83
— Кто такая Аюми Ямада?
— Ямада Аюми, — повторил Сигэру, по японскому обычаю поменяв местами имя и фамилию. — Подруга детства Наоко.
— Она никогда о ней не рассказывала.
— Это старая история. А почему ты спрашиваешь?
Пассан облокотился о стойку. Они находились в крохотном баре, пропитанном запахами мокрого хмеля и плесневелой древесины, — одном из тех тесных, рассчитанных от силы человек на шесть, заведений, которые существуют только в Токио: со скрипучей дверью и яркими лампами над каждым табуретом.
Пассан догадывался, что Сигэру не притворяется. Он и в самом деле понятия не имел о провернутых Наоко махинациях. Пассан вдохнул поглубже и поведал шурину все. О проникновении чужака в дом, о том, что кто-то тайком брал кровь у детей, о ритуальном убийстве Диего, о смерти Сандрины. По мере того как он излагал суть событий, беспечность Сигэру таяла, словно масло на сковородке. Впрочем, ему еще удавалось скрывать свое изумление. Пусть это и стереотип, но он отражает действительность: японцы обладают поразительной способностью таить свои чувства.
— Ютадзима, — произнес Пассан. — Тебе это название о чем-нибудь говорит?
— В первый раз слышу. А что это такое?
— Я и сам точно не знаю. Какое-то место, возможно, поселение близ Нагасаки.
— Ну, это легко проверить. Только зачем оно тебе?
— Наоко назначила встречу Аюми именно там.
Пассан дал Сигэру время переварить новость и лишь после паузы продолжил:
— Ты знал, что у твоей сестры синдром Майера-Рокитанского-Кюстера-Хаузера? Что у нее нет матки?
Брат Наоко чуть не подпрыгнул на табурете. Столики в баре стояли так тесно, что посетители могли без труда подслушать разговоры соседей. Но Пассана и Сигэру это не смущало. Они пользовались двойной защитой: с одной стороны, японской корректностью, с другой — возможностью говорить по-французски.
— Так ты знал или нет?
— Ну, слыхал что-то в этом роде.
— Твоя сестра не может иметь детей! — Терпению Пассана пришел конец. — И ты утверждаешь, что просто «слыхал что-то в этом роде»?
— Понимаешь, мы, японцы, люди сдержанные…
— Когда она родила Синдзи, тебя это не удивило?
— Меня тогда не было в Токио.
Опять эта манера уходить от прямого ответа.
— Хорошо. Когда тебе сообщили новость, что ты подумал?
— Да я сам тогда лежал в больнице. В специальной клинике. У меня был жуткий отходняк. После передоза…
Оливье наклонился поближе к собеседнику. Пора возвращаться к роли, которую он играет лучше всего.
— Не забывай, кто я, Сигэру, — сказал он и схватил шурина за воротник (здесь этот жест означал примерно то же, что во Франции удар кулаком в морду). — Я пока еще муж твоей сестры и к тому же майор полиции. Так что хватить вешать мне лапшу на уши.
У Сигэру дернулся кадык и глаза вылезли из орбит. Он беспомощно озирался в поисках спасения. Посетители бара начали проявлять признаки беспокойства. Пассан выпустил свою жертву.
— Я подумал, что медики изобрели какой-то новый трюк, — ответил Сигэру, поправляя воротник рубашки от «Лакост». — Мне… Я ведь ничего в этом не понимаю. Меня это не касалось.
Он махнул бармену, требуя еще бутылку пива, и принялся пить прямо из горлышка.
— Правду знает только мать, — признался он, ополовинив бутылку. — Но ее расспрашивать бесполезно. Она ничего тебе не скажет.
Мог бы и не уточнять.
Полицейский тоже приложился к бутылке. В качестве закуски им подали ломтики тушеного тунца, имбирь и нарезанную кружочками хрустящую редиску. В животе у Оливье было пусто, но при одном взгляде на эти сомнительные деликатесы к горлу подкатила тошнота.
Он понимал: чтобы заполучить Сигэру в качестве союзника, он должен открыть перед ним все карты.
— Наоко воспользовалась методикой, запрещенной в Японии и во Франции, но разрешенной в Америке. По-французски она называется «вынашиванием чужого плода». По-английски — «суррогатным материнством». Сегодня этот прием распространен довольно широко. Достаточно набрать в поисковике словосочетание «суррогатная мать»…
Японец вытаращил на него глаза.
— Я полагаю, что суррогатной матерью была Аюми, — заключил Оливье.
Он умолк, давая шурину возможность прийти в себя от изумления. В хирургически ярком свете ламп Пассан мог с ослепительной точностью видеть каждую деталь: капли пота на лбу. Сигару, золотистые блестки на дне бокалов, яркие блики на заполнявшей полки светло-зеленой фарфоровой посуде.
— Когда родился Хироки, ты ведь был в Токио?
Сигэру коротко, словно нехотя, кивнул.
— Ты навещал сестру в роддоме?
— Мать сказала, не стоит.
— Ты меня удивляешь. Дело в том, что в палате рожениц лежала не Наоко, а Аюми.
— Ты говоришь чепуху. — Сигэру неожиданно рассмеялся. — В Японии такого просто не может быть.
— Аюми выносила Синдзи и Хироки. — Пассан схватил его за руку выше локтя. — Не знаю, почему после этого у них с Наоко испортились отношения, но в одном я уверен: она хочет ее убить и забрать себе мальчишек. Врубаешься?
Шурин скинул его руку, снял очки и потер веки. Затем знаком показал бармену, чтобы им принесли саке. На стойке появились два стаканчика и малюсенькая, как из детского сервиза, бутылочка. Оливье позволил собеседнику опрокинуть не один и не два стаканчика и лишь после этого снова заговорил:
— Расскажи мне об Аюми.
— Это было так давно. И я плохо ее знал.
— Ничего, рассказывай, что помнишь. Мне все сгодится.
— Когда им было лет по тринадцать-четырнадцать, они дружили. — Сигэру пожал плечами. — Водой не разольешь.
— Где они познакомились? В школе?
— Нет, не в школе. Они вместе ходили в додзо.
— Наоко занималась боевыми искусствами?
— Кэндзюцу.
— Что-то вроде кэндо?
— Нет, — устало вздохнул Сигэру. — Кэндо придумали в конце девятнадцатого века, в начале эпохи Мэйдзи, когда был введен запрет на ношение меча. А кэндзюцу — древнее искусство. Искусство самураев.
— А в чем разница?
— Кэндзюцу — не спорт. — Сигэру неопределенно помахал рукой. — Это настоящее боевое искусство. Бой без правил, без пощады к противнику. Например, в кэндо выкрикивают название части тела, в которую целятся. В кэндзюцу ничего подобного не делают. Здесь цель — не предупредить противника об угрозе, а убить.
— Настоящим мечом?
— К счастью, нет! — Сигэру расхохотался. — Иначе в школах додзо давно не осталось бы ни одного ученика!
Сыщик чувствовал, как в нем закипает гнев. Он и вообразить не мог, что Наоко занималась древним боевым искусством. Это она-то, которая постоянно твердила о современных японских ценностях и всем своим существованием отвергала традиции. Еще одна тайна.
— Она принадлежала к какой-то особой школе? — недоверчиво спросил он.
Сигэру опустошил еще один стаканчик. На его лице явственно проступало опьянение.
— К школе Миямото Мусаси.
— Самурая?
Пассан хорошо знал историю этого знаменитого японца. Он был ронином — самураем, не имевшим господина. Но еще и художником, каллиграфом и философом. И соответственно, героем бесчисленных легенд, романов и фильмов о воинах.
— Школа называется Хёхо Нитэн Ити Рю, но обычно все говорят просто «школа Нитэн».
— Для человека, который не интересуется боевыми искусствами, ты поразительно хорошо осведомлен.
Сигэру указал бармену на опустевшую бутылку.
— У нас это всякому известно.
Каждый ответ Сигэру словно заставлял Пассана спуститься еще на одну ступеньку в пропасть. Ему не верилось, что Наоко могла увлекаться подобными вещами. Все, что он узнал, не только не согрело душу, но, напротив, окатило ледяным холодом. Он десять лет прожил с незнакомкой.
Подняв стакан, он опрокинул его в горло.
— Канпай, — чуть слышно прошептал Сигэру.
Пассан ненавидел саке — эту теплую, сладковатую слабую водку. Но в этот миг еще больше он ненавидел свою бывшую жену. Как бы то ни было, алкоголь принес ему облегчение, словно пары спирта очистили его раны.
— Почему в конце концов они поссорились?
— Аюми — не обычная девушка. — Сигэру нервным жестом поправил на носу очки.
— В каком смысле?
— Она немая от рождения.
Этот новый факт уже не слишком удивил Пассана. Наоко тоже не относилась к числу обыкновенных девушек. С ней ему никогда не было просто. Он напряг воображение и представил себе, как подруги, облаченные в доспехи из бычьей кожи, сражаются на бамбуковых мечах.
— Что еще тебе известно?
— Больше ничего. Я видел их вместе у нас дома. Они переговаривались знаками, на языке глухонемых.
— Наоко выучила язык глухонемых?
— Ну да. Ради Аюми.
Интересно, подумалось Пассану, ограничивались ли их отношения простой дружбой?
— Они были закадычными подругами, — словно прочитав его мысли, сказал Сигэру. — Очень близкими. Так дружат только в ранней юности. Клятвы на крови, обеты вечной верности и прочее в том же духе. На самом деле Аюми не глухая, так что никакой необходимости объясняться с ней знаками не было. Но Наоко предпочитала ее копировать. Благодаря языку жестов между ними возникало совершенно особенное чувство сообщничества.
У Пассана горело во рту. Ему казалось, что язык распух, как у животного, умирающего от жажды. Он потянулся к бутылочке и плеснул себе еще саке, как будто подлил масла в огонь. Алкоголь побежал по жилам.
— В каком возрасте они разошлись?
— Примерно в то время, когда Наоко стала работать моделью.
Пассан прикинул разные возможности. Зависть. Наоко предстояло объехать полмира, блистать на подиуме, иными словами, сменить амплуа наперсницы на амплуа звезды. Не исключено, что здесь был замешан мужчина… Или просто наступила усталость от слишком тесной многолетней дружбы?
Но почему тогда Наоко доверила Аюми столь щекотливое дело? Когда она призналась подруге в своем физическом недостатке? В те годы, когда они были неразлучны, или позже, когда пришла пора подыскивать суррогатную мать? Пассан склонялся в пользу первого варианта: никто, кроме Аюми, не знал тайну Наоко. Потому она и обратилась за помощью именно к ней.
— У тебя есть фотография Аюми?
— Наверное, у родителей есть. После отъезда сестры у нее в комнате осталась масса всего.
Мысль о том, что ему придется рыться в личных вещах жены, наполнила Пассана отвращением. Он опрокинул еще один стаканчик. Видимо, надо обратиться в японскую полицию. Или во французское посольство. Координаты нужного сотрудника он знал. Но официальный путь займет долгие часы, а у него не было времени разводить канитель.
Не говоря уже о том, что никто ему не поверит. Ведь доказательств у него никаких.
Он резко поднялся и пошатнулся. Закружилась голова. Три наперстка саке натощак. У него за спиной раздались смешки. Гайдзин, не умеющий пить…
Живот отозвался недовольным бурчанием. Срочно надо что-то съесть.
— Как ты думаешь, твоя мать угостит меня сэндвичем?
