Глава двадцать третья
Никогда еще я не испытывал такого облегчения оттого, что наконец возвращаюсь домой. Усталость отняла у меня последние силы и заглушила печаль. Перед глазами маячил единственный образ: дивная, ангельской белизны подушка…
Летом по воскресеньям народ у нас упоенно развлекается. Люди выбираются наружу, кто прогуливается сам по себе, кто выгуливает в парке собачку, дети в бейсболках играют в мяч… Все дышит радостью жизни. Почти все. Я уныло плелся мимо клумб, потом по аккуратным ровным дорожкам между зданиями.
Осталось сорок восемь ступенек – и вот уже моя пещера, вот дверь, за которой вечная зима, не нарушаемая ничем, кроме бега поездов по рельсам. Нигде я не чувствую себя таким одиноким, как в этих четырех стенах, где мне только и остается, что, наподобие моих поездов, бессмысленно кружить по замкнутым путям. Довольно скучный ад в конечном счете. Но сейчас все это не имело для меня ни малейшего значения. Спать. Я хотел только спать, больше ничего…
Откуда-то потянуло слабым запахом конопли. Единственная ниточка к моей старой соседке, которую я так любил. Ее, колыхавшейся в своих просторных ярких одеждах, мне тоже недоставало.
– Вау, дядя! Вот не знал, что ты такой крепыш! Только гляньте, какие кубики!
Ох, нет… Еще и это…
Тем не менее я вяло обернулся. Вилли сидел на полу у двери тридцать первой квартиры, привалившись к ней спиной. На нем была пижама в горошек. Он неспешно затягивался косячком, и его безмятежная растаманская физиономия время от времени скрывалась за струйками дыма, а в тускло-желтых глазах различались следы в высшей степени дзенской ночи.
– Не оставлял бы ты, дядя, дверь открытой! – проговорил он, поднимаясь. – У тебя там проходной двор! Разве легавым так можно?
Я резко повернул ручку. Не заперто! Раздолбай сказал правду!
– Ни фига себе! Но я же был совершенно уверен, что…
– К тебе ночью приходила гостья. Девочка… Странно одетая – в голубом домашнем халатике и красных ботинках.
Я, вытаращив глаза, замер на месте, в висках бешено пульсировала кровь, а парень с волосами-змеями тем временем проскользнул в приоткрытую дверь.
– Где-то примерно… часов около трех. Я собрался было выкурить на площадке последний… последнюю сигаретку, смотрю, а у тебя дверь закрыта неплотно. Ну и вошел, вот как теперь… Тут был полнейший бардак. – Он показал на путаницу рельсов. – Твои паровозы носились как ненормальные, а по телевизору вовсю бежали полосы… на сорок втором канале. Я все выключил и отвалил…
Ничего не понимая, я тупо и молча двинулся за Вилли, а он внезапно остановился, и его гладкое лицо расплылось в облаке дыма.
– Девочка сидела вот здесь – по-турецки. И она разговаривала… вот где был самый-то ужас, она разговаривала с этим гребаным экраном! И уж поверь, никакой это был не глюк! Я знаешь как испугался! Вот, глянь на мои руки – волосы до сих пор дыбом стоят! Помнишь, моя бабка баловалась всякими вудуистскими штуками, полтергейст, там, все такое… Точно тебе говорю – это не выдумки.
Я обошел всю квартиру. Ничего не сдвинуто с места, не порушено. Маленькие поезда спят на ровно выложенных рельсах, телевизор выключен. Я повернулся к Вилли и с легкой дрожью в голосе спросил:
– А что она говорила? О чем разговаривала с этим… ящиком?
Негр выпятил толстые губы:
– Тебе может не понравиться…
– Давай уже, выкладывай!
Я провел рукой по лбу. Совершенно мокрый. Руки трясутся. Дело не только в усталости – опять начинается эта пытка.
– Говорила, что добьется своего, найдет способ…
Он замолчал. Я вцепился в ворот его дурацкой пижамы:
– Способ сделать что?
– Эй, дядя, потише! Чего распсиховался-то!
– Что она хочет сделать?!! Какой еще способ?!!
Вилли отступил на шаг, выставив перед собой руки. Тлеющий окурок упал на низкий стол.
– Способ? Как тебя убить! Дико звучит, но девчонка хочет тебя прикончить! Это ведь она тебе руку попортила?
Я в отчаянии рухнул прямо на рельсы:
– Ну полнейший бред… Полнейший… Девчонка просто ненормальная…
Вилли сел на пол рядом со мной:
– Она была как будто… в ступоре, даже не видела, что я здесь. Уставилась на экран и болтала сама с собой. – Он с силой потер себе плечи, словно озяб. – Остерегайся всего. Воды, которую пьешь, еды, которую берешь в рот, и на лестнице смотри себе под ноги. Я видел глаза девчонки, когда она уходила. Это сам дьявол… Поверь мне, дядя, я такие вещи чую…
Вилли говорил серьезно, убедительно, поглаживая черными пальцами потрескавшиеся губы. У меня снова помутилось в глазах. Все внутри и вокруг меня наполнялось дурным воздухом. В голове, яростно сталкиваясь, гудели черные мухи. А что, если эта девочка появилась не случайно? Если ее каким-то образом используют для того, чтобы…
Я вскочил, натянул майку, кинулся вниз по лестнице. Я лупил в дверь седьмой квартиры, пока не отбил себе кулаки. Семь… Семь бабочек. Семь бедствий. Семь чаш Апокалипсиса.
В квартире послышался шум. Кровь бросилась мне в голову.
– Эй, я же слышу, вы там! Отзовитесь! Отзовитесь!
Никакого ответа. Я в бешенстве помчался через цветник в соседний дом к консьержу, нетерпеливыми звонками выманил его из норы и, едва на пороге показался парень в джинсах и кедах, придерживавший за ошейник зубастого добермана, потребовал:
– Мне надо попасть в одну квартиру, откройте ее!
– У вас личные проблемы? – с усталым видом спросил консьерж.
Пришлось злоупотребить своим трехцветным удостоверением.
– И пошевеливайтесь!
Парень пнул ни в чем не повинную собаку, взял здоровенную связку ключей и резво потопал за мной.
– Вот эта квартира. Ну, действуйте!
– Я не очень понимаю, комиссар, – пробормотал он, перебирая дубликаты ключей. – В этой квартире…
Но тут парень отпер замок, и я, не слушая, резко распахнул дверь.
В лицо повеяло пустотой. Под ногами зашуршала бумага. Мелкий почерк, угловатые буквы. Мой почерк. «Ваша девочка оказалась снаружи перед запертой дверью. Она у меня, на третьем этаже, в полной безопасности. Квартира номер тридцать два. Я полицейский». Записка все это время так там и пролежала…
Консьерж позвенел ключами:
– Как раз это я и пытался вам объяснить! Здесь уже больше двух недель никто не живет!
У меня опустились руки. Никакой мебели, мертвые комнаты с голыми стенами.
– Но… Нет, не может быть! Здесь живет девочка!
Парень с тоскующим видом поскреб макушку:
– Это было бы более чем странно… Как ее зовут?
– Понятия не имею. Ей лет десять, темноволосая, черноглазая. Часто ходит в красных ботинках.
Я повернул кран. Вода отключена.
– Это описание мне мало что дает. Я обслуживаю шесть домов, это больше пятисот семей, так что можете себе представить, сколько тут черноволосых и черноглазых малявок! Может, поспрашиваете лучше у соседей?
Поблагодарив и отпустив консьержа, я стал стучаться к соседям. В пятой, шестой, восьмой и девятой мне отвечали одно и то же. Никто такой девочки в глаза не видел. Полный мрак и безнадега…
Десять часов утра. Вилли оккупировал мой диван: валялся, пялясь перед собой невидящими глазами. Когда я выставил его за дверь, он что-то проворчал. Я заперся на два оборота. Все кости чудовищно ломило, ноги молили о пощаде, на измученном теле кое-где проступили синяки. А про голову и говорить нечего… Совсем беда…
Как был, в одежде, немытый, разваренный и ни на что не годный, завалился в кровать. Куда ни глянь – смерть со всех сторон. Баржа, Тиссераны, эта девочка с ее необъяснимой жестокостью. Из какого темного логова выбрался ребенок с сердцем с правой стороны? Она следила за мной, когда я спал. Она полоснула меня ножом. Она ненавидела меня с такой же силой, с какой вроде бы и любила… Дверь… Дверь так и осталась… открытой. Но я же… уверен… что…
Дьявол…
