XXIV

Адамберг остановился как вкопанный, руки повисли вдоль туловища, пробирка выскользнула из пальцев и покатилась по красному плиточному полу.

— Черт! Пробирка! — взвизгнул парень.

Адамберг машинально нагнулся и подобрал ее. Он пытался вспомнить, как называются люди, которые выдумывают разные истории и сами в них верят. Сыновья, не знавшие своих отцов и объявляющие себя отпрысками коронованной особы, или Элвиса Пресли, или даже прямыми потомками Юлия Цезаря. У одного гангстера набралось восемнадцать знаменитых отцов — в том числе Жан Жорес, поскольку он все время выдумывал новых. Мифоманы — вот как называются такие люди. И говорят, что нельзя разрушать кокон, в котором живет мифоман, — это так же опасно, как разбудить лунатика.

— Если уж ты решил подыскать себе отца, мог бы выбрать кого-нибудь получше. Что за радость быть сыном легавого?

— Адамберг, — с ухмылкой произнес парень, как будто не расслышав его слов, — Адамберг — отец Кромсателя. Ужас, да? И все же это правда, легавый. Настает день, когда брошенный сын возвращается, побеждает отца и отнимает у него трон. Надеюсь, ты изучал историю? А потом отец, босиком и в лохмотьях, уходит куда глаза глядят.

— Верно, — сказал Адамберг.

— Я сварю кофе, — произнес парень, передразнивая Адамберга. — Бери свою вонючую пробирку и пойдем на кухню.

Глядя, как он наливает кипяток в воронку, как изо рта у него свисает прилипшая к нижней губе сигарета, как он почесывает свою темноволосую голову, Адамберг вдруг ощутил отрыжку еще более едкую, чем скверное вино из запасов Фруасси. Рот наполнился такой кислятиной, что заныли зубы.

Сейчас, поглощенный своим занятием, этот звереныш напоминал отца Адамберга, когда тот, нахмурив брови, стоял у плиты и следил за варившейся похлебкой. А вообще-то он был похож на половину всех молодых беарнцев и на две трети населения долины, по которой протекает горная речка По: жесткие курчавые волосы, приплюснутый подбородок, четко вылепленные губы, крепко сбитое тело. Правда, среди жителей долины Адамберг не припоминал никого по фамилии Лувуа. Но парень мог быть и уроженцем одной из соседних долин, скажем той, где родился Вейренк, коллега комиссара. С такой же долей вероятности он мог быть и родом из Лилля, Реймса или Ментона. Но только не из Лондона.

Парень разлил кофе по кружкам. С того момента как он заявил о своем происхождении, обстановка разрядилась. Револьвер был небрежно засунут в задний карман джинсов, кобура лежала на полу возле стула. Противостояние закончилось, напряжение спало мгновенно, как стихает ветер в море. Оба они не знали, что делать дальше, и без конца размешивали сахар в кофе. Кромсатель, наклонив голову, закладывал пряди волос за ухо, они снова падали на лицо, и он снова отбрасывал их назад.

— Может, ты и правда из Беарна, — произнес Адамберг. — Но поищи себе другого папашу, Кромс. У меня нет сына, и я не жажду его иметь. Где ты родился?

— В По. Мать приехала рожать в город, чтобы в деревне никто не узнал.

— Как зовут твою мать?

— Жизель Лувуа.

— Это имя мне ни о чем не говорит. А ведь я знаю всех, кто живет в наших трех долинах.

— Ты трахнул ее только один раз, ночью, у мостика через Жоссену.

— Все парочки ходили к мостику через Жоссену.

— Потом она написала тебе письмо, просила помочь. Но ты не ответил, потому что тебе было наплевать, потому что ты трус.

— Не получал я этого письма.

— Ну ясное дело, не хватало еще, чтобы ты помнил по именам всех девчонок, которых ты трахал.

— Во-первых, я помню их по именам, а во-вторых, не так уж часто мне тогда доводилось этим заниматься. Я не умел охмурять девчонок, и у меня не было мопеда. Если бы речь шла о таких ребятах, как Матт, Пьеро, Маню, Лулу, у тебя были бы основания предполагать, что один из них — твой отец. Они-то могли подцепить любую. Но только девчонки потом об этом помалкивали. Такое приключение считалось позором. Ты уверен, что мать не солгала тебе?

Парень порылся в кармане (его густые брови еще ниже нависли над глазами) и вытащил пластиковый мешочек, сначала поболтал им перед носом у Адамберга, а затем швырнул его на стол. Адамберг достал из мешочка старую фотографию, на которой все краски приобрели фиолетовый оттенок: молодой человек стоит, прислонившись спиной к огромному платану.

— Кто это? — спросил парень.

— Может, я, а может, мой брат. И что?

— Это ты. Посмотри на обратную сторону.

На обратной стороне фото круглым почерком была сделана карандашная надпись: «Ж.-Б. Адамберг». Его имя.

— Пожалуй, он больше похож на моего брата Рафаэля. Не припомню, чтобы у меня была такая рубашка. Это доказывает, что твоя мать плохо знала нас обоих, что она навешала тебе лапшу на уши.

— Заткнись, ты не знаешь мою мать, она никому лапшу на уши не вешает. Раз она сказала, что ты мой отец, значит, так и есть. Да и зачем ей выдумывать? Тоже мне повод для гордости.

— Как сказать. В деревне у меня репутация была получше, чем у Матта или Лулу, которых называли хулиганьем, крысятами и задрыгами. Душными ночами, когда все окна оставались открытыми, эти парни залезали в дома. Хозяйка продуктового магазина — ее в деревне не любили — получила по полной программе. Я уж не говорю о том, что вытворяла шайка Люсьена. В общем, так: хоть это и не повод для гордости, все же легче было назвать мое имя, чем признаться, что тут поработал задрыга Матт. Я не твой отец. Я не знал девушки по имени Жизель ни у нас, ни в соседних деревнях, и никакая Жизель не писала мне писем. Первое в моей жизни письмо от девушки я получил, когда мне было двадцать три года.

— Врешь.

Парень стиснул зубы: неколебимая уверенность, служившая ему опорой, вдруг дала трещину. Мифологический отец, его извечный враг, его мишень, хотел ускользнуть от него.

— Кто бы ни врал, я или она, давай решим, Кромс, что нам делать дальше. Нельзя же всю оставшуюся жизнь сидеть тут и пить кофе.

— А я с самого начала знал, чем кончится наша встреча. Ты отпустишь меня на все четыре стороны. А сам останешься здесь, с этими вонючими кошками, и ничего не сможешь мне сделать. Будь уверен: скоро мое имя появится в газетах. Кое-что произойдет. А ты будешь сидеть в твоем долбаном кабинете, в полном дерьме. И в итоге подашь в отставку, потому что даже легавый не может посадить родного сына в тюрьму пожизненно. Закон, мораль — все это пустые слова, когда решается судьба собственного ребенка. Но ты не захочешь признаться, что ты — отец Кромса, верно? И что это из-за тебя Кромс слетел с катушек? Потому что ты его бросил.

— Я не мог тебя бросить, поскольку я не причастен к твоему появлению на свет.

— Но ты не совсем в этом уверен, так ведь? Ты видел свою рожу? И видел мою?

— Ну и что? Две беарнские рожи, только и всего. Но зачем гадать, Кромс, если есть возможность получить точный ответ? И навсегда развеять твои иллюзии. У экспертов имеется образец твоей ДНК. Я дам образец моей, и пусть они сделают сравнительный анализ.

Кромсатель встал, положил револьвер на стол и безмятежно улыбнулся.

— Попробуй, если у тебя хватит смелости, — сказал он.

Адамберг смотрел, как он не спеша направляется к двери, открывает ее и уходит. На все четыре стороны. «Я пришел, чтобы изгадить тебе жизнь».

Он осторожно взял двумя пальцами пробирку и долго смотрел на нее. Нитроцитраминовая кислота. Он сцепил руки, опустил на них голову и закрыл глаза. Разумеется, никакого антидота ему не вводили. Он сорвал ногтем пробку.