Глава 13
Среди деревьев за домом я сложил горку из маленьких черных сверчков. Они бешено били крылышками, а рядом с ними возвышалась кучка их крохотных лапок, похожих на тонкую пластиковую стружку. Без лапок сверчки только беспомощно ерзали, их брюшки сгибались, словно короткие толстые пальцы, крылышки трепыхались, борясь с грязью и гравитацией. Похоже, они не могли оторваться от земли — им требовались лапки, чтобы подпрыгнуть и взлететь.
Я думал, что обломанные лапки будут сочиться кровью, или что там течет внутри сверчка, но они отрывались, как лепестки цветка, целиком. Не оставляя ранок.
Я закопал живую горку и отряхнул ладони. Предстояло подготовиться к сегодняшнему вечеру.
От меня не должно исходить никакой угрозы для Брук. Первый фактор — мои правила: они не позволяли мне делать то, что нельзя, и я строго следовал им, ни разу за последнее время не дав себе поблажки. Второй фактор имел отношение к первому и объяснялся просто: мама весь день отсутствовала. Она уехала сначала к Маргарет, потом к Лорен, чтобы убедить ее подать заявление о насилии в семье. Я выкинул их всех из головы, заполнив ее приятными мыслями и успокаивающими мантрами: 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21. Я пребывал в мире с самим собой, и Брук не стоило опасаться столь мирного разума.
Третьим фактором стали, конечно, сверчки; все опасные или насильственные поползновения, которые могли у меня появиться, я выявил, удовлетворил и похоронил в земле. Мистер Монстр был счастлив, я был счастлив, мир был счастлив.
Я задержался в лесу. Дом Брук стоял чуть дальше влево, и отсюда я видел его крышу. Зимой я провел в этом лесу немало часов, забравшись на дерево за домом Брук и глядя в ее окно. Это было опасно, но вел я себя осторожно, и никто меня не заметил. Она никогда не задвигала шторы, вероятно, не предполагала, что кто-то может здесь объявиться, — наша улица находилась на самой окраине Клейтона, а за домами на две мили тянулся сплошной лес.
Я, конечно, прекратил наведываться туда — не стоило проводить столько времени, думая о Брук. Я и стал ее избегать, чтобы поменьше думать. Но теперь ситуация изменилась. Мы чаще встречались, и по ее желанию. Я мог мечтать о ней, не чувствуя себя виноватым. И мои правила оставались при мне, так что ничего не должно было случиться.
Но одно правило все же следовало изменить. Глупо, что во время нашего прошлого свидания я не позволил себе посмотреть на ее блузку. Речь шла не о том, чтобы разглядывать ее грудь, мне просто хотелось знать, какая на ней блузка. В этом не было ничего зазорного.
И вот я стоял ярдах в пятидесяти за ее домом под прикрытием деревьев. Отсюда я видел ее окна, но при свете дня не различал, что происходит внутри, к тому же меня это не интересовало. Я просто проходил мимо. Впрочем, заглянув внутрь, я мог бы узнать, как она одета, а узнав, и себе подобрать что-нибудь соответствующее. Я понятия не имел, что она задумала: что-нибудь шикарное? Что-нибудь вульгарное? Что-нибудь посредине? А ведь я рискую одеться совершенно неподобающим образом, и это погубит все свидание.
«Не делай этого».
Я уловил движение в одном из окон первого этажа. Может, взглянуть одним глазком? Я не хотел шпионить за ней, как раньше, но просто взглянуть — это еще не значит шпионить. Ведь я случайно сюда забрел, а если так же случайно узнаю, что на ней надето, не будет никакого вреда. Наоборот, только польза. Она ведь ужасно расстроится, если я надену что-то не то. Или не подходящее к ее наряду. Нет, я просто обязан посмотреть. В конце концов, она пригласила меня на свидание, и я должен оказаться на высоте.
Я подобрался ближе, косясь то на одно, то на другое окно. На кухне у них была выдвижная стеклянная дверь, выходившая на террасу, и я мог рассмотреть, кто ходит за ней. Это Брук или ее мама? Дверь резко открылась, и я спрятался за дерево, а на террасу выскочила маленькая фигурка. Младший братишка Брук, Итан. Что, если меня заметят? Отменит ли она свидание? Я лег на землю и пополз обратно, прячась за кустарником. В этот момент из дома донесся голос, чистый и прекрасный.
Брук.
Я медленно поднялся во весь рост и высунул голову из-за дерева. Она стояла в дверях и звала Итана. На ней были джинсовые шорты и розовый топик с белыми цветочками. Она выглядела восхитительно. Итан побежал в дом, и дверь снова закрылась.
Ну вот, никакого вреда. Хорошо отказаться от ненужных правил и свободно смотреть на Брук.
Свидание должно пройти идеально.
Вернувшись домой, я выбрал себе одежду, неплохую, но достаточно повседневную, в том же стиле, что и Брук, потом принял душ и пять раз вымыл руки, чтобы наверняка не осталось запаха земли и сверчков. Бо́льшую часть дня я провел в лесу, и уже почти пришло время ехать за ней.
Я быстро оделся, взял бумажник и ключи с прикроватного столика. Рядом лежал перочинный ножик, оставшийся с тех времен, когда я был скаутом-волчонком; в последние несколько дней я затачивал его от нечего делать. Прихватить с собой? Конечно, вряд ли он мне понадобится, но никогда не знаешь наперед. Например, тогда, на озере, когда мы нашли тело в камышах, я мог бы ножом перерезать веревки. И потом, я до сих пор не представлял, что задумала Брук, — вдруг нам попадется по пути какой-нибудь псих? Или слишком крутой парень? Не исключено, что нужно будет откупорить бутылку. Или вскрыть банку. Брук ведь оделась довольно неформально, а в последний раз она говорила, что любит рыбачить, так что, вполне вероятно, мы отправимся к озеру и мне придется чистить и потрошить рыбу.
«Не бери его».
Чепуха. Нож был острым — идеальный нож для рыбы, он вонзится в брюхо и выпотрошит ее от хвоста до головы. Брук это понравится. Я сунул нож в карман и улыбнулся. Пора за ней.
К дому Брук я подъехал заранее и постучался. Изнутри донесся крик, а за ним — торопливые громкие шаги по лестнице. Брук открыла дверь и улыбнулась. На ней была другая блузка, с неровными синими, белыми и черными полосами. Я нахмурился и сделал шаг назад.
— Привет, Джон!
Почему она переоделась?
— Ничего не случилось? — спросила она.
— Ничего, — фальшиво улыбнувшись, ответил я.
Тысяча объяснений промелькнула у меня в голове: она знала, что я подсматривал, и в отместку надела другую блузку; она догадывалась, что я подсматривал, и переоделась, чтобы, заметив мое удивление, выяснить правду. Впрочем, причина не имела значения — она переоделась, и я чувствовал, что все изменилось. Вечера, которого я себе вообразил, больше не было, он стал поддельным и омерзительным перед лицом этой новой, неизвестной, незапланированной блузки.
— Ты уверен, что все хорошо? Выглядишь приболевшим.
Она волновалась обо мне. Это означало, что я ей небезразличен. А это, в свою очередь, означало, что я дурак, и нечего горячиться. Но на самом деле меня задела не блузка, а сама перемена — поразительное различие между моими яркими фантазиями и мутной нестабильной реальностью. А новая блузка была очень даже мила: не в обтяжку, но и не слишком свободная, она, не оголяя лишнего, показывала ее фигуру с лучшей стороны. Оставалось только преодолеть себя.
Я снова улыбнулся и сделал шаг навстречу:
— Я в порядке. И блузка в порядке.
— Блузка? — недоуменно переспросила она.
Я принялся быстро соображать:
— Воротник у меня немного натирал шею. А сейчас ничего. Ты готова?
— Да.
Она взяла из-за двери полотняную сумку и вышла на крыльцо. Она сменила шорты на брюки, длинные светлые волосы свободно спадали локонами. Выглядела она замечательно, и, пока она накидывала сумку на плечо и закрывала дверь, я позволил себе скользнуть по ней одобрительным взглядом. Она была тоньше Марси, не такая фигуристая, но более грациозная; разница между двумя девушками представлялась мне очевидной — царственная, изящная Брук относилась к более высокой категории. Я направился за ней к машине.
— Сегодня тебе повезло, — сказала она, улыбаясь. — Папа говорит, что уже допросил тебя с пристрастием в прошлый раз.
— Я оправдал доверие?
— Все остальные испугались, увидев тело, только тебе хватило смелости что-то предпринять.
— Это потому, что мертвецы вовсе не страшные. Ты согласна, что они наименее опасны из всех людей? Ну, то есть они не могут тебе навредить, если, конечно, ты моешь руки после пожатия.
Брук рассмеялась и остановилась у своей дверцы. На сей раз я открыл ее без заминки, я предвкушал это, заранее наслаждался запретным прикосновением к ручке. Она не ездила в моей машине с начала каникул, но дверца все равно оставалась особенной: она так долго была дверцей Брук, что уже не могла стать ничьей другой. Я сел на водительское место и вытащил ключи.
— Куда мы едем? — спросил я.
— Давай по порядку, — сказала она и с шутливым упреком погрозила мне пальцем. — Ты еще не одет.
Я посмотрел на себя:
— Не одет?
Это меня и беспокоило: несмотря на все усилия, я что-то сделал не так. Она выглядела куда изысканнее меня; рядом с ней я, наверное, смотрелся жалким клоуном.
— Нет, я полагаю, Джон и Брук одеты, — ответила она, улыбаясь, — но мы больше не Джон и Брук, мы туристы.
Что? Такого я никак не ждал.
— И куда мы едем?
— Мы едем в экзотический город Клейтон, — заявила она, вытаскивая из сумки груду одежды.
Мне она протянула яркую гавайскую рубашку:
— Надевай.
Мои предположения относительно предстоящего вечера рухнули окончательно — я думал о рыбалке или о поездке в кино, но она изобрела нечто принципиально другое. Я десятки раз прокручивал в уме этот вечер, но ничего подобного мне и в голову не приходило.
Брук вытащила из сумки еще одну пеструю гавайскую рубашку для себя и большую черную фотокамеру на разноцветном ремешке. Я не очень-то разбирался в свиданиях — сегодняшнее было у меня вторым в жизни. Но я никогда не видел в городе подростков, одетых туристами, так что этот сценарий даже я не рискнул бы назвать обычным.
— Ты умеешь убедительно разговаривать с акцентом? — спросила Брук.
— Боюсь, что нет.
— Я могу говорить с дурацким русским акцентом, — похвасталась она, надевая широкополую шляпу. — Думаю, так сойдет.
Я толком не понимал, что делать, но мне было так хорошо с Брук — смотреть на нее, болтать с ней. Что бы она ни предложила, я согласился бы на все, лишь бы оставаться рядом. Я взял гавайскую рубашку и взглянул на Брук, придумывая, что бы такое смешное сказать.
— Ты имеешь в виду, что твой русский акцент дурацкий или что русский акцент вообще дурацкий?
Глупо прозвучало, нужно лучше работать головой.
— Не смей шутить над акцентами, — хриплым голосом произнесла она.
Так разговаривают злодеи в фильмах про Джеймса Бонда. Наверное, она долго тренировалась.
— Тебя зовут Борис, а меня — Наташа. Надевай рубашку.
Я смотрел, как она натягивает рубашку поверх одежды. Находиться рядом с ней, смотреть на нее без всяких ограничений — я испытывал тот самый запретный восторг, который почувствовал, открывая перед ней дверцу. Она вытащила волосы из-под своей маскарадной, не по размеру большой рубашки, и они золотистой волной упали ей на спину. Странный диссонанс приводил меня в недоумение: она по-прежнему оставалась Брук, моей неприкосновенной фантазией, но при этом была кем-то другим. Кем-то настоящим и, да, очень даже прикосновенным.
«Не нарушай правила».
— Знаешь, — заметил я, — ты такая необычная, когда узнаешь тебя поближе.
Брук мелодраматически подняла брови:
— Тебе не нравится мой план?
— Да что ты! — сказал я, надевая гавайскую рубашку поверх своей.
У меня возникло головокружительное ощущение, будто я — не я, а кто-то другой, словно я вышел из шкуры Джона Кливера. Я стал Борисом, а у Бориса не было тех проблем, от которых страдал Джон.
— По-моему, ты все здорово придумала.
— Прекрасно, — сказала она, надевая броские солнцезащитные очки. — В туристической брошюре про Клейтон написано много хорошего. Мы начнем с местной кухни: «Френдли бургер».
— Ты уверена, что хочешь поесть во «Френдли бургере»? В городе есть и более приятные места.
— Ты этого не знаешь, — строго возразила она, грозя пальцем. — Борис никогда не был в Клейтоне.
Я откинулся и уставился на нее — она и вправду собиралась играть роль и соблюдать свои смешные правила. Если бы она только догадывалась, какой я крутой специалист по смешным правилам!
— Если я не был в Клейтоне, я вообще не представляю, где здесь что.
Брук торжествующе улыбнулась и вытащила из кармана пачку бумаги:
— Вот. Я скачала карты из Интернета.
Я рассмеялся и завел машину, и Брук стала зачитывать мне рекомендации по маршруту. Мы следовали им в точности, изображая полное незнание города, и добрались до «Френдли бургера» не намного позже, чем если ехали бы нормально. Как только я припарковался, Брук выскочила из машины и вцепилась в проходившую мимо женщину, сунув ей в руки камеру.
— Мы с друг приехать издалека, — сказала она со своим злодейским акцентом. — Вы сделать фото?
Потрясенная женщина несколько секунд смотрела на нее и неуверенно кивнула. Мы с Брук встали напротив выцветшей вывески «Френдли бургера», с глупым видом показывая на нее, и женщина сфотографировала нас. Брук поблагодарила, забрала камеру и проделала то же самое с другими людьми в кафе. Нас сняли на фоне прилавка, меню и даже дребезжащего игрушечного поезда, который бегал под потолком. Я смотрел, как она свободно перетекает из одного разговора в другой, оставляя собеседников слегка недоуменными, но улыбающимися. Наконец она заказала два сырных бургера с жареной картошкой из Франции, и мы уселись есть. Я вонзил зубы в бургер, почувствовал вкус мяса и улыбнулся.
— Мне нравится это место, — произнес я, надкусывая соломинку картошки фри. — Хорошая американская еда. Мы станем жирными, как американцы.
Когда она жевала, мышцы у нее на шее едва заметно, но очень завлекательно двигались под кожей.
— Что теперь?
— Поедем дальше. По туристическим местам. Окружной суд. Музей обуви.
— О, Музей обуви, — протянул я, радостно улыбнувшись.
В сущности, музей был домом какого-то психа, который заставил его полками с обувью и разным сопутствующим хламом, скопившимся у него за жизнь. Такие музеи остались только «в самом сердце Америки», и лишь благодаря тому, что уникально безвкусны. Для местных музей давно превратился в источник нескончаемых шуток, но другими туристическими достопримечательностями Клейтон не обзавелся, а заглянуть в музей вместе с Брук, наверное, будет весело. Я представил, как она фотографирует обувь, затаив дыхание и изображая неподдельное восхищение.
— Мы туристы, — невинным тоном объяснила она. — Рекламный щит на шоссе приглашал в Музей обуви, и мы пойдем в Музей обуви.
— Потрясающе. Или как там мы, русские, говорим? Спутник.
Она рассмеялась:
— Спутник?
— По-русски это значит «потрясающе». А то, что запустили на орбиту, назвали так совершенно случайно; они его построили, посмотрели и сказали: «Спутник!» Вот и привязалось. С тех пор им все время за это неловко.
Брук снова рассмеялась и покачала головой.
— Ты имел в виду, нам все время неловко. Ведь мы коренные русские. В первый раз за границ, — добавила она с акцентом.
Я улыбнулся. Было так забавно представлять себя кем-то другим, это снимало камень с души, словно мое прошлое, страх, напряжение — все исчезло. Не осталось никаких забот.
Никаких последствий.
Я доел картошку фри и наклонился к Брук.
— Значит, мы — Борис и Наташа? — спросил я. — А как мы познакомились?
Она встретилась со мной взглядом сквозь стекла дешевых солнцезащитных очков:
— Мы выросли в одном небольшом городке под Москвой. В Клейтонграде.
— Выходит, мы знаем друг друга всю жизнь.
— Да, бо́льшую часть жизни. Мы старые друзья.
— Мы должны быть очень хорошими друзьями, раз отправились путешествовать вдвоем, — заметил я. — Я хочу сказать, Борис с кем угодно в Америку не поедет.
Едва заметная улыбка коснулась уголков ее губ.
— И Наташа тоже.
Мне хотелось протянуть руку, прикоснуться к ней, почувствовать пальцами ее кожу. Я никогда не позволял себе даже думать о таком, хотя это не останавливало мое подсознание, и ночь за ночью мне снилось ее тело на бальзамировочном столе. Я мыл и расчесывал ее волосы, обтирал прекрасную бледную кожу, массировал скованные трупным окоченением мышцы, пока они не становились послушными и теплыми под моими руками. Были и другие сны, более темные, но я гнал их прочь, как всегда. Я не помышляю о насилии. 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13.
— Я думаю, наша поездка в Америку удалась. Спасибо, что позвала.
— Спасибо, что согласился.
Казалось, что весь мир сжался, сосредоточился на этом моменте. Я хотел, я нуждался в том, чтобы дотронуться до ее руки. Прежде я бы никогда не осмелился, потому что бог знает на какие мысли это навело бы меня. Навело бы Джона. Джон не имел права даже глядеть на нее, а прикосновение было верхом недозволенного. Но не для Бориса. Борис свободно смотрел на нее. Бориса не сдерживали правила. Не терзал страх. Прикосновение к ее руке не грозило никакой опасностью, это всего лишь рука. Она касалась стола, скамьи, еды — почему бы не прикоснуться ко мне? Я протянул твердую уверенную руку и накрыл ее пальцы своими. Они оказались гладкими и мягкими, как в моих снах. Я задержал руку на несколько мгновений, ощущая поверхность ее кожи, очертания костяшек, колючие кристаллики соли, оставшейся от картошки. Она ответила мне пожатием — дрожащим, волнующим, живым.
Она улыбнулась:
— Спутник.
Мы смотрели друг на друга, смотрели друг в друга, ощущая гудение вокруг пальцев: от этого гудения мир становился ярче, краски — сочнее, грани — острее, звуки — богаче и звонче. Мы ели каждый одной рукой, глупо улыбаясь, словно не замечая сцепленных рук и в то же время боясь их разнять. Между нами образовалась связь, трепетная, требовательная и…
…Что-то было не так.
Я прогнал эту мысль, но стоило мозгу осознать ее, как игнорировать стало невозможно. Как бы мне ни было хорошо, я ощущал… какой-то изъян. Мне не хватало чего-то, словно в большом красивом пазле образовалась дыра. Я подумал, что опять подали сигнал мои ожидания, разозлившиеся, что не оправдались целиком, но нет. Я сотню, тысячу раз представлял себе этот момент, и в нем меня ничего не смущало. Я испытывал возбуждение, я контролировал и себя, и ситуацию; Брук была прекрасна и так же взбудоражена, как и я. Что же не так?
Чего-то не хватало, и эта мысль, как язва, разъедала меня.
Я оглядел помещение — нет ли чего-то неправильного. Никого из посетителей я не знал: никто не смеялся, не плакал, не кричал на меня. Я видел в углу бормочущий телевизор, я видел автомат по продаже напитков с подтекающим краником. Я видел салфетки, соломинки, пластиковые ножи — снежно-белые ножи в раздатчике.
И тут я понял, в чем дело.
Я уставился на ножи, и меня осенило, словно молния ударила в мозг: та связь с Брук, что возникла сейчас, была лишь тенью той потрясающей связи, которую я ощущал всего раз в жизни — на кухне, с ножом в руке перед сжимающейся от страха мамой. Из двух разных людей мы превратились тогда в одно существо, объединенное телесно и духовно ошеломляющим чувством страха. Мы двигались вместе, чувствовали вместе и вместе обдумывали одну мысль, только с разных сторон. Чистый необузданный поток эмоций создал связь, о которой даже не должен знать социопат, но я ощутил ее в полной мере, и она оказалась реальнее и мощнее всего, что я испытывал прежде.
Сейчас меня должно было захватить такое же, даже более сильное чувство, но нет. Вот откуда дыра. Во сне нас с Брук соединяла по-настоящему глубокая связь, а теперь, когда этот момент наступил наяву, такая связь не возникла. Почему? В чем моя ошибка? Или ошибка Брук? Я поднял глаза и увидел, что она смотрит на меня озабоченно, без радости. От недостатка эмоций во мне закипела злость, и я подумал, что сейчас Брук разорвет и без того слабую связь между нами, но успокоил себя. Она, как и я, ощущала эту дыру. Но теперь, поняв, в чем изъян, я продумаю нашу следующую встречу: уберу его, выстригу, как клок спутанных волос.
Оказалось, что держаться за руки недостаточно. Мне требовалось больше.
— Этого не может быть, — сказала Брук. — Голос ее прозвучал вяло. — Не может быть.
Неужели она говорила обо мне? Нет, она смотрела на экран телевизора. Все в кафе уставились в телевизор, безмолвные и бледные, как покойники.
Я повернулся, предчувствуя, что увижу.
— По словам полиции, тело искалечено гораздо сильнее, чем первые три, — говорил репортер, — но связано похожим образом. Больше никакие сведения не разглашаются, но полиция просит всех, проживающих в округе и имеющих какую-либо информацию о случившемся, немедленно сообщить. Кроме вас, жителей Клейтона, остановить убийцу некому.
