80
На следующий день. 15:00. Время местное.
Выйдя из самолета, Пассан не ощутил никакой перемены окружающей обстановки. С низкого и бесцветного неба на бетонную площадку сыпал дождь. Какой пейзаж был оригиналом, а какой — копией? Да какая разница. И здесь грязь, и там грязь. Парижский ливень увязался за ним в Токио. Ну что ж, это даже логично. Он приехал в Японию довершить начатое во Франции.
Лишенный ярких примет антураж как нельзя лучше подходил к его нынешнему состоянию. Полет он не то чтобы проспал — просто провалился в небытие и очнулся за несколько минут до посадки. Он не помнил, чтобы ему хоть что-нибудь снилось, но тело отдохнуло — уже неплохо.
Вслед за остальными пассажирами Пассан вышел в просторный зал, напомнивший ему книги, издаваемые на двух языках. Все надписи дублировались: одна по-японски, вторая по-английски. Аэропорт Нарита походил на все аэропорты мира: бетонные постройки, искусственное освещение, холодные блестящие поверхности. Только одна особенность бросалась в глаза, он отмечал это и раньше: его окружали почти исключительно японцы.
Плоские лица, улыбчивые и закрытые одновременно, словно запертая на три оборота ключа дверь. Они множились, уходя в бесконечность. Одинаковые черные шапки волос… К Пассану возвращалось забытое ощущение восторга, испытанное в 1994 году, когда он впервые попал на архипелаг. В душе шевельнулось чувство благодарности к этому народу и этой земле.
Он не сдавал сумку в багаж, а потому направился прямо к выходу. До отъезда он сделал всего один звонок. В Париже было пять вечера, в Токио — полночь, но он все-таки рискнул и набрал номер брата Наоко, Сигэру, поскольку нуждался в проводнике для передвижения по лабиринту токийских улиц. Кроме того, брат мог снабдить его недостающей информацией. Пассан не стал ходить вокруг да около и заявил сразу: дело крайне серьезное. Если Сигэру хоть как-то участвовал в заговоре, сегодня он просто обязан оказать ему помощь и поддержку.
Пассан миновал таможню и вышел в зал прилетов. Сигэру — мятый льняной пиджак, повадка профессора-антиглобалиста — уже ждал его. В книгах и фильмах, выпускаемых гайдзинами, японцы всегда показаны одинаково: либо с непроницаемым выражением лица, либо с намертво приклеенной улыбкой. Они стоят прямо, будто аршин проглотили, свесив руки вдоль тела, всегда готовые поклониться и похожие на ожившие автоматы. Сигэру ничем не напоминал этот стереотип. Лет сорока, он воплощал собой беспечность и непосредственность, не имеющие ничего общего с устаревшими предрассудками. В молодости он перепробовал все: увлекался роком, алкоголем, наркотиками, но с тех пор остепенился и работал преподавателем английского и французского языков. И ни о чем не жалел.
Пассан помахал ему рукой, даже не потрудившись улыбнуться. Он не собирался изображать тут радость семейной встречи. Простив в душе Наоко, он так и не избавился от глухого раздражения к ее родным. Всем своим поведением они словно постоянно давали ему понять, кто он такой в их глазах — презренный гайдзин.
— Привет, Сигэру.
— Оливье-сан.
Они поклонились друг другу и одновременно обменялись рукопожатием. Пассан всегда испытывал неловкость в присутствии шурина. Если честно, он так и не сумел сдружиться ни с одним японцем мужского пола. В их обществе его не покидало чувство, будто он должен постоянно им что-то доказывать. Трудно сказать, что это было — проявления его паранойи или отражение реальной действительности.
Сигэру оказал ему истинно японский прием: ни слова об обожженном лице, ни одного вопроса насчет вязаной шапки, сильно смахивающей на натянутый на голову носок.
— Они здесь?
— Синдзи и Хироки у наших родителей.
— А твоя сестра?
— Уехала.
— Куда?
— Понятия не имею.
Опять вранье, подумал Пассан, пристально глядя на Сигэру. Тот смотрелся франтом: длинные волосы, бородка с проседью, модная одежда, зонтик под мышкой. Худощавое лицо смягчали круглые очки, выдававшие в нем человека умственного труда. Густая высокая шевелюра. Он мог бы показаться заносчивым и привыкшим командовать, если бы не мягкие очертания рта, свойственные особам нерешительным.
— Но хоть что-нибудь ты мне скажешь?
— Пойдем на экспресс. — Сигэру забрал у него сумку. — Через час будем в Токио.
Вечные увертки. Пассан еще не созрел для того, чтобы взять парня за грудки и вытрясти из него всю правду, но в душе дал себе слово, что действовать будет твердо и даже грубо. Он приехал сюда делать дело, а не дипломатию разводить.
— Я хочу видеть детей.
— Само собой. Родители нас ждут.
— Ты думаешь, они мне обрадуются? — Пассан скривился.
— Как всегда! — Сигэру рассмеялся.
Вот и пойми, что он хотел этим сказать.
«Успокойся!» — велел себе Пассан и поплелся за своим провожатым к выходу, повторяя про себя, что для сыщика, ведущего расследование, Япония — худшее на земле место.