Дверь приоткрылась, и на Харри глянули пронзительные синие глаза, окруженные сетью морщин.

— Харри Холе, полиция, — представился он. — Это я звонил сегодня утром.

— Верно, верно.

У старика были седые волосы, зачесанные назад, и высокий лоб. Под вязаной курткой виднелся галстук. На почтовом ящике у калитки этого красного двухквартирного дома стояло: «Эвен и Сигне Юль». Дом находился в спокойном месте, чуть севернее от центра, в районе особняков.

— Прошу, господин Холе, проходите.

Голос звучал спокойно и твердо, а двигался профессор истории Эвен Юль так, что казался моложе своих определенно солидных лет. Харри уже навел кое-какие справки и выяснил, что профессор участвовал в Сопротивлении. Даже на пенсии Эвен Юль считался лучшим в Норвегии специалистом по истории немецкой оккупации и «Национального объединения».

Харри наклонился, чтобы снять ботинки. На стене прямо перед ним висели старые, немного выцветшие черно-белые фотографии в маленьких рамках. На одной — молодая женщина в халате медсестры. На другой — мужчина в белом костюме.

Они прошли в гостиную, и там седеющий эрдельтерьер, лаявший до этих пор, замолчал, обнюхал Харри и с чувством выполненного долга улегся рядом с креслом, в которое сел хозяин.

— Я читал некоторые ваши статьи про фашизм и национал-социализм в «Дагсависен», — начал Харри, когда уселся.

— В самом деле? И как вы их находите? — улыбнулся Юль.

— Кажется, ваша основная идея — предостеречь против современного неонацизма?

— Не предостеречь. Я просто провожу некоторые исторические параллели. Задача историка — приподымать завесу, а не осуждать. — Юль закурил трубку. — Многие считают, что «хорошо» и «плохо» — это неизменные понятия. Это не так, со временем они изменяются. Задача историков — во-первых, найти историческую правду, дойти до первоисточника, а во-вторых, изложить это объективно и беспристрастно. Если историки начнут осуждать человеческую глупость, от самой нашей профессии скоро ничего не останется. — Сизое облачко дыма поднялось к потолку. — Но вас, конечно, интересует не это?

— Мы полагаем, что вы можете помочь нам найти одного человека.

— Вы упоминали об этом по телефону. И кто этот человек?

— Это нам неизвестно. Но мы предполагаем, что у него голубые глаза, он норвежец, ему за семьдесят. И он говорит по-немецки.

— И?

— Вот и все.

Юль рассмеялся:

— Да, тогда вам есть из кого выбирать.

— Ну, у нас в стране сто пятьдесят восемь тысяч мужчин в возрасте от семидесяти и старше, и думаю, примерно сто тысяч из них с голубыми глазами и говорят по-немецки.

Юль приподнял бровь. Харри глупо ухмыльнулся:

— Ежегодная статистика. Я просмотрел ее ради забавы.

— А почему вы считаете, что я смогу вам помочь?

— Мне так показалось. Этот человек сказал кое-кому другому, что не брал в руки оружия лет пятьдесят, а то и больше. Я подумал, точнее, моя коллега подумала, что пятьдесят, а то и больше — это больше, чем пятьдесят, но меньше, чем шестьдесят.

— Логично.

— Да, она очень… э-э, логичная. Давайте предположим, что это было пятьдесят пять лет тому назад. И получается, что это было прямо в разгар Второй мировой. Тогда ему было двадцать и у него было оружие. Все норвежцы, у кого было оружие, должны были сдать его немцам. Вывод: где он тогда был?

Харри поднял три пальца:

— Правильно, либо он — в Сопротивлении, либо бежал в Англию, либо на фронте, в «Норвежском легионе». Он лучше говорит по-немецки, чем по-английски. Следовательно…

— Стало быть, ваша коллега вывела, что он воевал за Гитлера? — сказал Юль.

— Именно.

Юль глубоко затянулся.

— Многим бывшим в Сопротивлении тоже пришлось выучить немецкий, — сказал он. — Чтобы внедряться, подслушивать и так далее. И вы забываете норвежцев, служивших в шведской полиции.

— Значит, вывод вас не устраивает?

— Ну-у, дайте мне время подумать, — ответил Юль. — Примерно пятнадцать тысяч норвежцев пошли в немецкие войска добровольцами, из них взяли только семь тысяч — им и выдали оружие. Их было намного больше, чем тех, кто записался в английскую армию. И хотя в Сопротивлении к концу войны было больше норвежцев, очень у немногих из них было оружие. — Юль улыбнулся. — Допустим, вы правы. Сейчас, разумеется, напротив их фамилий в телефонном справочнике не пишут, что они служили в СС, но я исхожу из того, что вы уже решили, где будете их искать.

Харри кивнул:

— Протоколы дел об измене родине. Готовые архивы, со всеми необходимыми данными. Я вчера весь день их просматривал и надеялся, что большинство из них уже умерло и у нас остается не такой уж и большой список. Но я ошибся.

— Да, они живучие, черти, — усмехнулся Юль.

— И вот поэтому мы позвонили вам. Вы знаете о норвежских нацистах больше, чем кто-либо другой. Мне нужно, чтобы вы объяснили, как думает такой человек, что им движет.

— Спасибо за доверие, Холе, но я историк и не разбираюсь в мотивах поступков отдельных людей. Как вам должно быть известно, я был в вооруженном подполье, и не думаю, что смог бы влезть в шкуру нациста и понять, как он думает.

— Но мне кажется, вы все-таки кое-что об этом знаете, Юль.

— В самом деле?

— Думаю, вы понимаете, о чем я. Я весьма основательно подготовился к встрече с вами.

Юль снова затянулся и посмотрел на Харри. В этой тишине Харри вдруг почувствовал, что кто-то стоит за его спиной. Он обернулся и увидел пожилую женщину в дверях гостиной. Ее ласковые, спокойные глаза смотрели на Харри.

— Мы тут разговариваем, Сигне, — сказал Эвен Юль.

Она энергично кивнула Харри и хотела что-то сказать, но, встретившись взглядом с Эвеном Юлем, остановилась. Потом снова кивнула, тихо вышла из комнаты и прикрыла дверь.

— Значит, вам все известно? — спросил Юль.

— Да. Она была медсестрой на Восточном фронте, верно?

— Под Ленинградом. С тысяча девятьсот сорок второго до отступления в сорок третьем. — Он отложил трубку. — А почему вы так охотитесь за тем человеком?

— Честно говоря, мы и сами этого не знаем наверняка. Но это может потом вылиться в покушение.

— Хм.

— Так кого искать? Сумасшедшего? Убежденного, закоснелого нациста? Бандита?

Юль покачал головой:

— Большинство легионеров отсидели свое в тюрьме, а потом снова влились в общество. Многим это удалось удивительно легко, хотя на них и было клеймо предателя. А впрочем, это совсем не странно. Это лишний раз показывает, что те, кому удается сделать карьеру во время такого катаклизма, как война, и в мирное время оказываются довольно энергичными.

— Значит, тот, кого мы ищем, мог очень хорошо устроиться в жизни?

— Вполне.

— Даже пробиться в верхушку общества.

— Нет, пути на государственные должности им, конечно, заказаны.

— Но он мог стать дельцом, частным предпринимателем. В общем, заработать достаточно денег, чтобы купить винтовку за полмиллиона. Но на кого он может охотиться?

— Это обязательно должно быть связано с его нацистским прошлым?

— Что-то подсказывает мне, что это так.

— И что же, он хочет отомстить кому-то?

— Разве это не естественно?

— Конечно, естественно. Многие норвежские нацисты считают, что именно они были настоящими патриотами в войну, что в тех условиях, которые сложились к сороковому году, они действовали во благо народа. И что когда мы судили их за измену, то это было беззаконие с нашей стороны.

— Ну и?..

Юль почесал за ухом.

— Ну-у. Судьи, которые выносили приговоры, уже давно умерли. И политики, которые требовали этого суда, — тоже. Кому мстить?

Харри вздохнул:

— Вы правы. Но я просто пытаюсь собрать головоломку из тех кусков, которые у меня есть.

Юль взглянул на часы.

— Обещаю подумать над этим, но, честное слово, не знаю, смогу ли вам помочь.

— Все равно, спасибо. — Харри встал, потом, вспомнив о чем-то, достал из кармана куртки несколько сколотых листков. — Я снял копии с допроса свидетеля в Йоханнесбурге. Может быть, это вам как-нибудь поможет?

Юль сказал «да», но покачал головой, как будто имел в виду «нет».

Когда Харри уже одевался в прихожей, он показал на фотографию молодого человека в белом халате:

— Это вы?

— Да, в середине прошлого века, — рассмеялся Юль. — Это я в Германии, до войны. Я должен был пойти по стопам отца и деда и изучать там медицину. Когда началась война, я уехал домой и первую книгу по истории прочел уже фактически в лесах. А потом было слишком поздно что-то менять: это стало как наркотик.

— Значит, вам расхотелось быть врачом?

— Это как посмотреть. Я хотел понять, как за одним человеком, его идеологией пошло столько людей. И может быть, найти лекарство от этого. — Он усмехнулся. — Я был очень, очень молод.