12
Плоть Хенны Ярборо, влажная от бесконечного ополаскивания, при верхнем свете мерцала, как белый мрамор. Кроме нас с Хенной, в анатомичке никого не было. Я заканчивала накладывать швы на Y-образный надрез — он начинался у лобка, шел к грудине и там раздваивался. Шов был грубый, широкий.
Винго, перед тем как уйти, привел в порядок голову Хенны, тоже подвергшуюся вскрытию. Он поставил на место теменную часть черепа и наложил аккуратный шов, замаскировав его волосами, но след от провода на шее так и горел. Лицо, распухшее, лиловое, не поддавалось ни моим усилиям, ни усилиям гримеров из похоронного бюро — видимо, гроб будет закрытым.
Раздался звонок. Я посмотрела на часы — было уже девять вечера.
Обрезав шелковую нить скальпелем, я накрыла покойную простыней и сняла перчатки. Было слышно, как внизу охранник Фред с кем-то разговаривает. Я отправила тело в морозильник.
В лаборатории околачивался Марино. Он курил, навалившись всем весом на стол.
Я принялась нумеровать и надписывать вещественные доказательства и пробирки с образцами крови. Марино молча наблюдал за моими действиями.
— Нашли что-нибудь, что мне необходимо знать?
— Причина смерти — асфиксия, вызванная насильственным удушением посредством шнура, — автоматически ответила я.
— На теле обнаружены посторонние предметы? — Сержант смахнул пепел прямо на пол.
— Несколько ворсинок…
— Чудненько, — перебил Марино. — У меня тут кое-что есть.
— Чудненько, — в тон ему ответила я. — Но давайте сначала выйдем отсюда.
— Согласен. Почему бы нам не прокатиться на моей машине?
Я застыла с ручкой в руках и уставилась на Марино. Сальные волосы, как обычно, свисали ему на глаза, узел галстука он ослабил, белая рубашка с короткими рукавами на спине была сильно помята, как будто Марино несколько часов провел за рулем. Под мышкой левой руки он держал длинноствольный револьвер в рыжей кобуре. Марино выглядел внушительно: свет лился с потолка, и глаза доблестного сержанта были погружены в глубокую тень, а желваки играли прямо-таки устрашающе.
— Вам действительно следует поехать со мной, — продолжал Марино безразличным тоном. — Я только и ждал, пока вы закончите со своей «нарезкой» и позвоните домой.
Позвоните домой? Откуда Марино узнал, что дома кто-то ждет моего звонка? Я никогда не говорила, что у меня гостит племянница. Никогда ни словом не упоминала о Берте. Какое Марино дело до того, есть у меня вообще дом или нет?
Я уже собиралась сообщить Марино, что не имею ни малейшего желания ехать с ним куда бы то ни было, но он так глянул, что слова застряли у меня в горле. Я только и смогла выдавить:
— Да-да, конечно, едем.
Марино остался курить, облокотившись на стол, а я отправилась в подсобку, чтобы умыться и переодеться. В полном трансе я зачем-то полезла за лабораторным халатом и не сразу сообразила, что он мне сегодня не понадобится. Мои бумажник, портфель и жакет были наверху, у меня в кабинете.
Я кое-как собралась с мыслями и последовала за Марино. Когда я открыла дверь автомобиля, свет внутри не загорелся. Прежде чем сесть, мне пришлось смахнуть с сиденья крошки и скомканную бумажную салфетку. Я пристегнула ремень безопасности.
Марино молча взгромоздился на сиденье. Тщетно мигала рация — сержант, по-видимому, решил не обращать внимания на вызовы. Полицейские что-то бубнили — слов было не разобрать, казалось, копы просто жуют микрофон. Все равно я не понимала смысла сигналов.
— Три-сорок-пять, десять-пять, один-шестьдесят-девять на третьей линии.
— Один-шестьдесят-девять, конец связи.
— Свободен?
— Десять-десять. Десять-семнадцать кислородная камера. С объектом.
— Вызовите меня после четырех.
— Десять-четыре.
— Четыре-пятьдесят-один.
— Четыре-пятьдесят-один икс.
— Десять-двадцать-восемь на Адам Ида Линкольн один-семь-ноль…
Тревожные позывные били по нервам, как басы электрического органа. Марино вел машину молча. Мы проехали центр города. Витрины магазинов были уже закрыты на ночь металлическими жалюзи. Красные и зеленые неоновые вывески зазывали в ломбард, в мастерскую по ремонту обуви и в кафе быстрого обслуживания. «Шератон» и «Мариотт», залитые огнями, выплывали из темноты, подобно лайнерам. Автомобилей на улице почти не было. Пешеходов тоже — разве что проститутки кучковались под фонарями. Они провожали наш автомобиль пристальными взглядами, и белки их глаз сверкали в темноте.
Я не сразу поняла, куда мы едем. На Винчестер-плейс Марино сбавил скорость, а поравнявшись с домом № 498, принадлежавшим Эбби Тернбулл, — буквально пополз. Дом казался черным кораблем, флажок над парадной дверью обмяк расплывчатой тенью. Перед входом машины не было — значит, Эбби ночует в другом месте. Интересно, в каком.
Марино медленно свернул на узкую аллею между домом Эбби и соседним зданием. Машина подскакивала в раздолбанных колеях, фары выхватывали из мрака темные кирпичные стены, консервные банки, напяленные на столбы, разбитые бутылки и прочий мусор. Проехав несколько метров, Марино заглушил мотор и выключил фары. Рискуя нажить клаустрофобию, мы сидели в машине и смотрели на задний дворик дома Эбби, где по ограде вился плющ, а на газоне красовалась табличка «Осторожно, злая собака» — хотя никакой собаки не было.
Марино включил фары. Мощные лучи света освещали ржавую пожарную лестницу на стене. Все окна были закрыты, в темноте тускло поблескивали стекла. Кресло поскрипывало под тяжестью доблестного сержанта, пытавшегося выхватить из мрака каждый закоулок пустого двора.
— Ну же, — произнес он, — скажите что-нибудь. Мне не терпится узнать, что вам приходит в голову — то же, что и мне, или нет.
Я сказала очевидную вещь.
— Табличка «Осторожно, злая собака». Если бы убийца сомневался, есть ли здесь собака на самом деле, он бы поостерегся лезть в окно. Ни у одной из женщин не было собаки. Иначе они, возможно, не погибли бы.
— В точку!
— Кроме того, — продолжала я, — подозреваю следующее: вы пришли к выводу, что преступник знал: табличка висит исключительно для отвода глаз, у Эбби — или у Хенны — не было собаки. А вот откуда у него эти сведения?
— Вот именно, откуда? — эхом отозвался Марино. — Разве что он специально выяснял.
Я промолчала.
Марино сжал в кулаке зажигалку:
— Похоже, он уже бывал в этом доме.
— Не думаю.
— Хватит играть в молчанку, доктор Скарпетта, — мягко произнес Марино.
Трясущимися руками я достала сигареты.
— Все это так и стоит у меня перед глазами. Да и у вас, наверное, тоже. Представляю типа, который уже раньше был в доме Тернбулл. Он понятия не имел, что у Эбби живет сестра, зато убедился, что журналистка не держит никаких собак. Да еще сама мисс Тернбулл, будь она неладна, знает нечто такое, что парню ой как хочется сохранить в тайне.
Марино помолчал. Я чувствовала на себе его взгляд, но не хотела ни смотреть на него, ни отвечать ему.
— Понимаете, он с нее уже кое-что поимел. И возможно, далеко не все, что ему хотелось. Он не удовлетворен, ему нужно больше. Несостыковка в сценарии, так сказать. К тому же он боится, что она на него заявит. Она ведь журналистка, та еще пройдоха, черт ее возьми. Ей платят за то, что она раскрывает грязные тайны. И не сегодня завтра она расколется.
Марино снова посмотрел на меня, но я была как кремень.
— И что ж ему прикажете делать? Он решает замочить журналистку и оформить все так, будто и она стала жертвой маньяка. Одна маленькая проблема — он не знает, что в доме мисс Тернбулл живет ее сестра. Не знает также, где находится спальня Эбби, потому что в прошлый раз ему хватило и гостиной. Вот парень и попадает не в ту спальню. А почему? Потому что свет горел только в комнате Хенны, потому что Эбби была в Нью-Йорке. Отступать поздно. Он зашел слишком далеко и должен довести дело до конца. Он убивает ее…
— Болц не мог этого сделать, — произнесла я, сдерживая дрожь в голосе. — Болц никогда бы на такое не пошел. Он не убийца — кто угодно, только не убийца.
Повисло молчание.
Наконец Марино медленно поднял на меня глаза и стряхнул пепел с сигареты.
— О-очень интересно. А ведь я не называл фамилий. Но раз уж вам на ум пришел Болц, не соизволите ли развить свою мысль?
Я прикусила язык. Слезы подступали к глазам, горло сжималось от спазмов. Не заплачу, не дождется! Чертов коп не увидит моих слез, такого удовольствия я ему не доставлю!
— Послушайте, доктор Скарпетта, — произнес Марино уже гораздо мягче, — я не хотел ловить вас на слове. То есть я хотел сказать, ваша личная жизнь — это ваше личное дело, я не собираюсь в нее лезть. Вы взрослые свободные люди. Но мне кое-что известно — я видел машину Болца у вашего дома…
— У моего дома? — Вот уж не ожидала. — А что вы де…
— Что я делал! Да я только и делаю, что объезжаю с дозором этот чертов город. И так уж случилось, что вы в нем живете. Я знаю вашу служебную машину. Знаю ваш адрес, будь он неладен, и знаю Болцеву белую «ауди». И всякий раз, когда я замечал эту самую машину у ваших ворот, Болц явно заезжал к вам не об убийствах разговаривать.
— Может, и так. Может, к работе наши встречи и не имели отношения. Но это вас не касается.
— А вот тут вы не правы. — Марино выбросил окурок в окно и зажег новую сигарету. — Это мое дело, с тех самых пор, как Болц такое вытворил с мисс Тернбулл. Кто его следующая жертва, как вы думаете, доктор Скарпетта?
— Картина убийства Хенны точно такая же, как и во всех предыдущих случаях, — холодно произнесла я. — Совершенно очевидно, что ее убил тот же самый человек.
— А пробы на тампонах тоже совпадают?
— Бетти займется ими завтра с утра. Я пока не могу точно сказать…
— Что ж, я облегчу вам задачу. У Болца нет антигенов в слюне и в сперме. Не сомневаюсь, что и вам это известно, причем уже несколько месяцев.
— В Ричмонде у нескольких тысяч мужчин нет антигенов. Может, и у вас тоже, кто знает?
— Чем черт не шутит, — перебил Марино. — Действительно, кто знает? Но ведь в этом-то все и дело. Вы не знаете наверняка насчет меня. Зато знаете насчет Болца. В прошлом году вы проводили вскрытие его жены — разве вы не нашли на ней сперму и разве вы не проверили ее? Ведь известно, что женщина покончила с собой почти сразу после того, как позанималась сексом с мужем. И разве гребаный анализ не показал, что у Болца нет антигенов в сперме? Это даже я помню, а вам сам бог велел. Я был на месте преступления, скажете, нет?
Я молчала.
— Я решил не делать поспешных выводов, даже когда увидел миссис Болц сидящей в кровати в своей сексапильной сорочке — и с дыркой в груди. Я всегда в первую очередь подозреваю убийство, а потом уже все остальное. О самоубийстве я думаю в последнюю очередь, иначе я бы не раскрыл ни одного дела. Но я допустил непростительную ошибку — не взял у Болца необходимые анализы. Самоубийство казалось очевидным, особенно после вскрытия. Я закрыл дело за отсутствием состава преступления. Наверное, зря. Позже мне представился случай взять у Болца образец крови, чтобы убедиться, что и сперма принадлежала ему. Он утверждал, что в то утро занимался сексом с женой. Я поверил. Я не взял у него сперму на анализ. А теперь поезд ушел, предлога уже не найти.
— Одним анализом крови не обойдешься, — произнесла я, понимая, насколько глупо это звучит. — Если у него не первая и не вторая группа крови по шкале Льюиса, вы не можете утверждать, что у него нет антигенов, пока не возьмете на анализ слюну.
— Да знаю я! Не первый раз анализы беру. Сути дела это не меняет. Мы с вами знаем, что за птица наш Болц.
Я молчала.
— Мы знаем, что у типа, замочившего пятерых женщин, нет антигенов в слюне и сперме. Мы также знаем, что Болцу прекрасно известны все детали картины преступления — выходит, он мог без труда придать телу Хенны вид одной из жертв маньяка.
— Отлично, берите свои отчеты по анализам Болца, и мы определим его ДНК. — Я не на шутку разозлилась. — Вперед! Узнаем точно, и не придется гадать на кофейной гуще.
— Положим, мы проведем такое исследование. Можем даже загнать Болца под лазер и проверить — вдруг он светится?
Тут я вспомнила о «блестках», обнаруженных на ярлыке. А с моих ли рук эти чертовы «блестки»? А может, Билл тоже пользовался борным мылом?
— Вы нашли «блестки» на теле Хенны? — спросил Марино.
— Да, на пижаме и на постельном белье.
Некоторое время мы оба молчали.
Наконец я произнесла:
— Хенну убил тот же выродок, что и остальных женщин. Я знаю, что говорю. Убийца всего один.
— Может, и так. Только мне от этого не легче.
— Вы уверены, что Эбби сказала правду?
— Сегодня днем я заезжал к нему в офис.
— К Биллу? Вы хотели с ним встретиться? — Я аж поперхнулась.
— Хотел.
— И ваши опасения подтвердились? — Мой голос едва не сорвался.
— Да, в основном. — Марино снова бросил на меня выразительный взгляд.
Я молчала. Боялась произнести хоть слово.
— Само собой, Болц все отрицал. Само собой, он впадал в раж. Грозил привлечь Эбби за клевету и все такое прочее. Ясно, что он просто воздух сотрясал. Он и рта не раскроет, потому что он лжет, и я знаю, что он лжет, и он знает, что я знаю.
Рука Марино поползла к левому боку, и меня охватила паника. У него был включен диктофон!
— Если вы делаете именно то, что я думаю… — процедила я.
— Что? — изумился Марино.
— Если вы все записываете на свой поганый диктофон…
— Госссподи! — возмутился Марино. — Уж и почесаться нельзя! Обыщите меня, если хотите. Могу и стриптиз устроить, если вам от этого полегчает.
— Спасибо, мне и так уже легче стало.
Марино совершенно искренне расхохотался.
— Хотите знать правду, док? Я все ломаю голову, что же действительно случилось с миссис Болц?
Я сглотнула и произнесла:
— Мы не нашли ничего подозрительного. На правой кисти у нее был порох.
Марино перебил меня:
— Еще бы! Ведь она нажимала на курок. В этом-то я не сомневаюсь, но вот почему жена Болца покончила с собой, как вы думаете? А что, если Болц занимался такими делами постоянно? А она обо всем узнала?
Марино включил зажигание и фары. Через несколько секунд мы уже ехали по шоссе.
— Послушайте, — не унимался сержант, — я не любитель совать нос в чужие дела. Есть занятия и поинтереснее. Но вы же, док, знаете Болца. Вы с ним встречаетесь, ведь так?
По тротуару дефилировал трансвестит. Его стройные ноги облегала желтая юбка, накладные груди стояли торчком, фальшивые соски сильно выделялись под белой майкой. Он проводил нас равнодушным взглядом.
— Встречаетесь? — настоятельно спросил Марино.
— Да, — едва слышно произнесла я.
— А в пятницу вечером вы были с Болцем?
Я не сразу вспомнила, словно память отшибло. Трансвестит томно повернулся на сто восемьдесят градусов и продолжил свою прогулку.
— В пятницу я водила свою племянницу в ресторан, а потом в кино.
— Болц ходил с вами?
— Нет.
— А вы знаете, где он был?
Я отрицательно покачала головой.
— Он не звонил, не заезжал?
— Нет.
Мы помолчали.
— Вот черт! — зло пробормотал Марино. — Если б я только раньше знал о Болце то, что знаю сейчас! Уж я бы заехал к нему, проверил бы, где его нелегкая носит. Черт, чуть бы раньше!
Снова повисло молчание.
Марино выбросил окурок в окно и зажег новую сигарету. Он курил не переставая.
— Сколько времени вы встречаетесь с Болцем?
— Два месяца. С апреля.
— У него есть женщины, кроме вас?
— Не думаю. Хотя точно не знаю. На самом деле я почти ничего о нем не знаю.
Марино продолжал допрос с пристрастием:
— И как он вам показался? Ничего странного не заметили?
Ей-богу, вот у кого язык без костей!
— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — чуть слышно произнесла я. Я почти глотала слова, будто меня смаривал тяжелый липкий сон.
— Я имею в виду, как быстро вы поладили и как он вам показался в постели?
Я промолчала.
— Он был с вами груб? Принуждал к чему-нибудь? — Марино сделал паузу, видимо подбирая слова: — Каков он был в постели? Тернбулл говорила, что он просто животное — а вы как считаете? Вы можете представить, чтобы Болц поступал так, как рассказывала Эбби?
Я и слышала и не слышала. Воспоминания накатывали и отступали — казалось, я теряла сознание и снова возвращалась к жизни.
— …Болц, по-вашему, может проявлять агрессию? С вами он был агрессивен? Вы ничего странного не заметили?
Снова воспоминания. Билл набрасывается на меня, срывает одежду, швыряет меня на кушетку.
— …типы вроде Болца всегда действуют по одному и тому же сценарию. На самом деле их заводит вовсе не секс как таковой. Им нравится брать. Я бы даже сказал, иметь.
Билл был груб. Он делал мне больно. Он запихивал язык в мой рот так, что я чуть не задыхалась. Мне казалось, что это не Билл, а кто-то другой, принявший его облик.
— А то, что он хорош собой и может при желании затащить в постель любую, как раз не важно. Понимаете, к чему я клоню? У таких парней свои тараканы в башке…
Вот так же вел себя Тони, когда бывал пьян и зол на меня.
— Он в душе насильник, вот к чему я клоню, док. Понимаю, вам неприятно это слышать. Но, черт побери, это правда. Сдается мне, вы испытали нечто подобное…
Билл слишком много пил. Перебрав, он становился еще хуже.
— Случай совсем не редкий. Вы не поверите, сколько заявлений проходит через мои руки, причем женщины обращаются в полицию даже через два месяца после такой вот бурной ночки. Постепенно до них доходит, что надо кому-то обо всем этом рассказать. Часто подруги их уговаривают заявить в полицию. И знаете, каков контингент бытовых насильников? Все важные птицы — банкиры, бизнесмены, политики. Встречает такой козел в баре красотку, покупает ей напиток, подсыпает в стакан хлоралгидрат — и дело в шляпе! А наутро девушка просыпается рядом с этим животным и чувствует себя так, будто на ней всю ночь черти воду возили.
Нет, Билл никогда не смог бы так со мной поступить. Он меня любит. Я ему не чужая, не случайная женщина… А вдруг он просто соблюдает осторожность? Ведь я слишком много знаю. Со мной бы этот номер не прошел.
— Подонкам такие вещи годами сходят с рук. Некоторые и вовсе умудряются ни разу не попасться. Так и помирает такой вот урод чистеньким, а у самого на ремне отметин не меньше, чем у Джека Победителя Великанов…
Мы стояли и ждали, когда загорится зеленый. Я потеряла счет времени, я уже не могла сказать, сколько мы просидели без движения.
— А хорошее сравнение, верно? Тот мух мочил, а этот женщин насилует — и каждый насечку делает на ремне…
Красный все горел, точно зловещий кровавый глаз.
— Так делал Болц с вами нечто подобное, а, док? Он вас насиловал?
— Что? — Я медленно повернулась к Марино. Он смотрел прямо перед собой, лицо его от красных фар проезжающих мимо машин казалось бледным.
— Что? — снова спросила я. Сердце бешено колотилось.
Зажегся зеленый, и мы поехали.
— Болц вас когда-нибудь насиловал? — повторил Марино так, будто видел меня в первый раз, будто я была одной из тех «красоток», кто притащил заявление в полицию.
Я почувствовала, что густо краснею — краснота поднималась по шее, ползла к лицу.
— Болц делал вам больно — например, пытался вас душить?
И тут я взорвалась. У меня перед глазами замелькали искры. В голове все смешалось. Кровь и ярость заливали мне глаза.
— Нет! Я вам уже все о нем рассказала, все гребаные подробности! Все, что хотела рассказать! Точка!
Марино опешил и не проронил больше ни слова.
Я не сразу поняла, где мы оказались.
Огромный белый циферблат плыл высоко в небе, над тенями и громадами, которые материализовались в стоянку автотранспорта. На переднем плане находились автомобили-лаборатории. Вокруг не было ни души — никто не видел, как мы подъехали к моей служебной машине.
Я отстегнула ремень безопасности. Дрожь терзала меня и не хотела отпускать.
Во вторник шел дождь. Серые небеса исторгали потоки воды с такой силой, что «дворники» не успевали очищать ветровое стекло. Моя машина стала лишь звеном в растянувшейся на шоссе и еле ползущей цепи автомобилей.
Настроение вполне соответствовало погоде. Последняя стычка с Марино вымотала меня, воспоминания о ней вызывали тошноту. Как давно ему все известно? Сколько раз он видел белую «ауди» у моего дома? Катался ли он по моей улице только из любопытства? Наверняка хотел посмотреть, как живет спесивая выскочка, которую неизвестно за какие заслуги назначили главным судмедэкспертом штата. Марино наверняка знал и какая у меня зарплата, и сколько я ежемесячно плачу по кредиту за дом.
Проблесковый маячок «скорой» и указание патрульного заставили меня перестроиться в левый ряд. Полиция оцепила место аварии. Погруженная в мрачные мысли, я объезжала искореженный автомобиль, как вдруг в мое сознание проник голос диктора:
«Над Хенной Ярборо было совершено надругательство сексуального характера. Затем женщину задушили, и эксперты считают, что она стала пятой жертвой серийного убийцы, который орудует в Ричмонде уже два месяца…»
Я сделала погромче. Радио ничего нового не сообщило — все это я только за сегодняшнее утро слышала раз пять. Кажется, кроме убийства Хенны Ярборо, в Ричмонде за последние дни не произошло ничего достойного внимания. Диктор продолжал:
«…прояснить по предыдущему убийству. Как сообщает надежный источник, доктор Лори Петерсен за несколько секунд до того, как на нее было совершено нападение, успела набрать „911“…»
И это не ново — в сегодняшней газете на первой полосе я уже видела статью, в которой упоминалась эта весьма интересная подробность.
«…Нам удалось встретиться с ответственным за безопасность в городе Норманом Таннером, и он сделал следующее заявление…»
Послышался голос Таннера — фраза явно была заготовлена заранее: «Полицейское бюро осведомлено о сложившейся ситуации. Ввиду щекотливости последней я отказываюсь давать какие бы то ни было комментарии…»
«Мистер Таннер, у вас есть какие-либо предположения относительно того, кто является этим источником информации?»
«Я не уполномочен давать такие комментарии…»
Не уполномочен он, ха! Не знает — так бы сразу и сказал.
Зато я знаю.
Так называемый источник — не кто иной, как Эбби Тернбулл. Правда, фамилия ее нигде не стоит — видимо, редакторы решили не помещать ее в газете. Мисс Тернбулл больше не рассказывала о событиях — теперь она сама стала «происшествием недели». Мне вспомнилась ее угроза: «Все получат по заслугам!» Имелись в виду Билл, полиция, городские власти, сам Господь Бог. Я ждала, что сейчас диктор поведает аудитории о взломе базы данных и о перепутанных предметных стеклах. Все получат по заслугам, а я что, особенная?
На работу я попала только в половине девятого. Телефоны уже разрывались.
— Вот это журналисты, — произнесла Роза извиняющимся тоном, положив на журнал для записей стопку стикеров кислотного цвета с телефонными номерами. — Звонят все, кому не лень. И из телефонных компаний, и из журналов, а только что прорвался какой-то тип из Нью-Джерси — книгу он, видите ли, пишет!
Я закурила.
— Названивают насчет Лори Петерсен, — добавила Роза, помрачнев. — Ужасно, если это правда…
— Отсылайте всех через дорогу, — перебила я. — Всех, кто хочет узнать о последних убийствах, отправляйте к Эмберги.
Эмберги уже успел прислать мне по электронной почте несколько напоминаний о том, чтобы я «немедленно» предоставила ему копию отчета о вскрытии Хенны Ярборо. Слово «немедленно» в последнем послании Эмберги подчеркнул и приписал убийственное: «Потрудитесь объяснить, каким образом информация просочилась в „Таймс“».
Неужели он намекал на то, что я несу ответственность и за эту «утечку»? Чего доброго, еще обвинит меня в разглашении сведений о непринятом звонке в «911».
Нет уж, от меня Эмберги объяснений не дождется. Пусть хоть завалит меня письмами или даже явится сюда сам, я слова не скажу.
— Пришел сержант Марино, — сказала Роза и добавила (чем сильно меня задела): — Вы хотите с ним говорить?
Марино нужен был отчет о вскрытии, и я уже подготовила для него копию. Я надеялась, что он заедет ближе к вечеру — тогда бы мы с ним разминулись.
Я подписывала отчеты о токсикологических исследованиях, громоздившиеся на столе, когда из коридора послышались тяжелые шаги Марино. Дверь открылась. На пороге возник доблестный детектив. С его темно-синего плаща на пол моментально натекла целая лужа. Жидкие волосы прилипли ко лбу, лицо осунулось.
— Насчет вчерашнего вечера… — с места в карьер начал Марино, шагнув к моему столу.
Я так глянула на Марино, что слова застряли у него в горле.
Сержант в замешательстве огляделся по сторонам, расстегнул плащ и стал шарить по карманам в поисках сигарет.
— Льет как из ведра, — бормотал он. — Хотя какое, к черту, ведро? Из ведра раз — и вылилось, а тут уже сколько поливает. Но после обеда обещали жару…
Я молча протянула Марино ксерокопию отчета о вскрытии Хенны Ярборо с предварительными результатами исследований, проведенных Бетти. Вместо того чтобы взять стул и сесть по-человечески, Марино продолжал стоять у меня над душой и читать отчет. Вода с его плаща капала на мой ковер.
Детектив дошел до основного описания, и я заметила, как он скользнул глазами ниже. Одарив меня мрачным взглядом, сержант спросил:
— А кто еще об этом знает?
— Никто. По крайней мере, никто не должен знать.
— А спецуполномоченный это видел?
— Нет.
— А Таннер?
— Таннер звонил. Я сообщила ему только причину смерти Хенны. О телесных повреждениях я ничего не говорила.
Марино продолжал изучать отчет.
— Точно больше никто не в курсе? — спросил он, не поднимая глаз от страницы.
— Отчета еще никто не видел.
Мы помолчали.
— В газетах ничего не сообщили, — произнес Марино. — По радио тоже. Короче, наш источник информации еще не знает подробностей.
Я уставилась на него.
— Вот дерьмо! — Сержант сложил отчет и сунул во внутренний карман. — Чертов Джек-потрошитель! — Взглянув на меня, Марино добавил: — Болц ведь еще не подавал признаков жизни? Если подаст, спрячьтесь от него, исчезните.
— Что вы хотите сказать? — Одного упоминания этого имени было довольно, чтобы мне стало плохо физически.
— Не отвечайте на звонки Болца, не встречайтесь с ним. Всеми способами избегайте контакта. Не хочу, чтобы он сегодня получил копию отчета. Не хочу, чтобы он прочитал отчет и вообще узнал что-нибудь — он и так уже знает достаточно.
— Вы его до сих пор подозреваете? — спросила я как можно мягче.
— Черт меня подери, если я знаю, кого и в чем подозреваю! — рявкнул Марино. — Я только знаю, что Болц служит в управлении и имеет права практически на все, разве не так? Еще я знаю, что съем крысиный хвост, если Болца переизберут. Не хочу, чтоб он победил на выборах. Вот я и прошу вас постараться его избегать всеми способами.
Я не сомневалась, что Билл не появится и не позвонит. Он понимал, что Эбби про него рассказала и что я при этом присутствовала.
— Да, вот еще что, — продолжал Марино, застегивая плащ и поднимая воротник до самых ушей. — Если вам охота на меня дуться, дуйтесь, сколько влезет. Только знайте: я вчера делал свою работу, и если вы думаете, что мне это было в кайф, то вы глубоко заблуждаетесь.
За дверью послышалось покашливание, и Марино резко развернулся. Винго мялся на пороге, пряча руки в карманах своих стильных белых штанов.
Сержант бросил на Винго презрительный взгляд и вышел из кабинета, стараясь производить как можно больше шума.
Нервно перебирая в карманах мелочь, Винго приблизился к моему столу и произнес:
— Доктор Скарпетта, там в холле торчит целая толпа журналистов…
— А где Роза? — поинтересовалась я, снимая очки. Веки горели, словно их натерли наждачной бумагой.
— Не знаю, может, в туалете. Мне сказать журналистам, чтоб уходили?
— Скажи им, чтобы перешли на другую сторону улицы, — произнесла я и нетерпеливо добавила: — точно так же, как поступили их предшественники.
— Хорошо, — кивнул Винго, но не двинулся с места. Снова зазвенела мелочь.
— Что еще? — Я с трудом сохраняла внешнее спокойствие.
— Ну, в общем, я кое-что хотел спросить. Насчет… хм… Эмберги. Ведь он, кажется, не курит, и курильщиков не выносит, и всегда из-за этого поднимает шум. Да нет, не может быть. Наверное, я обознался.
Я с интересом посмотрела в серьезное лицо Винго. Не понимая, почему для него это так важно, я ответила:
— Да, Эмберги терпеть не может курильщиков и не упускает случая об этом заявить.
— Я так и думал. Кажется, я что-то такое читал в газете, да и по телевизору видел. Насколько я понимаю, Эмберги намерен к следующему году запретить курение в своем офисе.
— Именно, — отвечала я, уже не пытаясь скрыть раздражение. — Через год твоя начальница, чтобы сделать пару затяжек, будет и в дождь, и в холод выбегать на улицу, как школьница. — Я насмешливо посмотрела на Винго: — А почему ты об этом спрашиваешь?
— Просто любопытно, — пожал плечами мой ассистент. — Я слышал, Эмберги раньше был заядлым курильщиком, а потом ни с того ни с сего завязал.
— Насколько я знаю, Эмберги никогда не курил, — возразила я.
Снова зазвонил телефон, и, когда я подняла глаза, Винго уже испарился.
По крайней мере, насчет одного Марино оказался прав — насчет погоды. К моменту, когда я выехала в Шарлотсвилл, солнце уже сияло с ослепительно-голубого неба. О том, что утром бушевала гроза, можно было догадаться лишь по туману, поднимавшемуся над полями, которые тянулись вдоль шоссе.
Обвинение, выдвинутое спецуполномоченным, не давало мне покоя, и я решила лично услышать то, что Эмберги обсуждал с доктором судебной медицины, психиатром Спиро Фортосисом. По крайней мере, так я объяснила Фортосису свое желание встретиться с ним. Конечно, это была не единственная причина. Мы с Фортосисом познакомились в самом начале моей карьеры, и я испытывала к нему благодарность за поддержку и расположение, которыми в те тяжелые годы меня мало кто баловал. На симпозиумах судебных экспертов, в которых мне приходилось участвовать, были сплошь незнакомые лица. Вот и сейчас мне могла помочь только беседа с Фортосисом — лишь тогда бы я сбросила тяжкий груз подозрений и страха, от которого, мне казалось, я вот-вот сломаюсь.
Фортосис встретил меня в полутемном коридоре четвертого этажа — департамент судебной психиатрии располагался теперь в кирпичном многоэтажном здании. Лицо Спиро при моем появлении расплылось в улыбке, он по-отечески крепко обнял меня и чмокнул в макушку.
Спиро Фортосис имел степень профессора медицины в области психиатрии. Он работал в университете Вирджинии. Фортосис был старше меня на пятнадцать лет. Его седые волосы торчали над ушами, наводя на мысли о крылатом шлеме, глаза из-за очков без оправы смотрели ласково. Обычно Фортосис носил темный костюм, белую рубашку и галстук в узкую полоску — подобные вещи вышли из моды достаточно давно для того, чтобы снова оказаться на пике популярности. Мой старший друг всегда вызывал у меня ассоциации с картинами Нормана Рокуэлла — художник именно так изобразил бы врача городской больницы.
— Мой кабинет перекрашивают, — объяснил Фортосис, приоткрыв дверь из темного дерева. — Так что, если тебя не напрягает обстановка приемного покоя, милости прошу.
— Как раз сейчас я чувствую себя вашей пациенткой, — ответила я, и Фортосис, пропустив меня вперед, закрыл за собой дверь.
Просторный приемный покой выглядел совсем как обычная гостиная, только очень уж нейтральная, совсем лишенная индивидуальности.
Я уселась на коричневую кожаную кушетку. Стены украшали абстрактные акварели, на подоконнике стояли горшки с растениями. Не было ни журналов, ни книг, ни телефона. Лампы на обоих концах стола были выключены, а белые жалюзи (от известного дизайнера) опущены ровно настолько, чтобы свет, проникающий в комнату, не раздражал находящихся в ней людей.
— Кей, как мама? — спросил Фортосис, придвигая к кушетке бежевое кресло с подушечкой для головы.
— Что ей сделается? Она еще нас переживет.
Фортосис улыбнулся:
— Каждый так думает про свою мать. К сожалению, в жизни обычно бывает наоборот.
— А как ваши жена и девочки?
— Хорошо. — Фортосис внимательно посмотрел на меня: — Ты выглядишь очень усталой.
— И не только выгляжу.
С минуту Фортосис помолчал.
— Ты ведь читаешь лекции в больницах сети Вэлли Медикал Сентер, — начал Фортосис с присущей ему мягкостью. — Скажи, ты была знакома с Лори Петерсен?
Больше наводящих вопросов не потребовалось. Через минуту я уже выкладывала Фортосису все как есть — никому другому я бы никогда столько не рассказала. Мне необходимо было выговориться.
— Я видела ее один раз, — произнесла я. — По крайней мере, мне так кажется.
Со дня убийства Лори Петерсен я не переставала рыться в своей памяти, особенно во время поездок на работу и обратно, оставшись наедине со своими мыслями и переживаниями, или когда рыхлила и подрезала мои обожаемые розы. Я без конца представляла себе лицо Лори Петерсен и пыталась примерить его на одну из безликих студенток, толпившихся вокруг меня в лаборатории и в лекционном зале. К настоящему моменту я окончательно уверила себя в том, что в ту ночь в доме Лори, когда я рассматривала ее фотографии, в мозгу у меня что-то щелкнуло — конечно, я видела эту девушку раньше.
Месяц назад я читала курс лекций «Женщины в медицине». Помню, я стояла за кафедрой и смотрела на ряды молодых лиц — в аудитории был полный аншлаг. Студенты притащили с собой бутерброды и напитки и как ни в чем не бывало перекусывали, удобно расположившись в мягких креслах с красной обивкой. Все шло как всегда, на той лекции ничего примечательного не случилось, и лишь в свете последовавших событий она приобрела значимость.
Я не могла бы поручиться, но мне казалось, что среди молодых женщин, задержавшихся после лекции и забросавших меня вопросами, была и Лори Петерсен. В памяти осталось симпатичное лицо блондинки в белом халате, однако ее черты были расплывчатыми. Я отчетливо представляла только глаза девушки — темно-зеленые, испытующие, внимательные. Она спросила, уверена ли я в том, что женщина может совмещать семью и профессию врача, требующую полной самоотдачи. Наверное, вопрос мне запомнился, потому что привел меня в замешательство. Да, я преуспела в медицине, зато с семьей потерпела полное фиаско.
Я без конца проигрывала в уме эту сцену, будто от постоянных повторений лицо девушки могло приобрести четкие черты. Она или не она? Вопрос этот стал навязчивой идеей — я дошла до того, что, бывая в университете, невольно искала глазами стройную блондинку в белом халате. Конечно, я знала, что поиски бесполезны. Думаю, Лори появилась в моем прошлом, подобно призраку, чтобы стать кошмаром всей оставшейся жизни.
— Очень интересно, — задумчиво и неторопливо, как всегда, произнес Фортосис. — А почему для тебя так важно вспомнить, встречала ты Лори Петерсен или нет?
Я смотрела на колечки сигаретного дыма, медленно поднимающиеся к потолку.
— Не знаю. Может, потому, что тогда ее смерть становится реальностью.
— Если бы ты могла вернуться в тот день, ты бы вернулась?
— Да.
— Что бы ты сделала?
— Я бы как-нибудь предупредила Лори, — сказала я. — Я бы попыталась нарушить его планы.
— Планы убийцы?
— Конечно.
— А о нем ты думаешь?
— Я не хочу о нем думать. Я только хочу сделать все, что в моих силах, чтобы его поймали.
— И наказали?
— Нет наказания, которое искупило бы его преступления.
— А смертная казнь, Кей?
— Он может умереть только один раз.
— Значит, ты хочешь, чтобы он помучился. — Цепкие глаза Фортосиса не отпускали меня, не давали отвести взгляда.
— Да, — произнесла я.
— По-твоему, его следует пытать?
— Пытать страхом. Я хочу, чтобы он ощущал такой же страх, что и замученные женщины в тот момент, когда им становилось ясно: они умрут.
Не знаю, сколько мы проговорили с Фортосисом, но, когда я наконец замолчала, в комнате было уже темно.
— Мне кажется, никогда еще ни одно убийство не причиняло мне такой душевной боли, — подытожила я.
— Это как сны. — Фортосис откинулся в кресле и поставил ладони домиком. — Люди часто утверждают, будто не видят снов, хотя на самом деле они их не помнят. Сны, Кей, запоминаются на подсознательном уровне — как и все остальное. Нам просто удается запереть в подсознании большую часть наших переживаний — иначе они бы разрушили наш мозг.
— А мне вот в последнее время не удается, Спиро.
— Почему?
Фортосис, безусловно, знал причину, однако хотел, чтобы я сама ее озвучила.
— Может, потому, что Лори Петерсен была врачом. Я ассоциирую себя с ней. Даже проецирую ее жизнь на свою. Мне тоже когда-то было тридцать лет.
— В каком-то смысле ты когда-то была доктором Лори Петерсен.
— В каком-то смысле да.
— И то, что случилось с Лори, могло случиться с тобой?
— Не знаю. Это уж слишком.
— А мне вот кажется, что ты уже ставила себя на место Лори. — Фортосис слегка улыбнулся. — Думаю, ты кучу ситуаций прокрутила в голове. Но ведь это еще не все, о чем ты хотела со мной поговорить?
Эмберги. Что Фортосис ему тогда сказал?
— Проблем хватает и без убийств.
— Например?
— Например, кто-то под меня копает.
— Ну, куда ж без этого. — Фортосис по-прежнему держал ладони домиком и слегка постукивал подушечками пальцев друг о друга.
— Еще утечки информации в прессу. Эмберги уверен, что они случаются по вине моих сотрудников. — Я поколебалась, прикидывая, в курсе ли Фортосис или нет.
Однако его лицо было абсолютно непроницаемым.
— Эмберги считает, что это ваша теория — ну, насчет того, что статьи в газетах только подстегивают маньяка, а значит, Лори Петерсен погибла исключительно из-за утечек информации в прессу. А теперь убита Хенна Ярборо. И Эмберги не преминет снова повесить всех собак на меня и моих подчиненных.
— А какова вероятность утечек информации из твоего офиса?
— Кто-то проник в базу данных в моем компьютере. То есть утечка информации в принципе возможна. Точнее, из-за этого взлома мне теперь кажется, что каждый может бросить в меня камень.
— Значит, тебе нужно найти виновного, — сказал Фортосис так, словно нет ничего проще.
— Ума не приложу, как это сделать. Но вы ведь говорили с Эмберги, Спиро… — напомнила я.
Он посмотрел мне прямо в глаза.
— Верно. И, по-моему, он сгустил краски. Неужели ты думаешь, Кей, что я мог утверждать, будто утечки информации из твоего офиса спровоцировали два убийства? Иными словами, что две женщины были бы живы, если бы не выпуски новостей? Запомни: я этого не говорил.
Думаю, вырвавшийся у меня вздох облегчения не укрылся от внимания Фортосиса.
— В любом случае, если Эмберги или кому-нибудь еще хочется раздуть дело с утечкой информации, происходящей якобы из-за твоего компьютера, боюсь, тут я ничего не смогу поделать. Я действительно считаю, что есть четкая связь между шумихой в прессе и поведением убийцы. Если шокирующие подробности станут появляться в статьях, если у этих статей будут кричащие заголовки — тогда да, тогда Эмберги — или кто-то другой, кого это тоже касается, — может использовать сказанное мною против тебя, Кей, и твоих сотрудников. — Фортосис посмотрел на меня долгим взглядом. — Понимаешь, о чем я?
— Вы хотите сказать, что не можете обезвредить бомбу, — произнесла я упавшим голосом.
Фортосис подался вперед и отрезал:
— Я хочу сказать, что не могу обезвредить бомбу, не видя ее и не зная, что это за бомба. Ты думаешь, тебя хотят сместить?
— Не уверена, — осторожно ответила я. — Только вот что я понимаю наверняка: из-за звонка Лори Петерсен в службу спасения, который она сделала за несколько секунд до нападения, городские власти оказались по уши, не будем уточнять в чем. Да вы, наверное, уже знаете обо всем из газет.
Фортосис кивнул, в его глазах появились проблески интереса.
— Эмберги вызывал меня по этому поводу задолго до того, как история попала в газеты. В разговоре участвовали Таннер и Болц. Они утверждали, что огласка вызовет скандал, может быть, дело даже дойдет до суда. В результате Эмберги запретил давать интервью без своего ведома. А я и не давала никаких интервью. Эмберги сказал, что, по вашему мнению, статьи, которые с завидной регулярностью появляются в прессе, только подстегивают убийцу. Он устроил мне настоящий допрос с пристрастием — уж не из моего ли офиса поступает информация, уж не я ли не умею держать язык за зубами? Мне пришлось сознаться, что кто-то проник в мою базу данных.
— Понимаю.
— Было совершено еще одно убийство, и я начала думать, что если скандал разразится, то исключительно из-за неосторожности моих подчиненных и моей собственной. Я чувствую себя почти соучастницей преступлений. Мне кажется, что и я виновна в этой последней смерти. — Я замолчала, чтобы совладать с дрогнувшим голосом. — Короче говоря, мне стало казаться, что никому уже дела нет до плохой работы службы спасения, потому что все возмущены поведением сотрудников главного офиса отдела судмедэкспертизы, в частности моим.
Фортосис промолчал.
— Может, я делаю из мухи слона? — беспомощно добавила я.
— А вот это вряд ли.
Я хотела услышать совсем другое.
— Теоретически все могло произойти именно так, как ты описываешь, — принялся объяснять Фортосис. — Если кому-то хочется спасти свою шкуру, весьма вероятно, что этот кто-то станет валить все с больной головы на здоровую. А из судмедэксперта легче всего сделать козла отпущения. Люди в большинстве своем не имеют представления, чем конкретно занимается судмедэксперт. К нему относятся с предубеждением, воображают о нем всякие ужасы. Оно и понятно: кому понравится, если тело близкого человека станут резать и изучать? Люди считают вскрытие надругательством над покойным…
— Может, хватит? — перебила я.
— Ты поняла, что я имел в виду.
— Еще бы.
— Плохо, что база данных оказалась незащищенной.
— И не говорите. Уж лучше бы мы пользовались печатными машинками.
Фортосис задумчиво посмотрел в окно.
— Знаешь, Кей, что я тебе посоветую? — мрачно произнес он. — Будь очень осторожна, но не вини себя в гибели этой женщины. Грязные политики и даже страх перед ними могут довести тебя до такого состояния, когда ты действительно начнешь делать непростительные ошибки, таким образом давая своим врагам реальный повод обвинить тебя.
В памяти всплыли перепутанные предметные стекла. Внутри все сжалось.
Фортосис продолжал:
— Сейчас в Ричмонде обстановка как на тонущем корабле. Неудивительно, что люди озверели. Каждый сам за себя. А ты, Кей, не хочешь никому мешать. Ты не желаешь участвовать в этой панике. А паника налицо.
— Да, некоторые не на шутку перепугались.
— Оно и понятно. Смерть Лори Петерсен можно было предотвратить. Полиция допустила непростительную ошибку, когда не присвоила ее звонку первую степень важности. Убийца разгуливает на свободе. Женщины продолжают погибать. Люди во всем винят городские власти, а тем что делать? Им тоже надо кого-нибудь обвинить. Такова уж человеческая природа. И полиция, и политики будут перекладывать ответственность на подведомственные организации, пока не дойдут до самой низшей ступеньки…
— И не окажутся прямо в отделе судмедэкспертизы, — с горечью продолжила я и тут же подумала о Кэгни.
Интересно, а с ним такое могло бы произойти?
Вопрос был чисто риторический — я поспешила озвучить ответ:
— Не могу отделаться от мысли, что я — легкая мишень лишь потому, что я женщина.
— Ты — женщина в мире, которым правят мужчины, — ответил Фортосис. — Ты будешь считаться легкой мишенью до тех пор, пока все эти крутые парни не поймут, что у тебя есть зубы. А они у тебя есть. — Он улыбнулся. — Так покажи их!
— Каким образом?
Вместо ответа Фортосис спросил:
— Есть среди твоих подчиненных человек, которому ты полностью доверяешь?
— Все мои сотрудники — люди надежные…
Фортосис замахал руками:
— Кей, я говорю о доверии. Ты доверяешь кому-нибудь так, как самой себе? Например, своему системному администратору?
— Маргарет никогда меня не подводила, — поколебавшись, произнесла я. — Но чтобы доверять ей как самой себе? Пожалуй, нет. Я совсем не знаю, что она за человек, — ведь мы общаемся только по работе.
— Так вот, повторю: твоя безопасность — твоя лучшая защита. И постарайся выяснить, кто влез в компьютер. Не исключено, что у тебя не получится. Но если есть хоть малейший шанс, его нужно использовать. Задействуй специалиста, которому доверяешь. И ни в коем случае не проси помощи у случайных людей — они могут проболтаться.
— У меня нет таких друзей, — возразила я. — А если я даже и узнаю, кто взломал базу данных, что хорошего? Если это журналист, не думаю, что, выяснив его личность, я решу свои проблемы.
— Конечно, гарантии нет никакой. И все же я на твоем месте попытался бы.
Интересно, почему это Фортосис меня к этому подталкивает? Меня не оставляла мысль, что у него уже появились собственные подозрения.
— Если мне станут звонить по поводу последних убийств, я все это буду иметь в виду, Кей, — обещал он. — Если на меня надавят, чтобы я снова высказался насчет связи активности преступника и шумихи в прессе, буду молчать как рыба. Не хочу, чтобы меня использовали. Но и лгать я тоже не смогу. Дело в том, что у маньяка несколько необычная реакция на шумиху, другими словами, его модус операнди.
Я внимательно слушала.
— На самом деле далеко не всем серийным убийцам нравится читать в газетах о своих преступлениях. Однако обыватели склонны думать, что каждому маньяку необходима известность, ощущение собственной значимости. Что преступления совершаются ради славы. Да, именно по такому принципу действовал Хинкли: выстрелил в президента — и стал героем. Неадкватный, жалкий человек, не способный ни найти приличную работу, ни завести семью и друзей, вдруг становится знаменитым на всю страну. Но такие типы — скорее исключения. Они встречаются редко. Совсем к другому типу маньяков принадлежат всякие Лукасы и Тулы. Они совершают преступления и сразу уезжают из города, не дожидаясь выпуска новостей. Они не хотят, чтобы о них узнали. Прячут тела жертв и вообще всячески заметают следы. Большую часть времени такие личности проводят в дороге — переезжают с места на место, попутно выбирая себе новые жертвы. А о ричмондском маньяке я думаю вот что: он — гибрид первого и второго типов. Я тщательно изучил его модус операнди. Маньяк насилует и убивает, потому что без этого не может, хотя и не имеет ни малейшего желания попасться. В то же время ему хочется привлечь к себе внимание, хочется, чтобы каждый узнал о его «подвигах».
— Вы сказали об этом Эмберги?
— Кажется, когда я говорил с Эмберги, у меня в голове эта мысль еще не оформилась. Разговор был на прошлой неделе. Только после смерти Хенны Ярборо я окончательно убедился в правильности своей версии.
— Из-за того, что Хенна — сестра Эбби Тернбулл?
— Да.
— Допустим, маньяк охотился за Эбби, — продолжала я. — Лучшего способа повергнуть город в шок и приобрести известность в национальном масштабе, чем убить известную журналистку, которая вдобавок писала о преступнике статьи, и не придумаешь.
— В этом-то и загвоздка. Что-то уж слишком личный характер приобретает это убийство по сравнению с остальными. Первых четырех женщин маньяк не знал, он их выбрал случайно. На их месте легко могли оказаться другие.
— После экспертизы на ДНК станет ясно, один человек всех их убил или нет, — произнесла я, понимая, к чему клонит Фортосис, и мысленно ему возражая. — Но лично я уверена, что убийца всего один. Я ни на минуту не допустила мысль, что Хенну задушил кто-то другой, желая поквитаться с ее сестрой.
— Эбби Тернбулл — знаменитость, — произнес Фортосис. — С одной стороны, я все думаю: если маньяк охотился именно за Эбби, мог ли он перепутать ее с сестрой? С другой стороны, если он охотился за Хенной Ярборо, случаен ли тот факт, что она оказалась сестрой Эбби?
— В жизни порой происходят странные вещи.
— Да, конечно. Ни в чем нельзя быть уверенным. Всю жизнь мы строим догадки, а ответов не получаем. Почему случилось именно так, а не иначе? Взять хотя бы мотивы преступления. Может, преступника в детстве била и унижала мать, может, над ним было совершено насилие, а может, еще что-то. Вдруг он мстит обществу, демонстрирует свое презрение к нему? Чем больше я работаю в области психиатрии, тем чаще убеждаюсь: мои коллеги не желают признавать одну очевидную вещь — убийца, как правило, убивает потому, что ему это доставляет удовольствие.
— А вот мне это уже давно ясно как божий день, — рассердилась я.
— Думаю, ричмондский маньяк таким образом развлекается, — мягко продолжал Фортосис. — Он очень хитер, очень осторожен. У него почти не случается проколов. У преступника нет никаких умственных отклонений, у него полный порядок с правой лобной долей. И он не сумасшедший, можешь не сомневаться. Убийца — садист-психопат, повернутый на сексе, но уровень интеллекта у него в норме, плюс он прекрасно умеет притворяться и создавать о себе впечатление как об обычном гражданине. Уверен, что он работает в Ричмонде и занимает весьма неплохую должность. Не удивлюсь, если эта должность — а может быть, какое-нибудь хобби — позволяет маньяку контактировать с людьми, находящимися в состоянии стресса, обиженными, оскорбленными, или же контролировать определенное количество людей.
— Какая это может быть профессия? — взволнованно спросила я.
— Какая угодно. Бьюсь об заклад, преступник достаточно умен и образован, чтобы занимать практически любую должность.
«Врач, адвокат, индейский вождь», — звучал у меня в ушах голос Марино.
— Однако вы изменили свое первоначальное мнение, — заметила я. — Прежде вы думали, что у маньяка криминальное прошлое или что он страдал душевной болезнью, а может, и то и другое. Вы говорили, что его, возможно, недавно выпустили из тюрьмы или из психиатрической лечебницы…
Фортосис перебил меня:
— Верно, но в свете двух последних убийств, тем более что была замешана Эбби Тернбулл, я отказался от этой версии. У душевнобольных, как правило, нет ни опыта, ни сноровки, необходимых для того, чтобы постоянно дурачить полицию. Я считаю, что ричмондский маньяк поднаторел в своем деле, что он уже несколько лет убивает в разных городах страны, и всякий раз ему удается выйти сухим из воды.
— Думаете, он приезжает в город, в течение нескольких месяцев совершает убийства, а потом меняет дислокацию?
— Совсем не обязательно. Возможно, ему хватает выдержки, приехав в новый город, устроиться на работу и хорошо себя зарекомендовать. Возможно, какое-то время он ведет себя как обычный гражданин. А потом начинает убивать и уже не может остановиться. Более того, в каждом новом городе аппетиты преступника растут, он не знает удержу. Дразнит полицию и наслаждается ощущением, что весь город только о нем и говорит. А достигает убийца такой популярности, выбирая соответствующие жертвы.
— Эбби, — прошептала я. — Значит, он охотился за ней.
Фортосис кивнул.
— Для преступника это было принципиально новое убийство — самое дерзкое, самое безрассудное. Никогда раньше он ничего подобного не совершал — никогда его жертвой не становилась известная журналистка, да еще репортер криминальной хроники. Это преступление должно было стать кульминацией его «карьеры». Конечно, присутствовали и другие мотивы — ведь Эбби о нем писала, и он решил, что у него с ней личные счеты. В своем воображении он начал выстраивать с ней отношения. Тут все смешалось — и ярость убийцы, и его фантазии, и зацикленность именно на Эбби.
— Но ведь маньяк прокололся, — резко возразила я. — Никакой кульминации у него не получилось.
— Вот именно. Маньяк, наверное, недостаточно знал Эбби, смутно представлял, как она выглядит, понятия не имел, что у нее живет сестра. — Глаза Фортосиса потемнели. — Весьма вероятно, что маньяк узнал о том, что убил вовсе не Эбби, только из новостей или из газет.
Эта мысль меня поразила. Как я сама об этом не додумалась?
— Именно это обстоятельство меня особенно волнует, — произнес Фортосис, откинувшись в кресле.
— Вы боитесь, что теперь убийца станет преследовать Эбби? — В этом я сильно сомневалась.
— Все случилось не так, как планировал преступник. — Фортосис размышлял вслух. — Он опростоволосился в собственных глазах — и может стать еще свирепее. Вот это-то меня и беспокоит.
— Куда уж свирепее, — бросила я. — Вы же знаете, что он сделал с Лори. А теперь вот Хенна…
Фортосис так взглянул на меня, что я осеклась на полуслове.
— Я звонил Марино незадолго до твоего приезда.
Спиро было известно все.
Он уже знал, что во влагалище Хенны Ярборо сперму не нашли.
Вероятно, у убийцы случилось преждевременное семяизвержение. Большая часть спермы обнаружилась на ногах жертвы и на постельном белье. Иными словами, единственным инструментом, который ему удалось вонзить в тело жертвы, оказался нож.
В мертвой, давящей тишине мы старались представить себе выродка, который получал удовольствие, причиняя такую ужасающую боль другому человеческому существу.
Наконец я подняла взгляд на Фортосиса. Его глаза были темны, лицо напряжено. Кажется, в тот момент я впервые осознала, что мой друг выглядит намного старше своих лет. Он видел и слышал все, что происходило с Хенной, — здесь, в этой комнате, перед ним проплывали страшные картины, вероятно, еще более отчетливые, чем представали перед моим мысленным взором. Стены давили на нас всей своей тяжестью.
Мы поднялись одновременно.
Я направилась к машине, припаркованной на стоянке, длинной дорогой, через кампус. На горизонте, подобно замерзшим валам туманного океана, светились Голубые горы с белыми сверкающими шапками снега, тени тянули свои длинные пальцы по лужайке. Я вдыхала запах нагретых солнцем деревьев и травы.
Мимо группками проходили студенты. Они смеялись, болтали и не обращали на меня ни малейшего внимания. Я оказалась в тени огромного дуба и вдруг услышала за спиной топот бегущих ног. Сердце екнуло. Я резко обернулась. Юноша, увидев мое искаженное ужасом лицо, раскрыл от удивления рот. Через мгновение он уже исчез за углом, сверкнув красными шортами и длинными загорелыми ногами.
