Бернт Браннхеуг постучал ножом по краю хрустального бокала, отодвинул стул и, поднеся к губам салфетку, откашлялся. Он еле заметно ухмылялся, заранее предвкушая каждый пассаж своей речи, обращенной к гостям: начальнику полиции округа Осло Анне Стерксен с супругом и Курту Мейрику с супругой.

— Дорогие друзья и коллеги!

Краем глаза он видел, как его жена натужно улыбается гостям, будто желая сказать: «Сожалею, что вам приходится это выслушивать, но я ничем не могу вам помочь».

Этим вечером Браннхеуг говорил о дружбе и солидарности. О том, как важно силам добра быть верными долгу и противостоять той посредственности, безответственности и некомпетентности на высшем уровне, которые при демократической форме государственного устройства неизбежны. Ведь бесполезно ожидать, что все эти избранные голосованием домохозяйки и крестьяне поймут всю сложность устройства того механизма, которым их поставили управлять.

— Величайшее достижение демократии — она сама, — сказал Браннхеуг. Данную формулировку он у кого-то беззастенчиво спер, теперь выдавал за свою. — Но это не означает, что у демократии нет своих издержек. Когда каменщик становится министром финансов…

Время от времени он поглядывал, слушает ли его начальник полиции, потом рассказывал какую-нибудь забавную историю о демократизации в одной из бывших африканских колоний, где когда-то был послом. Браннхеуг машинально пересказывал то, что уже не раз произносил в других компаниях, а сейчас мысли его, как и в последние несколько недель, занимала Ракель Феуке.

Она была крепким бастионом, и Браннхеугу уже стало казаться, что лучше прекратить осаду. Он и так потратил на нее слишком много времени.

Браннхеуг вспоминал свои последние маневры. Ничего бы не вышло, не будь начальником СБП Курт Мейрик. Во-первых, нужно было убрать этого Харри Холе. Убрать с дороги, с глаз долой, подальше от Осло, от Ракели и всех остальных.

Браннхеуг позвонил Курту и сказал, что источник в редакции «Дагбладет» сообщил ему, что в журналистской среде ходят слухи, будто осенью, во время визита Клинтона в Осло, «что-то произошло». Нужно быстро принять меры, спрятать Холе туда, где пресса до него не доберется, не так ли?

Курт хмыкнул и ответил: «Н-да-а». В конце концов, пока то дело не забыто, у Браннхеуга на руках все козыри. Вообще-то Браннхеуг сомневался, что Мейрик хоть сколько-нибудь ему поверил. Но это его особо не беспокоило. Через пару дней Курт позвонил и сказал, что Харри Холе отправлен «на фронт» — в какое-то захолустье в Швеции. Браннхеуг потирал руки. Теперь ничто не могло помешать его планам насчет Ракели.

— Наша демократия — как красивая, улыбчивая, но слегка наивная девчушка. То, что силы добра держатся вместе, вовсе не значит, что власть в нашем обществе захватила элита. Нет, это просто единственная гарантия того, что нашу дочурку-демократию не охмурят и власть не перейдет в руки нежелательных людей. Именно поэтому верность долгу, эта полузабытая добродетель, в нашем кругу не только желаема, но совершенно необходима. Да, наш долг…

Когда все уселись в глубокие кресла в гостиной; Браннхеуг пустил по кругу свой портсигар с кубинскими сигарами, подарок норвежского генерального консула в Гаване.

— Кубинки свертывают их бедрами, — подмигнув, шепнул Браннхеуг мужу Анны Стерксен, но тот, кажется, не понял. Он был какой-то скованный и скучный, этот ее муж, как его там зовут? Двойное имя. Господи, неужели забыл? Тур-Эрик! Его зовут Тур-Эрик! — Еще коньяку, Тур-Эрик?

Тур-Эрик сдержанно улыбнулся своими поджатыми тонкими губами и покачал головой. Наверняка аскет из тех, кто пробегают по пятьдесят километров в неделю, подумал Браннхеуг. Все в этом человеке было тощее: тело, лицо, редкие волосы. Браннхеуг видел, как во время его речи Тур-Эрик переглядывался с женой, будто намекая на что-то, известное только им двоим. Необязательно, что это имеет отношение к его речи.

— Разумно, — недовольно сказал Браннхеуг. — Надо думать и о завтрашнем дне, не так ли?

Вдруг в дверях показалась Эльса:

— Тебя к телефону, Бернт.

— У нас гости, Эльса.

— Это из «Дагбладет».

— Я возьму трубку в кабинете.

Звонили из службы новостей, какая-то незнакомая ему женщина. Судя по голосу, молодая. Браннхеуг попытался представить ее себе. Она спрашивала о демонстрации, которая проходила этим вечером у австрийского посольства против Йорга Хайдера и ультраправой Партии свободы, что вошла в правительство. Журналистка просила Браннхеуга дать свои комментарии для завтрашнего выпуска газеты.

— Господин Браннхеуг, как вы считаете, это может определить курс норвежско-австрийских отношений?

Браннхеуг закрыл глаза. Как всегда, журналисты закидывают удочку, хотя и Браннхеуг и они прекрасно знают, что он не клюнет, — у него слишком большой опыт. Браннхеуг чувствовал, что опьянел, голова была легкой, стоило закрыть глаза, как перед ними проплывали пятна света, но говорить это не мешало.

— Это вопрос политической оценки, и он решается не сотрудниками МИДа, — ответил он.

Молчание. Браннхеугу понравился голос журналистки. Он чувствовал, что она блондинка.

— Но, обладая столь обширны опытом в вопросах международных отношений, вы можете предположить, какие шаги предпримет норвежское правительство?

Браннхеуг знал, что ответить. До боли простое: «Я не хочу загадывать».

Ни больше ни меньше. Это просто смешно. На месте Браннхеуга не стоило так долго раздумывать над вопросом, на который он уже не раз давал ответ. Молодые журналисты обычно думают над нужным вопросом полночи, потом задают именно этот и верят, что они первые, кто его задает. И всем им нравится, когда Браннхеуг раздумывает, прежде чем дать тот ответ, который он давал уже сто раз: «Я не хочу загадывать».

Браннхеуг удивился, что еще не сказал ей этих слов. Но в голосе журналистки было что-то особенное, и Браннхеугу захотелось пойти ей навстречу. Она сказала, что он обладает «столь обширным опытом». Интересно, она сама решила позвонить именно ему, Бернту Браннхеугу?

— Как главный советник Министерства иностранных дел, я придерживаюсь мнения, что наши отношения с Австрией останутся прежними, — ответил Браннхеуг. — Но очевидно, что и другие страны реагируют на последние события в Австрии. И при том, что у нас сохраняются дипломатические отношения со страной, это не означает, что мы одобряем то, что в ней происходит.

— Да, мы ведь поддерживаем дипломатические отношения и с некоторыми военными диктатурами, — ответила журналистка. — Но тогда почему такая бурная реакция была на этот раз?

— Причины нужно искать в недавнем прошлом Австрии. — Здесь нужно сделать паузу. Пауза. — Проблема нацизма. Большинство историков сходятся во мнении, что во Второй мировой войне Австрия была союзницей гитлеровской Германии.

— Разве Австрию не оккупировали, как и Норвегию?

Внезапно Браннхеуг понял, что не знает, как теперь в школах преподают историю Второй мировой. По всей видимости, скверно.

— Простите, напомните еще раз, как вас зовут? — попросил он. Пожалуй, последний бокал был лишний. Девушка снова представилась, и Браннхеуг продолжал: — Так вот, Наташа, позвольте мне сначала кое-что объяснить вам. Вы знаете, что такое «аншлюс»? Это значит, что Австрию не оккупировали в обычном смысле этого слова. В марте тридцать восьмого немцы просто вошли в страну, не встретив практически никакого сопротивления, и оставались там до конца войны.

— Но ведь с Норвегией было примерно то же самое?

Браннхеуг был шокирован. Она говорила с такой уверенностью, нисколько не стыдясь собственного невежества.

— Нет, — протянул Браннхеуг, будто разговаривая с трудным ребенком. — С Норвегией было не то же самое. В Норвегии мы защищались, в Лондоне было норвежское правительство и король, и они постоянно обращались к нам по радио и… подбадривали тех, кто сражался здесь. — Он понял, что выразился неудачно, и добавил: — В Норвегии против захватчиков поднялся весь народ. Конечно, были подонки, которые надели немецкую форму и перешли на сторону немцев, но такие могут быть в любой стране. В Норвегии силы добра сплотились вокруг людей, которые руководили Сопротивлением, ведя народ к демократии. Эти люди были верны своему долгу, что, в конце концов, и спасло Норвегию. Величайшее достижение демократии — она сама. Вычеркните то, что я сказал о короле, Наташа.

— Значит, вы хотите сказать, что все, кто воевал за немцев, — подонки?

Что ей вообще нужно? Браннхеуг решил, что разговор пора сворачивать.

— Я хочу сказать только то, что квислинги легко отделались — непродолжительным тюремным заключением. В тех странах, где я был послом, таких предателей ставили к стенке — всех до одного. И я отнюдь не уверен, что подобные шаги не пошли бы на пользу и Норвегии. Но давайте вернемся к первоначальной теме, Наташа. Вы просили меня дать вам комментарий. Итак, Министерство иностранных дел никак не комментирует прошедшую демонстрацию, равно как появление новых членов в правительстве Австрии. Извините, Наташа, но у меня сейчас гости…

Наташа извинила, и он положил трубку.

Когда Браннхеуг вернулся в гостиную, гости уже собирались уходить.

— Как, уже? — широко улыбнулся хозяин, но не стал никого удерживать. Он устал.

Проводив гостей до двери, Браннхеуг горячо пожал руку начальнику полиции и сказал, что она всегда может обращаться к нему, если у нее возникнут трудности, хотя их пока не возникало, но…

Перед тем, как заснуть, Браннхеуг подумал о Ракели Феуке. И о ее полицейском, которого он убрал с дороги. Браннхеуг заснул с улыбкой на губах, но проснулся с ужасной головной болью.