсь на стоика Зенона, который рассматривал самоубийство как достойный поступок в том случае, когда недуг делает смерть более привлекательной, чем жизнь. По преданию, в возрасте девяноста лет суставы пальцев на ногах начали причинять ему такие мучения, что он пошел и повесился.
— Так почему бы не повеситься, вместо того чтобы тащиться на вершину трамплина?
— Да потому, что смерть должна стать как бы одой жизни, ее восхвалением. К тому же мне, надо признаться, греет душу слава, которая за этим последует. Потому что, боюсь, моя исследовательская деятельность снискала мало внимания. — Добродушный смех Матиаса был прерван звуком резко затормозивших коньков. — Кстати, простите за то, что я купил Олегу новые беговые коньки. Ракель потом сказала мне, что вы собирались подарить их ему на день рождения.
— Ничего страшного.
— А знаете, он-то хотел их получить именно от вас.
Харри промолчал.
— Я вам завидую, Харри. Вы сидите тут, читаете газету, говорите по мобильному с другими людьми, и Олегу достаточно просто того, что вы здесь. А когда я подбадриваю его, кричу и вообще делаю все, что, как написано в книжках, должен делать заботливый отец, его это только раздражает. Вы знаете, что он точит коньки каждый день, поскольку ему известно, что у вас есть такая привычка? А пока Ракель не настояла, чтобы он оставлял коньки в прихожей, он держал их на лестнице, потому что вы сказали, коньки нужно хранить в холоде. Вы — его ролевая модель, Харри.
Харри погрузился в размышления. Но где-то глубоко — впрочем, нет, не так уж глубоко — в душе ему было приятно все это слышать. К стыду Харри, его даже пронзила мгновенная низменная зависть и неприязнь к Матиасу, пытавшемуся завоевать расположение Олега.
Матиас теребил пуговицу пальто.
— Дети этого возраста удивительны: они четко представляют себе, где их корни. Новый отец никогда не сможет заменить настоящего.
— Настоящий отец Олега живет в России.
— На бумаге — да. Но реальность, Харри, совсем другое дело.
Олег, проезжая мимо, помахал им обоим. Матиас тут же помахал в ответ.
— Вы работали вместе с врачом по имени Идар Ветлесен? — переменил тему Харри.
Матиас удивленно посмотрел на него:
— С Идаром? Да, в клинике «Мариенлюст». Господи, вы знаете Идара?
— Нет, я просто прогуглил его имя и нашел старый сайт, где были указаны все, кто когда-либо там работал. Там было и ваше имя.
— С тех пор прошло уже много лет, но тогда, в «Мариенлюсте», мы здорово веселились! Нас переполняли надежды. Клинику открыли в то время, когда все думали, что частное здравоохранение просто создано для того, чтобы зашибать много денег. А когда увидели, что это не так, быстро прикрыли.
— Пустили с молотка?
— По-моему, было использовано слово «ликвидация». А вы — пациент Идара?
— Нет, его имя всплыло у нас в связи с одним делом. Вы можете рассказать, что он за фрукт?
— Идар Ветлесен-то? — рассмеялся Матиас. — Да уж, об этом я знаю довольно много. Мы вместе учились и много лет тусовались в одной компании.
— То есть теперь вы контактов не поддерживаете?
Матиас пожал плечами:
— Мы с Идаром всегда были очень разные. Большинство ребят в нашей компании были студентами медицинского факультета и рассматривали профессию медика как… Ну да, как призвание. Кроме Идара. Он открыто говорил, что изучает медицину, потому что это самая респектабельная профессия. И я каждый раз поражался его честности.
— Получается, Идара Ветлесена занимает только респектабельность?
— Деньги, разумеется, тоже. Так что никто не удивился, когда Идар ушел в пластическую хирургию и в конце концов открыл клинику для избранных. Среди его клиентов сплошь богатые и знаменитые — Идара всегда привлекали такие люди. Он хотел быть как они, вращаться в их кругу. К сожалению, Идар, как обычно, слегка перестарался. Не удивлюсь, если эти ребята улыбаются ему в лицо, а за глаза называют навязчивым претенциозным болваном.
— А можно о нем сказать, что он далеко готов зайти, лишь бы добиться своей цели?
Матиас задумался:
— Идар всегда искал путь, который сможет привести его к славе. И хотя он человек далеко не бездарный, ему все-таки так и не удалось нащупать настоящее, большое дело. Когда я разговаривал с ним в последний раз, он казался подавленным, чуть ли не… ну да, чуть ли не в депрессии.
— А как вы думаете, способен он найти другой путь, который приведет его к славе? Не имеющий отношения к медицине?
— Об этом я как-то не думал, но, наверное, способен. Ведь, строго говоря, он не прирожденный медик.
— В каком смысле?
— А в том, что насколько Идар восхищается благополучными людьми, настолько же он презирает слабых и больных. Он не единственный врач, который так относится к людям, но он один говорит об этом открыто. — Матиас улыбнулся. — Остальные члены нашей компании были восторженными идеалистами, которые, впрочем, однажды поняли, что есть важные вещи и за пределами медицины: выплаты за новый гараж, например, и тарифы за сверхурочные. Идар, по крайней мере, не предавал идеалов: у него их с самого начала не было.
— Что, Матиас прямо так и сказал? — со смехом спросил Идар Ветлесен. — Что я не предавал идеалов?
У него было красивое, почти женственное лицо, брови такие изящные, что их можно было по ошибке принять за выщипанные, а белые и ровные зубы — за искусственные. Короче говоря, он выглядел намного моложе своих тридцати семи.
— Не знаю уж, что он имел в виду, — улыбнулся Харри.
Они сидели в глубоких креслах в библиотеке большого белого особняка на Бюгдёй, с виду старинного и благородного. «Дом, где я провел детство», — поведал Идар Ветлесен, сопровождая Харри через большие темные залы в комнату, где стены были заставлены книгами. Классика: Микхьель Фёнхус, Хьелль Аукруст, «Доверенное лицо» Эйнара Герхардсена. Широкий выбор. Не хуже чем у людей. Плюс биографии политиков. Целая полка с золотым тиснением «Избранное». Харри не увидел ни одной книжки, изданной позднее 1970 года.
— Ну я-то отлично понимаю, что он имел в виду, — покатывался со смеху Идар.
Вот почему, мрачно подумал Харри, Матиас говорил, что они «здорово веселились» в клинике «Мариенлюст»: не иначе как соревновались, кто громче смеется.
— Матиас, гад вонючий… Я хотел сказать «везучий». Черт, я и то и другое хотел сказать! — И снова загрохотал смех Идара Ветлесена. — Они говорят, что не верят в Бога, все эти мои тюфяки-коллеги, но на самом-то деле они аж взмокли от страха. Карьеристы, отягощенные моральными принципами! Все коллекционируют добрые дела, потому что в глубине души страшно боятся гореть в аду.
— А вы нет?
Идар поднял одну из своих изящно прорисованных бровей и с интересом посмотрел на Харри. Ветлесен был одет в мягкие светло-голубые домашние туфли с незавязанными шнурками, простые брюки и рубашку с фигуркой игрока в поло слева на груди. Что это за фирма, Харри так и не вспомнил, но по какой-то причине решил, что ее носят лишь скучные дядьки.
— Мои родители, инспектор, были люди практичные. Отец был таксистом. Мы верим только в себя самих.
— А. Отличный дом для таксиста.
— У отца было несколько машин и лицензия на перевозки. Но тут, среди обитателей Бюгдёй, он навсегда остался извозчиком, слугой, плебеем.
Харри смотрел на врача и пытался определить, не сидит ли тот на амфетамине или других таблетках. Ветлесен откинулся на спинку кресла в нарочито расслабленной позе, пытаясь, очевидно, скрыть беспокойство и лихорадочное возбуждение. Харри подумал о наркотиках, еще когда позвонил и сообщил, что полиция хочет задать Ветлесену несколько вопросов, а тот с места в карьер пригласил его к себе домой.
— Но вы водить такси не захотели, — поддержал разговор Харри. — Вы захотели… делать людей более красивыми?
Ветлесен улыбнулся:
— Вы можете сказать, что я предлагаю свои услуги на ярмарке тщеславия. Или что я привожу в порядок внешность человека, чтобы утолить боль, которая терзает его душу. Можете выбирать, что вам больше нравится. Мне абсолютно наплевать. — И Ветлесен вновь рассмеялся, ожидая, что Харри будет шокирован. А когда этого не случилось, его лицо посерьезнело. — Сам я себя считаю скорее скульптором. Высокого призвания у меня нет, но мне нравится менять внешность, формировать человеку новое лицо. И всегда нравилось. Мне это хорошо удается, люди платят за мою работу. Вот и все.
— Хм.
— Но это не означает, что у меня нет совсем никаких принципов. Есть. И врачебная тайна — один из них.
Харри молча ждал продолжения.
— Я говорил с Боргхильд, — пояснил Ветлесен. — Я знаю, что вы ищете, инспектор. И понимаю, что это серьезное дело. Но помочь вам ничем не могу. Я связан врачебной тайной.
— Уже нет. — Харри достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги и положил на стол. — Это заявление, подписанное отцом близнецов, которых вы ведете.
Идар покачал головой:
— Это не поможет.
Харри удивленно наморщил лоб:
— Почему же?
— Я не могу вам открыть, кто приходит ко мне в клинику и по какому поводу. Люди, которые привели ко мне в клинику своих детей, тоже защищены врачебной тайной и имеют право скрывать цель своих визитов от супругов, если того пожелают.
— Почему Сильвия Оттерсен не говорила мужу, что она была с детьми у вас?
— Наши принципы могут показаться вам простым упрямством. Но это не так: вспомните, сколько среди наших пациентов известных людей, которым постоянно моют кости и распускают о них нежелательные слухи. Сходите в Дом искусств и взгляните на присутствующих. Вы не поверите, сколько из этих людей подправляли детали своей внешности у меня в клинике. И они падают в обморок от одной мысли, что об их визите ко мне станет известно. Наша репутация основана на умении хранить тайну. Если узнают, что у нас произошла утечка информации о пациентах, последствия для клиники будут катастрофическими. И я уверен, что вы это понимаете.
— У нас два убийства, — напомнил Харри. — И пока единственная связь между ними, которую мы выявили, — обе жертвы побывали в вашей клинике.
— Я не могу и не хочу подтверждать эти данные. Но давайте просто представим себе, что это, — взмахнул рукой Ветлесен, — совпадение. А что? Норвегия — маленькая страна, народу тут живет мало, а врачей еще меньше. Знаете, сколько рукопожатий между любыми двумя жителями страны?.. Вероятность того, что два человека побывали у одного врача, не меньше, чем вероятность оказаться в одно и то же время в одном трамвае. Вы ведь встречаете друзей в трамвае?
Харри не мог вспомнить ни одного случая — он и на трамвае-то почти не ездил.
— Я проделал долгий путь, чтобы приехать к вам и услышать, что вы не хотите нам помочь, — расстроился Харри.
— Извините. Я пригласил вас сюда, потому что понимал: иначе мы встретились бы в полиции, где как раз сейчас пресса днюет и ночует, внимательно следя за всеми, кто там появляется. Нет уж, спасибо, я этих людишек навидался!..
— Я могу получить ордер или постановление, предписывающее вам нарушить врачебную тайну.
— Отлично! — обрадовался Ветлесен. — Ордер прикроет репутацию клиники. Но до тех пор… — И он сделал жест, будто застегнул рот на молнию.
Харри поерзал в кресле. Идар наверняка понимает: для получения ордера — даже в деле об убийстве — необходимо представить четкие доказательства того, что медицинское заключение и прочая информация будут иметь важное значение для расследования. А у них что? Убитые посетили одну и ту же клинику. Прав Ветлесен: и в трамвае можно встретиться… Харри почувствовал, что ему необходимо что-то предпринять. Выпить. Или покачать железо. Тяжелого и много. Он вздохнул:
— Несмотря ни на что, я должен задать вам вопрос: где вы были вечером третьего и пятого ноября?
— Я был готов к этому, — улыбнулся Ветлесен, — и успел вспомнить. Я был вдвоем с… А вот, собственно, и она.
В комнату мышиными шажками вошла пожилая женщина с мышиного же цвета волосами, которые шторками свисали вокруг ее лица. В руках она держала поднос с угрожающе брякающими кофейными чашками. Лицо у нее было такое, будто она несет церковный венец или крест. Женщина искоса глянула на сына, который тут же встал и взял у нее поднос:
— Спасибо, мама.
— Завяжи шнурки. — Она перевела глаза на Харри. — Мне кажется, я имею право знать, что за люди пришли в мой дом?
— Это старший инспектор Холе, мама. Он интересуется, что я делал вчера вечером и третьего дня.
Харри встал и протянул ей руку.
— Прекрасно помню, что мы делали, — сказала фру Ветлесен, наградив Харри удивленным взглядом и костлявым рукопожатием. Руку густо покрывали старческие пятна. — Вчера мы смотрели ток-шоу, где выступал твой кудрявый друг. И мне не понравилось, что он сказал о королевском дворце. Как бишь его зовут?
— Арве Стёп, — вздохнул Идар.
Старуха наклонилась к Харри:
— Он сказал, мы должны снести королевский дворец. Представляете? Сказать такую мерзость! Да что бы с нами сталось, если бы во время войны с нами не было королевской семьи!
— Абсолютно то же самое, что и теперь, — отрезал Идар. — Редко какому главе государства удавалось во время войны или до нее сделать так мало для своего народа… А еще Арве сказал, что широкая поддержка монархии означает, что норвежцы в большинстве своем продолжают верить в троллей и эльфов.
— Разве это не ужасно?
— Без сомнения, мама, — усмехнулся Идар, положив руку ей на плечо, и при этом бросил взгляд на массивные швейцарские часы фирмы «Брайтлинг», слишком тяжелые для его тонкого запястья. — О господи! Мне пора бежать, Холе. Наслаждайтесь кофе.
Но Харри покачал головой и улыбнулся фру Ветлесен:
— Он наверняка хорош, но я его не заслужил.
Женщина тяжело вздохнула, что-то неслышно пробормотала, взяла поднос и уковыляла прочь.
Когда они вышли в прихожую, Харри неожиданно обратился к Идару:
— А что вы имели в виду под словом «везучий»?
— Простите?
— Вы сказали, что Матиас Лунн-Хельгесен не только «вонючий», но и «везучий гад».
— Вон вы о чем! Да его бабенку, с которой он живет. Сам-то Матиас довольно неумелый малый по этой части, но ей, видимо, по жизни попадались не те мужики. Так что ей такой увалень и был нужен. Только, пожалуйста, не выдавайте меня Матиасу.
— Кстати, вы знаете, что такое анти-эсцеэл-семьдесят?
— Это такие антитела в крови. Указывают на склеродермию. А что, у кого-нибудь из ваших знакомых они есть?
Харри не знал, что такое склеродермия, да и на языке у него сейчас вертелся совсем другой вопрос, который он ни за что не должен был задавать. Но не удержался и спросил:
— Так, значит, Матиас сказал, что ей не везло с мужчинами?
— Нет, это моя интерпретация. Святой Матиас ни единого плохого слова о человеке не скажет, в его глазах люди могут изменяться только к лучшему. — И смех Идара Ветлесена эхом прокатился по темным комнатам.
Одевшись и натянув ботинки, Харри вышел на лестницу. Обернулся и через незакрытую дверь увидел, как Идар, нагнувшись, завязывает шнурки.
На обратном пути Харри позвонил Скарре, попросил распечатать фотографию Ветлесена с сайта клиники и показать в отделе по борьбе с наркотиками — узнать, не был ли тот замечен при покупке амфетаминов.
— На улице? — спросил Скарре. — У врачей же полные шкафы этого дерьма, разве нет?
— Правильно, но в наши дни действует настолько скрупулезная система отчетности по наркотическим препаратам, что врачи и те лучше пойдут за амфетаминами на улицу Шиппергата.
На этом разговор закончился, и Харри позвонил Катрине на работу.
— Пока ничего, — ответила она. — Я уже ухожу. Ты тоже домой?
— Да. — Харри помедлил. — Как думаешь, удастся раздобыть ордер, снимающий с Ветлесена обязательство хранить врачебную тайну?
— А что у нас есть? Я, конечно, могу надеть совсем короткую юбку, отправиться в суд и найти там судью подходящего возраста. Но честно предупреждаю: по-моему, ничего не получится.
— Согласен.
Харри посмотрел на огни бара «Бишлет». Вспомнил свою пустую полуразрушенную квартиру, взглянул на часы, передумал и повернул вниз по проспекту Пилестредет к зданию Управления полиции.
В два часа ночи он набрал номер и снова услышал в трубке голос Катрины — на этот раз сонный:
— Что случилось?
— Я в управлении, только что посмотрел твои материалы. Ты говорила, все пропавшие женщины были замужем и имели детей. Думаю, надо копнуть в этом направлении.
— Что именно копать?
— Понятия не имею. Мне просто надо было сказать это кому-нибудь вслух, чтобы проверить, не звучит ли это по-идиотски.
— Ну и как это звучит?
— По-идиотски. Спокойной ночи.
Эли Квале лежала в постели с широко раскрытыми глазами. Рядом с ней безмятежно сопел Андреас. Луч лунного света пробивался между штор и падал на стену, где висело распятие, купленное ею в Риме во время свадебного путешествия. Что же ее разбудило? Может быть, Трюгве зашумел у себя наверху? Ужин и остаток вечера прошли именно так, как она себе и представляла. Она смотрела на сияющие от радости лица, озаренные светом свечей, и все они говорили хором, то и дело перебивая друг друга: каждому хотелось о многом рассказать. Особенно Трюгве. И пока он рассказывал о Монтане, об учебе и друзьях, она молчала и все смотрела на этого юношу, почти мальчика; он только-только начал превращаться во взрослого мужчину, который сам выбирает свой жизненный путь. Вот чему она была больше всего рада: он имеет возможность выбирать. Свободно и открыто. А не как она — тайком.
Эли слышала, как в доме что-то заскрипело, будто стены заговорили друг с другом. Она встала с постели, подошла к окну и заглянула в щелку между занавесками. Шел снег. Он укутал ветки яблонь, и луна отражалась в тонком белом снежном покрывале, укрывшем склон, так что каждый предмет во дворе был отчетливо виден. Ее взгляд скользил по двору от входной двери до гаража, как будто она искала что-то, сама не зная, что именно. И вдруг взгляд остановился. Пораженная, Эли приглушенно вскрикнула. Прекрати, приказала она себе. Наверняка это Трюгве. У него смена часовых поясов, он не мог уснуть и вышел во двор. Следы шли от двери прямо к окну, у которого она стояла. Как черный пунктир на белом тонком слое снега. Отточие перед текстом.
Но обратных следов не было.
