Уголовная полиция, глубокая ночь.

В комнате под крышей горят неоновые лампы — здесь, в этом месте, где раздают оплеухи во время силовых допросов, чересчур светло. Стены увешаны мерзкими мордами преступников, постерами, марафонскими номерами и личными фотографиями. Небо за окнами беззвездное, черное, непроницаемое.

Паскаль Робийяр, капитан полиции Жюльен Баскез и два лейтенанта из его группы — по одну сторону стола, Шарко — напротив. На столе, кроме смятых сигаретных пачек и пустых стаканчиков из-под кофе, две груды бумаг: фотографии и старые протоколы. Баскезу пятьдесят два года, он из старой гвардии, начинал карьеру примерно тогда же, когда Шарко, но перед тем, как перейти в Уголовную полицию, много лет оттрубил в бригаде по охране нравственности. Он, пожалуй, внимательнее всех слушает комиссара.

Шарко говорит с трудом, видно, что он сильно волнуется. Десять долгих лет он старался забыть все эти ужасы, и вот сегодня они, будто удар хлыстом, обрушились на него. Он пытается говорить безразличным тоном, но это плохо ему удается.

— Вам известно все, что со мной приключилось, вы знаете, какие серьезные психологические проблемы были у меня в прошлом…

Неловкое молчание. Кто-то старается отвести взгляд в сторону, кто-то делает вид, что сосредоточился на стаканчике с кофе. Шарко тяжело вздыхает. Если даже он и думал иногда об этой давней истории, если даже и бывали у него связанные с ней кошмары, вслух он уже сто лет как не упоминал о ней. Даже с Люси не говорил: они всегда избегали этой темы.

— Все началось в две тысячи втором году с похищения моей жены Сюзанны. Ее не было шесть месяцев. Шесть бесконечно долгих месяцев я искал ее, искал, выбиваясь из сил, чуть было не подох и чуть было уже не решил, что ее больше нет на свете. В процессе поисков я понял, что похищение Сюзанны связано с серией убийств, заливавших кровью столицу, начиная с октября того самого года. В ходе расследования я узнал, что Сюзанна попала в руки серийного убийцы по прозвищу Красный Ангел. Именно он держал ее взаперти, пытал физически и морально целых полгода. — Несколько секунд комиссар смотрел в пол. — Но в конце концов оказалось, что Сюзанна жива. Я нашел ее — привязанную с раскинутыми крестом руками в той самой проклятой лачуге, где недавно обнаружил пробирку со спермой. Сюзанна была беременна нашей дочерью Элоизой. Тогда я не знал, что она еще до похищения носила под сердцем нашего ребенка.

Белланже затаил дыхание. Слушать Шарко, слышать, как он вот так вот рассказывает о своих страданиях, было невыносимо. Судьба его подчиненного была необычной, необыкновенной, но, к несчастью, мало походила на волшебную сказку.

— Я спас Сюзанну, но она была теперь не такой, как раньше. Ей так и не удалось оправиться, и та женщина, в которую она превратилась, очень мало походила на прежнюю Сюзанну… Два года спустя моя жена погибла вместе с нашей маленькой дочкой, перебегая шоссе в тот момент, когда из-за поворота выехала машина. Это было ужасно.

Шарко стоял, опираясь рукой о стену, но тут он прижался к руке лбом. То, что тогда случилось, вновь возникло перед его глазами, он снова услышал эти крики в ночи, крики жены и ребенка…

Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы вернуться к настоящему.

— Во время моей последней встречи с Красным Ангелом я увидел зло во плоти. Мы каждый день сталкиваемся с ужасами всякого рода, каждый день, и кому-кому, а коллегам из полиции нравов или ребятам из уголовки я мог бы ни о чем таком не рассказывать. Но тут было совершенно другое. Это омерзительное существо вобрало в себя все, что только можно вообразить в человеке самого худшего: все пороки, все изъяны, жестокость, садизм… Было очень трудно поверить, что такое вообще может родиться на свет, может родиться лишь для того, чтобы… чтобы вредить, чтобы разрушать… — Комиссар сжал кулаки. — Непосредственно перед смертью он признался мне, что кто-то неотступно следовал за ним на всем его кровавом пути, некая тень, которую он взял под крыло и «посвятил»… приобщил к собственной извращенности.

Он медленно наклонился над столом и подвинул к Баскезу фотографии. Капитан полиции взял снимки в руки и стал, морщась, просматривать. Среди прочих там была фотография трупа обнаженной женщины, связанной каким-то сложным способом и подвешенной с помощью железных крючьев. Израненное лицо несчастной буквально кричало о страдании.

— Вот одна из жертв Красного Ангела. Он резал их на куски, пытал, вырывал у них глаза, нет, я не буду об этом — вы все найдете в материалах дела. Ненависть его к противоположному полу была безгранична. Убив свою жертву, он просовывал ей в глотку старую монету в пять сантимов. Это была его подпись. Монетка, чтобы пересечь Стикс.

Люди, сидевшие за столом, переглядывались, лица у всех были серьезными. Шарко говорил резко и уже не мог остановиться.

Он взял со стола другую пачку фотографий:

— Через два с половиной года после смерти Красного Ангела, в мае две тысячи четвертого года, рядом с болотом, вблизи Эрменонвильского леса, нашли разрубленных на куски людей: мужчину и женщину. Их опознали. Это оказалась семейная пара. Мужа звали Кристофом Лавалем, ему было двадцать семь лет, его жене Кароль — двадцать пять. У обоих во рту обнаружили по монете в пять сантимов… Я тогда здесь не работал — переехал на Север, хотел быть рядом с женой и дочкой, но, когда услышал о преступлении, сразу же рассказал сыщикам все, что вы сейчас слышали. Сказал им, что это жестокое убийство мог совершить тот, кого Красный Ангел «посвятил», кто был порожден его извращенностью. Тот, кто был рядом с Красным Ангелом во время серии убийств и воспользовался этим, чтобы всему «обучиться».

Баскез, сложив губы в куриную гузку, рассматривал фотографии:

— Следы, улики?

— Никаких следов, никаких улик. Тогда он возник один-единственный раз, ну, или, по крайней мере, единственный раз полиция смогла соотнести убийство с его личностью. Но это дело оказалось среди висяков, которых уголовке никогда не разгадать, потому что невозможно определить мотив преступления. Почему этот тип убил Лавалей? Почему потом, после них, не продолжил серию?

Теперь Баскез терзал свои седоватые усики:

— Затаился и объявился сейчас, чтобы сорвать зло на тебе?

— Это началось не сейчас, а полтора года назад, в связи с делом Юро. Тогда на месте преступления, прямо на трупе Фредерика Юро, нашли волосок из моей брови, и я чуть не загремел в тюрьму до конца моих дней, еле отбился. Между этой историей и нынешним появлением убийцы на сцене было послание, написанное кровью на стене зала торжеств в Плёбьяне, и опять недолгое затишье. Да, верно сказано, он затаился, он жил в режиме ожидания, наверняка чтобы подготовить к действию точный механизм, который сейчас раскручивает. Я в жизни не видел таких терпеливых, таких расчетливых…

— Нет никаких доказательств того, что дело Юро как-то с этим связано.

Шарко, измученный допросом, опустился наконец на стул:

— Доказательств никаких, но я-то… я-то уверен. Меня два года назад показывали по Национальному телевидению, я вел тогда очень крупное дело, и, должно быть, ну, не знаю, как лучше сказать… и, должно быть, тогда в голове убийцы что-то щелкнуло… огонек зажегся… Он с горечью вспомнил, что это я много лет назад отнял жизнь у его наставника. Представьте себе его гнев, его ярость, внезапно вспыхнувшую в момент, когда он, возможно, меньше всего этого ожидал. С того дня он и сосредоточился на одном: ему необходимо было сжигать меня на медленном огне, потому что я, в каком-то смысле, погубил его жизнь. Нам неизвестно, что творится в мозгах психопата, который был рядом с серийным убийцей в периоды его безумия, а два года спустя разрубил на куски семейную пару. Нам неизвестны его реакции. Нам неизвестно, как он жил в последние годы, куда эволюционировал. Он попытался упрятать меня в тюрьму, но ему это не удалось.

Шарко долго тер лицо. Больше он не мог, но надо было продолжать.

— Сейчас он выбрал новый способ действий. Еще более чудовищный и еще лучше просчитанный. Он отлично знает мое прошлое, наверняка получил все эти сведения от Красного Ангела, потому что тот шесть месяцев держал у себя мою жену. У него в кармане куча козырей, он знает, где я живу, где работаю, он предвосхищает мои реакции и мало-помалу подкидывает мне кусочки своего адского пазла. — Кулак у Шарко сам собой сжался еще крепче, и Франк стукнул им по столу. — Глория тоже стала таким кусочком пазла. Он вырезал у нее на лбу запись шахматного хода. Мы должны разобраться, должны.

Баскез за свою долгую жизнь редко видел в глазах человека настолько сильную решимость: Шарко был сейчас как загнанный зверь — зверь, попавший в капкан, но готовый биться до последней капли крови. Капитан хлопнул в ладоши и посмотрел на часы:

— Делаем небольшой перерыв, а потом расскажешь обо всех недавних событиях — начиная с текста, написанного кровью на стене зала торжеств в Плёбьяне. Нам необходимы все подробности, все мельчайшие детали… Я сейчас зайду на минутку в наркоотдел, оставлю им послания убийцы. Фернан Леве у нас профи в шахматах, пусть посмотрит.

Комиссар кивнул. Все вокруг доставали из карманов сигареты, он слышал вздохи, было поздно, люди вымотались до предела. Шарко двинулся к кулеру с водой, стоявшему рядом с кофемашиной. Кровь тяжело стучала в висках, — казалось, и она устала, сгустилась, с трудом продвигается по сосудам. К нему подошел Никола Белланже, зевнул, прислонился к косяку двери, выходившей на лестничную клетку. Прямо под ними, на уровне нижнего этажа, висела огромная зеленая сетка — вдруг кому-нибудь придет в голову покончить жизнь самоубийством…

— Когда все расскажешь, Франк, иди домой, ладно? Пусть они сами действуют. Баскез — мужик очень толковый.

Шарко, глядя в пустоту, механически глотал воду, на самом деле пить ему не хотелось.

— Знаю. Но у меня ощущение, что все убыстряется и убыстряется и время играет против нас.

— Попробую убедить следователя в том, что ты действовал в рамках закона. Это будет непросто, но все-таки я попробую.

Комиссар был не в состоянии думать, и желание у него было одно-единственное — лечь. Он достал свое испорченное служебное удостоверение и протянул начальнику. Тот взял было, но тут же вернул:

— Оставь пока себе — посмотрим, что скажет следователь. Бесчеловечно было бы с его стороны остаться равнодушным к твоей ситуации.

Вернувшись домой, Франк заперся на два оборота ключа, опустил жалюзи на окнах. Что еще можно сделать в ожидании?.. Он — как кролик — забился в нору и чувствовал себя совершенно беспомощным.

Люси не было рядом, и комнаты казались ужасающе пустыми. Разве он смог бы жить без нее? Разве смог бы? Нет, такое не укладывалось в голове. Как бы он ни был измучен, он знал, что заснуть не сможет, во всяком случае прямо сейчас.

И он нашел себе занятие: стал украшать елку. Баскез позвонил, когда он стоял рядом с деревцем на коленях и вешал на ветку шарик. Комиссар вздохнул и снял трубку:

— Шарко.

— Наш гроссмейстер идентифицировал шахматную партию, которую предложил тебе разгадать таинственный убийца. Должен сказать, ничем хорошим тут не пахнет.