Вот уже два часа Пассан изучал досье «Социальной помощи детству» на Гийара Патрика. В полдень он заехал в бар «Крис-Бель». Вернан привез ему документы, Оливье тут же их пролистал и поспешно ушел. Вернан догнал его, пытаясь вымолить какое-то обещание, а вместо этого получил под дых.

Домчавшись до Нантер-парка, полицейский закрылся у себя в кабинете на четвертом этаже. Сдвинув все папки, свалил их у двери, чтобы никто не беспокоил. Прежде чем погрузиться в историю гермафродита, он поставил кондиционер на охлаждение.

На днях ему звонила Изабель Заккари, чтобы отчитаться по автомастерской в Стэне. На Гийара так ничего и не нашли. Его отпечатки были повсюду, но на самом трупе и на хирургических инструментах, которыми кромсали жертву, их не было. На одежде Гийара не осталось ни следа ее биологических материалов, ничего, что бы связывало его с ритуалом. Ни шприца, ни хлорида калия отыскать не удалось. Пассан никак это не прокомментировал. Он предполагал, что подонок сжег улики в том же костре, в котором сгорел младенец.

Что касается человека, якобы сбежавшего через заднюю дверь, то опровергнуть это утверждение так и не удалось. Задняя дверь действительно существовала. Она не была заперта, и ничьих отпечатков, кроме Гийара, на ней не обнаружили. Достаточно ли этого, чтобы его обвинить? Нет. Слушая Заккари, Пассан не мог избавиться от мысли о нитриловых перчатках. Теперь это действительно была единственная нить, связывавшая убийцу с жертвой.

Надо вернуться на пустырь и продолжить поиски.

Никаких новостей от Леви он не получил, да и не рассчитывал на это. Если и удастся найти что-то новое, его известят в последнюю очередь. Он на карантине, и сам знает почему: пока он ошивается поблизости, расследование будет под угрозой. Во время суда над О. Джей Симпсоном одним из поводов для вынесения оправдательного приговора стало то, что детектив, отвечавший за расследование, во время одного только телефонного разговора больше сорока раз произнес слово «негр». И этого оказалось достаточно, чтобы поставить под сомнение все доказательства, собранные стороной обвинения. Так что, если Леви хотел, чтобы ему доверяли, стоило держаться от Пассана подальше.

Досье Гийара оказалось куда более многообещающим. С первых же строчек Пассан почувствовал себя на знакомой территории. Наставники, подопечные, опекуны, патронатная семья, приемная семья — этот словарь он знал наизусть. Никакого сочувствия к маньяку Пассан до сих пор не испытывал, но, читая его досье, вынужден был признать, что оба они выбрались из одного дерьма.

Первые же страницы принесли сенсацию: Гийар появился на свет в клинике Святой Марии в Обервилье. Если ребенок рождается в режиме анонимности, в качестве места рождения положено указывать мэрию той коммуны, в которой это произошло. А в записи гражданского состояния Гийара в графе «место рождения» значился Сен-Дени. Чиновник, заявивший о нем, добавил лишнее препятствие, чтобы еще больше запутать следы, — если, конечно, это не было простой ошибкой.

Значит, придется начать с нуля: поехать в медицинское учреждение, ознакомиться с записями, установить, кто была его мать. Остается надеяться, что никому не пришло в голову подделать и дату рождения. Еще одна странность: как правило, ребенку, рожденному анонимно, дают три имени, причем третье служит фамилией, но тогда откуда взялась фамилия Гийар? Выдумка чиновника? Как знать.

Закон предоставляет роженице шестьдесят дней, чтобы изменить свое решение. Она также имеет право оставить письмо, которое ребенок сможет прочесть в «сознательном возрасте» с согласия своих «законных представителей». Но мать Гийара не передумала и письма не оставила. С этого момента Патрик мог быть усыновлен, но желающих не нашлось: как и в любой другой области, усыновители предпочитают не ставить на невыигрышные номера.

И это их сближало. Пассана также никто не усыновил, хотя и по другой причине: он не был сиротой. Его наркоманка-мать тогда еще жила, но на порядочном расстоянии: то медитировала в одном из ашрамов Сиккима, то обретала пристанище в коммуне Ауровилля на севере Пондишери. Позже проходила курс дезинтоксикации в Чжундяне, на тибетской границе, потом очутилась в Калькутте, где стала ученицей гуру-индуиста, приносившего жертвы богине Кали. Пассан с недоверием читал редкие письма от матери и представлял ее утопающей в крови и цветах, с зарезанной козой у ног. Когда же она умерла от передоза, Пассану стукнуло двадцать и искать новую семью было поздновато.

Подобно Гийару, он проводил выходные в опустевших приютах, а каникулы — в лагере отдыха. Вечно болтался между ювенальными судьями и наставниками. Он познал ту бесцельную и беспредметную жажду любви, которая выжигает сердце, тот недостаток нежности, от которого все каменеет внутри.

Ребенком Гийар нигде подолгу не задерживался, его воспитание скорее напоминало поденную работу. В досье были имена и адреса наставников, но Оливье знал, что никто из них не заговорит. Лишь в одном ему повезло. В 1984 году Гийар жил в приюте имени Жюля Геда в Баньоле, где Пассан когда-то сам провел несколько лет. Он хотел было позвонить, но решил, что лучше будет съездить лично.

Перед отъездом он все же связался с кое-какими приютами и местами проживания Гийара, но ничего не добился: ему попадались либо слишком молодые воспитатели, которые ничего не знали, либо слишком старые, ссылавшиеся на плохую память. Примерно тот же прием ждал его и в патронатных семьях. И все же ему удалось перекинуться парой слов с некой Жаниной Лете, у которой Гийар жил в Клиши-су-Буа в 1982 году. Эта женщина говорила с жуткими ошибками, то и дело вставляя «надо прикинуть» и «ясное дело». Похоже, была слегка не в своем уме.

Несколько раз она оговорилась, назвав Патрика Патрицией. Когда полицейский сказал ей об этом, она ляпнула невпопад:

— Надо прикинуть с моим адвокатом.

Патрик — Патриция: получается, двуполость ребенка в период полового созревания усугубилась. Возможно, он даже перенес операцию, но медкарта также подверглась цензурной правке. Пассану и здесь предстояло докапываться до истины. Он снял трубку и позвонил Фифи:

— Пока на месте?

— Собираем вещички.

— Поднимись ко мне на минутку.

Дожидаясь его, Пассан задумался. А что, если Гийар, вернувшись в места, где провел детство, тоже сумел раздобыть свое досье? Вдруг ему удалось отыскать и своих биологических родителей?

— Как сам?

Пассан поднял глаза: в кабинет ввалился панк. Он притворился, будто кашляет, и помахал рукой, словно разгоняя пыль.

— Есть новости? — осведомился Пассан, пока Фифи закрывал дверь.

— Какое там.

Осмотр дома ничего не дал, равно как и пробы, взятые криминалистами. Сейчас проводилось вскрытие зародыша.

— Кто им занимается?

— Какой-то ветеринар. Координаты я тебе дам.

— Удалось узнать, откуда обезьянка?

— Отслеживаем каналы, зоомагазины, зверинцы, но сейчас через Интернет ты можешь купить себе орангутана без всякого ветконтроля.

— Таможни?

— Тоже проверяем. Вот только Реза давит на нас, чтобы брались и за другие дела.

Пассан промолчал. Не вставая из-за стола, протянул Фифи ксерокопии.

— А это что?

— Выписки из досье Гийара.

— Какого еще досье?

— «Социальной помощи детству».

— Значит, дело выгорело?

— Не то слово. Здесь ты найдешь центры, семьи и приюты, в которых жил Гийар. Для начала поезжай в больницу, где он родился. Попробуй узнать, кто его мать и отец.

— Пассан, мне не разорваться…

— Ты мне должен, ясно? — Оливье встал и подхватил свой пиджак.

Фифи кивнул. Пассан прикрывал бесчисленное количество его косяков: неявки, пьянки, передозы, рукоприкладство, не говоря уже о левых сделках с наркотделом — изъятые наркотики по самым низким ценам…

— Перезвони мне, как только что-то узнаешь, — приказал Пассан, открывая дверь.

— А ты-то куда намылился?

— В небольшое паломничество.