Харри приглушил Дюка Эллингтона и задумался с телефоном в руке. Этот человек знал про суперклей. И еще он знал номер Харри. Может, теперь надо определить по номеру его адрес и имя и сделать так, чтобы его задержали, рискуя вспугнуть? С другой стороны, он ждет ответа.

Харри нажал на кнопку «Позвонить отправителю».

Раздалось всего два гудка, потом он услышал низкий голос:

— Да?

— Это Харри Холе.

— Спасибо за прошлую встречу, Холе.

— Угу. А когда она была?

— Ты не помнишь? В квартире Элиаса Скуга. Суперклей.

Харри чувствовал, как, сдавливая горло, пульсирует сонная артерия.

— Я там был. С кем я говорю и что ты там делал?

Наступила пауза, и Харри даже показалось, что собеседник отсоединился. Но тут из трубки снова послышалось протяжное оканье:

— Ой, извини, я, наверное, подписал эсэмэску просто «К.»?

— Да.

— Привычка такая. Это Колбьёрнсен. Старший инспектор из Ставангера. Ты дал мне свой номер, забыл?

Харри выругался про себя, внезапно обнаружил, что все еще сидит не дыша, и хрипло выдохнул.

— Ты слушаешь?

— Да-да, — сказал Харри, схватил чайную ложечку, лежавшую на столе, и отскоблил от опиумного комка маленький кусочек. — Ты написал, что у тебя что-то для меня есть?

— Точно. Но у меня одно условие.

— Какое же?

— Что это останется между нами.

— Почему это?

— Потому что я терпеть не могу козла этого, Бельмана, ходит, понимаешь, с таким видом, будто он просто номер один в расследовании убийств. Меня прямо трясет оттого, что он и гребаная КРИПОС задумали стать в этом деле монополистами. Пусть убирается ко всем чертям. А у меня тут с начальством проблема. Мне не подпускают ни на шаг к проклятому делу Скуга.

— И поэтому ты обратился ко мне?

— Я простой парень из провинции, Холе. Но, читая в «Афтенпостен», что ты подключился к делу, я понимаю, что это значит. Ты ведь такой же, как я, не можешь просто махнуть на все рукой, верно?

— Ну… — протянул Харри, уставившись на опиумный комочек.

— Короче, если хочешь их обставить, чтобы бельмановская империя зла накрылась медным тазом, то давай. Я отправлю Бельману рапорт не раньше послезавтра. Потяну с этим. У тебя есть завтрашний день, чтобы подумать.

— Что у тебя есть?

— Я сам переговорил с людьми из окружения Скуга. А их оказалось немного, потому что он был чудак, знаешь, шило в одном месте, мотался по свету, причем совершенно один. Точнее, я переговорил с двумя женщинами. С хозяйкой дома. И еще с одной девицей, до нее мы добрались, когда отследили его последние звонки. Ее зовут Стине Эльберг, она рассказала, что говорила с Элиасом в тот вечер, когда его убили. Они ехали в автобусе из города, и он рассказал ей, что был в Ховассхютте вместе с убитыми девушками, о которых писали газеты. Странно, говорил он, но никто до сих пор не обнаружил, что они были в одной и той же хижине, и он думает, не пойти ли ему в полицию и не рассказать ли об этом. Только, мол, все никак не решится, опасается оказаться втянутым в это дело. Это-то как раз понятно. У Скуга и раньше были проблемы с полицией, два раза на него заявляли за сталкинг. Честно говоря, ничего противозаконного он не совершал, я же говорю, у него просто шило было в одном месте. По словам Стине, она опасалась его, но в тот вечер, похоже, он сам чего-то боялся.

— Любопытно.

— Стине сделала вид, что не знает, о чем он говорит, и тогда Элиас рассказал ей о еще одном человеке, который был в той хижине, и ей показалось, что он действительно знает, кто это. А вот сейчас тебе будет по-настоящему интересно. Потому что это известный человек. Так сказать, звезда второго ряда.

— Да ну?

— По словам Элиаса Скуга, там был Тони Лейке.

— Тони Лейке. Я обязан знать, кто это?

— Дружок дочки Андерса Галтунга, судовладельца.

Перед внутренним взором Харри возникла пара газетных заголовков.

— Тони Лейке — так называемый предприниматель, это означает, что он зарабатывает большие деньги неизвестно как, во всяком случае не тяжким трудом. Кроме того, он красавчик. Но это не означает, что он mister nice guy. А сейчас самое интересное. У парня есть sheet.

— Sheet? — переспросил Харри, изображая недоумение, чтобы показать Колбьёрнсену, какого он мнения насчет его англицизмов.

— Криминальное прошлое. У Тони Лейке судимость за нанесение тяжких телесных повреждений.

— М-м-м… Ты проверил?

— Тони избил и покалечил некоего Уле С. Хансена шестого августа между одиннадцатью двадцатью и одиннадцатью сорока пятью возле танцевального клуба в местечке, где жил у деда. Ему было восемнадцать, Уле семнадцать, и, разумеется, все произошло из-за бабы.

— М-м-м… Пьяные юнцы подрались из-за девчонки — дело обычное. Говоришь, нанесение тяжких телесных?

— Да, потому что там все было серьезнее. После того как Лейке избил и повалил Хансена, он сел на него верхом и стал резать ему лицо ножом. Парень получил увечье, но в суде говорили, что все кончилось бы еще хуже, не прибеги туда люди и не оттащи Лейке от этого бедолаги.

— И больше ничего, только этот приговор?

— Тони Лейке был и раньше подвержен приступам ярости, дрался он регулярно. Один свидетель рассказал на суде, как в средней школе Лейке чуть не придушил его ремнем за то, что он наговорил лишнего про его отца.

— Похоже, кому-то предстоит долгий разговор с Тони Лейке. Знаешь, где он живет?

— У вас в городе. Холменвейен… погоди-ка… сто семьдесят два.

— Ясно. На западе. Ладно. Спасибо, Колбьёрнсен.

— Не за что. Кстати, есть еще кое-что. Сразу после Элиаса в автобус вошел мужчина. Он сошел на той же остановке, что и Элиас, и Стине говорит, что видела, как мужчина направился за ним. Но описать того человека она не смогла, лицо у него было прикрыто шляпой. Впрочем, это еще ничего не значит.

— Верно.

— А вообще я на тебя рассчитываю, Холе.

— Рассчитываешь на что?

— На то, что ты правильный парень.

— М-м-м…

— Спокойной ночи.

— И тебе.

Харри сидел и слушал Герцога. Потом схватил телефон и нашел номер Кайи в списке контактов. Собрался уже нажать на кнопку вызова, но передумал. Неужели он за старое? Падать самому и тащить за собой других? Харри отложил телефон. У него есть выбор. Самое умное будет позвонить Бельману. А самое тупое — действовать одному, на свой страх и риск.

Харри вздохнул. Что он себе навоображал? Нет у него никакого выбора. И он сунул зажигалку в карман, упаковал комочек в фольгу, убрал в бар, разделся, поставил будильник на шесть и лег в постель. Выбора нет. Он — заложник собственной модели поведения, и каждое его действие жестко обусловлено. В этом смысле он не лучше и не хуже тех, за кем гоняется.

С этой мыслью он и заснул с улыбкой на губах.