38

Мы погрузились в молчание. Мишель уселся между нашими закованными в цепи телами и затих. Он не двигался. Я пробовал кричать, спрашивал, что же теперь с нами будет, но не добился никакого ответа. Видимо, ему надо было обдумать дальнейшие действия. Убивать или не убивать? И как убить? Напрямую, с помощью оружия, или косвенно, уморив голодом, холодом и ранами?

Фарид стонал то громко, то еле слышно. Смерть подкрадывалась к нему медленно, исподтишка. Прошло долгое-долгое время, и Мишель ожил. С мрачным и загробным, как его маска, видом он разобрал наконец камни вокруг меня и ушел, не сказав ни слова и забрав с собой фонарь.

Я, насколько мог быстро, покатился по земле, чтобы размотать цепь, и пополз к стонущему Фариду. Теперь я мог двигаться свободно, мне не мешали ни цепь, ни каменная загородка. Все мышцы и кости отчаянно болели, локти и колени хрустели. Сгорбившись, я все ближе подползал к парню. Насколько же я постарел в этом подземелье, наверное, превратился совсем в старика…

Мишель ушел к леднику и теперь нещадно молотил камнем по льду. Осколки разлетались во все стороны. Я снял перчатки и оглядел свои руки. Они совсем одеревенели, сухожилия отзывались резкой болью. Я был одет, и то промерз, а что же говорить о Фариде, который лежал совершенно голый, да еще обездвиженный цепью?

Я принялся разбирать камни вокруг него, но у меня получалось слишком медленно. На его лице уже не отражалось ни страха, ни боли.

– Давай… Еще немножко, последнее усилие… Повернись на бок…

Он не шевелился и никак не реагировал на мои слова. Сжав зубы, я отодрал расплавленную вилку, прилипшую к коже, и толкнул его, чтобы он покатился по земле. Цепь размоталась и освободила заледеневшее тело. Я взвалил его на плечи, побрел к палатке и поспешно, со слезами на глазах, уложил его в спальник. Мишель искромсал ему подошвы, и это была действительно пытка. Больше он никогда не сможет ходить, ни в этом подземелье, ни вообще где-нибудь. Я начал лихорадочно искать его одежду, перерыл все спальники, заглянул под корематы. Нигде ничего. Тогда я выбежал из палатки и бросился к Мишелю. Я колошматил его кулаками по спине, а он все долбил и долбил лед, сдирая с рук кожу.

– Его одежда! Где его одежда?

Он даже не посмотрел на меня. Изодранная шкура моего пса раскачивалась у него на спине в такт каждому движению.

– В пропасти.

Я близок к панике.

– Дай тогда горелку, и немедленно!

– Если хочешь, возьми, она там, за красной линией.

Я вцепился в шкуру Пока и повернул Мишеля к себе:

– Я тебя прошу. Он умрет, если его сейчас же не согреть.

– Мы растратим весь газ. Это наш последний баллон.

Я стоял перед ним и силился отыскать за этой жуткой маской хоть каплю человечности. Отбежав к скале, я схватил камень покрупнее и поднял его над головой.

– Валяй, – ухмыльнулся Мишель. – Размозжи мне черепушку. Только смотри не промажь. Давай, я перед тобой на колени встану.

Он встал на колени и опустил голову. Чтобы убрать его из этого мира и, может быть, остаться в живых, мне надо было сделать всего одно движение.

Но руки мои вдруг ослабли, и я в ярости швырнул камень об лед.

– Ну как ты мог с ним такое сделать?

Мишель поднялся с колен:

– Правильный вопрос звучит не так: как ты мог сделать такую жуть, что мы все оказались здесь. По-моему, ответ прячется там, в толще льда.

Он подошел к прозрачной стене и указал на еле заметную линию среза внутри льда, которая ясно просматривалась, потому что он направил свет в нужную сторону.

– Она была здесь с самого начала. Правда, тут повсюду трещины, и она прячется среди них. И тот подонок прекрасно это знал.

Он сунул кусок льда себе в рот, с ужасающим хрустом его разжевал и холодно сказал:

– Если бы я замахнулся на тебя камнем, я бы пошел до конца. Ты хоть это понимаешь?

– Прекрасно понимаю.

Он снова принялся за работу. Во льду темнела какая-то фигура, из-за преломления света она казалась разъятой на фрагменты. Мне тоже хотелось сколоть лед и посмотреть, что там внутри. Но надо было выбирать: открыть истину или сохранить жизнь Фариду.

Я выбрал: помчался к палатке, на ходу стягивая с себя куртку, которая повисла на браслете от цепи. Я дернул изо всех сил, пока не затрещала ткань. То же самое проделав с пуловером, я бросился к Фариду и принялся растирать ему все тело ладонями. Он дрожал. Я обернул ему ноги свитером и курткой. Он даже не застонал, он больше вообще ничего не чувствовал. Я быстро разделся догола, всунул его спальник в свой и прижался к нему всем телом. У меня было такое впечатление, что рядом со мной глыба льда. Свернувшись у меня в руках, как ребенок, он что-то шептал, но понять его было невозможно. Он говорил по-арабски – наверное, молился, прижав колени к подбородку. На губах выступила пена, лоб пылал от жара. Его организм угасал. Я еще и еще растирал его, отдавая тепло моего тела, моего сердца. Он как-то сразу расслабился и впал в забытье. Дыхание его становилось все медленнее, и я похлопал его по щекам, чтобы он пришел в себя. Он очнулся, задыхаясь и что-то бормоча в темноте. Дышал он с трудом, сердце еле билось, ребра чуть вздрагивали. Жизнь еще боролась за себя.

– Ты крепкий. Надо держаться.

Он вцепился пальцами мне в спину:

– Когда я умру, ты… меня обмой, заверни в ткань… и помолись за меня…

– Даже и не думай умирать, понял?

– Ты… сможешь это сделать, Жо? Ты мне… как родной… Я тебя очень люблю… дедушка…

– Я тоже тебя люблю. А прежде… вообще мог бы влюбиться.

– А… это не надо… Есть еще одна вещь… последняя… Меня зовут не… Умад… Я и тут соврал… Моя фамилия…

Он дернулся и затих. А мое тело словно разрядилось: холод того, кого я пытался согреть, перешел в меня, и сразу накатила слабость. Тьма была почти полная, только со стороны ледника мерцал слабый огонек. Фарид умирал, и меня охватило отвратительное чувство бессилия: он сдался, прекратил бороться за жизнь. И теперь мне оставалось только согревать его и ждать.

Макс, Макс, Макс… Это имя без конца вертелось у меня в мозгу. Я думал о Клэр, о Франсуазе, о горах и о том, что произошло там, наверху, на Сиула-Гранде… Я закрыл глаза, и целый вихрь беспорядочных воспоминаний на несколько минут унес меня в прошлое…