32
До Сартуи я добрался уже ночью. Я ожидал увидеть провинциальный городок с фахверковыми домиками и каменной колокольней, а меня встретил вполне современный город, отлитый из бетона. Главная улица, словно прорезанная пилой, разделяла центр на две части. Повсюду виднелись часовые мастерские, закрытые с незапамятных времен. Об этом красноречиво свидетельствовали неподвижные стрелки часов на их вывесках.
«Сартуи, – подумал я, – город, где остановилось время».
История города была мне известна. В XX веке в верховьях реки Ду начался экономический подъем и стала развиваться часовая и механическая промышленность. Претворялись в жизнь самые несбыточные мечты. Именно тогда, в пятидесятых годах, был построен Сартуи. Но надежды оказались призрачными. Конкуренция с азиатскими странами и появление кварцевых часов подкосили великие начинания жителей Юра.
Вскоре я оказался на центральной площади с более традиционной архитектурой. До начала «часовой лихорадки» здесь действительно была деревня с узкими улочками, церковью и рыночной площадью… Никакой гостиницы я не обнаружил. Все было окутано тишиной и тьмой. Только уличные фонари прорезали сумрак: ни единой фары, ни единой освещенной витрины. Эти пятна света были страшнее темноты и холода. Будто гвозди, вколоченные в крышку моего гроба.
Проехав еще немного, я оказался перед жандармерией. Сразу вспомнился Сарразен: он собирался узнать, не ошиваюсь ли я где-нибудь поблизости. Может, он лично проверит постояльцев гостиниц…
Я вернулся на площадь.
Церковь была построена из гранитных блоков, и над ней возвышалась квадратная колокольня. Я проскользнул в переулок, идущий вдоль стены. Сзади к церкви примыкало здание, окруженное ухоженным садом. Старинный дом священника с увитыми плющом стенами и черепичной крышей. Рядом более поздняя пристройка выходила на баскетбольную площадку.
Я припарковал машину, взял сумку и направился к входу. Небо было усеяно звездами. Вокруг царило полное безмолвие, слышался только скрип моих шагов по гравию.
Я позвонил в калитку, ведущую в сад, затем, не ожидая, пока мне откроют, через посадки направился к дому, одергивая на себе плащ. Я уже собирался постучать в дверь, когда она со скрипом распахнулась. На пороге стоял мужчина – судя по фигуре, бывший спортсмен. Лет шестидесяти, редкие седые волосы, солидное брюшко обтянуто футболкой «Лакосте», вельветовые брюки, вытертые на коленях. Он смотрел на меня с удивлением и недовольством. Правой рукой он держался за ручку двери, а в левой сжимал столовую салфетку.
– Месье кюре?
Он утвердительно кивнул, и я снова пустил в ход историю о журналисте. Не стоило пугать его раньше времени.
– Очень приятно, – сказал он, выжимая из себя улыбку. – Я отец Мариотт. Если вы хотите взять интервью, приходите завтра в церковь. Я…
– Нет, святой отец. Я пришел просить у вас приюта на одну ночь.
Улыбка исчезла с его лица.
– Приюта?
– Ну да. Я заметил вашу пристройку.
– Это для моей футбольной команды. Там еще ничего не готово.
– Я не нуждаюсь в комфорте, – сказал я и добавил не без ехидства: – В семинарии нас учили, что хороший священник всегда держит двери открытыми.
– Вы… вы учились в семинарии?
– В Риме, в девяностых годах.
– Ну раз так… входите.
Он посторонился, впуская меня в дом.
– Услышав ваше имя, я был уверен, что вы позволите мне у вас переночевать.
Священник, похоже, не понял моего намека на американскую гостиничную сеть. Отрешившись от мира, он вопреки всему крепко держал в руках свою паству, свой хорал и свою футбольную команду.
– Ступайте за мной, – сказал он и направился по коридору в глубь дома. – Только предупреждаю, у меня тут все по-простому.
Минуя столовую, он не смог сдержать горестного вздоха при виде своего остывающего ужина. Пройдя еще несколько шагов, он загремел связкой ключей, висевшей у него на поясе, и открыл дубовую дверь, затем другую – металлическую, со значком «противопожарная».
Здесь Мариотт зажег неоновые лампы и уверенно двинулся вперед. Справа по коридору я разглядел общие душевые, откуда сильно тянуло жавелевой водой. В глубине – застекленная дверь, видимо, выходящая на баскетбольную площадку.
Наконец он вошел в комнату слева по коридору и включил свет. Я различил два ряда кроватей – по пять в каждом ряду. Все они были под балдахинами. Это напомнило мне два ряда кабинок на избирательном участке.
– Просто великолепно, – восторженно сказал я.
– Вы не привередливы, – проворчал Мариотт. Отдернув полог, он показал мне кровать под желтым стеганым одеялом. На стене висело распятие. Ни о чем лучшем я и мечтать не мог: тихо, просто, укромно…
Священник энергично хлопнул в ладоши:
– Ну тогда располагайтесь. Стеклянная дверь в конце коридора всегда открыта. Очень удобно, если вам захочется выйти. Ну а я…
Он не договорил фразу, оценивая ситуацию, затем предложил:
– Может быть, вы поужинаете со мной?
– С удовольствием.
В коридоре я заметил фанерную кабинку, разделенную на две части.
– Это исповедальня?
– Как видите.
– А разве в церкви нет исповедальни?
– Это для случаев, не терпящих отлагательства.
– Каких, например?
– Ну, если кто-нибудь вдруг почувствует непреодолимое желание исповедаться, он проходит в заднюю дверь и звонит. Тогда я иду сюда, чтобы его выслушать, – сказал он и добавил обиженным тоном: – Как вы сказали, хороший священник всегда держит дверь открытой.
– Здешние люди такие верующие?
Он сделал неопределенный жест и быстрым шагом направился назад, в столовую:
– Так вы идете или нет?
В столовой Мариотт схватил со стола сковородку:
– Ну конечно – все остыло!
– У вас есть микроволновка?
Он буквально испепелил меня взглядом:
– Почему не пусковая установка для ракет? Подождите здесь. Я все разогрею на медленном огне и приду. Тарелку и приборы возьмите в буфете.
Накрывая на стол, я наслаждался умиротворяющей атмосферой этого дома. Запах вощеного дерева смешивался с ароматами еды. В углу комнаты булькал калорифер. На стенах ничего не было, кроме распятия и календаря с изображением Пресвятой Девы. Все было просто, естественно, но вместе с тем проникнуто заботливо созданным уютом.
– Ну-ка, отведайте вот это, – воскликнул Мариотт, снова ставя сковородку на стол. – Макароны с перепелкой и сморчками. Фирменное блюдо!
К нему снова вернулось хорошее настроение. Теперь я разглядел его лучше. У него были светлые дружелюбные глаза, окруженные сеткой морщинок, и розовая кожа. Редкие волосы белым облаком окружали макушку, и он их все время приглаживал.
– Весь секрет, – прошептал он, – заключается в кориандре. Несколько щепоток в самом конце и… готово! Разом проявляются все оттенки вкуса.
Он наполнял наши тарелки осторожно, словно вор, перебирающий похищенные драгоценности. Несколько минут мы молчали, наслаждаясь едой. Макароны были восхитительны. Вкус ржи, терпкость сморчков и свежая нотка пряностей создавали контрастные сочетания с приятной горчинкой.
Священник заговорил снова, теперь уже на общие темы. Его приход сокращается, город пустеет, зима очень ранняя. Он говорил с явным местным акцентом – раскатывая согласные. Особенно его занимал один вопрос:
– У вас шины зимние? Вы должны об этом подумать.
Я кивнул в ответ, продолжая жевать.
– Контактные! – он взмахнул вилкой. – Вам нужны контактные шины!
За сыром он завел разговор о другом занимающем его вопросе: о роли спорта в деле духовного спасения молодежи. Я воспользовался паузой между рокфором и брессанским сыром, чтобы упомянуть о теме моего «репортажа» – Сильви Симонис.
– Я плохо ее знал, – попытался уклониться Мариотт.
– Она не ходила на службы?
– Конечно ходила…
– Ревностная католичка?
– Даже слишком.
– Как это?
Мариотт вытер рот и отпил глоток красного вина. Он продолжал улыбаться, но теперь в нем чувствовалось напряжение.
– На грани фанатизма. Она верила в возврат к истокам.
– Служить мессу на латыни? Вы это имеете в виду?
– Послушать ее, так лучше было бы по-гречески!
– По-гречески?
– Представьте себе, старина! Она была увлечена ранним христианством, когда наша церковь еще делала первые шаги. Почитала никому не известных святых и мучеников. Я даже не знал их имен!
Я пожалел, что не был знаком с Сильви Симонис. Нам было бы о чем поговорить. Такая пылкая вера могла стать мотивом убийства: убийца – апостол Сатаны – выбрал истинную католичку.
– А что вы думаете о ее смерти?
– Не пытайтесь вовлечь меня в этот разговор, молодой человек. Не хочу я ворошить подобные воспоминания.
– Ее похоронили по церковному обряду?
– Естественно.
– И с вашего благословения?
– Почему бы нет?
– Но говорят, она покончила с собой…
Он натянуто усмехнулся:
– Я ничего не знаю об этой истории, но кое в чем совершенно уверен: это не самоубийство. – Он сделал большой глоток, приподняв локоть. – Только не это!
Я незаметно перевел разговор на другое:
– Вы уже служили здесь, когда была убита ее дочь, Манон Симонис?
Он вытаращил глаза, потом нахмурил брови. Вся эта мимика выражала приступ гнева:
– Сын мой, я предоставил вам кров, разделил с вами трапезу – так не пытайтесь что-то у меня выведать!
– Простите меня, я задумал сенсационный репортаж о Сартуи и об этих двух громких происшествиях. Я не могу не задавать вопросы. – Я подвинул стоявшее возле меня блюдо с фруктами. – Съешьте что-нибудь на десерт!
Он выбрал мандарин, помолчал немного и, наконец, проворчал:
– Вам ничего не удастся узнать об убийстве Манон. Эта история покрыта мраком.
– А что вы думаете о версии детоубийства?
– Полная чушь, как и все остальные. Может даже, самая дикая.
– Вы помните, как на это отреагировала Сильви? Вы оказали ей поддержку?
– Она предпочла укрыться в обители.
– В какой обители?
– Богоматери Благих дел.
Мне бы следовало догадаться самому. Обитель давала духовное убежище людям, переживающим траур. Выходит, Марилина ловко меня провела. На самом деле она прекрасно знала Сильви, раз та в 1988 году жила в монастыре.
Отдельные штрихи стали складываться в общую картину. Убийца принес Сильви Симонис в жертву Сатане, потому что она была ревностной христианкой. Он оставил ее тело на освященной земле – в парке у монастыря Богоматери Благих дел. Мотивом, возможно, было что-то вроде профанации. Но какое отношение это имеет к убийству ребенка? Не был ли убийца матери также и убийцей дочери?
– Сильви Симонис, – продолжал я, – похоронена в Сартуи?
– Да.
– А Манон?
– Нет. Нет, в то время мать предпочла избежать шумихи и тому подобного…
– Где же ее могила?
– По ту сторону границы, в Ле-Локле. Вы больше ничего не хотите?
– Нет, спасибо, – ответил я. – С вашего разрешения пойду спать.
Мариотт очистил мандарин и толстыми красными пальцами, не спеша, разделил его на дольки. – Вы знаете дорогу.
