3
Это ощущение пришло к ней ночью, похожее на тишайший шепот или нежнейшее прикосновение крылышек феи к лицу: «Я умираю». Оно не испугало Нину Восс. Вот уже несколько недель, как возле нее, сменяясь, постоянно дежурили трое нанятых медсестер, а доктор Морисси стал приходить ежедневно. И дозы вводимого ей фуросемида тоже постоянно увеличивались. Но все это время Нина сохраняла спокойствие. Разве есть причины для волнений? Ее жизнь протекала в богатстве и обилии впечатлений. Она жила в любви и радости, не переставая удивляться чудесам мира. За свои сорок шесть лет она видела восход солнца над храмами Карнака, спускалась в сумрачные развалины Дельфов, бродила по холмам Непала. Она наслаждалась покоем разума, который наступает, когда человек признаёт свое место в Божьей вселенной. Если же говорить об огорчениях, у Нины их было всего два. Она так и не познала радости материнства. Это было ее первой печалью.
А еще ее огорчало, что Виктор останется один.
Муж часто нес вахту у ее постели. Долгими часами, слушая натужное дыхание и кашель, он держал ее руку. Он помогал менять ей кислородные подушки и присутствовал при визитах доктора Морисси. Даже во сне она чувствовала, что Виктор рядом. Бывало, на рассвете, сквозь пелену снов, она слышала его слова: «Она еще так молода. Очень молода. Неужели больше ничего нельзя сделать? Совсем ничего?»
Что-нибудь! Что угодно! В этом был весь Виктор. Он не желал верить в неминуемое.
Но Нина верила.
Открыв глаза, она увидела, что ночь наконец-то прошла и теперь в окно спальни светит солнце. Из окон их дома открывался захватывающий вид на ее любимый пролив Род-Айленд-Саунд. Прежде, когда она еще была здорова и никакая кардиомиопатия не иссушала ее силы, она любила вставать рано утром. Нина выходила на балкон спальни и встречала восход солнца. Не каждое утро выдавалось ясным. Но даже в пасмурную погоду, когда над проливом повисала густая пелена тумана, сквозь которую было едва видно серебристое дрожание воды, она все равно стояла на балконе и наслаждалась тем, как земля принимает новый день. Вот и сегодня земля приняла новый день.
«Сколько рассветов было мне даровано. Спасибо, Господи, за каждый».
— Доброе утро, дорогая, — прошептал Виктор.
Он стоял возле ее постели и улыбался. Одним лицо Виктора Восса казалось воплощением властности, другим — гениальности, третьим — безжалостности. Но в это утро на его лице не было ничего, кроме безмерной любви и такой же безмерной усталости.
Нина протянула мужу руку, которую он нежно поднес к губам.
— Виктор, тебе обязательно нужно поспать.
— Я не устал.
— Но я же вижу, что устал.
— Говорю тебе, я бодр.
Он снова поцеловал руку жены, прикоснувшись теплыми губами к ее холодной коже. Некоторое время супруги молча смотрели друг на друга. В трубках, подведенных к ноздрям Нины, негромко шипел кислород. Из раскрытого окна слышался шум океанских волн, ударяющих о камни.
Нина закрыла глаза:
— А помнишь то время…
Ей пришлось сделать паузу. Даже короткий разговор сбивал ритм ее дыхания.
— Какое время? — осторожно спросил Виктор.
— День, когда я… сломала ногу.
Она улыбнулась.
Это было в швейцарском Гштааде, в первую неделю их знакомства. Виктор рассказывал, что заметил Нину, когда она неслась на горных лыжах по спуску высшей категории сложности (два черных ромба). Виктор тогда помчался следом, догнал ее у подножия. Потом подъемник вернул их на вершину, и они снова понеслись вниз. Это было двадцать пять лет назад.
С тех пор они не разлучались ни на один день.
— Я знала, — прошептала Нина. — В той больнице… когда ты сидел у моей кровати… я уже тогда знала.
— Что ты знала, дорогая?
— То, что ты — мой единственный.
Нина открыла глаза и снова улыбнулась мужу. Только сейчас она заметила слезинку, ползущую по его щеке. Но ведь Виктор не плакал! За четверть века совместной жизни она ни разу не видела его плачущим. Нина привыкла считать мужа сильным и смелым человеком. Однако сейчас, вглядываясь в его лицо, она понимала, как же она ошибалась.
— Виктор, — сказала она, беря его руку в свои. — Ты не должен бояться.
Он быстрым, почти сердитым жестом провел другой рукой по лицу.
— Я тебя вытащу. Я не хочу тебя терять.
— Ты меня не потеряешь.
— Нет! Этого мне мало. Я хочу, чтобы ты жила на земле. Со мной. Понимаешь? Со мной!
— Виктор, если я что-то и знаю… то немногое, что мне известно… — Ей опять не хватило воздуха, и она глубоко вдохнула. — Это время… наше время на земле… оно лишь ничтожная часть… нашей жизни.
Нина почувствовала: муж порывается действовать. Ей было хорошо знакомо его состояние нетерпеливой решимости. Такие разговоры не для него. Виктор встал, подошел к окну. Он стоял к ней спиной, глядя на пролив. Рука Нины, более не согреваемая теплом его руки, быстро холодела, возвращаясь в свое обычное состояние.
— Нина, я обязательно что-нибудь придумаю, — сказал он.
— В этой жизни… есть вещи… которые мы не в силах изменить.
— Я уже предпринял ряд мер.
— Но, Виктор…
Он повернулся и посмотрел на нее. Его плечи загораживали окно и, казалось, гасили утренний свет.
— Дорогая, я позабочусь обо всем. Тебе не о чем волноваться.
Это был один из тех прекрасных теплых вечеров, когда солнце неторопливо спускалось за горизонт, в бокалах позвякивали кубики льда, а вокруг прогуливались нарядно одетые женщины, распространяя ароматы изысканных духов. Местом такого чуда был огороженный сад доктора Билла Арчера. Эбби казалось, что даже здешний воздух напоен магией. Ее окружали решетки и арки, увитые розами и ломоносом. Всю лужайку составляли живописные цветочные клумбы. Сад был предметом радости и гордости Мэрили Арчер, чье звучное контральто разносило в воздухе ботанические названия цветов. Она устроила экскурсию для жен врачей, водя их от клумбы к клумбе.
Сам Арчер в это время, расположившись в патио, неторопливо потягивал коктейль.
— Мэрили знает эту чертову латынь лучше меня, — смеясь, сказал он Марку.
— У нас в колледже латынь была целых три года, — кивнул Марк. — Кое-что еще помню.
Они стояли возле кирпичного очага, где готовилось барбекю: Билл Арчер, Марк, Генерал и двое хирургов-ординаторов. В этом тесном кругу Эбби была единственной женщиной. Она так и не смогла привыкнуть к исключительно мужскому обществу. Иногда она ненадолго забывала об этом, но всегда возвращалась в действительность, испытывая неизменное чувство дискомфорта от мужского окружения.
По правде говоря, сегодняшняя домашняя вечеринка у Арчера не была сугубо мужской. Но женщины — жены врачей — двигались в параллельной вселенной, редко пересекаясь с мужьями. До Эбби иногда долетали всплески женского хихиканья и обрывки разговоров. Дамасские розы, поездки в Париж, рецепты любимых блюд. Казалось, ее одновременно тянут в обе стороны. Она будто служила границей между двумя вселенными, испытывая притяжение каждой из них, но ощущая себя одинаково чужой и среди женщин, и среди мужчин.
В этот мужской круг Эбби попала благодаря Марку. Они с Биллом Арчером были давними коллегами и почти друзьями. Арчер, сам торакальный хирург и руководитель хирургической команды, проводящей пересадки сердца, семь лет назад пригласил Марка на работу в клинику Бейсайд. Неудивительно, что мужчины успели притереться и отлично ладили друг с другом. Оба были крепкого, атлетического сложения. У обоих был сильно развит дух соперничества. Если за операционным столом они работали дружно и слаженно, то на заснеженных склонах Вермонта или в водах Массачусетского залива неизменно сходились в азартных соревнованиях. У обоих в гавани Марблхед стояли парусные яхты класса J-35. В этом году счет гонок был 6:5 в пользу «Красноглазки» Арчера. В ближайшие выходные Марк рассчитывал взять реванш на «Моем пристанище» и даже завербовал помощника — ординатора второго года Роба Лессинга.
«Какое мне дело до всех этих мужских разговоров о яхтах?» — думала Эбби.
Она с трудом понимала их речь, подогреваемую тестостероном и густо усыпанную морскими и техническими терминами. Центральное место в этом кругу занимали седеющие мужчины. Арчер с его посеребренной гривой. Колин Уэттиг, успевший заметно поблекнуть. И Марк, у которого в сорок один год уже появилась седина на висках.
Внимание Эбби невольно отключилось от разговора об уходе за корпусом яхты, о конструкции килей и грабительских ценах на спинакеры. Она заметила двоих запоздавших гостей: доктора Аарона Леви и его жену Элейн. Аарон — хирург-кардиолог, также входивший в команду трансплантологов, — был болезненно застенчивым человеком. Взяв бокал с коктейлем, он ушел в дальний конец лужайки, где и стоял, молчаливый и понурый. Элейн оглядывалась по сторонам в поисках собеседников.
У Эбби появился шанс выскользнуть из мужского круга и отдохнуть от разговора о яхтах. Покинув Марка, она подошла к чете Леви.
— Добрый вечер, миссис Леви. Рада снова видеть вас.
Элейн приветливо улыбнулась.
— Добрый вечер. Вас, кажется, зовут… Эбби?
— Да. Эбби Ди Маттео. Кажется, мы встречались на ординаторском пикнике.
— Совершенно верно. Там была тьма народу. У меня плохая память на имена. Но вас я запомнила.
— Это несложно, — засмеялась Эбби. — В ординатуре всего три женщины. Так что мы постоянно мозолим глаза.
— Согласитесь, это все же лучше, чем в прежние времена, когда женщин в ординатуре вообще не было. Насколько я знаю, ординаторы сменяют отделения. Где вы сейчас?
— Завтра перехожу в торакальную хирургию.
— В таком случае вы будете работать вместе с Аароном.
— Если повезет, и я встану к операционному столу. Так хочется поучаствовать в пересадке.
— Вам просто придется этим заниматься. У трансплантационной команды сейчас очень напряженный график. К ним даже направляют больных из Массачусетской клинической больницы! Аарон всегда смеется до колик в животе. — Элейн наклонилась к Эбби и, понизив голос, пояснила: — Дело давнее, но в свое время они не захотели взять Аарона на работу. А теперь вот посылают к нему пациентов.
— Массачусетская клиническая превосходит клинику Бейсайд только в одном. Они гордятся своей связью с Гарвардом и окружают ее густым мистическим туманом, — сказала Эбби. — Вам ведь знакома Вивьен Чао, наш старший ординатор?
— Разумеется.
— Гарвард она окончила с отличием. Но когда пришло время выбирать место интернатуры, первым номером в ее списке значился Бейсайд.
— Аарон, ты слышал? — спросила у мужа Элейн.
— О чем? — отозвался тот, с явной неохотой поднимая глаза от бокала.
— Вивьен Чао выбрала не МКБ, а Бейсайд. Аарон, ты занимаешь в клинике высокое и прочное положение. И чего тебе вдруг захотелось уехать из Бостона?
— Уехать?
Эбби посмотрела на Аарона. Тот неодобрительно и даже сердито глядел на жену. Больше всего ее удивило внезапно опустившееся молчание. На другом конце лужайки слышался смех. Ветер доносил обрывки разговоров. Здесь же царила напряженная тишина.
Аарон кашлянул.
— Это не более чем мысль, — сказал он. — Ты же знаешь. Люди устают от суматохи больших городов. Мечтают переехать в какой-нибудь тихий городишко. Мечтать мечтают, но с места не трогаются.
— Я не мечтаю, — сказала Элейн.
— Я выросла в таком городишке, — улыбнулась Эбби. — Белфаст, штат Мэн. Еле дождалась, когда вырасту и уеду оттуда.
— Так всегда и бывает, — подхватила Элейн. — Молодежь в этих дырах только и ждет, как бы поскорее вырваться в цивилизацию.
— Я бы не сказала, что жизнь в Белфасте была настолько невыносимой.
— Однако вы ведь не собираетесь туда возвращаться?
Эбби помялась.
— Мои родители умерли. Обе сестры уехали в другие края. Меня там ничто не манит. Зато очень многое манит в Бостоне.
— Это всего лишь моя фантазия, — сказал Аарон, припадая к бокалу. — Я всерьез не думаю ни о каком переезде.
И снова — странное молчание. Эбби окликнули. Обернувшись, она увидела Марка. Он махал рукой.
— Прошу прощения, — улыбнулась она супругам Леви и поспешила к патио.
— Арчер устраивает экскурсию по своему внутреннему святилищу, — сообщил Марк.
— Что еще за внутреннее святилище?
— Идем. Сама увидишь.
Взяв Эбби за руку, Марк повел ее через террасу в дом. Они поднялись на второй этаж. На втором этаже Эбби была всего один раз, когда смотрела картины из собрания Арчера.
Сегодня ее впервые пригласили в комнату в конце коридора.
Арчер уже был там. В кожаных креслах расположились еще двое приглашенных врачей — Фрэнк Цвик и Радж Мохандас. Эбби едва заметила их присутствие. С первых секунд ее внимание целиком поглотила необычная комната.
Она попала в музей старинных медицинских инструментов. За стеклами витрин была собрана удивительная и пугающая коллекция. Скальпели и ванночки для кровопускания. Банки, в каких держали пиявок. Акушерские щипцы, губы которых могли раздавить младенцу череп. Над камином висело живописное полотно, изображавшее сражение между врачом и смертью за жизнь молодой женщины. Из стереоколонок лилась музыка: один из Бранденбургских концертов Баха.
Арчер уменьшил громкость до едва слышного. В комнате установилась почти музейная тишина.
— А где Аарон? — спросил Арчер.
— Он в курсе. Сейчас поднимется, — сказал Марк.
— Подождем… Что скажете о моей скромной коллекции? — улыбнулся Арчер, поворачиваясь к Эбби.
Его вопрос заставил Эбби оторваться от витрин.
— Я в полном восхищении. Отдельные экспонаты просто ставят меня в тупик. Я совсем не понимаю их назначения.
Арчер указал на странное устройство с рычагами и колесиками. Некоторые колесики соединялись приводными ремнями.
— Смотрите, какая любопытная вещица. Это генератор слабых электрических токов. Его пластины прикладывались к разным частям человеческого тела. Считалось, что с его помощью можно лечить множество болезней: от женских до диабета. Не правда ли, забавно? В какую только чепуху не заставляет нас верить медицина!
Эбби остановилась перед картиной. Смерть, естественно, была в черном балахоне. Но героем, конечно же, являлся врач. Победитель. Бесстрашный рыцарь. И спасал он по традиции женщину. Прекрасную женщину.
Дверь открылась.
— Ну вот и он, — объявил Марк. — Аарон, мы уже думали, не забыл ли ты.
Аарон молча вошел в комнату, молча сел, кивком поблагодарив за подвинутый стул.
— Эбби, ваш бокал пуст. Вы позволите его наполнить? — спросил Арчер.
— Мне достаточно.
— Глоток бренди. А? Ведь машину поведет Марк?
— Хорошо, — улыбнулась Эбби и поблагодарила хозяина.
Арчер торопливо плеснул бренди и вернул ей бокал. В комнате снова установилась эта странная тишина. Казалось, все ждали, когда кончатся формальности. Эбби удивляло и слегка настораживало, что других ординаторов сюда не позвали. Такие вечеринки Билл Арчер устраивал раз в несколько месяцев, приглашая к себе младший медицинский персонал клиники. Можно было подумать, будто он праздновал смену полосы дежурств в отделениях торакальной хирургии и травматологии. Сейчас по саду бродили еще шестеро ординаторов. Но здесь, в святилище Арчера, были только члены команды трансплантологов.
И Эбби.
Она сидела на диване рядом с Марком, потягивая бренди. От напитка по ее горлу расходился приятный жар. Но Эбби наслаждалась другим теплом — теплом проявленного к ней внимания. Будучи интерном, она смотрела на этих пятерых мужчин как на богов. Она считала большой честью ассистировать Арчеру или Мохандасу. Близкие отношения с Марком открыли ей доступ в этот узкий круг, однако Эбби и сейчас не забывала, кто они и какую власть имеют над ее карьерой.
Арчер сел напротив.
— Эбби, я не впервые слышу лестные отзывы о вас. От Генерала. Сегодня, прежде чем уехать, он наговорил комплиментов в ваш адрес.
— Доктор Уэттиг? — переспросила Эбби, не в силах сдержать смешок удивления. — Честно говоря, я никогда толком не знала, как он относится к моей работе.
— Это очень в духе Генерала. Он любит держать мир в некотором напряжении.
Собравшиеся засмеялись. Эбби тоже.
— Я очень уважаю мнение Колина, — сказал Арчер. — И знаю: он считает вас одним из лучших ординаторов второго года. Я ведь тоже работал с вами и могу подтвердить его слова.
Эбби смущенно ерзала на диване. Марк крепко сжал ей руку. Этот жест не ускользнул от Арчера, вызвав его улыбку.
— Мы все знаем об особом отношении Марка к вам. Отчасти по этой причине мы пригласили вас на разговор. Он может показаться несколько преждевременным, но мы, Эбби, сторонники долгосрочного планирования. Никогда не мешает заблаговременно провести разведку территории.
— Простите, я не понимаю, о чем вы, — призналась Эбби.
Арчер потянулся к графину с бренди и налил себе совсем чуть-чуть.
— Нашу трансплантационную команду всегда интересовало только самое лучшее. Это касается квалификации врачей и их умения работать. Поэтому мы внимательно присматриваемся к интернам и ординаторам. Кто-то назовет наши интересы корыстными. Так оно и есть. Мы выращиваем специалистов для своей команды.
Он помолчал.
— А вас мы пригласили, чтобы узнать, интересуют ли вас операции по пересадке органов. Прежде всего речь идет о пересадке сердца.
Эбби недоуменно посмотрела на Марка. Тот кивнул.
— Мы не настаиваем на быстром решении, — сказал Арчер. — Но хотим, чтобы вы всесторонне обдумали наши слова. Впереди у нас несколько лет, чтобы лучше познакомиться. Правда, к тому времени ваши интересы могут измениться. Возможно, вам не захочется дальше работать в клинике Бейсайд. Либо вы поймете, что трансплантационная хирургия — не ваше призвание.
— Нет, это мое призвание.
Эбби подалась вперед. Ее лицо пылало от воодушевления.
— Просто… просто я очень удивлена. И польщена. Ведь в клинике так много хороших ординаторов. Например, Вивьен Чао.
— Да. Вивьен — прекрасный хирург.
— Мне думается, на следующий год она войдет в число штатных хирургов Бейсайда.
— Согласен, хирургические способности доктора Чао — выше всяких похвал, — включился в разговор Мохандас. — Я мог бы назвать еще нескольких перспективных ординаторов. Есть изречение, очень популярное среди хирургов. Возможно, вы его слышали: «Обезьяну тоже можно научить оперировать. Вся штука в том, чтобы она еще понимала, когда оперировать».
— Постараюсь пояснить слова Раджа, — улыбнулся Арчер. — Профессиональные качества — очень важное условие. Но это еще не все. Мы ищем хирургов, способных работать в команде. В вас мы видим человека, хорошо умеющего работать в команде. Человека, чьи личные цели не противоречат целям команды. Эбби, мы настаиваем на умении работать в команде. Стоя у операционного стола и обливаясь потом, мы не застрахованы от любых случайностей. Вдруг ломается оборудование. Скальпели выскальзывают из рук. Или сердце, которое мы так ждали, теряется в пути. Но мы — команда и должны держаться, что бы ни случилось. И мы держимся.
— Помимо этого, мы помогаем друг другу, — добавил Фрэнк Цвик. — И в операционной, и за ее стенами.
— Золотые слова, — поддержал его Арчер и добавил, взглянув на Аарона: — Ты согласен?
Как и в саду, Аарон лишь прокашлялся и ничего не сказал.
— Да, мы помогаем друг другу и за стенами операционной. За стенами клиники. И это — одно из преимуществ принадлежности к нашей команде.
— Одно из многих преимуществ, — поправил его Мохандас.
Собравшиеся замолчали. Из колонок по-прежнему раздавались совсем тихие звуки Бранденбургского концерта.
— Я люблю эту часть, — сказал Арчер, прибавляя громкость.
Комната наполнилась пением скрипок. Эбби обнаружила, что снова рассматривает картину над камином. Смерть, сражающаяся с врачом. Битва за жизнь пациентки. За ее душу.
— Вы сказали… есть и другие преимущества, — напомнила мужчинам Эбби.
— Вот вам мой пример, — начал Мохандас. — После завершения ординатуры у меня оставались неоплаченными несколько студенческих займов. Но при устройстве на работу в Бейсайд это было учтено. Мне помогли полностью расплатиться с долгами.
— Я как раз хотел подробнее остановиться на этом, чтобы вы отчетливее представляли себе привлекательность работы в команде, — сказал Арчер. — В наши дни хирург оканчивает ординатуру лишь к тридцати годам. Многие к тому времени уже женятся, выходят замуж и обзаводятся ребенком, а то и двумя. Они приобретают профессиональный опыт и… долговое бремя. Займы, которые они брали, нужно возвращать, а это в среднем сто тысяч долларов. А у хирургов еще нет собственного дома! И вот они десять лет работают, чтобы расплатиться с долгами. Им уже сорок. Но за эти годы у них успели подрасти дети, и теперь пора думать о колледже для потомства!
Арчер покачал головой:
— Даже не знаю, почему сегодня еще находятся те, кто идет в медицину. В нашей профессии больших денег явно не заработать.
— Да, — согласилась Эбби. — В медицине есть трудности.
— Вы наверняка имеете в виду финансовые трудности. И здесь Бейсайд способен помочь. Марк рассказывал нам, что вам со времен учебы в колледже хорошо знакомы долги и займы.
— Не только это. Я получала стипендию. Но займы тоже приходилось брать.
— И тут хочется крикнуть: «Ой! Больно!» — усмехнулся Арчер.
Эбби грустно кивнула:
— Я уже начинаю чувствовать боль.
— Займы на учебу в колледже? Это тоже было?
— Да. У моей семьи были финансовые проблемы, — призналась Эбби.
— Вы говорите так, словно стыдитесь этого.
— Те проблемы в большей степени были вызваны… полосой невезения. У меня заболел младший брат. Несколько месяцев он провел в больнице, а у нас не было медицинской страховки. Но в том городе, где я выросла, очень многие жители не имели страховок.
— Что лишь подтверждает мои слова. Догадываюсь, сколько усилий вы приложили, сражаясь с финансовыми проблемами. Мы все знаем об этом не понаслышке. Радж из семьи иммигрантов. Он до десяти лет вообще не говорил по-английски. Я — первый в нашей семье, кто получил высшее образование. Среди нас нет «бостонских браминов». Никто не может похвастаться богатым папочкой или фондом на наше имя. Мы знаем, каково пробивать себе дорогу в жизни. И в команде нам нужны люди нашей закваски.
Бранденбургский концерт закончился. Стихли последние звуки скрипок и труб. Арчер выключил музыкальный центр и снова повернулся к Эбби.
— Вы сегодня получили богатую пищу для размышлений. Разумеется, мы пока не делаем вам никаких твердых предложений. Это больше похоже на… — Арчер улыбнулся Марку. — На первое свидание.
— Я понимаю, — сказала Эбби.
— И еще один момент, который вам следует иметь в виду. Вы единственный ординатор, с которым мы говорили на эту тему. Единственная кандидатура, которую мы рассматриваем всерьез. Так что настоятельно рекомендую проявить мудрость и не рассказывать об этом вашим коллегам. Вспыхнет зависть, чего мы совсем не хотим.
— Разумеется, я сохраню этот разговор в тайне.
— Вот и отлично. — Арчер обвел глазами собравшихся. — Думаю, все согласятся с такой постановкой вопроса? Верно, джентльмены?
Мужчины дружно закивали.
— Консенсус достигнут, — объявил Арчер. Он улыбнулся и снова протянул руку к графину с бренди. — Это я и называю настоящей командой.
— И что ты об этом думаешь? — спросил Марк по пути домой.
Эбби запрокинула голову и с каким-то неистовством крикнула:
— Я не чувствую под собой ног! Боже, какой был вечер!
— Значит, ты счастлива?
— Ты что, шутишь? Я напугана.
— Напугана? Чем?
— Тем, что обязательно наделаю ляпов и испорчу впечатление о себе.
Марк засмеялся и похлопал ее по коленке:
— Слушай, мы же успели поработать со всеми ординаторами и потому знаем, что зовем к себе самого лучшего.
— И в какой мере выбор был обусловлен вашим влиянием, доктор Ходелл?
— В ничтожной. Остальные полностью сошлись во мнении насчет тебя.
— Правда?
— Правда, Эбби. Можешь мне верить: в нашем списке ты идешь первым номером. И мне думается, ты считаешь все это потрясающей удачей.
Улыбающаяся Эбби откинулась в пассажирском кресле. Воображение подбрасывало ей картины будущего. До этого вечера она смутно представляла, где станет работать через три с половиной года. Вероятнее всего, в одной из клиник страховой медицины. Частная практика клонилась к закату, и Эбби не видела для себя никаких перспектив в этой сфере. По крайней мере, в пределах Бостона. А ей очень хотелось остаться здесь.
В Бостоне. Рядом с Марком.
— Я ужасно хочу войти в команду, — сказала она. — Надеюсь, не разочарую никого из вас.
— Не разочаруешь. Команда знает, какие люди ей нужны. В этом наши мнения целиком совпадают.
— И даже мнение Аарона Леви? — помолчав, спросила Эбби.
— А с чего Аарону занимать другую позицию?
— Не знаю. Я сегодня немного поговорила с его женой. У меня возникло ощущение, что Аарон не очень-то счастлив. Ты знал, что он подумывает уехать из Бостона?
— Что?
Марк был искренне удивлен.
— Говорил, что хотел бы перебраться в какой-нибудь городишко.
— Как бы не так, — засмеялся Марк. — Элейн — типичная бостонская девчонка.
— Она и не думает о переезде. Это мысли Аарона.
Некоторое время Марк молча крутил руль, обдумывая услышанное.
— Должно быть, ты его неправильно поняла, — наконец произнес он.
— Возможно, — пожала плечами Эбби.
— Пожалуйста, свет, — сказала Эбби.
Хирургическая медсестра настроила бестеневой светильник, направив луч на грудь пациентки. Место операции было отмечено черным маркером: два крестика, поставленных чуть выше пятого ребра и соединенных линией. Грудная клетка, как и сама пациентка, была невелика. Мэри Аллен, 84 года, вдова. В клинику поступила неделю назад с жалобами на снижение веса и сильные головные боли. Обычный в таких случаях рентген грудной клетки дал тревожные результаты: множественные узелки в обоих легких. В течение шести дней пациентке делали всевозможные анализы, сканировали и снова возили на рентген. Она прошла бронхоскопию. Ей кололи иглами грудную стенку. Тем не менее полной ясности с ее диагнозом по-прежнему не было.
Сегодня они получат ответ.
Доктор Уэттиг взял скальпель. Лезвие замерло над отмеченным местом. Эбби ждала, когда же он сделает надрез. Генерал почему-то медлил. Вместо этого он взглянул на Эбби. Из-за маски взгляд его синих глаз казался еще более жестким, металлическим.
— Скажите, Ди Маттео, сколько раз вы ассистировали при открытой биопсии легких? — спросил он.
— Пять.
— Вы знакомы с историей болезни этой пациентки? Видели рентгеновские снимки?
— Да, сэр.
— В таком случае действуйте, доктор, — сказал Уэттиг, передавая ей скальпель.
Эбби с удивлением смотрела на скальпель, поблескивающий в его руке. Генерал редко уступал кому-либо свою операцию. Даже более опытным ординаторам.
Эбби взяла скальпель, ощутила вес полоски нержавеющей стали. Скальпель удобно лежал в ее руке. Эбби уверенным движением натянула кожу в месте надреза и провела скальпелем по верхней кромке ребра. Пациентка была совсем худенькой. Слой подкожного жира почти отсутствовал. Второй разрез, чуть глубже первого, раздвинул межреберные мышцы.
Эбби достигла плевральной полости.
Введя палец в разрез, она ощупала поверхность легкого. Поверхность была мягкой, губчатой.
— Все в порядке? — спросила Эбби у анестезиолога.
— В полном.
— Фиксирую место разреза.
Чтобы расширить область разреза, пациентке раздвинули ребра. Вентилятор гнал воздух. Под его напором еще один маленький кусочек легочной ткани надулся и лопнул, словно воздушный шарик. Не обращая внимания на вздутие, Эбби поставила зажим.
— По-прежнему все нормально? — снова обратилась она к анестезиологу.
— Без проблем.
Эбби сосредоточилась на выступающем островке легочной ткани. Ей хватило беглого взгляда, чтобы определить местонахождение узелка.
— Достаточно твердый, — поморщилась Эбби. — Плохо дело.
— Ничего удивительного, — сказал Уэттиг. — Судя по рентгенограмме, дело пахнет интенсивной химиотерапией. Мы сейчас лишь подтверждаем тип клеток.
— Головные боли — следствие метастазов в мозгу?
Уэттиг кивнул:
— Прогрессирующая форма рака. Восемь месяцев назад ее рентгенограмма была в норме. Теперь эта пациентка — настоящая раковая ферма.
— Ей восемьдесят четыре, — сказала одна из медсестер. — Как-никак прожила долгую жизнь.
«Вот только какую жизнь?» — мысленно спросила Эбби, проводя иссечение и удаляя кусочек легкого вместе с узелком.
С Мэри Аллен она познакомилась только вчера. В палате старуха сидела очень тихо, почти не шевелясь. Жалюзи были опущены, отчего в комнате царил полумрак. Оказалось, свет вызывает у Мэри головные боли. «У меня от солнца глаза болят. Боли я не чувствую только во сне. А у меня много разных болей».
Потом она попросила у Эбби какое-нибудь снотворное посильнее.
Закончив иссечение, Эбби зашила рану. Уэттиг не комментировал ее действия. Он только следил за работой, сохраняя свой обычный холодный взгляд. Но даже молчание Генерала могло считаться достойным комплиментом. Она давно усвоила: если Генерал не критикует, это уже победа.
Наконец Эбби зашила грудную клетку пациентки и убрала дренажную трубку. Она сняла окровавленные перчатки и бросила в «грязный» бак.
— Теперь самое сложное — сообщить неприятные новости, — сказала Эбби, глядя, как медсестры вывозят каталку Мэри из операционной.
— Она знает, — сказал Уэттиг. — Они всегда знают.
Под скрип колес каталки Эбби и Генерал направились в постоперационную палату. Там, отделенные занавесками, лежали четверо прооперированных пациентов. Кто-то из них уже пришел в сознание, кто-то еще только выбирался из анестезиологической дремы. Койка Мэри Аллен была самой последней, в дальнем конце помещения. Пациентка потихоньку приходила в себя. Шевельнула ногой. Потом застонала. Попыталась высвободить руку из ограничительного зажима.
Достав стетоскоп, Эбби быстро прослушала легкие Мэри.
— Введите ей пять миллиграммов морфина. Внутривенно.
Медсестра выполнила распоряжение Эбби. Такой дозы сульфата морфина будет достаточно, чтобы унять боль и облегчить Мэри возвращение в сознание. Стоны прекратились. Кардиомонитор отмечал ровные, ритмичные удары ее сердца.
— Доктор Уэттиг, какие будут распоряжения? — спросила медсестра.
Эбби посмотрела на Генерала.
— Распоряжения получите у доктора Ди Маттео, — сказал он и вышел из палаты.
Медсестры переглянулись. Обычно Уэттиг сам писал распоряжения, касавшиеся прооперированных больных. Новое проявление его доверия к профессионализму Эбби.
Взяв карточку Мэри, она присела к столу и начала писать: «Перевод в палату № 5, восточное крыло. Передача под наблюдение службе торакальной хирургии. Диагноз: проведена открытая легочная биопсия с целью определения характера многочисленных легочных узелков. Состояние: стабильное». Затем Эбби последовательно выписала все рекомендации, касающиеся диеты, лекарств и процедур. Оставалось заполнить графу с кодом состояния. Почти автоматически она написала: «Полный код».
Подняв голову от записей, Эбби еще раз взглянула на Мэри Аллен. Та пока еще лежала на каталке. Эбби попыталась ощутить себя восьмидесятичетырехлетней старухой, все тело которой пронизано раковыми клетками. Мало того что дни Мэри сочтены. Каждый из них несет ей неутихающую боль. Что бы предпочла эта старуха? Быструю и более гуманную смерть или продолжение своих мучений? Этого Эбби не знала.
— Доктор Ди Маттео! — послышалось из динамика интеркома.
— Я слушаю.
— Примерно десять минут назад поступил вызов из четвертой палаты, восточное крыло. Вас просили туда подойти.
— В нейрохирургию? Они сказали зачем?
— Что-то связанное с пациенткой по фамилии Террио. Они вас просят поговорить с ее мужем.
— Карен Террио больше не моя пациентка.
— Доктор, я лишь передаю вам их просьбу.
— Спасибо. Сейчас буду.
Вздохнув, Эбби поднялась со стула и подошла к каталке Мэри Аллен, чтобы в последний раз взглянуть на кардиомонитор и проверить общее состояние. Пульс немного ускорился. Мэри начала шевелиться. Она снова стонала. Боль вернулась.
— Введите ей еще два миллиграмма морфина, — сказала медсестре Эбби.
Вспышки на экране кардиомонитора показывали, что сердце Карен Террио бьется медленно и ровно.
— У нее такое сильное сердце, — бормотал Джо Террио. — Оно не хочет сдаваться. И сама она тоже не хочет сдаваться.
Он сидел у постели жены, держа ее руки. Его взгляд был прикован к зеленой линии, тянущейся по экрану осциллоскопа. Джо ошеломляло обилие медицинской аппаратуры: всех этих трубок, мониторов, аспирационного насоса. Ошеломляло и пугало. Все внимание мужа Карен было приковано к кардиомонитору. Возможно, Джо думал, что если он сумеет постичь секреты этого загадочного ящика, то разберется и во всем остальном. Даже поймет, как оказался у койки женщины, которую любит и сердце которой не прекращает биться.
Было три часа дня. С момента, когда пьяный водитель протаранил машину Карен Террио, прошло уже шестьдесят два часа. Возраст пациентки — тридцать четыре года. Реакция на ВИЧ отрицательная, раковых опухолей и инфекционных заболеваний не обнаружено. Здесь лежала пока еще живая женщина с мертвым мозгом. Проще говоря, Карен представляла собой живой супермаркет здоровых органов для пересадки. Сердце. Легкие. Почки. Поджелудочная железа. Печень. Кости. Роговица. Кожа. С нее одной трансплантологи могли собрать обильную жатву. Как бы страшно ни звучало это слово, вполне обиходное в жаргоне трансплантологов, но организм Карен мог бы спасти жизнь или улучшить состояние полудюжине больных.
Эбби подвинула стул и села напротив Джо. Она была единственным врачом, долго и обстоятельно говорившим с Джо Террио. Неудивительно, что сейчас медсестры позвали именно ее. Она должна убедить Джо подписать необходимые документы и позволить Карен умереть. Некоторое время Эбби сидела молча. Ее и Джо разделяло простертое тело Карен Террио, грудь которой поднималась и опускалась в установленном ритме: двадцать вдохов в минуту.
— Вы правы, Джо, — наконец сказала Эбби. — У вашей жены сильное сердце. Оно способно вот так же биться еще какое-то время. Но не годами. В конце концов тело оценит свое состояние. Тело поймет.
Джо поднял на нее глаза, воспаленные от слез и бессонницы:
— Поймет? Что?
— То, что мозг его хозяйки мертв и сердцу больше незачем биться.
— Как тело может понимать такие вещи?
— Мозг нужен нам, не только чтобы думать и чувствовать. Мозг задает организму цель и смысл существования. Стоит цели исчезнуть, сердце, легкие и другие органы перестают работать.
Эбби кивнула в сторону аппарата искусственной вентиляции легких:
— Как видите, это устройство дышит за вашу жену.
— Я знаю, — прошептал Джо, растирая себе лицо. — Знаю, знаю…
Эбби молчала. Вцепившись себе в волосы, Джо раскачивался на стуле. Из его горла вырывались звуки, чем-то похожие на рыдания. Максимум того, что может позволить себе мужчина. Когда он снова поднял голову, его волосы стояли торчком, мокрые от слез.
Он опять взглянул на монитор. Монитор был единственным устройством, не вызывавшим у Джо страха.
— Все это… так преждевременно.
— Нет, не преждевременно. Очень скоро состояние органов вашей жены начнет ухудшаться, и они уже не будут пригодны для трансплантации. Поймите, Джо: эта задержка ничего не даст.
Тело жены было барьером, поверх которого Джо смотрел на доктора Ди Маттео.
— Вы принесли бумаги? — спросил он.
— Они при мне.
Джо подписал документы, едва взглянув на бланки. Эбби и дежурная медсестра засвидетельствовали подлинность его подписей. Копии документов лягут в историю болезни Карен Террио, попадут в базу данных БОНА — Банка органов Новой Англии и базу данных координатора трансплантационных операций клиники Бейсайд. После этого наступит время жатвы.
Карен Террио похоронят, но части ее организма еще долго будут жить в других телах. И прежде всего ее сердце. Человек, которому его пересадят, и не узнает, как весело билось это сердце, когда пятилетняя Карен бегала и играла; как замирало от счастья, когда в двадцать лет она выходила замуж, а через год переполнялось радостью материнства. Пусть это и не бессмертие, но что-то очень близкое к бессмертию.
Но вряд ли подобные мысли могли утешить Джозефа Террио, не покидавшего вахту у постели жены.
Эбби застала Вивьен Чао в раздевалке операционной, куда та пришла после экстренной четырехчасовой операции. Однако на хирургическом костюме, который Вивьен успела снять, не было ни пятнышка пота.
— Муж Карен Террио дал согласие на жатву, — сказала Эбби.
— Он подписал документы? — спросила Вивьен.
— Да.
— Прекрасно. Тогда я распоряжусь насчет перекрестной пробы.
Вивьен потянулась за чистой хирургической блузой. Сейчас на ней были только лифчик и трусики. Сквозь ее плоскую грудную клетку проступали все ребра.
«Профессиональная зрелость не обязательно сопровождается телесной», — подумала Эбби.
— Как ее основные органы? — поинтересовалась китаянка.
— Поддерживаются в стабильном состоянии.
— Главное, чтобы не падало давление. Пусть почки обильно снабжаются кровью. Не каждый день судьба преподносит симпатичную пару почек, да еще и четвертой группы с положительным резусом.
Вивьен надела чистые хирургические штаны, завязывающиеся на поясе, и заправила в них блузу. Все ее движения отличались точностью. Даже элегантностью.
— Пойдешь на жатву? — спросила Эбби.
— Если сердце решат отдать моему пациенту, пойду. Жатва — самая легкая часть. Куда интереснее сама пересадка и приживление органа.
Вивьен закрыла шкафчик, щелкнув замком.
— Есть минутка? Хочу познакомить тебя с Джошем.
— Кто он?
— Мой пациент. Достался мне по линии обучения. Он сейчас в палате интенсивной терапии.
Они покинули раздевалку, вышли в коридор и направились к лифту. Свою коротконогость Вивьен компенсировала быстрыми, почти яростными шагами.
— Нельзя говорить об успехе пересадки сердца, пока не сравнишь состояние пациента до и после операции, — сказала Вивьен. — Сейчас я тебе покажу этого парня с его собственным сердцем. Быть может, для тебя кое-что прояснится.
— Что ты имеешь в виду?
— У твоей пациентки есть сердце, но умер мозг. У моего парня здоровый мозг и практически нет сердца.
Двери лифта распахнулись. Вивьен вошла в кабину.
— Когда видишь такие трагедии, некоторые вещи начинают обретать смысл.
В лифте они ехали молча.
«Конечно, в этом есть смысл, — думала Эбби. — И большой смысл. Вивьен его видит отчетливо. Но мне не прогнать из памяти ту картину… Дочери Карен, совсем еще дети… Они стояли возле постели матери, боясь до нее дотронуться».
Так же молча Вивьен вела Эбби в палату отделения интенсивной терапии.
Джошуа О’Дей спал на койке № 4.
— Целыми днями только и делает, что спит, — пояснила медсестра.
У нее были светлые волосы и миловидное лицо. На бедже значилось: «ХАННА ЛАВ, ДИПЛОМИРОВАННАЯ МЕДСЕСТРА».
— Из-за перемены лекарств? — спросила Вивьен.
— Думаю, из-за депрессии, — покачала головой Ханна и вздохнула. — Я ухаживаю за ним уже не первую неделю. С самого дня его поступления. Он такой замечательный парень. Мне он очень нравится. Простой, бесхитростный. Раньше он со мной разговаривал. А с недавних пор погрузился в эту спячку. Когда не спит, лежит и смотрит на свои трофеи.
Ханна кивнула в сторону тумбочки, на которой любовно были разложены спортивные ленты и вымпелы. Среди них находились и его собственные награды, самой ранней из которых был вымпел, полученный Джошем еще в третьем классе. Тогда, будучи бойскаутом-волчонком, он участвовал в соревнованиях «Дерби соснового леса». Эбби знала об этих соревнованиях. Как и Джошуа О’Дей, ее брат был бойскаутом-волчонком.
Эбби подошла к койке. Парнишка выглядел гораздо младше своих лет. Судя по записи в истории болезни, ему было уже семнадцать, но он вполне бы сошел за четырнадцатилетнего. Вокруг его постели, словно лианы, переплетались пластиковые трубки капельниц, а также трубки артериальных датчиков и катетеров Свана-Ганца. Последние использовались для наблюдения за давлением в правом предсердии и легочной артерии. Все данные выводились на монитор. Давление в правом предсердии было высоким. Сердце парня не справлялось со своей главной задачей — качать кровь. Кровь шла обратно в венозную систему. Это было видно и без монитора. Эбби сразу отметила раздутые вены на шее Джоша.
— Два года назад он был звездой школьной бейсбольной команды в Реддинге, — сказала Вивьен. — Я не разбираюсь в бейсболе и не могу оценить его уровень. Но отец парня очень гордится его успехами.
— Очень гордится, — подтвердила Ханна. — Недавно заявился в палату с мячом и бейсбольными перчатками. Затеяли игру. Уж не знаю, как в бейсболе называются эти приемчики, но папашу мне пришлось выставить.
Она засмеялась:
— Отец в мальчишке просто души не чает.
— И давно он болеет? — спросила Эбби.
— В школе пропустил целый год, — сказала Вивьен. — Два года назад подцепил вирус. Вирус Коксаки, тип В. За шесть месяцев у него развилась острая сердечная недостаточность. В нашей клинике Джош уже месяц. Ждет новое сердце… Правда, Джош?
Парень открыл глаза. Казалось, он смотрит на врачей через несколько слоев марли. Джош несколько раз моргнул, затем улыбнулся Вивьен:
— Привет, доктор Чао.
— Гляжу, у тебя появились новые ленты.
— Вы про эти? — Джош закатил глаза. — Даже не знаю, откуда мама их выкопала. Она у меня хранит все подряд. Даже мои молочные зубы. Собраны у нее в мешочек. По-моему, это уже слишком.
— Джош, как видишь, я пришла не одна. Познакомься: это доктор Ди Маттео, хирург-ординатор.
— Здравствуй, Джош, — улыбнулась Эбби.
Казалось, парень только сейчас заметил ее присутствие. Он молчал.
— Ты не возражаешь, если доктор Ди Маттео тебя осмотрит? — спросила Вивьен.
— Зачем?
— Когда получишь новое сердце, будешь носиться не хуже Дорожного Бегуна. Помнишь мультики о нем? Тогда мы уже не сможем разложить тебя на койке и провести врачебный осмотр.
— И любите же вы эти осмотры, — улыбнулся Джош.
Эбби подошла к койке. Джош послушно расстегнул пижаму. Грудь у него была бледной, совсем без растительности. Как у ребенка. А ведь Джош уже был подростком. Эбби прижала руку к его сердцу. Оно билось слабо, будто птица, уставшая натыкаться на прутья клетки. Эбби достала стетоскоп. Она стояла, слушая удары сердца Джоша. Во взгляде парня сквозили настороженность и недоверие. Подобные взгляды Эбби часто видела в педиатрических палатах. Так смотрят дети, которые слишком давно находятся в больнице и знают: каждая новая пара врачебных рук — это новая боль. Когда она смотала и убрала в карман стетоскоп, Джош облегченно вздохнул.
— Это все? — спросил он.
— Да, все. — Эбби расправила ему пижаму. — Джош, а какая твоя любимая команда?
— Разве не видно?
— Конечно видно. «Ред сокс».
— Отец записал мне на видео все их игры. Мы с ним всегда вместе ходили на матчи. Отец и я. Когда вернусь домой, буду смотреть все пленки подряд. Целых три дня сплошного бейсбола…
Он глотнул воздуха, насыщенного кислородом.
— Доктор Чао, я хочу домой, — глядя в потолок, сказал Джош.
— Я знаю, — тихо отозвалась Вивьен.
— Хочу снова увидеть свою комнату. Я скучаю по своей комнате.
Джош глотал слюну, пытаясь удержать слезы, но все же шумно всхлипнул.
— Я хочу увидеть свою комнату, — повторил он. — Только и всего. Просто увидеть свою комнату.
Ханна поспешила к его койке, подхватила Джоша на руки и принялась качать, как маленького. Он отчаянно сражался с подступающими слезами, сжимал кулаки. Он уткнулся в волосы медсестры.
— Все хорошо, — приговаривала Ханна. — Малыш, ты не стесняйся. Хочется поплакать — поплачь. Я же тут, с тобой. И никуда не уйду. Пока я тебе нужна, я буду рядом. Все в порядке, Джош.
Эбби видела: лицо медсестры мокро от слез. То были не слезы Джоша, а ее собственные.
Эбби и Вивьен молча ушли из палаты.
В сестринской Вивьен подписала два экземпляра заявки на лимфоцитарную перекрестную пробу между кровью Джоша О’Дея и Карен Террио.
— Как скоро его могут оперировать? — спросила Эбби.
— Изъять сердце мы могли бы уже завтра утром. Чем раньше, тем лучше. У парня только за сегодня трижды проявилась желудочковая тахикардия. При таком нестабильном сердечном ритме у него в запасе мало времени. — Вивьен повернулась к Эбби. — Я бы очень хотела, чтобы Джош вернулся домой и смотрел матчи «Ред сокс». А ты?
Лицо китаянки, как всегда, оставалось спокойным и непроницаемым. Эбби подумала, что внутри Вивьен может все обливаться слезами, но та никогда этого не покажет.
В сестринскую вошла секретарь палаты.
— Доктор Чао, я передала в реанимацию хирургического отделения ваш запрос на перекрестную пробу. Мне сказали, что они уже выполняют этот анализ с кровью пациентки Карен Террио.
— Потрясающе. Хоть один раз мой интерн подсуетился.
— Доктор Чао, быть может, я их не так поняла, но перекрестная проба выполняется не с лимфоцитами Джоша О’Дея.
— Что? — опешила Вивьен, поворачиваясь к секретарю.
— Мне сказали, они проводят анализ для другого пациента. Точнее, пациентки. Нины Восс. Категория частных пациентов.
— Но Джош в критическом состоянии! В списке очередников он первый.
— Мне они всего лишь сказали, что сердце предназначено той частной пациентке.
Вивьен вскочила, подбежала к телефону и вдавила несколько кнопок. Эбби слышала ее разговор.
— Это доктор Чао. Я хочу знать, кто заказал лимфоцитарную перекрестную пробу по Карен Террио?
Судя по лицу Вивьен, ответ ей не понравился. Она нахмурилась и молча повесила трубку.
— Они тебе назвали имя? — спросила Эбби.
— Да.
— И кто же это?
— Марк Ходелл.
