26
Я чувствовала себя пленницей, загнанной в тиски собственной кожи. Мной владела безумная тревога. Как ни пыталась я прогнать настырно вертевшиеся в голове мысли, ничего не получалось. Мне навязчиво представлялся фантик от конфеты, кружащийся во дворике перед окном.
«Этот клочок бумаги — ты, Бреннан, — звучало в моем мозгу. — Ты не в состоянии контролировать собственную жизнь, что уж там говорить о судьбах других людей! О Сен-Жаке больше не слышно ни звука. Никто не имеет ни малейшего представления о том, кто притащил череп к тебе в сад. Придурок Гэбби разгуливает на свободе. Клодель, наверное, уже подал на тебя жалобу. Твоя дочь собирается бросить учебу. Кроме того, в твоей голове прочно обосновались пять мертвых женщин, которые с радостью примут в свои ряды и шестую, и седьмую, ведь согласно результатам твоего расследования аппетиты убийцы все время растут».
Я взглянула на часы: два пятнадцать. Находиться на работе становилось невыносимым. Я должна была что-то предпринять.
Но что?
Взгляд упал на отчет, оставленный Райаном, и мне на ум пришла идея.
«Этой выходкой ты приведешь их всех в еще большую ярость», — подсказал внутренний голос.
Да.
Я нашла глазами адрес в отчете Райана. Он уже был вписан в мою таблицу вместе с номерами телефонов.
«Лучше поезжай в спортзал, приведи себя в норму тренировкой».
Да.
«Расследование в одиночку не улучшит твоих отношений с Клоделем».
Согласна.
«И поддержку Райана ты с легкостью можешь потерять, если сделаешь это».
Верно.
«Упрямица».
Я сделала распечатку таблицы, наметила, кому позвоню в первую очередь, сняла трубку и набрала номер. Ответил мужчина. Мои слова удивили его, но во встрече он не отказал. Я схватила сумку и вышла в летнее изобилие солнечного света.
Жара вернулась. Влажность была настолько высокой, что хотелось рисовать пальцем фигурки в воздухе. Атмосферная дымка преломляла солнечные лучи, распространяя их повсюду, как бескрайний покров. Я ехала к тому месту, где Франсин Моризет-Шанпу жила когда-то вместе с мужем. Их дом располагался почти в центре, минутах в десяти езды от моего кондоминиума. Потому я и выбрала из списка именно этот адрес — если возникнут непредвиденные обстоятельства, я всегда смогу сказать, что направлялась домой.
Отыскав нужное здание, я остановила машину. Улица была застроена кирпичными многоквартирными домами с металлическими балконами, подземными гаражами и выкрашенными в яркие цвета дверями.
В отличие от остальных районов Монреаля у этого нет названия. Процесс урбанизации превратил некогда пустующее место в отдельный квартал города, заменив его проселочные дорожки жилыми домами, решетками для барбекю и грядками с помидорами. Здесь вполне достойно живут люди среднего класса. Этот район, не слишком старый и не слишком новый, располагается рядом с центром, но в уровне развития и в красоте, конечно, уступает своему блестящему соседу.
Я позвонила в дверь. В прогретом солнцем воздухе сильно пахло свежеподстриженной травой и выдержанным мусором. Миниатюрный газон перед домом поливали тонкие дуги воды из оросителя. Воздушный компрессор, приводивший его в движение, приглушенно шумел.
Дверь мне открыл светловолосый седеющий человек со сбившимся на лоб завитком. Подбородок и щеки круглые и пухлые, короткий вздернутый нос, довольно крупный, но не полный. Несмотря на тридцатиградусную жару, одет он был в джинсы и толстовку.
— Мсье Моризет-Шанпу, я…
Он раскрыл дверь шире и сделал шаг в сторону, не обращая внимания на документ, который я ему предъявила. Мы прошли по узкому коридору в небольшую гостиную. Вдоль одной из стен в этой комнате тянулась целая выставка аквариумов. На столе в противоположной стороне я увидела малюсенькие сети, коробочки с кормом и прочие принадлежности для ухода за рыбками. Из гостиной в кухню вела дверь. Я отвела взгляд в сторону.
Мсье Моризет-Шанпу расчистил для меня место на диване и кивком пригласил сесть. Сам он опустился на раскладной стул.
— Мсье Моризет-Шанпу, я доктор Бреннан, работаю в «Лаборатуар де медисин легаль».
Я не стала уточнять, кем именно работаю, надеясь таким образом избежать объяснения своей роли в ведении расследования. По сути дела, я действительно не имела никаких прав в него вмешиваться.
— Вам что-нибудь удалось выяснить? Я… Прошло так много времени. Теперь я запрещаю себе думать об этом подолгу. — Он смотрел не на меня, а на паркетный пол. — Вот уже больше года мне ни разу не звонил никто из ваших.
«Интересно, к кому именно он меня причислил?» — подумала я.
— Я ответил на сотню вопросов, разговаривал со столькими людьми! С коронером. С копами. С прессой. Нанял даже частного детектива. Мне так хотелось, чтобы убийцу поймали! Однако… Время убийства Франсин было определено почти точно. Когда сюда явился коронер, она еще даже не остыла. Какой-то маньяк убивает мою жену, спокойно уходит и бесследно исчезает! — Он покачал головой. — Вам наконец удалось что-то выяснить?
Его глаза выражали мучение и надежду.
— Нет, мсье Моризет-Шанпу, пока, к сожалению, ничего.
«Всего лишь найти тела четырех других убитых этим монстром женщин», — мрачно добавила я про себя.
— Я просто хотела еще раз побеседовать с вами, чтобы удостовериться, что мы не упустили какой-нибудь детали.
Надежда исчезла из его взгляда. Он откинулся на спинку стула в покорном ожидании.
— Ваша жена была диетологом?
— Да.
— Где она работала?
— Можно сказать, везде. Оплачивало ее труд министерство. Ее направляли то в одно, то в другое место.
— Министерство?
— Министерство социального обслуживания.
— Значит, она постоянно передвигалась по городу?
— В ее задачи входило консультирование владельцев и поваров кафе и ресторанов, в основном в различных эмигрантских районах. Она объясняла им, какие следует закупать продукты, помогала составлять меню, советовала, как поступить, чтобы блюда, которые они желали готовить, оставались недорогими и не вредили здоровью клиентов. Она все время наведывалась то в тот, то в другой ресторан, чтобы убедиться, что там все в порядке.
— В каких районах ей приходилось работать чаще всего?
— Во всех. В парке Экстенсьон. В Сен-Анри. В Маленькой Бургундии.
— Как долго ваша жена сотрудничала с министерством?
— Лет шесть или семь. До того она работала в больнице.
— Ей нравилось ее занятие?
— О да. Очень нравилось.
Его голос слегка дрогнул.
— У нее был свободный график?
— Она работала постоянно. По утрам. По вечерам. В выходные. То там, то тут все время возникали какие-то проблемы. Франсин помогала их устранять.
Его челюсти на мгновение сжались.
— У вас не возникало разногласий, связанных с ее работой?
Он помолчал.
— Мне хотелось проводить с ней больше времени. Я мечтал, чтобы она вернулась в больницу.
— А вы чем занимаетесь, мсье Моризет-Шанпу?
— Я инженер-строитель. Только в наши дни практически никто ничего не строит. — Губы мужчины тронула грустная улыбка, и он немного склонил голову набок. — Меня сократили.
— Простите. Вам известно, куда ваша жена намеревалась ехать в тот день, когда ее убили?
Он покачал головой:
— На той неделе мы с ней практически не виделись. В одном из заведений случился пожар. Она пропадала там днем и ночью. Возможно, и в то проклятое утро собиралась поехать туда же. Или в какое-то другое место. Не знаю. Франсин никогда не вела никаких журналов, не составляла списков. Ничего подобного не нашли ни в ее офисе, ни здесь. Накануне она сказала, что должна съездить в парикмахерскую. — Он посмотрел на меня взглядом страдальца. — Вы не представляете себе, как больно это сознавать: я не знаю, чем моя жена намеревалась заняться в день ее убийства.
Нашему разговору аккомпанировал едва слышный шум из аквариумов.
— Она не рассказывала вам в тот период чего-нибудь странного? Например, что кто-то звонит ей и молчит в трубку? — Мне представилась Гэбби. — Или о какой-нибудь неприятной встрече на улице?
Он покачал головой.
— А рассказала бы, если бы подобное с ней произошло?
— Наверное, да. Но в те дни на разговоры нам не хватало времени.
— Это случилось в январе. Было холодно. Все двери и окна в эту пору обычно закрыты. Ваша жена всегда запирала их на замок?
— Да. Ей вообще не нравился наш дом. Переехать сюда уговорил ее я. Некоторые из наших соседей — личности весьма сомнительные. Это всегда ее раздражало. По рабочим делам ей нередко приходилось ездить в неспокойные районы. Она мечтала, вернувшись домой, чувствовать себя защищенной, как жители многоэтажек с мощной сигнализацией и охраной. Ей нравился здешний простор и двор, но она хотела покоя, хотела ощущать себя «неприкосновенной». «Неприкосновенной» — это ее выражение. Вы понимаете?
Я понимала его лучше, чем он мог себе представить.
— Когда вы видели свою жену в последний раз, мсье Моризет-Шанпу?
Он с шумом втянул в себя воздух и выдохнул:
— Ее убили в четверг утром. Накануне вечером она работала допоздна из-за того пожара, поэтому я, не дождавшись ее, лег спать.
Он опустил голову и вновь уставился в паркет. На щеках проступили красные пятна.
— Я проснулся, когда она вернулась, но не захотел слушать, как прошел ее день. — Его грудь тяжело поднялась и порывисто опустилась. — На следующее утро я встал рано и уехал, не сказав Франсин даже «до свидания».
Некоторое время мы оба молчали.
— Вот какую страшную ошибку я допустил. Ее уже не исправишь. — Он поднял голову и медленно перевел взгляд на бирюзу воды в аквариуме. — Из-за моего недовольства ее работой мы отдалились друг от друга. Мне суждено носить на сердце этот груз до конца своих дней.
Не успела я придумать, что ответить, как он резко повернулся ко мне и заговорил — уже более напряженно и горячо.
— В то утро я ездил к шурину. Он пообещал помочь мне с трудоустройством. Пробыл у него несколько часов. Вернулся в… около полудня. Она была уже мертва. Они тут все осмотрели…
— Мсье Моризет-Шанпу, я не…
— Мне кажется, наша беседа не имеет смысла. Дело так и не сдвинется с мертвой точки.
Он поднялся, давая мне понять, что я свободна.
— Простите, что заставила вас мысленно вернуться в тот страшный день.
Моризет-Шанпу молча оглядел меня и вышел в прихожую. Я проследовала за ним.
— Спасибо, что уделили мне время, мсье Моризет-Шанпу. — Я протянула ему свою визитку. — Если вспомните еще какие-нибудь подробности, пожалуйста, позвоните.
Он кивнул. Его лицо искажала страдальческая гримаса человека, бесконечно корящего себя за то, что он не попрощался с женой должным образом.
«Разве у кого-то другого все сложилось бы иначе? — подумала я. — Разве кто-то на его месте смог бы попрощаться с ней должным образом? И как это?»
Направляясь к машине, я чувствовала спиной его взгляд. Было жарко, но внутри у меня гулял ледяной ветер. Я прибавила шагу.
Беседа с Моризет-Шанпу произвела на меня сильнейшее впечатление. Перед глазами так и стояло его лицо. По дороге домой я задавала себе тысячу вопросов.
Какое я имела право усугублять мучения этого человека?
Он очень терзался.
Из-за того, что я разбередила раны в его сердце?
Нет. Просто ему не дают покоя угрызения совести. Раскаяние.
Раскаяние в чем? В том, что он обидел свою жену?
Нет. В том, что пренебрег ею. В том, что накануне последнего в ее жизни дня отказал ей в разговоре, повернулся спиной и заснул. В том, что, уходя утром, не удостоил ее элементарным «до свидания». Она умерла, чувствуя себя отвергнутой им.
Я свернула на север на Сен-Марк и въехала в тень эстакады.
«К чему приведут мои расследования? — спросила я себя. — Занимаясь ими, я только причиняю людям страдания. И смогу ли я докопаться до разгадки чудовищной тайны, если целая армия профессионалов до сих пор не сумела этого сделать? Может, я разыгрываю из себя следователя чисто из желания помучить Клоделя?»
— Нет! — Я ударила по рулю ладонью.
«Нет, черт возьми! — повторила я мысленно. — Моя задача не в этом. Только я убеждена, что все эти убийства — дело рук одного и того же ненормального. И что он продолжит убивать. Если я хочу предотвратить смерти очередных его жертв, значит должна продолжать расследование».
Я выехала из-под эстакады на свет и, вместо того чтобы отправиться на восток, домой, пересекла Сен-Катрин, развернулась и влилась в поток машин на Вест-20. Местные жители называли ее «два и двадцать», но никто не мог мне объяснить, что означает это два и где оно располагается.
Я выехала за пределы города, в нетерпении крепко сжимая руль. Половина третьего, а на дорогах уже пробки. Кошмар!
Спустя сорок пять минут я увидела Женевьеву Тротье, пропалывающую помидоры позади выцветшего зеленого дома, в котором они раньше жили вместе с дочерью. Услышав шум, женщина подняла голову и смотрела, как я выхожу из машины и пересекаю двор.
На Тротье были ярко-желтые шорты и слишком широкий для ее небольшой груди топ на бретельках. Она смотрела на меня весьма дружелюбно. На плечах и спине поблескивали капельки пота, повлажневшие волосы обрамляли лицо прилипшими к коже завитками.
Мадам была моложе, чем я думала.
Когда я объяснила, кто я такая и зачем приехала, ее дружелюбие сменилось глубокой печалью. Поколебавшись несколько мгновений, она отложила в сторону мотыгу, поднялась на ноги и стряхнула с ладоней землю. Нас окутывало облако запаха помидоров.
— Давайте пройдем в дом.
Подобно Моризет-Шанпу, Тротье опустила голову и не спросила, какое я имею право задавать ей вопросы.
Я последовала за ней по дорожке между грядками, внутренне готовясь к предстоящему трудному разговору. Нижний край широкого топа Женевьевы при ходьбе раскачивался из стороны в сторону. По ее ногам хлестала трава.
Фарфоровые и деревянные поверхности в чистенькой кухне, залитой солнечным светом, поблескивали. На окнах висели желто-белые льняные занавески. На дверцах шкафов и на выдвижных ящиках желтыми пятнами выделялись круглые ручки.
— Я приготовила лимонад, — сказала Женевьева, устремляясь к холодильнику.
— Спасибо, не откажусь.
Я села за стол, а она высыпала несколько кубиков льда из пластмассового контейнера в два стакана, наполнила их лимонадом и, поставив на стол, села напротив, избегая встречаться со мной взглядами.
— Мне очень трудно разговаривать о Шанталь, — произнесла она, рассматривая содержимое своего стакана.
— Я понимаю и искренне вам сочувствую.
Она скрестила руки на груди и сильно напряглась:
— Вы приехали, чтобы сообщить мне какую-нибудь новость?
— К сожалению, нет, мадам Тротье. Но и каких-то определенных вопросов не собираюсь вам задавать. Хочу спросить об одном: не вспомнились ли вам по прошествии времени какие-нибудь детали, что-то такое, чему раньше вы не придали значения?
Ее взгляд был по-прежнему прикован к лимонаду. Где-то на улице залаяла собака.
— Может, после последнего разговора с детективами в вашей памяти всплыла какая-нибудь важная подробность о дне исчезновения Шанталь?
Ответа не последовало. Было жарко. Пахло дезинфицирующим средством.
— Знаю, что для вас эта беседа — настоящая пытка, но поймите: для поимки убийцы Шанталь нам все еще требуется ваша помощь. Может, что-нибудь не дает вам покоя? Может, вы постоянно о чем-то думаете?
— Мы поругались.
Опять! Чувство вины, желание забрать назад последние слова, заменить их другими.
— Шанталь отказалась есть, заявив, что начинает толстеть. — (Все это я знала из записей в отчете.) — Наверняка вы ее видели. Она не начинала толстеть, она была красивая. И такая молодая.
Взгляд Женевьевы наконец-то устремился на меня. По ее щекам потекли слезы.
— Мне очень жаль, — произнесла я со всей нежностью, на какую только была способна. — Шанталь чувствовала себя несчастной?
Ее пальцы крепче обхватили стакан.
— В том-то и дело, что нет! Воспитывать ее было легко. Она любила жизнь, всему радовалась, постоянно строила на будущее сотню планов. Даже наш развод с мужем не восприняла как трагедию.
«Интересно, это правда или ретроспективное преувеличение?» — подумалось мне.
Я помнила из отчета, что родители Шанталь развелись, когда ей было девять лет. Ее отец жил где-то в городе.
— Вы можете рассказать мне что-нибудь о последних неделях жизни Шанталь? Вы не заметили в ней каких-нибудь изменений? Может, у нее появились новые знакомые? Кто-нибудь стал ей звонить?
Женевьева молча покачала головой. Нет.
— Возникали ли у нее какие-нибудь проблемы в общении с окружающими?
Нет.
— Кто-нибудь из ее друзей вызывал у вас сомнения?
Нет.
— У нее был постоянный парень?
Нет.
— Она ходила на свидания?
Нет.
— Может, в учебе у нее что-нибудь не получалось?
Нет.
Беседа не клеилась.
— А о дне исчезновения Шанталь вы не желаете что-нибудь рассказать?
Женевьева взглянула на меня отчужденно.
— Что именно между вами произошло?
Она отпила из стакана, проглатывая лимонад очень медленно.
— Мы проснулись около шести. Я приготовила завтрак. Шанталь ушла. — Женщина сжала стакан так крепко, что он чуть не треснул. — Они с друзьями добирались до города на электричке. Школа, в которой Шанталь училась, находится в центре города. По словам одноклассников, она присутствовала на всех занятиях. А потом…
Легкий ветерок затрепал занавеску на раскрытом окне.
— Я так и не дождалась ее.
— У нее не было запланировано на тот день каких-нибудь важных мероприятий?
— Нет.
— Обычно она приезжала домой сразу после занятий?
— В основном да.
— А в тот день должна была вернуться вовремя?
— Нет. Намеревалась встретиться с отцом.
— Они часто виделись?
— Да. Зачем вы спрашиваете? Я уже рассказывала все это детективам, а что толку? Почему я должна повторять одно и то же вновь и вновь? Тогда никто не смог что-либо выяснить, и сейчас не сможет! — Женщина впилась в меня взглядом, и мне показалось, ее боль вот-вот достигнет такого накала, что станет осязаемой. — Знаете что? В те первые дни, когда я заполняла формы о пропаже человека и отвечала на кучу вопросов, Шанталь была уже мертва. Лежала, разрезанная на куски. Уже мертвая.
Она опустила голову, ее худые плечи содрогнулись.
«Все правильно, — подумала я. — Мы по сей день ничего не выяснили. Эта женщина хочет заглушить боль — сажает помидоры, учится жить дальше. А я своим допросом все только порчу. Пора уходить».
— Что ж, мадам Тротье, если вам не вспомнились никакие подробности, значит они не важны.
Я оставила ей визитку, произнеся при этом обычные слова, хотя очень сомневалась, что она позвонит.
Когда я вернулась домой, дверь в комнату Гэбби была закрыта. Я не стала к ней заглядывать, решив, что не должна нарушать ее уединение, прошла к себе в спальню и попыталась увлечься чтением, но мой мозг занимало совсем другое. В нем снова и снова звучали слова Женевьевы Тротье. Deja mort. Уже мертва. Пять жертв. Леденящая кровь истина. Подобно Моризет-Шанпу и Тротье, я чувствовала себя так, будто на сердце у меня лежит тяжелый камень.
