82
Облицованная светлым деревом исповедальня напоминала шведскую сауну. Здесь пахло сосной и ладаном. Но аналогия на этом заканчивалась, так как холод здесь стоял собачий.
– Дайте мне ваш плащ. Мы его высушим.
Я послушно передал ему плащ.
– Чай, кофе?
Замошский положил мой плащ на небольшой электрический радиатор, затем взял термос и быстро свинтил с него крышку.
– Пожалуйста, кофе.
– У меня только «Нескафе».
– Неважно.
Он положил чайную ложку порошка в пластиковую кружку и залил кипятком.
– Сахар?
Я покачал головой и осторожно взял кружку, которую он мне протягивал.
– Здесь можно курить?
– Разумеется.
Поляк подвинул ко мне пепельницу. Эти церемонии, эта вежливость между незнакомыми людьми на фоне убийств и фанатизма казались фантастикой.
Я закурил и устроился на стуле. Мне еще не удалось преодолеть разочарование – Манон нет, никакой таинственной дамы под сенью храма. Но я чувствовал, что эта новая встреча даст свои плоды.
Мужчина повернул другой стул и уселся на него верхом, скрестив руки на спинке, – его черные манжеты искрились. Поза была, по-видимому, срежиссирована так же, как и непринужденность.
– Вы знаете, что меня интересует, не правда ли?
– Нет.
– Тогда вы менее продвинулись, чем я предполагал.
– Вам бы надо мне помочь. Кто вы? Что вы ищете?
– Аббревиатура КИК вам что-нибудь говорит?
– Нет.
– Клуб интеллектуалов-католиков, созданный в Кракове после Второй мировой войны, когда Иоанна Павла II звали Каролем Войтылой. Он принадлежал к этому клубу. В эпоху «Солидарности» его члены потрудились на славу, чтобы изменить расклад. По меньшей мере так же, как Валенса и его команда.
– Вы принадлежите к этой группе?
– Я возглавляю особую группу, которая возникла в шестидесятые годы. Оперативную группу.
– Вы мне сказали, что вы папский нунций.
– Я езжу с дипломатическими поручениями, что позволяет мне расширять, скажем так, мою сеть.
Продолжение я угадал. Новый религиозный фронт, который занимался «лишенными света» и их преступлениями, но, без сомнения, более энергично, чем теоретик ван Дитерлинг. Духовная полиция.
– Вас интересует мое досье?
– Да, мы следим за вашим расследованием с интересом. Для рядового полицейского вы проявили необычайную широту взглядов.
– Я католик.
– Вот именно. Вы могли бы иметь предрассудки, присущие вашему поколению. Сводить все случаи одержимости к душевным болезням. Эта так называемая современная позиция не учитывает глубины проблемы. А враг не дремлет. Жестокий, вездесущий, нематериальный. Когда речь идет о дьяволе, нет ни современности, ни эволюции. У истоков стоит Зверь, и он будет здесь в конце концов, поверьте мне. Мы просто стараемся заставить его отступить.
У меня в голове пронеслись образы: пророчества святого Иоанна и его Апокалипсис; Ад, разверзшийся в час Страшного суда; экзорцисты у изголовья одержимых детей, борющиеся с демонами врукопашную, в Бразилии, в Африке. Я постарался ответить как можно более непринужденно:
– Нельзя сказать, что вы мне сильно помогли.
– Есть дороги, которые нужно пройти в одиночку. Каждый шаг приближает к цели.
– Это могло бы спасти жизни.
– Не думайте так. Мы вас опередили, это правда. Но не его. Невозможно предсказать, где и как он ударит.
Мне начали надоедать эти рассуждения о дьяволе как о реальной и всемогущей силе. Я снова перешел в атаку:
– Если вам известно все, что знаю я, то что же вас еще интересует?
– Прежде всего, мы не знаем точно, на чем вы остановились. Далее, вы нас опередили на участках, которые нам недоступны.
Ван Дитерлинг и его архивы. Эти две группы, должно быть, соперничают. Замошский ничего, или почти ничего, не знает об Агостине Джедде. Может быть, я сумею два раза «продать» свое досье и работать сразу на двух «хозяев», как слуга двух господ у Гольдони. Поляк подтвердил мои подозрения, прикинувшись огорченным:
– В наших рядах еще нет необходимого единства. Особенно в вопросе демонологии. Итальянцы из Ватикана думают, что в этой области у них абсолютное превосходство, и отказываются сотрудничать.
Мне было совсем нетрудно представить себе, как соперничают эти две группы. Ван Дитерлинг держал свой козырь – Агостину, а у Замошского должны быть собственные досье.
– Если вы хотите, чтобы я познакомил вас с добытыми мною фактами, – сказал я, – предложите мне что-нибудь взамен.
Священник поднялся. Его стальной взгляд предупреждал: «Осторожнее, следите за тем, что говорите». Но он произнес спокойным тоном:
– Вам уже невероятно повезло, Матье, раз вы все еще живы и в здравом уме. Сами того не зная, вы ввязались в настоящую войну.
– Вы имеете в виду внутреннюю войну между различными религиозными группами?
– Нет. Наше соперничество лишь вторичное явление. Я говорю о настоящем конфликте, о борьбе Церкви с могущественной сатанинской сектой. Я говорю о реальной угрозе для нас всех. Для нас, солдат Господа, и всех христиан планеты.
Уже не так уверенно я продолжал:
– Эта угроза – «лишенные света»?
Замошский сделал несколько шагов, заложив руки за спину.
– Нет. «Лишенные света» скорее являются ставкой в этой битве.
– Я не понимаю.
Нунций подошел к старому колченогому письменному столу, стоявшему за пюпитрами для нот, и достал фломастер:
– Знаете ли вы этот знак?
Он начертил окружность, перечеркнул ее горизонтальной линией, потом пририсовал несколько звеньев цепи. Татуировка Казвьеля и печатка на перстне Мораза. Значит, это был символ сатанинской секты.
– Я видел его уже два раза.
– Где?
– В татуировке на груди одного мужчины и в гравировке на перстне другого.
– У меня есть сведения, что оба мертвы.
– Если у вас есть ответы, зачем задавать вопросы?
Замошский улыбнулся, затем надел колпачок на фломастер.
– Патрик Казвьель. Ришар Мораз. Первый умер тридцать первого октября на ватиканской лестнице. Другой недалеко от дома доктора Бухольца, в окрестностях Лурда, на следующий день. Вы убили их обоих. Если вы хотите, чтобы мы заключили соглашение, вам следует вести со мной честную игру.
– Кто говорил о соглашении?
Он постучал по рисунку:
– Вы не хотите узнать, что этот рисунок означает?
– Покопавшись, я и сам все узнаю.
– Разумеется. Но мы можем сэкономить вам время.
Нунций терпеливо мерил комнату уверенным шагом. Мне уже порядком надоело это кружение.
– Как называется эта секта?
– «Невольники». Они считают себя рабами дьявола. Отсюда и их символ: железный ошейник. Их еще называют Писцами. Сатанинские секты – моя специальность. Моя настоящая работа – выявлять эти группы по всему миру. Однако из всех, которые я встречал или изучал, «Невольники» – самые жестокие, самые опасные. В высшей степени.
– Какой у них культ?
Замошский широко развел руками:
– В большинстве сатанинских сект дьявол является лишь прикрытием извращений, наркомании, различных видов беззаконной деятельности. Порой они доходят до уголовщины. Убивают, кончают с собой, доводят других до самоубийства… Но я бы сказал, что эти банды не опасны и чаще всего ограничиваются осквернением кладбищ. Короче говоря, хулиганством. Во всем этом нет никакой идеи. И их общение с «хозяином» просто смехотворно.
– Полагаю, «Невольники» не принадлежат к этой категории.
– Ни в коем случае. «Невольники» – настоящие сатанисты, они живут ради зла и благодаря злу. Они ведут аскетическую жизнь, требовательны к себе, безжалостны. Убийцы, палачи, воры, они совершают зло бесстрастно, соблюдая порядок и пунктуальность. Это эквивалент наших монахов. Могущественные, многочисленные – и невидимые. Они не развратничают перед алтарем в церкви и не целуют козла в задницу. Это настоящие преступники, их злодеяния призваны умножать Зло. Убийство, истязание, разрушение – вот их причастие. Кроме того, они очень сплоченны. Их объединяет тайная цель.
Я закурил еще одну сигарету, просто чтобы подбавить дымку в наш маленький ад.
– Которая состоит…
– В сборе заповедей дьявола. Когда они не убивают, они гоняются за словом Сатаны.
Замошский перевел дыхание. Он продолжал вышагивать передо мной. Своим воинственным видом он напоминал генерала во время военного похода. Он продолжал:
– Видите ли, у сатанинской догмы есть один основной недостаток – отсутствие священной книги. Текста, который можно было бы счесть каноническим. В истории сатанизма вы найдете кучу черных библий, демонологических фолиантов, колдовских книг, различного рода свидетельств. Но нет труда, воспроизводящего слово дьявола. Вопреки тому что о нем рассказывают, Сатана не писака.
Мне вдруг представился священник из Лурда в его потрепанной сутане. «У них нет книги. Понимаете?» Он говорил о «Невольниках».
Я спросил:
– Где находится это слово? Где оно зафиксировано?
Его глаза на мгновение затуманились:
– Вы меня спрашиваете? – Он развел руками. – В этом же и состоит суть вашего расследования.
Я должен был бы об этом подумать. «Лишенные света». Единственные существа в мире, имевшие контакт с демоном.
– «Невольники» разыскивают «лишенных света»?
– Именно. Для них эти чудесно исцеленные являются хранителями уникального слова. Слова, которое они должны вписать в свою книгу. Именно за это их иногда называют Писцами. Они пишут под диктовку дьявола.
– Я думаю, они прежде всего пытаются расшифровать слова клятвы, которую «лишенные света» дают дьяволу?
Замошский кивнул:
– Их цель именно такова: узнать слова клятвы, которые позволяют вступить в контакт со Злом и заключить с ним договор.
– Казвьель и Мораз принадлежали к этой секте?
– С давних пор.
– Вы хотите сказать: они вступили в нее до того, как утонула Манон?
– Разумеется. Это они развратили девочку. Они на нее воздействовали, внушали ей всякие мерзости. Мы лишь приблизительно знаем, чего они хотели достичь. Наверное, воспитать безнравственное существо, которое привлечет к себе внимание самого Сатаны.
– Когда они узнали, что Манон жива?
– Когда умерла Сильви Симонис.
– Вам известно, от кого они это узнали?
– От Стефана Сарразена.
Имя жандарма заставило меня вздрогнуть:
– Почему он? Зачем он их оповестил?
Нунций постарался сдержать улыбку:
– Потому что он был их сообщником. Когда его еще звали Тома Лонгини, Стефан Сарразен тоже состоял в секте «Невольников». Вместе с теми двумя он участвовал в растлении девочки.
Еще одна ускользнувшая от меня правда. Я всегда чувствовал, что между этими тремя есть какая-то связь, но не мог этого доказать. Пресловутое правило одной трети… Мораз, Казвьель и Лонгини спровоцировали смерть Манон. Но у меня все еще осталось некоторое недоумение:
– В восемьдесят восьмом году, – произнес я, – Тома Лонгини было всего тринадцать лет. Он был школьником. Мораз был часовщиком. Казвьель – взломщиком. Как могли они познакомиться?
– Вы недостаточно копались в их прошлом. Ришар Мораз был не только часовщиком. Он был коллекционером и даже скупщиком краденого. Так он познакомился с Казвьелем, который приносил ему ворованное.
– А Тома?
– Тома был извращенцем. Ему доставляло удовольствие проникать ночью к чужим людям. Наблюдать за ними. Или таскать у них безделушки. Именно на этом пути он встретил Мораза. Он продавал ему украденные вещицы.
Мораз, Казвьель, Лонгини – три ночные птицы, сведенные вместе воровством. Затем они нашли Другой общий интерес: культ Сатаны.
Я вообразил, что было дальше: Тома Лонгини со временем, должно быть, привязался к Манон и захотел помешать ее окончательному растлению. Он испугался. Он разговаривал со своими родителями, затем с психиатром, Али Азуном, но не мог открыть им всю истину. Он делал намеки, но главное было в том, что он хотел прекратить то, что делали с Манон. То, что началось как порочная игра, становилось опасным. Манон вела себя как одержимая. Ее мать теряла всякое самообладание и была готова ее уничтожить.
– Если я правильно понимаю, – продолжил я, – трое сообщников только этим летом обнаружили, что Манон жива. Тогда они подумали, что она может быть «лишенной света».
– Совершенно верно. Но в это время Манон внезапно исчезла. Либо она почувствовала угрозу со стороны этих фанатиков, либо боялась убийц своей матери.
Я отметил про себя, что Замошский не допускал мысли о виновности Манон. Это необъяснимым и загадочным образом принесло мне облегчение. Я не желал, чтобы Манон оказалась виновной…
А в остальном мои собственные данные согласовывались с только что сообщенными мне подробностями. Так же как и я, эти трое искали Манон. Мораз и Казвьель решили меня устранить, чтобы я не нашел Манон раньше них. Лонгини, он же Сарразен, напротив, решил объединиться со мной. Почему? Думал ли он потом убить меня? Или рассчитывал с моей помощью находить других «лишенных света»?
Я снова вернулся к самому главному. Знал ли Замошский, где прячется Манон? Вопрос крутился у меня на языке, но вначале я хотел испытать этого возможного партнера.
– Почему вы мне все это рассказываете?
– Я вам уже ответил: меня интересует информация, которую вы собрали.
– Мне кажется, что вы знаете больше меня.
– О деле Симонис – да. Но есть и другие аспекты.
– Агостина Джедда?
– Например. Мы знаем, что вы ее допрашивали в «Маласпине». Мы хотели бы иметь запись этого разговора.
– Значит, ван Дитерлинг не сотрудничает с вами?
– Повторяю, у нас разные взгляды на эту проблему. Он принимал вас в Римской курии. Он хранит в библиотеке Ватикана чрезвычайно важные архивы. Документы, которые вы просматривали.
Кардинал не позволил мне ничего скопировать, но я решил блефовать:
– У меня действительно есть тексты, которые могли бы пополнить ваши досье. Но вы? Что можете предложить мне вы? «Невольников» недостаточно. Рано или поздно я бы на них вышел.
– Это был аванс. Я хотел вас убедить, что не толку воду в ступе.
– Вы можете предложить еще что-то?
– Да, и весьма ценное.
– Что?
– Манон Симонис.
– Вы знаете, где она находится?
– По правде говоря, она у нас, под нашей защитой.
У меня перехватило дыхание, но мне удалось произнести:
– Где?
Замошский подхватил мой плащ и кинул его мне:
– Вы не боитесь летать на самолете?
