Каждое утро в пять часов Жоро заезжал за мной, потом мы выпивали по чашке чаю на маленькой площади в Сароваре, светившейся в ночной синеве. После этого мы немедленно отправлялись в путь. Сначала по холмам, возвышающимся над Братиславой и над скрывающей ее едкой дымовой завесой. Аисты попадались нам редко. Иногда около одиннадцати утра внезапно появлялась стая птиц, но летела она так высоко, что ее едва можно было разглядеть. Пять сотен пернатых с белым и черным оперением, гонимых вперед безошибочным инстинктом. Их полет по спирали приводил меня в изумление: я-то считал, что они летят строго по прямой, держа крылья под углом и вытянув клюв. Мне вспомнились слова Макса Бема: «Белый аист редко машет крыльями во время миграции, он планирует, используя теплые воздушные потоки, несущие его вперед. Это нечто вроде невидимых каналов, порожденных атмосферными процессами…» Таким образом, птицы летят точно на юг, скользя по струе горячего воздуха.

По вечерам я сверялся со спутниковыми данными. Я получал географические координаты каждого аиста: широту и долготу, с точностью до минут. С помощью карты я без труда определял направление и дальность их передвижений. В моем портативном компьютере имелась цифровая карта Европы и Африки, где отмечалось местоположение птиц. Таким образом, я с удовольствием мог следить на экране за перемещением птиц.

Аисты делились на два типа. Аисты из Западной Европы, направляющиеся в Северную Африку, летели над Испанией и Гибралтарским проливом. По пути к ним присоединялись еще многие тысячи особей, и все вместе они добирались до Мали, Сенегала, Центральной Африки или Конго. Аисты с Востока, раз в десять превосходившие по численности западных, отправлялись в путь из Польши, России и Германии. Они пролетали над проливом Босфор, достигали Ближнего Востока и, миновав Суэцкий канал, оказывались в Египте. Дальше их путь лежал через Судан и Кению и завершался в Южной Африке. Такое путешествие составляло двадцать тысяч километров.

Из двадцати аистов, снабженных радиомаяками, двенадцать отправились по восточному, а остальные — по западному маршруту. Восточные аисты следовали обычной дорогой: сначала Берлин, потом через Восточную Германию до Дрездена, дальше вдоль польской границы в Чехословакию, к Братиславе, где я их и поджидал. Система спутникового слежения работала превосходно. Ульрих Вагнер был в полном восторге: «Это же просто фантастика! — заявил он мне по телефону в третий вечер моего пребывания в Братиславе. — Понадобились десятилетия, чтобы с помощью наблюдения за окольцованными птицами хотя бы приблизительно установить маршрут их миграции. Благодаря электронике мы за какой-нибудь месяц будем точно знать, где и в какие сроки аисты совершают свой перелет».

В те дни мне уже начало казаться, что Швейцария и ее тайны никогда не существовали. Впрочем, уже 23 августа я получил факс от Эрве Дюма: я уведомил его о своем отъезде, добавив при этом, что в настоящее время меня интересуют только аисты, но никак не прошлое Макса Бема. А вот инспектор федеральной полиции, напротив, основательно увлекся изучением жизненного пути старого швейцарца. Его первое послание представляло собой настоящий роман, написанный нервно и жестко, что никак не вязалось с мечтательностью и мягкостью автора. Кроме того, он обращался ко мне по-дружески: видимо, решил забыть о нашей последней встрече.

О деньгах Макса Бема мне не удалось узнать ничего нового. Анализ его личных счетов и счетов его ассоциации показал, что инженер обладал состоянием в восемьсот тысяч швейцарских франков. Следов номерного счета не обнаружено (хотя я лично убежден, что он есть). Когда и каким образом Бему удалось раздобыть такое количество денег? Во время своих странствий он, должно быть, не раз и не два принимал участие во всяких «темных» делах. Такая возможность у него наверняка имелась. Я склоняюсь к тому, что это могло быть как-то связано с Бокассой — золото, алмазы, слоновая кость… Сейчас я жду обзора документов по двум судебным процессам над диктатором. Может, где-нибудь всплывет имя Макса Бема.

Самой большой загадкой на сегодня остается сделанная ему пересадка сердца. Доктор Катрин Варель пообещала мне навести справки в больницах и клиниках Швейцарии. Но ей ничего не удалось найти. Во Франции и в других европейских странах тоже ничего. Тогда где и когда это произошло? В Африке? Не такое уж абсурдное предположение, как может показаться на первый взгляд, ведь первую пересадку человеческого сердца осуществил Кристиан Барнард в 1967 году в Кейптауне — а это как раз в Южной Африке. В 1968 году Барнард сделал уже вторую пересадку сердца. А Бем приехал в Южную Африку в 1969 году. Там ли его оперировали? Я проверил: в архивах клиники Барнарда нет никаких упоминаний о швейцарце.

Инспектор не переставал меня удивлять. За какие-нибудь несколько дней он столько всего раскопал. Я тотчас отправил ему по факсу ответное послание. Я так ничего и не сказал ему о документах Бема. По этому поводу я испытывал угрызения совести, но необъяснимое чувство стыдливости было сильнее меня. Интуиция подсказывала мне, что не нужно раскрывать все карты, что с документами такой сокрушительной силы следует обращаться осторожно.

Было два часа ночи. Я выключил свет и продолжал сидеть в темноте, разглядывая игру теней, четких, словно на экране. Какова все-таки истинная сущность Макса Бема? И какую роль во всей этой истории играли аисты, интересовавшие, судя по всему, не его одного? Не в них ли крылась тайна — возможно, настолько ужасная, что она была недоступна моему пониманию? Более чем когда-либо я преисполнился решимости следовать за птицами. До самой разгадки их тайны.