Утром в понедельник Коттэ по-прежнему был в бегах. Оставленная у него дома группа не заметила ничего необычного. Мадам Коттэ ненадолго уходила в субботу, потом вернулась и легла спать. Все нормально.

Самолет Камиля вылетал в 11.30.

Весь уик-энд он и так и этак вертел в голове одну мысль и утром, около половины девятого, понял, что обдумывать больше нечего, потому что решение уже принято.

Он позвонил Балланже в университет и оставил подробное сообщение. Потом набрал номер книжного магазина Лезажа. Как он и опасался, в понедельник там никого не оказалось. Автоответчик сообщил часы работы. Камиль уже собирался оставить то же сообщение, что и Балланже.

— Жером Лезаж, — сдержанно произнес голос, прервав текст автоответчика.

— Вы не закрыты?

— Закрыты, но я часто прихожу в понедельник из-за всякой административной работы.

Камиль глянул на часы:

— Можно встретиться с вами буквально на несколько минут?

— Сегодня понедельник. Магазин закрыт.

Голос хозяина был не то чтобы нетерпеливым. Тон чисто профессиональный, непосредственный. Полиции здесь уделялось не больше внимания, чем обычному клиенту. Говоря яснее, в книжном магазине Лезажа не полиция олицетворяла закон.

— Но вы же там… — сделал попытку Камиль.

— Да, и я вас слушаю.

— Я бы предпочел повидаться.

— Если только недолго, — уступил Лезаж после недолгого колебания, — я могу вам открыть на несколько минут.

Камилю достаточно было пару раз стукнуть указательным пальцем в железные жалюзи, и на пороге соседней двери возникла фигура хозяина. Мужчины обменялись быстрым рукопожатием и вошли в магазин, боковая дверь которого вела прямо в коридор соседнего дома.

В полутьме магазин выглядел мрачно, почти угрожающе. Этажерки, маленький письменный стол хозяина, притулившийся под лестницей, стопки книг и даже вешалка приобретали в приглушенном свете фантастические контуры. Лезаж зажег пару ламп. На взгляд Камиля, ничего не изменилось. Без света с улицы помещение сохраняло таинственную и давящую атмосферу. Логовище.

— Я улетаю в Шотландию, — сказал Камиль, не дав себе времени подумать.

Машинально он посмотрел на часы.

Лезаж спокойно глянул на него, не говоря ни слова, и приподнял брови в знак недоумения.

— Ну что ж, приятного вам отпуска, — наконец выговорил он.

— Нет, я еду в командировку.

— А, тогда другое дело, конечно.

Тон книготорговца вдруг стал очень холоден. Он отвернулся, сделав вид, будто рассеянно перекладывает что-то на столе, как если бы Камиля здесь не было.

— И… чтобы объявить мне это, вы и…

— Задушена молодая женщина, лет двадцати, — ответил Камиль.

— Простите? — не понял Лезаж.

— Тело нашли в парке.

— Бывает…

Камиль сжал челюсти. Этот торговец начал здорово его раздражать и наверняка сам это чувствовал.

— Я не очень понимаю…

— Я подумал, может, и это дело вам что-нибудь напомнит, — объяснил Камиль, заставляя себя проявить терпение.

— Послушайте, майор, — заговорил Лезаж, надвигаясь на него, — у вас своя работа, у меня своя. Прочтя о том, что произошло в Курбевуа, я без труда обнаружил сходство с книгой Брета Истона Эллиса. Мне показалось естественным сообщить вам, но на этом мое «сотрудничество» с полицией заканчивается. Я, видите ли, продавец книг, а не полицейский. И не имею ни малейшего желания менять профессию.

— И это должно означать…

— Это должно означать, что я не желаю, чтобы меня дергали каждые два дня на предмет выслушивания отчета о ваших текущих делах. Во-первых, потому, что у меня нет на это времени. И потому, что мне это не доставляет удовольствия.

Лезаж вплотную подошел к Камилю и на этот раз не сделал ни малейшей попытки соблюдать некоторую дистанцию.

Редко Камиль так остро испытывал чувство, что на него «глядят свысока», хотя это ему было привычно.

— Если бы я решил стать полицейским осведомителем, вы бы об этом знали, верно?

— Вы однажды уже сыграли эту роль, и без всякой просьбы.

Торговец покраснел.

— У вашей щепетильности весьма изменчивая геометрия, мсье Лезаж, — заметил Камиль, поворачиваясь к двери.

В своем раздражении он забыл, что железная штора по-прежнему опущена. Он развернулся, обогнул стол с книгами и направился к боковой двери, в которую они вошли.

— Где? — спросил Лезаж ему в спину.

Камиль остановился и обернулся.

— Эта ваша девушка… где все случилось?

— В Глазго.

К Лезажу вернулась его самоуверенность. Мгновение он рассматривал свои башмаки, наморщив лоб.

— Что-нибудь особенное?.. — спросил он.

— Ее изнасиловали. Содомия.

— Одетая?

— Джинсовый костюм, желтые туфли без каблука. Насколько мне известно, всю одежду нашли, кроме одной детали.

— Трусики?

Гнев Камиля мгновенно улетучился. Он почувствовал упадок сил. Посмотрел на Лезажа. У того профессорская повадка уступила место манерам онколога. Торговец сделал несколько шагов, заколебался всего на краткое мгновение и достал с этажерки книгу. Со сдержанным высокомерием протянул ее полицейскому. На обложке мужчина в фетровой шляпе рукой опирался о бильярдной стол, а из глубины кафе на него, как казалось, надвигался плохо различимый силуэт другого мужчины. Камиль прочел: William McIllvanney. «Laidlaw».

— Черт подери! — вырвалось у него. — Вы уверены?

— Разумеется, нет, но детали, о которых вы говорили, есть в книге. Я ее проглядывал совсем недавно и неплохо помню. А теперь, как говорят, не верьте в худшее. Возможно, есть и существенные различия. Возможно, это не…

— Благодарю вас, — сказал Камиль, листая книгу.

Лезаж сделал жест, подчеркивающий, что теперь, когда и эта формальность выполнена, ему не терпится вернуться к своей работе.

Заплатив, Камиль крепко ухватил книгу, посмотрел на часы и вышел. Такси так и стояло во втором ряду.

В момент, когда он покидал магазин, Камиль представил себе количество мертвецов во всех книгах, собранных на полках и этажерках Лезажа.

Голова закружилась.

По дороге в аэропорт Камиль позвонил Луи и поделился своим открытием.

— «Лэйдлоу», говорите?

— Точно так. Читал?

— Нет. Я передам судье?

— Нет. Не стоит ее тревожить пока. Сначала я почитаю и разберусь вместе с нашими английскими коллегами…

— Шотландскими… Если вы там назовете их английскими…

— Спасибо, Луи. С нашими шотландскими коллегами… совпадают ли детали дела с деталями в книге. Это вопрос нескольких часов. Не поздно будет и после моего возвращения…

Молчание Луи выдавало его замешательство.

— Ты не согласен, Луи.

— Да нет, согласен. Я о другом. Он знает все свои книги до мельчайших подробностей, этот ваш букинист?

— Я тоже об этом подумал, Луи. И червячок меня гложет. Но, честно говоря, я не верю в такие совпадения.

— Он был бы не первым убийцей, который сам наводит полицию на след виновного.

— Это классика жанра, знаю. Что ты предлагаешь?

— Познакомиться с ним поближе. Не засвечиваясь, конечно.

— Действуй, Луи. Для очистки совести.

В зале вылета Камиль пролистал роман Макилвенни, постоянно отвлекаясь и не в силах сосредоточиться. Так прошло десять минут, на протяжении которых он нервно постукивал пальцами по глянцевой бумаге.

— Не надо этого делать, — повторял себе он, пока голос стюардессы не объявил, что посадка начнется через десять минут.

Тогда, не в силах больше сдерживаться, он достал кредитную карточку и мобильник.

Тимоти Галлахер оказался мужчиной лет пятидесяти, темноволосым и сухощавым, с привлекательной улыбкой. Он ожидал Камиля у выхода, держа на виду картонку с его именем. И не выказал никакого удивления при виде физических особенностей Камиля. Было, кстати, сложно представить себе этого человека выражающим какое-либо удивление или вообще эмоции любого рода, не вписывающиеся в статус представителя мира и закона, коим была проникнута его персона.

Мужчины дважды созванивались. Камиль счел за благо отметить его великолепный французский, сожалея, что комплимент звучит как конъюнктурное заигрывание, хотя был совершенно искренним.

— Вашу гипотезу здесь сочли… весьма неожиданной, — сказал Галлахер, пока такси катило по Бьюкэнан-стрит.

— Мы тоже удивились, когда она возникла.

— Понимаю.

Камиль представлял себе город одного времени года, холодный и продуваемый ветрами из конца в конец. Редко случается, что какое-то место сразу и безоговорочно признает вашу правоту. Эта страна, казалось, не желала ни с кем ссориться.

У Камиля возникло ощущение, что Глазго таит в себе нечто античное, безразличное к миру, — он сам по себе был миром. Город, замкнувшийся в своем страдании. Пока такси везло их из аэропорта на Джозэлин-сквер, где располагался Дворец правосудия, Камиль предался созерцанию этого странного и невероятно экзотичного города в серо-розовых тонах, который, как казалось, ухаживал за своими парками в последней надежде, что однажды их посетит лето.

Камиль по порядку пожал несколько твердых открытых рук. И встреча в верхах началась в назначенный час, без спешки. Галлахер нашел время составить резюме, обобщающее результаты следствия, а услышав спотыкающийся английский коллеги из Франции, взял на себя обязанности синхронного переводчика. Камиль послал ему сдержанную благодарную улыбку, как если бы уже усвоил умеренность в манерах, присущую хозяевам.

— Грейс Хобсон, — начал Галлахер, — было девятнадцать лет. Студентка лицея, жила с родителями в Глазго-Кросс. С одной из своих подруг, Мэри Барнс, провела вечер в «Метрополитене», дискотеке в центре города. Единственным заслуживающим внимания фактом было присутствие бывшего бойфренда Грейс, Вильяма Килмара, из-за чего девушка весь вечер нервничала и раздражалась. Она все время исподтишка следила за ним и немало выпила. К двадцати трем часам молодой человек исчез, и Грейс встала. Ее подруга Мэри Барнс ясно видела, как она направилась к выходу. Поскольку девушка не возвращалась, друзья подумали, что молодые люди решили выяснить отношения, и не стали беспокоиться из-за ее отсутствия. К двадцати трем сорока пяти, когда компания начала расходиться, ее принялись искать. Никто не видел ее после того, как она ушла. Ее тело было обнаружено совершенно раздетым утром десятого июля две тысячи первого года в Келвингроув-парке. Ее содомизировали, потом удушили. Молодой человек заявил, что не видел ее. Он действительно покинул заведение около двадцати трех часов и встретился на улице с другой девушкой, которую проводил домой, после чего вернулся к родителям еще до полуночи. На обратном пути он встретил двух своих одноклассников, живущих в том же квартале; они возвращались с вечеринки. Они несколько минут поболтали. Показания кажутся достоверными, и ничего из сказанного молодыми людьми не входит в противоречие с фактами. Три детали вызвали наше удивление. Прежде всего, отсутствие трусиков девушки. Вся остальная одежда осталась на месте, кроме них. Затем — фальшивый отпечаток пальца, наложенный при помощи чернильной резиновой подушечки на палец ноги девушки. И наконец, фальшивая родинка на ее левом виске. Она выглядела очень естественно, и фальсификация выявилась только несколько часов спустя, когда родители пришли на опознание тела. Анализы выявили, что родинка была наложена после смерти девушки.

Камилю показали фотографии.

Тогда Камиль достал книгу, проданную ему Лезажем.

Даже это открытие, казалось, не вывело его собеседников из равновесия. Камиль вкратце изложил им сюжет, пока курьер ходил в ближайший книжный магазин за четырьмя экземплярами на английском.

В ожидании его возвращения выпили чая, и в 16.00 совещание возобновилось.

Перескакивая с английского издания на французское, они потратили немало времени, сравнивая текст оригинала с различными деталями дела, а главное, с фотографиями.

В качестве ответного вклада Камиль представил результаты расследований, которые проводились во Франции. Шотландские полицейские изучили все детали дел с не меньшей серьезностью, чем если бы речь шла об их собственном расследовании. У Камиля было такое чувство, что он читает их мысли: «Перед нами факты, факты реальные и упрямые, о которых следует думать только одно: если во всем этом есть особое и непривычное безумие, значит полиция имеет дело с сумасшедшим, которого она обязана остановить».

Когда наступил вечер, Галлахер повез Камиля по местам, связанным с расследованием. Холодало. И все же в Келвингроув-парке люди прогуливались в футболках с короткими рукавами — душераздирающая попытка поверить в наступление лета. Погода, разумеется, делала что могла. Они прошли туда, где обнаружили тело Грейс Хобсон, и Камиль решил, что место идеально соответствует описанию у Макилвенни.

Квартал Глазго-Кросс, где жила жертва, выглядел как спокойный центр города, с высокими строгими зданиями, и у каждого перед входом с улицы высилась решетка, выкрашенная густой черной краской, не единожды обновленной. Галлахер спросил Камиля, не желает ли тот встретиться с родителями жертвы, — приглашение, которое Камиль дипломатично отклонил. Это было не его расследование, и он не хотел, чтобы сложилось впечатление, будто он заново начал плохо проведенное дознание. Они продолжили осмотр, поехав в «Метрополитен», бывший кинотеатр, переделанный под дискотеку. Как и у большинства подобных заведений, его внешний вид, с флюоресцирующими трубками и бывшими витринами, закрашенными красной краской, сводил на нет все попытки описания.

Камилю забронировали отель в центре города. Из номера он позвонил Ирэн, которая была у родителей:

— Луи тебя проводил?

— Конечно нет, Камиль. Я взяла такси, как большая. Вернее, как толстая…

— Устала?

— Немного. От чего я больше всего устаю, так это от родителей, ты ж понимаешь…

— Могу себе представить. Как они?

— Все такие же, и это хуже всего.

Камиль всего три-четыре раза ездил в Бургундию повидаться с тещей и тестем. Отец Ирэн, бывший преподаватель математики, историограф деревни и президент практически всех ассоциаций, был местной знаменитостью. Самодовольный до полного истощения, он забавлял Камиля на несколько минут своими ничтожными успехами, незначительными победами и триумфами, после чего предлагал зятю шахматный реванш, проигрывал три партии подряд и дулся исподтишка все оставшееся время, объясняя свое состояние несварением желудка. Мать Ирэн, которая никогда не могла взять над ним верх, обожала Камиля именно по той причине, что он всегда обыгрывал мужа в шахматы. Она изумительно готовила, и ее стряпня гораздо больше, чем успехи мужа, была достойна страниц местной прессы. Ирэн любила их и при этом очень с ними скучала. Единственная дочь — по причинам, которые она никогда не могла себе объяснить, — она еле-еле терпела беседы с матерью и выходила из себя от общения с отцом.

— Папа хотел бы, чтобы нашего сына звали Уго. Поди знай почему…

— Ты его спрашивала?

— Он говорит, что это имя победителя.

— Не поспоришь, но спроси, что он думает о «Цезаре».

После короткой паузы:

— Мне тебя не хватает, Камиль.

— И мне тебя…

— Мне его не хватает, а он мне привирает… Какая там у тебя погода?

— Здесь говорят «mixed». Что значит «дождь шел вчера и пойдет завтра».