12
Каролина

Каролина взглянула на детей своего мужа на заднем сиденье «дискавери» и поблагодарила Бога за то, что они не учатся в ее школе. Отпрыски Джонатана ходили в маленькое частное заведение, совсем в какой-то глуши, зато там уделялось большое внимание играм на свежем воздухе и по средам весь день говорили по-французски. Хорошее дело, в принципе интересно было бы попробовать такой подход в гетто, где она раньше преподавала. Всего два года прошло, а кажется — целая жизнь. Еще одна жизнь. Сколько раз человек может сбрасывать кожу? Ханна с Джеймсом в зеркале заднего вида строили ей рожи — они или тупые как пробка и думают, что она ничего не заметит, или им все равно. В любом случае вырождение налицо. Ровена, мать Джонатана, все время болтала про селекцию: она держала конюшню гунтеров (здоровенные твари, жуть), но иногда применяла то же понятие и к собственному семейству. У Каролины язык чесался сообщить свекрови, что в результате естественного отбора рождаются сильные особи, в то время как селекция приводит к врожденным дефектам, появлению на свет бледных блондинистых детей, которые по средам говорят по-французски, а их пустые лица мидвичских кукушат наводят на мысль о скрытом идиотизме. По ее, Каролины, профессиональному мнению.

После свадьбы Ровена переехала во «вдовий дом», располагавшийся на территории поместья. Она называла его «мой уголок», хотя там было четыре спальни и две гостиные. Свекровь взяла себе за правило «не вмешиваться», что означало, что она вмешивалась постоянно, но тайком от Каролины. И под прикрытием благих намерений. На свадьбе у нее с лица не сходила благостная улыбка, словно ее накачали валиумом, и она сама все оплатила: шатер, струнный квартет, лакеев, подававших угощение на серебряных подносах, холодную лососину и жаркое из оленины, огромные вазы белых лилий, из которых, к несчастью, позабыли убрать тычинки, поэтому гостей осыпало пыльцой. Никто не заикнулся о том, что брак гражданский или что это второй брак, хотя отпрысков от первого нельзя было не заметить — они шныряли вокруг, как крысы, превратившиеся в детей, в нарядах из белого атласа, которые отлично смотрелись бы при обреченном дворе Людовика XVI.

Они прилетели из Буэнос-Айреса за несколько дней до свадьбы и остались насовсем, потому что Джемима — его бывшая — решила, что дети должны получить английское образование, с чем Джонатан согласился. Каролину это ничуть не обеспокоило, потому что (да, она понимала всю иронию этого) она прекрасно ладила с детьми, — именно поэтому она так хорошо справлялась со своей работой, а учителя далеко не всегда любят детей, у нее было полно коллег, которые смотрели на детей как на издержки профессии, а не ее суть и смысл. Но она не ожидала, что Ханна с Джеймсом окажутся такими гаденышами.

У няни, молодой испанки по имени Паола, был выходной, и Каролина вызвалась забрать детей из школы. Она старалась почаще подбадривать Паолу добрым словом и бокалом риохи, потому что ей казалось, что та вот-вот уволится. Да и можно ли было ее винить? Бедняжка застряла у черта на куличках, в мерзком климате, и два зловредных выродка доводили ее день и ночь. Они даже не давали себе труда правильно выговаривать ее имя — «Па-о-ла», и она постоянно их поправляла, растягивая гласные на южный манер, как зевающая кошка, но они упрямо произносили «Пола» своими натянутыми аристократическими голосками. Эти уродцы два последних года прожили в испаноговорящей стране и даже не могли сказать «Buenos dias» — или просто не хотели.

Учебный день в их маленькой обособленной школе был длиннее, чем в деревенской. Каролина уже час как закончила работу, а Ханна с Джеймсом все торчали на разных факультативах: кларнет, крикет, фортепиано, вокал (еще не хватало, чтобы они петь начали), народные танцы (боже правый!) и фехтование. Бросить бы их — желательно с большой высоты — в школу в Токстете или Чапелтауне и посмотреть, как им там поможет фехтование.

Они проехали мимо деревенской школы, и Джеймс сзади зафыркал. Она слышала, как он называл местных детей «деревенскими свиньями», и едва удержалась, чтобы не отвесить ему затрещину. Теперь он всякий раз фыркал, соприкасаясь с низшим сословием. Сумеет ли она и впредь воздерживаться от рукоприкладства? Ох, не факт.

По случайному совпадению директриса сельской школы собралась на пенсию, как раз когда они вернулись из медового месяца. Получить должность оказалось проще некуда. Для деревенской школы на три класса учеников квалификации у Каролины хватало с избытком, и она почувствовала себя там как дома спустя считаные дни после возвращения с Джерси — именно там они провели свое недельное свадебное путешествие, в номере отеля «Атлантик» с видом на бухту Сент-Уэн, хотя моря они толком и не видели, ибо большую часть времени не вылезали из постели. «Ах, „Атлантик“, — сказала Ровена, — чудесный отель. Что вы там делали целую неделю?» — и Джонатан ответил: «Ну, ты же знаешь, зоопарк, сад орхидей, догуляли до Ла-Корбьера, пили чай в „Тайном саду“». Ровена расцвела такой довольной улыбкой от этого отупляюще светского маршрута, что Каролина едва удержалась, чтобы не сказать: «Вообще-то, мы целыми днями трахались как кролики».

«Значит, ты собираешься работать после свадьбы?» — спросила у нее Ровена в душном свадебном шатре, и Каролина кивнула, не считая необходимым вдаваться в детали. На воротнике Ровениного костюма из кремового шелка-сырца красовалось сочное пятно ярко-оранжевой пыльцы; Каролина надеялась, что химчистке оно не покорится.

Все в деревне хором твердили, как это трудно — быть директором школы, на деле же это было проще простого. Дети были просто прелесть, славные деревенские ребятишки: всего-то один с легким нарушением внимания, пара чесоточных, один отъявленный хулиган и, по статистике, еще должен был быть мальчик для битья (или девочка), которого (или которую) Каролина пока не вычислила. Практически все сносно читали (чудо), знали старые дворовые игры. Их жизнь подчинялась сельскохозяйственному календарю, так что праздник урожая действительно был праздником урожая, а весной на урок «Покажи и расскажи» кто-то привел самого настоящего, всамделишного ягненка. Было даже майское дерево на деревенской лужайке, вокруг которого дети танцевали, думать не думая о фаллической символике. Она полюбила эту работу и надеялась, что в случае развода сможет ее сохранить: при их феодальных порядках всем в округе заправлял помещик, а помещиком фактически являлся Джонатан. Не то чтобы она собиралась разводиться, но с трудом верилось, что так будет продолжаться вечно. Всему когда-нибудь приходит конец. Нельзя постоянно быть на шаг впереди. Не важно, как давно тебя потеряли, рано или поздно тебя найдут.

К тому же без работы ей здесь не выжить. Чем бы она занималась все дни напролет? Джонатан вот придумывал себе занятия. Постоянно заходил в фермерскую контору или мерил шагами холмы, осматривая поля и изгороди, но, чтобы управлять фермой, у него был управляющий, и все точно так же шло бы своим чередом, и не ходи он в контору, и не смотри на изгороди. Он часто брал с собой дробовик и стрелял дичь, мол, где ферма — там и охота, но на самом деле он просто любил стрелять (или убивать). Он был метким стрелком и хорошим учителем, и вскоре Каролина открыла в себе талант к стрельбе. Но по зверью она не стреляла в отличие от Джонатана — только по мишеням, летающим тарелкам и консервным банкам. Ей нравилось огнестрельное оружие, нравилось ощущать в руках его тяжесть, нравился момент совершенного равновесия за миг до того, как спустишь курок, когда уже понятно, что попадешь в цель. Поразительно, что можно было преспокойно разгуливать по окрестностям (пусть даже по своим собственным), размахивая смертоносным оружием.

Когда Джонатан не притворялся, что управляет поместьем, и не отстреливал маленьких и беззащитных, он выезжал на одном из материнских гунтеров. У Каролины постоянно спрашивали: «Вы ездите верхом?» — и никто не верил, когда она отвечала, что нет. Ровена, разумеется, была «прекрасной наездницей», а Джемима, судя по всему, за годы брака с Джонатаном с лошади не слезала вообще. Знакомые вздергивали брови, как-де Джонатан мог жениться на той, что рысь от галопа не отличит, но ему было до звезды, любит ли она лошадей. В этом было одно из его несомненных достоинств — ему было все равно, чем она занимается, даже больше — все равно, чем в принципе занимаются другие люди. Она не сомневалась в том, что это — нарушение социального поведения; в другой жизни его вполне могли бы объявить психопатом. Психопаты повсюду, это необязательно убийцы, насильники или маньяки. Психопатические наклонности — такой диагноз поставили Каролине. Точнее, не Каролине, а той, кем она была прежде. Каролина считала, что врачи дали маху. А кто определенно социопат, так это Джеймс: вот к чему приводит селекция.

Их мать Джемима прошлым летом приезжала в гости. Она была как статуэтка тончайшего английского фарфора и превосходно ладила с Ровеной. Они запоем обсуждали подпруги, мартингалы, красных девонширских и проблемы с «верхним лугом» — Каролина даже не знала, что у них есть «верхний луг», не говоря уже о проблемах.

— И все-таки… почему ты развелся? — спросила она, держа Джонатана в скользких, жарких, посткоитальных объятиях, покуда в полумиле от них Джемима укладывалась своей изящной белокурой головкой на подушки из пуха венгерского гуся, по сто двадцать фунтов за штуку, в одной из трех гостевых спален вдовьего домика.

— Боже, — простонал Джонатан, — Джем была такая зануда. Ты даже представить себе не можешь, Каро.

И он грязно гоготнул, перевернул ее на живот и вошел в нее сзади — что ни говори, выносливости ему было не занимать. И, полузадушенная собственными подушками (стоившими не многим дешевле), она подумала, интересно, давала ли Джемима в попу, и решила, что вряд ли, но с девушками из высшего общества никогда не знаешь наверняка, они такие фортели могут выкинуть, о которых «деревенские свиньи» и не слышали.

Они провели медовый месяц на Джерси, потому что в последний момент Каролина обнаружила, что у нее нет паспорта. Джонатану было все равно, кроме Северного Йоркшира его как-то мало что интересовало. Она могла бы получить паспорт: у нее было свидетельство о рождении на имя Каролины Эдит Эдвардс. «Эдит» — это, наверное, в честь бабушки, думала Каролина, слишком уж старомодное имя для 1967 года. «Каролина Эдвардс» была на шесть лет моложе Каролины, хотя, понятно, не дожила до ее возраста. Та Каролина умерла, прежде чем ей исполнилось пять; могильная плита сообщала, что она «призвана ангелами», в свидетельстве о смерти же фигурировала прозаическая лейкемия. Каролина навестила могилу Каролины Эдит Эдвардс в Суиндоне и принесла ей скромный букет в благодарность за подаренную личность, хотя она и была скорее взята без спросу, нежели подарена.

Когда они наконец приехали домой, было уже половина шестого, и Ханна с Джеймсом немедленно потребовали есть. Паола сидела за кухонным столом, с мрачным видом, но тут же встала и принялась откапывать в морозилке мини-пиццы. Каролина сказала ей угомониться, все-таки у нее выходной. Деваться бедняжке здесь было совершенно некуда. Иногда она выходила прогуляться, но, приехав в Англию из Барселоны, к сырым зеленым равнинам девушка еще не прикипела. Бывало, Каролина подвозила ее до автобусной остановки по пути в школу, и Паола проводила день, бродя по Ричмонду или Харрогиту, но обратно добираться ей было неудобно. Чаще всего она оставалась у себя в комнате. Пару раз Каролина давала ей денег на поездку в Лондон на выходные, у нее там была сотня с лишним знакомых испанцев. При мысли, что она не вернется, Каролину охватывал ужас. Паола — единственная, кого она хоть с натяжкой могла назвать другом, и потом, она тоже была здесь чужой. Джиллиан давно уехала, теперь она работала по волонтерской программе в Шри-Ланке, и Каролина начинала жалеть, что сама этого не сделала.

Ровена не понимала, зачем держать няню, и постоянно изыскивала способы выжить Паолу. «Детей весь день нет дома, — спорила она с Каролиной. — Если бы у тебя был маленький ребенок, тогда другое дело». За этим утверждением скрывался вопрос. Планировала ли она рожать? Ровена не хотела разжижать кровь Уиверов подозрительной ДНК. («Дорогая, так чем именно занимался твой отец?» Отец Каролины Эдит Эдвардс был мясником, но такого удара Ровена не пережила бы, поэтому она промямлила что-то насчет бухгалтера.) Ребенок им был не нужен, у них уже был наследник, и Ханна сойдет за запасного. У них была полная семья: двое взрослых, двое детей, — дом о четырех углах, прочный, как донжон. Больше ни для кого нет места, нет места для ребенка размером с букашку, что рос у нее в животе. Джонатана наверняка разопрет от гордости.

Сколько раз она будет повторять одну и ту же ошибку? Смысл ведь в том, что ты можешь совершить в жизни одну большую ошибку, исправить ее и никогда не делать снова. И даже не важно, исправишь ты ее или нет, потому что она всегда будет преследовать тебя, куда бы ты ни пошла, что бы ты ни сделала, — всегда найдется угол, завернув за который ты увидишь на полу букашку, надрывающуюся от плача и засыпающую в слезах. Букашку в новом комбинезончике из «ОшКоша».

Волосы у Джона Бёртона редели, и на макушке намечалось подобие монашеской тонзуры. Когда Каролина заметила эту проплешину, у нее сердце сжалось от нежности. Она не уставала поражаться, насколько нелепа может быть страсть. Он стоял на коленях у алтаря, исполняя, как ей показалось, какой-то религиозный обряд, но, подойдя ближе, поняла, что он подметает пол с совком и веником. Увидев ее, он смущенно засмеялся:

— Дама, что убирает в церкви, уехала в отпуск.

— Куда? — Ей понравилось, что он сказал «дама» вместо «женщина».

— На Майорку.

— Вы ей платите?

— Да, конечно, — удивился он.

— Мне казалось, в церквях всегда полно женщин, которые из любви к Господу составляют букеты, чистят-полируют и тому подобное.

— Это что-то из прошлого, — сказал он. — Или из телевизора.

Каролина присела на переднюю скамью.

— Сигарету бы сейчас.

Он сел рядом, в руках у него по-прежнему были веник с совком.

— Не знал, что вы курите.

— Я и не курю. Разве что изредка.

На нем были викарские брюки, черные, безликие и дешевые, белая футболка и старый серый кардиган, который ей хотелось погладить, как будто он живой. Даже «в штатском» он был типичный викарий. У нее не получалось представить его в джинсах или костюме. Почти наверняка он понятия не имеет о том, что она к нему чувствует. Признавшись, она оскорбила бы его добродетель. Конечно, она совсем его не знает, ну и что с того? Может, он ей вовсе не подходит (даже скорее всего), и нельзя забывать, что она замужем (с другой стороны, что это меняет?), но ведь неправда, что в мире есть только один предназначенный тебе человек? Если так, то шансы встретить его стремились бы к нулю, и, зная свою везучесть, даже столкнувшись с ним нос к носу, Каролина его не узнала бы. А что, если твоя судьба живет в трущобах Мехико-Сити или отбывает срок по политической Статье в Бирме или это один из миллионов людей, отношения с которыми для нее невозможны? Например, преждевременно лысеющий англиканский викарий сельского прихода в Северном Йоркшире.

Ей внезапно захотелось плакать.

— От нас уходит няня.

Боже, как она сейчас жалка. Что есть одна несчастная испанская няня в сравнении с войнами и нищетой стран третьего мира? Но у него было доброе сердце, в нем она и не сомневалась, и он сказал:

— Мне жаль.

Так сказал, словно ему действительно было жаль. А потом они еще посидели в тишине, глядя на алтарь и слушая, как летний дождь барабанит по старой шиферной кровле.