Наоко всегда знала, как страшно разделять жизнь полицейского, соприкасаться с миром насилия и порока. Но за десять лет ничего серьезного так и не случилось. И только теперь, как раз тогда, когда они собрались расходиться, произошла так напугавшая ее катастрофа. Французы называют это «иронией судьбы».

Она сидела на одной из скамей на набережной канала Урк у Порт-де-ла-Виллет. Проглянуло солнце, но и оно казалось ослабевшим после болезни, едва вылупившимся из зимней скорлупы. Она ждала Сандрину, чтобы вместе перекусить. Ее подруга очень добра, если до сих пор соглашается ее выслушивать. Но с кем еще ей поговорить? За всю ночь Наоко ни разу не сомкнула глаз. Одна во всем доме, охраняемая двумя полицейскими, дожидалась рассвета, заточенная в своей комнате, не в силах изгнать из памяти мерзкое видение: освежеванная тушка в холодильнике. Что это значит? Чья это месть?

Пассан, как обычно, ничего ей не объяснил. Хотя, быть может, он и сам не понимает, что происходит. Она прокрутила тысячи сценариев. Крупный наркоторговец, только что вышедший из тюрьмы, умертвил обезьянку инъекциями героина и засунул в холодильник, угрожая им убийством. Серийный убийца, сумасшедший чучельник прокрался в их дом, намереваясь набить чучела из нее и детей. Или лишенный лицензии врач, убивавший женщин, делая им безумные пластические операции, вернулся, чтобы изуродовать ее…

Набережные вокруг были безлюдны. Чернела вода в канале. По временам мимо пробегали джоггеры, гонясь за мечтой о вечной молодости — отчаянной мечтой, которой никогда не достичь. Вдали купол кинотеатра «Жеод» сверкал, будто чудовищный граненый шар. Городок науки и техники заслонял небо, подобно святилищу, скрывающему тайну.

Все это напомнило ей ранние работы Джорджо де Кирико, потрясшие ее, еще когда она вместе с родителями осматривала нью-йоркские музеи. В путеводителе она прочла, что художник передавал одиночество человека, загадку сновидений, метафизику небытия… И ничего не поняла. У нее на родине одиночества не существует. В Токио или в Осаке трудно найти пустынную улицу, разве что наутро после Нового года. Да и духи всегда рядом. Наоко не была ни синтоисткой, ни буддисткой, но не сомневалась, что мир населяют невидимые силы. Божества, ткущие высшую канву реальности и наполняющие Вселенную смыслом.

Даже на солнце Наоко трясло от холода. Ее преследовало видение мертвых глаз, мелких зубок, ощерившихся сквозь темную плоть. Эта картина словно отпечаталась у нее на сетчатке, и теперь кошмар заслонял все, на что она ни смотрела.

По правде говоря, удивляться тут нечему. Она заслужила эту кару. Украла счастье, на которое не имела права. Ее предупреждал отец: брак с гайдзином ненормален. Мать тоже предостерегала, хоть и по другим причинам: этот союз противен ее естеству. И когда семейная жизнь дала трещину, Наоко едва ли не испытала облегчение. Наконец пришло время расплаты, которой она ждала. Чужое добро впрок нейдет…

— Привет!

Сандрина шла ей навстречу, нервно помахивая рукой. Одевается она чем дальше, тем хуже: в индийской тунике, джинсы великоваты, коротковаты и слишком сильно подогнуты. Избыток косметики только подчеркивает мертвенную бледность лица, жесткие пряди придавлены соломенной шляпой, цветок за ухом… Неуместная эксцентричность, над которой наверняка потешаются ее ученики. Сандрина косила под хиппи, но получалось просто пугало.

Наоко поднялась со скамьи. Подруга дважды чмокнула ее в каждую щеку. Этого японка не выносила. От Сандрины разило потом и мускусом. Все ее движения были неловкими, резкими, почти пугающими. Как ни странно, Наоко это даже успокаивало. Чудаковатая подруга была ее ангелом-хранителем.

С утра Наоко звонила ей трижды: сначала хотела убедиться, что дети хорошо спали, потом проверить, что они благополучно добрались до школы, и наконец, чтобы предложить это «кризисное» свидание.

— Круто, что ты смогла сюда подъехать, — сказала Сандрина, поправляя шляпку.

— Издеваешься? Тебе спасибо, что тратишь на меня столько времени.

Подруга улыбнулась, будто пожарный, возникший из пламени. «Не благодарите, это моя работа».

— Есть новости?

— Пройдемся? — Наоко кивком указала на пустынную набережную.

Пару метров они прошли молча, держась под руку. Наконец Наоко заговорила о гнетущем чувстве, о тревоге, с которой никак не могла совладать.

— Забудь об этом, — успокоила ее Сандрина. — Оливье со всем разберется.

— Он ничего не говорит. — Наоко опустила голову. — И никогда не говорил.

— Ты же ничего не хотела знать. Сама же и запрещала ему говорить о работе.

Наоко невольно улыбнулась: Сандрина знала всю их подноготную. И она права, Наоко сама же и возвела эту стену молчания.

— Это нападение наверняка связано с его службой, — продолжала Сандрина. — Он проведет расследование и задержит того гада, который это сделал. Но тебе надо оттуда уехать.

— Я так и сделала. С сегодняшнего дня он меня сменит.

— Сменит?

— Будет присматривать за детьми.

— Значит, сегодня они у меня не останутся? — Сандрина, похоже, огорчилась.

— Нет. Хотя бы в этом мы с ним согласны. Нас не запугать.

— Переночуешь у меня?

— Нет, спасибо. Я нашла отель неподалеку от работы, — сама не зная почему, солгала Наоко. — Сейчас начинаю ни свет ни заря.

— Выходит, ты передаешь факел Оливу и битва продолжается?

— Точно. Мы будем сражаться.

Они подошли к мостику, ведущему к Городку науки и техники на другой стороне канала.

— Может, перекусим? — спросила Сандрина с воодушевлением.

— Нет, я не голодна. Но если хочешь, можем куда-нибудь заскочить.

— Забудь, — бросила подруга разочарованно.

Они прошли под мостом. На берегу по-прежнему не было ни души. В пыльном свете белый камень резко контрастировал с черными водами канала. В этой картине была какая-то слепящая четкость.

— У него нет никаких подозрений?

— Повторяю: он не скажет мне ни слова. Да мы и так месяцами не разговариваем. После этой истории ничего не изменилось.

Сама того не замечая, Сандрина подталкивала ее к воде. Наоко часто ловила ее на этом. Когда они прогуливались, та цеплялась за ее руку и двигалась наискосок, будто краб.

— Положись на него. Он полицейский, это его работа.

— Вот именно.

— Что «вот именно»?

Наоко ответила не сразу. Всю ночь она гнала от себя это предположение. Худшее из всех, но казавшееся самым правдоподобным.

— А что, если это он?

— Что — он? — Не веря своим ушам, Сандрина остановилась.

— Сам пытается меня напугать.

— Рехнулась?

— Взлома не было. Собака не залаяла. Выходит, это был кто-то из своих.

— Зачем ему это?

— Не знаю. Чтобы быть поближе к нам. Вынудить нас объединиться против вымышленного врага.

— Он передумал разводиться?

Наоко не ответила. Пассан ни разу не усомнился в необходимости развода. Что, если в ней говорят ее собственные сомнения? Она сама уже не знала, чего хочет.

— Ты бредишь, — отрезала Сандрина. — Можно подумать, ты забыла, кто такой Олив.

Наоко пошла дальше. Уже то, что она выразила свои опасения вслух, сняло камень с ее души, к тому же на несколько секунд она перестала в них верить. Но затем подозрения нахлынули с новой силой.

— Ведь он полицейский, — сказала она упрямо. — Кроме насилия и принуждения, он ничего не желает знать.

— И что с того?

— Я вот думаю, а что, если он чокнулся после всех этих лет жизни на улице? Я… Я…

Она разрыдалась, снимая напряжение, тяготившее ее с прошлой ночи. Сандрина схватила Наоко за плечи, развернула к себе и обняла.

— Детка, если честно, ты сейчас несешь полную чушь.

Наоко отстранилась, вытерла слезы, и они двинулись дальше по набережной. Светлый камень, темный канал, и Сандрина все так же толкает ее вбок. Ей стало тошно. Вдруг захотелось заснуть, погрузиться в беспамятство.

— Я вот подумала… — пробормотала Наоко. — Когда мы с ним познакомились, вы ведь были вместе?

— Нет. К тому времени мы уже расстались.

— Каким он был с тобой?

— То было всего лишь легкое увлечение. Тут нечего сравнивать. Ты — любовь всей его жизни.

— Нет, все это в прошлом. — Наоко покачала головой.

— Понятно. Но пока все не уладится, вам придется остаться вместе.

Наоко шмыгнула носом, достала бумажный платок и улыбнулась. Несмотря на свою нелепую походку и дерганые жесты, Сандрина обладала основательным здравым смыслом, которого ей самой всегда недоставало. Японок считают холодными и сдержанными, но она неизменно заводилась от самой дикой мысли.

На этот раз она первая обняла Сандрину. Запах мускуса ударил ей в нос, наполнив почти животным ощущением покоя.

— Что бы я без тебя делала…