Глава 41
В день похорон Кэдди распогодилось, над Лондоном распахнулось голубое небо. Я села на поезд на станции Мейдстон-Ист, добралась до Бромли и ждала там, прикидывая, не зря ли надела высокие каблуки? Взглянула на юбку — не коротковата ли? Но с колготками вроде не так уж легкомысленно.
Возле меня бесшумно остановился черный «БМВ». Дилан вышел и обошел автомобиль, чтобы открыть мне заднюю дверцу, но я поспешно дернула дверцу спереди и уселась рядом с водительским местом. И как ни печален был повод для нашей встречи, я не удержалась от улыбки, подглядывая на Дилана в зеркальце заднего вида: он остановился, закатил глаза, безнадежно покачал головой и вернулся за руль. Сел и захлопнул за собой дверцу.
— Все в порядке? — спросила я.
— Ага.
И на этом все. Загудел двигатель, мы влились в поток транспорта.
Поначалу я поглядывала на Дилана исподтишка, краем глаза, но потом сдалась, повернулась на сиденье так, чтобы смотреть ему прямо в лицо. Он же неотрывно глядел вперед. Лицо его оставалось спокойным, даже расслабленным, руки с излишней силой впились в руль. Темные очки отчасти скрывали обезображенное побоями лицо. Дилан, по обыкновению, облачился в костюм, хотя на похороны как будто не собирался: сам предложил подвезти меня до кладбища и там подождать, и, поскольку он впервые согласился встретиться со мной после того, как я чуть не погубила его, затащив на «Месть прилива», я поспешно ухватилась за такое предложение.
— Пойдешь со мной? — решилась я попросить. — Никто и не заметит.
— Заметят, — возразил он. — Я не впишусь.
Я и так не очень-то понимала, с какой стати родные Кэдди пригласили на похороны меня, ведь я как раз могла бы ее спасти, окажись я вовремя рядом. Видимо, Кэдди рассказывала обо мне, а поскольку я уже не работала в клубе, то заслужила приглашение.
— А вот ты… — продолжал Дилан, кивком указывая на мою черную блузу, — ты смотришься как надо. Ни дать ни взять адвокатесса.
— Неужто?
— Адвокатесса, которая в свободное время танцует у шеста.
— Почему ты не хотел встречаться со мной? — без дальнейших обиняков спросила я. Не упустить момент, пока он расслабился. — Почему так отдалился от меня?
— Да вот же я, — ответил он с усталым вздохом, словно я была надоедливым ребенком и уже в сто первый раз задавала один и тот же вопрос.
Автомобиль остановился перед светофором, успокоительно, гипнотически щелкал поворотник.
— От Джима есть известия? — спросил он.
— С той ночи в больнице — никаких, — ответила я. — Ты же знаешь, его отстранили от дела.
— Ага, слыхал. Мне он сказал, что ты была под арестом.
— Было дело. Сильно «поможет» мне устроиться на работу.
— Обвинение предъявили?
— Предъявили обвинение в нападении с оружием. Я отделалась предупреждением. Могло обернуться куда хуже, но, так или иначе, теперь я состою на учете.
— Поговори со своим хахалем Джимом, — посоветовал он. — Будешь с ним мила, он поможет тебе это уладить.
— Он мне не хахаль. И ему даже не полагается разговаривать со мной.
— Вот и хорошо, отдохнут его барабанные перепонки.
— Зачем ты вызвался меня подвезти, Дилан? Ведешь себя как злобный мерзавец.
Он рассмеялся, и я понадеялась, что он вот-вот оттает.
— Как зачем? Полюбоваться на тебя в юбке. Давно уж не видывал тебя в юбке.
— Достал, честное слово.
— Да ладно, тебе это нравится. К тому же мы приехали.
Мы неторопливо проехали по длинной изогнутой дорожке между аккуратно подстриженными газонами, деревьями, деревянными скамьями и клумбами, осторожно переваливая через лежачих полицейских. Парковка притаилась позади высокой изгороди из тиса, и, пока мы разворачивались, из других машин уже выходили пассажиры. Все оглядывались по сторонам примерно так же, как я, пытаясь узнать друг друга, неуверенно улыбаясь.
— Подожду тебя здесь, — сказал Дилан.
— Проводи меня, — попросила я. Мне так хотелось — сама не знаю почему — держать его за руку.
— Подожду здесь, — повторил он.
Упертый до ужаса! Я изо всех сил хлопнула дверцей, но вышел лишь негромкий сдержанный щелчок.
Похороны прошли очень быстро. Пока я ждала перед часовней крематория среди множества незнакомцев, из противоположной двери уже начали выходить участники предыдущей церемонии. Нас собралось человек сорок. Женщина лет пятидесяти, конечно же, была мамой Кэдди: поразительное сходство, такая же маленькая, женственная, темные волосы собраны аккуратным узлом. Она все время тихо плакала, утирая слезы платком, а рядом стояла девушка, наверное младшая сестра Кэдди, чье бледное, без выражения лицо не выдавало никаких чувств. Так и я скоротала ожидание, пытаясь угадать, кто есть кто.
Я стояла в неловком одиночестве, сожалея о том, что надела высоковатые каблуки, сожалея о том, что на мне слишком много черного. Подъехал катафалк, могильщики подняли гроб, и в этот момент я заметила Беверли Дэвис, женщину-полицейского, которая допрашивала меня. Беверли стояла в задних рядах и выглядела непривычно: в сером брючном костюме, с угрюмой улыбкой под стать ему.
Служба завершилась в полчаса. Я сидела сзади и слушала, как говорят о Кэдди, и мне чудилось, что я ошиблась местом, ведь говорили о ком-то другом, кого я никогда не знала, — о любящей сестре, талантливой пианистке и певице, обладательнице диплома по английскому языку. Она, оказывается, прошла и последипломную практику — целый год отработала в школе, и ей нравилась эта работа, а потом Кэдди уволилась и переехала в Лондон. Про танцы — ни слова, тем более про «Баркли». Я перестала вслушиваться. Гроб уехал за шторки, в печь, и я закрыла глаза.
Запела Адель, а я чуть не зашлась в рыданиях вперемешку со смехом при мысли, что надо было поставить не Адель, а «Пуговицы» в исполнении «Пусси-кэт доллз» — любимый трек Кэдди. Я встала в хвосте цепочки, тянувшейся к матери и сестре Кэдди. Что же я им скажу? Что можно сказать родным в подобных обстоятельствах? «Простите, что я не сумела ее спасти? Простите, что пригласила ее на вечеринку? Если б в моей власти было все изменить!»
— Очень соболезную, — вот что я сказала в итоге. — Ваша дочь была прекрасным человеком.
— Спасибо, что пришли, — сказала мать Кэдди и сразу же перевела взгляд на следующего.
Сестра уже плакала, уткнувшись в плечо приятеля с серьгами в ушах и клочковатой бородкой. Народ двинулся обратно к парковке, и я следом.
— Дженевьева!
Беверли Дэвис. Она изобразила подобие улыбки и пошла рядом.
— Как дела? — спросила она.
— У меня в порядке, спасибо. Не знаете ли, как Джим?
— Извините, не могу это обсуждать.
— Он же ничего плохого не сделал, — сказала я.
— Ваше заявление учтут. Я только хотела поблагодарить вас за то, что вы пришли. Я знаю эту семью. Им тяжко пришлось.
— Да.
— Пойдете с нами в паб? — спросила она.
— Не знаю. Не думаю.
— Что ж, на случай, если больше не увидимся… Всего доброго. — Она двинулась к темно-серому «воксхолу» на краю газона и села за руль. Я проводила ее взглядом.
Окна «БМВ» были открыты, и, возвращаясь к машине через проем в изгороди, я видела, что Дилан смотрит на меня.
— Они пошли выпить в паб, — сказала я в открытое окно. — Присоединишься?
— Не-а.
— Как хочешь, — сказала я, забираясь на пассажирское сиденье. — Тогда вези меня в паб и жди три часа, пока я не ужрусь в свое удовольствие.
Паб «Голова быка» на Хай-стрит в Чизлхерсте был набит битком, и, хотя люди в черном сгрудились в саду, мне удалось уговорить Дилана зайти внутрь. Я просидела двадцать минут одна, потерянная душа за рюмкой водки. Мне требовалась компания.
— Можешь ни с кем не разговаривать, — подбадривала я его и тащила за руку в паб.
Он отошел к бару за выпивкой для меня, а я снова заприметила Беверли Дэвис и поспешила отвернуться. Дилан разговаривал с Джимом. Я была уверена, что разговаривал. Джим давно работал с Диланом, их связывала прочная дружба. Но я подозревала, что они поспорили, даже поссорились из-за меня. Или я преувеличивала собственную роль? Дилан, похоже, был убежден, что теперь я останусь с Джимом. Он чуть не погиб, спасая меня, однако, выйдя из больницы, Дилан не отвечал на мои звонки, не желал разговаривать и уж ни в коем случае не собирался даже намеком дать понять, любит ли он еще меня, — да и любил ли прежде? Чем холоднее он держался, тем сильнее пылала я. Все чудовищно запуталось, и я не чаяла найти выход.
Мы кое-как пристроились в саду позади паба, стоять было неудобно: каблуки утопали в траве, приходилось подниматься на цыпочки.
— Итак, — заговорила я, — когда ты едешь в Испанию?
— Скоро.
— А если мне понадобится связаться с тобой?
— Не понадобится.
— Вдруг что-то случится? Нужно будет поговорить?
Дилан тяжко вздохнул:
— Господи, женщина, Джим знает, куда я еду. Только он один и знает. Так что если вдруг возникнет неотложная надобность — черт меня подери, если я понимаю, что за надобность, но все-таки, — Джим в курсе. Ясно?
— Мы еще увидимся до твоего отъезда?
— А ты не сдаешься.
— Нет, — сказала я. — Не сдаюсь. В отличие от тебя.
Он выпил три больших, длинных глотка из кружки.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Ты махнул на меня рукой.
— Ты никогда и не была моей, — сказал он.
— Я не останусь тут без тебя, Дилан.
Прежде чем ответить, он сделал паузу, оглядел собравшихся в саду, словно в надежде увидеть знакомого.
— У тебя есть Джим, — сказал он.
— Джима обвинили в каких-то нарушениях из-за меня, — сказала я.
— С этим разберутся быстро.
— По-любому я ему не нужна.
Дилан насмешливо приподнял брови:
— Это он пытается тебе внушить? Бедняга втюрился в тебя, да еще и винит себя во всем, что произошло.
— Он не виноват. Во всем виновата я. Во всем.
— Меньше было бы проблем, если б тебе не вздумалось с ним переспать.
Словно пощечину залепил. Щеки вспыхнули, я стиснула зубы, чтобы не ответить тем же. Рана была глубока, я почувствовала, как слезы жгут глаза, и отвернулась от обидчика, лица завсегдатаев расплылись у меня перед глазами.
— Что ж, — сказала я наконец, — не все ли равно, ведь тебе на меня наплевать.
— С чего ты взяла, что наплевать?
— Почему с тобой так трудно? Что с тобой происходит? — спросила я и повернула голову, чтобы лучше его видеть. — Дилан!
Он осушил кружку, поставил ее на пластиковый контейнер и зашагал прочь, к парковке. Я устремилась следом, пытаясь нагнать его, но он уже сел в машину, включил двигатель, и гравий полетел во все стороны, когда автомобиль рванул мне навстречу.
Я осталась посреди площадки. Автомобиль с пугающей скоростью летел на меня. Скрежет тормозов, он остановился, едва не ткнув меня бампером.
Я села рядом с водителем, с силой хлопнув дверцей.
Мы оба молчали.
Дилан свернул в Бромли, к станции. Мое время истекало.
— Послушай, — заговорила я наконец, — может, подбросишь меня домой? Не хочется ехать на электричке.
— Общественный транспорт не для нас, так, что ли?
— Нет, просто я хватила лишку. Не хочется ехать в поезде в подпитии.
Он коротко рассмеялся:
— И что, мне тащиться с тобой в Кент?
— Это ведь не так далеко. Ну пожалуйста!
Тяжкий вздох дал мне понять, что я испортила человеку день, однако на повороте он покорно свернул на А-2. Надежда чуточку ожила: он все-таки везет меня домой, хоть и держится так враждебно. Откинув голову на спинку кресла, я пыталась сосредоточиться. Алкоголь туманил мозги. Любая фраза казалась либо глупой, либо слишком жалобной, либо эгоистичной. Как подступиться к упрямому человеку? Как переубедить?
Я подавила желание положить руку ему на колено. Ужасно хотелось дотронуться до него, и, если слова не подействуют, вдруг поможет прикосновение? Да ведь он холодно и равнодушно отодвинет мою руку, вернет ее на место.
Приоткрыв глаза, я поглядела на Дилана.
Мы ехали по двустороннему шоссе мимо Блэк-Принса. Еще минут сорок, и я дома, единственный шанс будет упущен. Дилана я больше не увижу.
— Я так боялась за тебя, — шепнула я.
Мне казалось, он не слушает: он не реагировал, смотрел на дорогу прямо перед собой, словно в машине, кроме него, никого и не было.
— Я думала, ты умер. Думала, Фиц убил тебя.
Он с силой втянул воздух через нос. Если ему так тяжко со мной, зачем согласился везти?
— Как видишь, не убил. Я все еще тут.
— По клубу не скучаешь? — «Господи, сколько дурацких вопросов, когда же я найду правильный?»
— Нет.
— Чем занимаешься?
— Что?
— В смысле, ты работаешь?
— Нет.
Снова молчание. Я прикрыла глаза, сожалея о том, что попросила меня подвезти. Высадил бы меня на станции, и все уже было бы позади.
Наверное, я задремала. Разбудил негромкий щелчок поворотника. Я резко села и выглянула в окно:
— Ой, здесь не сворачивай!
— Почему?
— Я переставила баржу.
С крайней полосы, откуда он собирался поворачивать на Рочестер и Струд, «БМВ» вернулся в основной ряд. Сзади посигналили. Дилан глянул в зеркало заднего вида на сердитого водителя.
— Ладно, — сказал он, — где твоя лодка?
— В Аллингтоне. У Мейдстона. Извини, мне надо было предупредить заранее.
Мы уже выехали на Медуэйский мост. Под нами марина, где я прожила полгода, нашла добрых друзей, — и все рухнуло. Сверху я ее не видела. Только прямые линии автодорог и вдали слева Рочестерский замок, на его бастионе развевался флаг.
— Давно ты ее переместила?
— Пару недель назад. Трудненько пришлось, по правде говоря. Нужно было пройти через шлюз. Заплатила Кэмерону, чтобы он помог.
На это Дилан не ответил. На очередном повороте он свернул на Мейдстон, вниз по длинному крутому склону.
— Было трудно, — повторила я, хотя Дилан ни о чем не спрашивал. — С соседями по марине. Все они прекрасные люди, но они выбрали эту спокойную, тихую жизнь, понимаешь? А потом явилась столичная штучка и все им испортила. А уж Малькольм и Джози… Мы пытались. Мы обо всем поговорили. Но Джози все равно винит меня. Я и сама себя виню.
— Ты не виновата, — разлепил он наконец губы. — Он сам, идиот несчастный, привел к вам Фица.
— Нет, — возразила я. — Это сделала я. Малькольм просто поторопил его.
Дилан снова умолк, сосредоточив внимание на коротком отрезке М-20, ведущем обратно в Мейдстон. Больше выдержать молчание я не могла. Слишком быстро летели минуты, как песок сквозь пальцы уходило драгоценное время, которое оставалось мне провести с Диланом.
— Там тоже хорошо, — продолжала я. — Не марина, всего лишь несколько причалов, и хороший паб, с рестораном. Есть и душевые — для байдарочников, но я пользовалась ими до прошлых выходных, пока не закончила ванную. В этой части реки, выше шлюза, не ощущается прилив. Вместо противных чаек — утки и лебеди. Красивое место. Тебе понравится.
— Понравится мне?
Приободрившись, я улыбнулась ему:
— Думаю, да.
— Насчет паба — это неплохо.
— Придется идти через шлюз. Я на другом берегу.
— И там все нормально? Безопасно?
— Да, я чувствую себя в безопасности.
— Отлично.
Может, потому, что мы уже были далеко от Лондона, я почувствовала, как он оттаивает. Плечи уже не так напряжены, пальцы не впиваются в руль.
— И с судном все в порядке?
— Вроде бы да. Ремонт еще продолжаю, но скоро закончу и продам его.
— Зачем? — Впервые после Чизлхерста он взглянул на меня в упор.
— Я там больше жить не смогу. Думала, поможет, если переселиться в другую марину, а не помогло. Слишком много всего случилось на этой посудине. Куда ни глянь — все об этом напоминает. О том, как Фиц выстрелил в Малькольма, о том, что хотел сделать со мной Арнольд. И как тебя чуть не забили насмерть.
— Нельзя же отказываться от мечты. Пройдет какое-то время…
Я покачала головой:
— Ничего не изменится. Я не смогу там оставаться. Следующий поворот налево. Здесь — видишь?
Автомобиль свернул на Касл-роуд, замедлил движение: дорога постепенно сужалась. У меня оставались считаные минуты. Последние минуты с Диланом.
— Что же ты будешь делать? — спросил он.
Только бы не заплакать! Только не сейчас. Я сморгнула слезы.
— Не знаю, что я буду делать.
Господи, как я хотела услышать от него: «Поедем в Испанию. Поедем вместе!» — но он молчал.
Конец дороги, круг с выездом к дому смотрителя шлюза, а за ним — парковка, она же эллинг. Прибыли. Захрустел гравий под колесами, машина остановилась. В нескольких метрах от нас у бетонного причала стояла «Месть прилива». Между узкими баржами она казалась не к месту: великан, взрослый среди ребятни. Она господствовала над берегом.
Я затаила дыхание:
— Ты поднимешься на борт?
Дилан покачал головой.
— Не могу, — ответил он и буквально заскрежетал зубами.
— Чего не можешь?
Он помолчал, провел рукой по волосам.
— Не могу. Не могу больше это выносить. Почему ты никак не оставишь меня в покое? — И он наконец обернулся ко мне, посмотрел, как будто в первый раз.
Я потянулась к нему рукой, погладила по щеке.
— Потому что я тебя люблю, — сказала я. — И я знаю, что ты меня любишь, пусть ты и говоришь «нет». Я это знаю.
Он поглядел на меня — долго глядел, и я выдерживала его взгляд: пусть только попробует возразить, засмеяться, дурацки пошутить. Но он молчал, и тогда я снова дотронулась до его щеки, нежно погладила, а потом навалилась на него и принялась целовать. Под моим весом он вздрогнул — должно быть, на груди еще не зажили синяки, — но я и внимания не обратила на это, прижала Дилана к дверце, забралась к нему на колени, обхватила руками шею. Никуда он не денется, пока я не добьюсь своего. Пока не сумею его убедить.
