Десять часов утра, палящий зной.

Устроившись на верху стенки, разделявшей душевые кабины, вытянув руки вдоль тела, Жак Реверди ждал. Раман не устоит. Несмотря на жару, несмотря на риск…

В данное время его благосклонностью пользовался один из малолеток, индонезиец лет шестнадцати-семнадцати по имени Коде. Он отбывал пожизненный срок за то, что перерезал горло собственной матери обломком выхлопной трубы. Ежедневно, примерно в шесть вечера, когда все заключенные расходились по камерам, начальник службы безопасности уединялся с ним в душевой.

Реверди улыбнулся.

Сегодня все пойдет по-другому.

Ослепительный белый свет разливался по кабинкам без крыш, отражаясь острыми бликами от кафеля. Каждая стена, каждый угол вибрировали наподобие отражающих экранов, которыми пользуются фотографы. Жак старался не смотреть вниз, чтобы не потерять равновесие.

Он лежал неподвижно, вытянувшись вдоль стены, прижавшись животом и лицом, вдыхая запах мастики, скреплявшей плитки. На нем были только трусы, он уже не чувствовал жара солнца. В этот момент он сам превратился в раскаленную печь, где горит каждая частица, выбрасывая при малейшем движении фонтан искр.

Когда тело невыносимо затекало, он перебирал в уме детали своего плана, и весь его организм растворялся в этой логике. Сведенные члены расправлялись, находили свое место, словно патроны, вставленные в затвор ружья.

Раман не устоит.

Реверди поговорил с Коде. Он приказал ему после завтрака распалить тюремщика и завлечь его в душевую — причем именно в эту кабинку. Конечно, Раман может что-то заподозрить, но Реверди рассчитывал на очарование маленького педика. За несколько недель он затмил всех трансвеститов из блока «D».

Жак знал пристрастия Рамана. Он раздевался догола, оставаясь только в башмаках на каучуковой подошве и со своей электрической дубинкой. Перед тем, как трахать мальчишек, он устраивал им сеансы электрошока, чтобы ягодицы максимально сжались. Тогда, входя в них, он воображал, будто лишает их невинности. Он разрывал им анусы, наслаждался кровью, текшей у него по ногам и облегчавшей проникновение, ласкал кожу, еще трепетавшую от электрических разрядов…

Реверди сжал обеими руками свою щетку-бритву. Он принес с собой перчатки из грубого волокна, потому что Раман занимался любовью по-индийски, смазывая все тело кунжутным маслом. Под языком он чувствовал хирургическую иглу с нитью, позаимствованную в медчасти. Внизу, возле душевого поддона он приметил ведро с потрохами. Словно аккомпанементом его мыслям издалека доносились голоса китайцев, суетившихся возле кухни: главарь их банды отмечал сегодня свой день рождения. Уже неделю он со своими приближенными готовился к банкету, рассчитанному на всю китайскую общину.

Реверди снова улыбнулся при мысли о пире.

Он внесет свой вклад в меню.

Внезапный шум привлек его внимание

Белый свет как будто ожил, заметался вдоль душевых. Жак напряг мышцы. Рефлекторным движением он потянулся к своей проплешине, словно желая прикоснуться к амулету, потом натянул перчатки. Он услышал хихиканье — это мальчишка. И тут же — крик боли. Раман успокоил его ударом дубинки.

Дверь кабинки распахнулась от удара.

Коде, совершенно голый, влетел первым, распластался на цементном полу. Реверди видел его волосы, блестевшие от кокосового масла, его мышцы, перекатывавшиеся под кожей, как маленькие жемчужинки. Раман вошел следом за ним и закрыл дверь. Тоже голый, с дубинкой, в башмаках на резине. Всего несколько сантиметров отделяли Жака от его головы.

Индонезиец скорчился у стенки, задом кверху. Раман осыпал его ударами по спине, по ягодицам, по ляжкам. От каждого разряда тот вжимался в стену, еще выше поднимая свой зад — напряженный, трепещущий, возбуждающий. Мальчишка кричал.

Реверди не вмешивался. В конце концов эта «жертва» перерезала горло матери от уха до уха.

Удар.

Тело содрогается от тока.

Он с восхищением смотрел на черную спину Рамана. Позвонки играли под лоснящейся кожей, словно фаланги пальцев в перчатке из черного шелка. Все его тело состояло из мышц. Машина для насилия, от которой исходил сладкий аромат кунжута.

Еще удар.

Убийца умолял о пощаде, всхлипывал.

Сжатые, дрожащие ягодицы.

Даже Реверди испытывал потрясение, наблюдая за этим сексуальным унижением.

Когда он почувствовал, что и сам возбуждается, он понял, что настало время действовать.

Он вытянул руку влево и сумел достать до противоположной стены. Опираясь на два угла, он всем телом навис над кабинкой, внезапно покрыв ее гигантской тенью. Раман с поднятой дубинкой повернулся, не понимая, что происходит.

Реверди спрыгнул вниз. Он толкнул тюремщика к стене, приставил лезвие бритвы к низу его живота и зажал рукой рот. Раман извивался, его глаза вылезали из орбит. Жак по-английски приказал мальчишке;

— Пошел вон.

Тот не двигался, его тело сотрясали спазмы.

— Я кому сказал? Пошел вон!

Парень улетучился. Дверь со стуком захлопнулась. Реверди прижал ее пяткой, не ослабляя хватку. Он тоже остался в ботинках: электродубинка искрила на мокром полу. Он порадовался, что догадался взять перчатки: извращенец просто истекал маслом.

Раман не шевелился, дышал через нос. Реверди подумал, что вдвоем они представляли прекрасное зрелище: бронзовое тело против тела медного. Два атлета, поглощенные борьбой — или любовью. Пока что ситуация оставалась неясной.

Он слегка надавил на щетку-лезвие. Вдавил в тело чуть-чуть, чтобы только показалась кровь. Под своим сжатым кулаком он ощущал мышцы брюшного пресса охранника: тверже стали. На какую-то секунду он испугался, что лезвие не сможет проникнуть через такой панцирь, но ощущение тепла его успокоило: кровь уже текла.

Ноздри Рамана затрепетали. Его налитые кровью глаза говорили: «Ты не осмелишься». Но его поднятые брови, от которых лоб собирался в складки, вопили о другом. О сомнении. О неуверенности. О панике. Он только что увидел потроха в ведре.

Жак улыбнулся в нескольких сантиметрах от его лица.

Он ощущал иглу и нить под языком. Он спросил по-малайски:

— Помнишь, что я сказал тебе как-то раз?

Раман дрожал, хлопая глазами. Реверди добавил:

— Лучше, чтобы тебя зашивали мертвым, чем живым.

И одним движением он всадил лезвие в низ живота малайца и протянул его вверх, до самых легких.