Назавтра, в восемь утра, Шарко получил от Белланже эсэмэску: Встречаемся у биологов. Зверей из аквариумов опознали. Приходите как можно скорее.

Опять набережная Орлож. Опять лаборатория научной полиции. Стратегический пункт, куда сотрудники Уголовной полиции привозят и приносят образцы материала, вещественные доказательства, улики в надежде, что тут-то точно определят, какая вдруг хреновина нашлась, что тут-то наверняка помогут следствию. Да, такова она сегодня, французская полиция, — сплав все более совершенной техники и чутья, странное место, где пробирка соседствует с револьвером. Кое-кто даже побаивается, что вскоре все полицейские засядут за компьютеры и будут рыться в файлах, а не обеспечивать спокойную жизнь, работая «на земле»… на земле.

Но с одной стороны всегда останутся какие-нибудь Шарко и Энебель.

Хотя с другой, конечно, будет целая армия Робийяров.

Франк и Люси проехали на метро от Бастилии до Шатле, смешавшись с толпой, быстрым шагом перешли Новый мост, украсили своими следами снежную пелену, устилавшую набережную, предъявили на входе пропуска и поднялись на этаж, который занимали биологи. Здесь было несколько комнат, бо́льшую часть которых отвели анализам ДНК, здесь изучали с помощью мощной лупы лоскутки одежды, простыни, исследовали образцы биоматериала, проверяли, сравнивали результаты. Безупречно выстроенная цепочка, которая, если повезет, может вывести прямо на убийцу.

Руководитель их группы, стоя рядом с лаборантом по имени Микаэль Ланглуа у химического стола с рабочей поверхностью из керамогранита, смотрел на один из привезенных из дома Шеффера аквариумов. В прозрачной чашечке с водой медленно шевелили «веточками»-отростками две животинки из коллекции ученого.

Поздоровались, и Ланглуа сразу перешел к делу:

— Эти несколько странные на вид живые существа — гидры. Пресноводные одиночные полипы рода сидячих кишечнополостных. И относятся они к тому же типу стрекающих, что медузы, кораллы или актинии…

Люси подошла поближе, нахмурила брови. Она никогда не видела таких животных, никогда даже и не слышала о них, зато сразу же вспомнила убитую Гераклом Лернейскую гидру, злобное чудовище, у которого на месте каждой отрубленной головы вырастали три. Эти крошечные белесые фигульки чем-то на нее походили, а их семь или восемь щупальцев извивались в точности как змееволосы горгоны Медузы.

— Редкие животные?

— Да нет, ничего особенно редкого. Их всегда бывает довольно много в стоячей воде, обычно их находят под кувшинками, водяными лилиями. Но их очень трудно заметить, потому что, как только вытащишь гидру из воды, она уплощается и замирает. И еще… вот, глядите!

Микаэль Ланглуа вооружился скальпелем, протянул руку к одной из гидр и рассек ее надвое. В верхней части остались голова и щупальца полипа, в нижней — туловище и подошва, которой гидра прикрепляется к водяным растениям или грунту. Оба кусочка продолжали шевелиться как ни в чем не бывало.

— К завтрашнему дню из одной разрезанной получатся две полностью восстановившиеся гидры. Это самая, пожалуй, выдающаяся способность животного: какой бы кусочек вы от него ни отрезали, из какого бы места ни взяли фрагмент — хоть от тела, хоть от любого щупальца, хоть от подошвы, — вскоре у вас будет целая гидра со ртом, окруженным новыми щупальцами, головой и подошвой. Вчера вечером я поэкспериментировал — ну так вот, две гидры, которых вы видите в чашечке, произошли от одной, той, что справа. Та, что слева, быстро вырастет и в конце концов догонит по размеру соседку-прародительницу. Генетически они — одно, у них одинаковая ДНК. Это клоны.

Шарко застыл перед аквариумом, словно околдованный странным природным явлением. Он знал, что случается нечто подобное, что у ящерицы, например, может отрасти оторванный хвост, а у морской звезды один из лучей, но чтобы буквально из ничего возрождался организм целиком…

— Просто невероятно, а как это получается?

— Процесс в целом пока еще остается тайной, но первые, так сказать, загадки начинают поддаваться разгадыванию. Все живые существа запрограммированы одинаково, они стареют и умирают, это часть эволюции, и этим обеспечивается равновесие в природе. В наши гены заложена способность, которую в науке называют апоптозом, или программируемой клеточной смертью. Да, действительно, клетки запрограммированы на смерть, но — вопреки тому, что можно было бы подумать, — это свойство необходимо, наоборот, для выживания вида. Одни генетические программы ускоряют гибель клеток, другие тормозят их восстановление, поэтому мы стареем и умираем… — Ланглуа дотронулся кончиком скальпеля до верхней половины разрезанной гидры, щупальца сразу же сомкнулись. — Когда мы разрезаем пополам гидру, каждая ее часть сначала умирает. Однако апоптоз у этого животного стимулирует деление соседних с умершими клеток, это явление называется пролиферацией. Каким-то пока необъяснимым для нас образом жизнь берет верх над смертью, и животное, можно сказать, возрождается.

Смерть клеток, их возрождение… Люси вспомнила, что говорил специалист по холодовой кардиоплегии о соматической и органической, на уровне клеток, смерти. О разных ступенях распада, ведущих к точке, откуда уже не вернешься. Она попробовала сложить пазл из уже имеющихся кусочков, убежденная, что все, чем они сейчас занимаются, вертится вокруг одного — битвы со смертью. Соотнесла услышанное от Микаэля Ланглуа с фотографиями детей, которым предстояла операция, и спросила:

— У ребятишек со снимков на груди вытатуирована гидра. Или, точнее, символ, представляющий собой гидру. Если бы нам надо было сказать, символом чего может быть эта гидра — какого явления, какого сражения, какого верования, что, на ваш взгляд, она могла бы выразить? Возрождение? Обновление? Клонирование?

— Бессмертие, — ни на секунду не задумавшись, ответил специалист. — Возможность жить в одном и том же теле в разные эпохи. Именно поэтому гидра так интересует ученых. Да, она считается в наши дни живым мифом о бессмертии.

Полицейские переглянулись. Шарко вдруг понял, что означает фреска со змеем, пожирающим свой хвост, в ванной Шеффера: Уроборос, один из символов бессмертия. И все эти часы по стенам, и гигантские песочные — напоминание о том, как безвозвратно утекает время, приближая смерть. О необратимости этого процесса.

Белланже тем временем ходил взад-вперед по лаборатории, почесывая подбородок.

— Может, это и не фальсификация, — буркнул он себе под нос, потом поднял глаза на подчиненных и прояснил свою мысль: — Те два снимка, где один и тот же ребенок в разное время, с промежутком в шесть или семь лет, вполне возможно, отражают реальность. Этот мальчик, как гидра, не стареет…

Все они понимали, до чего бредовым мог бы показаться их разговор постороннему слушателю, тем не менее факты были налицо, пусть даже пока и непонятные. Какие открывшиеся Дассонвилю тайны подтолкнули его к тому, чтобы отречься от Бога и уничтожить своих братьев по вере? Почему Шеффер так поспешно покинул Соединенные Штаты и зачем все-таки создал организацию, которая привозит детей с Украины?

Комиссар покачал головой, ему не верилось. Бессмертие — химера, бессмертия не существует, бессмертных людей не может быть. Что она таила в себе, эта чертова рукопись?

— Я понаблюдал за гидрами в аквариумах и заметил: те, что справа, они куда более вялые, ну, такие… такие, будто умирают, — продолжал Ланглуа. — Я отправил на анализ образцы тканей разных гидр в цитологическую лабораторию: цитология — это биология клетки… Кроме того, я взял пробы воды в аквариумах и надеюсь, что через пару дней нам будет о чем поговорить. Мне все это так же интересно, как и вам.

— А содержимое морозильной камеры?

— Тоже исследуется.

Зазвонил чей-то телефон, оказалось, это мобильник Белланже.

Люси стояла, не шевелясь, перед сосудом с нижней частью гидры, которая уже набухала, как почки растений весной. Крошечный, но полный жизни организм, которому меньше всего на свете хотелось умирать.

Потому что нет ничего хуже смерти. И не только тогда, когда она забирает вас навсегда, но и тогда, когда вам приходится ее пережить.

Люси пережила смерть своих двойняшек.

И жизнь напоминала ей об этом каждый день самым жестоким образом.