4

Мы меняем направление, поворачивая к Филадельфии, потому что видимость с приближением к побережью ухудшается. Я переключаю интерком — проверить Марино.

— Ты как там, сзади? — Я немного успокоилась и уже не злюсь на него так сильно. К тому же куда больше меня занимает длинное черное пальто и последнее восклицание хозяина собаки.

— Надо поскорее пройти Нью-Джерси, — слышится его голос. Марино знает, где мы находимся, потому что в заднем пассажирском отсеке на видеоэкране есть бортовая карта.

— Туман и ледяной дождь. В Атлантик-Сити условия для полета по приборам. И быстрее не получится, — говорит Люси. — Перехожу на «экипаж».

Марино снова выключен из нашего разговора; диспетчеры передают нас от одной башни к другой. У меня на коленях секционная карта Вашингтона. Я ввожу в джи-пи-эс новый пункт назначения — Оксфорд, штат Коннектикут, где у нас будет последняя заправка. Мы отслеживаем погоду по монитору и видим наползающие со стороны Атлантического океана плотные желтые и зеленые массы. Мы можем обгонять шторм, уклоняться от него, нырять под него, но лишь оставаясь над сушей. К тому же нам помогает попутный ветер, добавляя скорости, которая и без того достигает ста пятидесяти двух узлов.

— Как дела? — спрашиваю я, продолжая отслеживать вышки сотовой связи и другие воздушные суда.

— Будут еще лучше, когда доберемся до места. Думаю, нам удастся обогнать вот эту тучку. — Она указывает на дисплей погодного радара. — Но при малейшем сомнении будем садиться.

Племянница не прилетела бы за мной, если бы допускала возможность ночевки в поле. Я и не беспокоюсь. Может быть, беспокоиться о чем-то еще просто нет больше сил.

— А вообще? Ты как? — говорю я в микрофон, слегка касаясь его нижней губой. — В последние недели много о тебе думала.

— Буду лучше, когда доберемся до места. Каждый раз, когда мы уже ждем твоего возвращения, планы меняются и… Так что мы уже и думать перестали.

Мое возвращение действительно откладывалось трижды, и всегда из-за каких-то неотложных дел. Сначала в Ираке в один день были сбиты два наших вертолета. Тогда погибло двадцать три человека. Потом массовое убийство в Форт-Худе. И наконец, землетрясение на Гаити. Ситуация потребовала развертывания медслужбы, мобилизовали всех, и Бриггс не пожелал отпускать меня до завершения учебной программы. Несколько часов назад он снова попытался отсрочить мой отъезд, предложив остаться в Довере. Как будто не хотел, чтобы я вернулась домой.

— Я уже думала, что вот мы прилетим в Довер и узнаем, что ты остаешься еще на неделю, две недели или даже на месяц, — добавляет Люси. — Но ты все же закончила.

— Наверное, я им просто надоела.

— Будем надеяться, ты возвращаешься домой не только для того, чтобы повернуться и снова уехать.

— Я сдала экзамены. Программа выполнена. Пора заняться своим делом.

— Кому-то определенно надо. Это уж точно.

Слушать очередные обвинения в адрес Джека Филдинга у меня нет ни малейшего желания.

— В остальном все хорошо? — спрашиваю я.

— Гараж почти закончили. Большой, на три автомобиля, плюс мойка. Если, конечно, ты не против тандемной парковки. — Начав с гаража, Люси как бы напоминает, насколько я оторвалась от того, что творится в моем собственном доме. — Уложили прорезиненное покрытие. Сигнализация еще не готова. Не хотели возиться с предохранителями, а я не согласилась. К сожалению, одно из тех старых окон с волнистым стеклом апгрейда не перенесло, так что теперь у тебя в гараже гуляет ветерок. Ты об этом знала?

— Бентон, наверное, знал.

— Ну, Бентон был занят. У тебя есть частота Милвилла? По-моему, один-два-три-точка-шесть-пять.

Я проверяю по карте, подтверждаю, ввожу данные в систему и предпринимаю еще одну попытку:

— Что у тебя нового?

Я хочу знать, что еще ждет меня дома, кроме мертвеца в холодильнике морга. Люси о себе говорить не желает, поэтому и винит Бентона в том, что он занят. Понимать ее буквально в такие минуты нельзя. Она как натянутая струна. Приникла к панели, бегает глазами по приборам и экранам радаров, выглядывает тревожно в окно, как будто ожидает, что мы вот-вот вступим в воздушный бой, или нас поразит молния, или что-то сломается. С ней что-то не так, или, может, это просто я не в настроении.

— У Бентона трудное дело. Плохое.

Мы оба знаем, что я имею в виду. Об этом много говорят в новостях. На прошлой неделе Джонни Донахью, пациент медицинского центра Маклина и студент Гарварда, признался в убийстве шестилетнего мальчика, совершенном с помощью пневматического молотка. Бентон считает, что Джонни оговаривает себя, чем серьезно осложняет жизнь полицейским и окружному прокурору. Людям хочется верить, что признание подлинное, они не желают, чтобы такие, как Донахью, оставались на свободе. Интересно, как прошла сегодняшняя эвалюация. Просматривая видеофайл, я видела, как черный «порше» Бентона выезжал с нашей дорожки в то самое время, когда молодой человек в наушниках проходил мимо с собакой. Бентон собирался за картой Джонни Донахью. Их разделили считаные мгновения. Человеческая паутина, соединяющая всех живущих на земле, соединила нас.

— Будем держать один-два-семь-точка-три-пять, тогда сможем отслеживать Фили, — говорит Люси. — Думаю, должно получиться, если только та штука не отодвинет.

Она указывает на зеленые и желтые формы на дисплее погодного радара, свидетельствующие о приближении штормового фронта, который отжимает нас к северо-западу, к ярким огням Филадельфии, ее небоскребам.

— У меня все хорошо. Извини, что с ним так получилось; вижу, ты злишься. — Она показывает большим пальцем за спину, имея в виду Марино. — Что еще он натворил, кроме того, что был в своем репертуаре?

— Ты слышала его разговор с Бриггсом?

— Это было в Уилмингтоне. Пока я расплачивалась на заправке.

— Он не должен был ему звонить.

— Бесполезно. Все равно что приказывать Джет-рейнджеру не пускать слюни, когда я достаю что-то вкусненькое. У Марино рефлекс — стоит Бриггсу появиться, как он уже готов выложить ему все, что знает. Не понимаю, почему ты именно сейчас так удивляешься? — Люси знает, что я отвечу, но все равно спрашивает, как будто прощупывает меня, ищет что-то.

— Может быть, потому, что именно сейчас его болтливость создала особенно большую проблему.

Я рассказываю ей о требовании Бриггса переправить тело в Довер. Рассказываю о том, что у главы Службы медэкспертизы Вооруженных сил есть информация, которой он не желает делиться. Или, может быть, он просто утаивает от меня что-то важное. Не исключено, что из-за Марино. Из-за той каши, которую он заварил, действуя через мою голову.

— Не думаю, что на этом все кончится, — говорит Люси, и в этот момент диспетчер называет наш бортовой номер.

Она нажимает переключатель на ручке управления, отвечает диспетчеру, а я, пока племянница получает инструкции от службы слежения, перехожу на следующую частоту. Мы прыгаем из одной зоны ответственности в другую, формы на погодном радаре преимущественно желтые, и они гонятся за нами с юго-востока, неся с собой сильные дожди. На большой высоте дождь особенно опасен, потому что охлажденные водяные капли попадают на ведущую кромку лопастей и там замерзают. Я смотрю на плексигласовое стекло, но не вижу ни одной капельки. Интересно, что имела в виду Люси, когда говорила, что этим все не кончится?

— Ты заметила, что было в его квартире? — звучит в наушниках голос Люси. Наверное, она говорит о мертвеце в парке и видеофайле в его камере.

— Ты сказала, что этим все не кончится. — У меня свои вопросы, и мне важно сначала получить ответы на них. — Можно подробнее?

— Я бы сразу сказала, но не хотела, чтобы Марино услышал. Он все равно ничего не заметил, а я тыкать пальцем не стала, потому что хотела сначала поговорить с тобой. И вообще, ему, может быть, и знать ни о чем не нужно.

— Во что ты не стала тыкать пальцем?

— Я так думаю, что Бриггс и сам все увидел, — продолжает Люси. — У него и времени было больше, чем у тебя, и видео он просмотрел не раз, а может, и еще кому-то показал. Так что Бриггс, конечно, узнал ту металлическую штуковину у двери, такое жутковатое шестиногое пресмыкающееся с проводами, размером со стиральную машину или сушилку. Камера захватила ее только на секунду, когда он выходил с собакой на прогулку. Уж ты-то ее, конечно, не могла пропустить.

— Я заметила что-то, но мне это показалось странной металлической скульптурой. — Похоже, я пропустила какое-то пояснение Люси.

— Это робот, — говорит Люси. — И не просто робот, а прототип, разработанный для военных, тактический пэкбот для иракского контингента. Потом ему придумали новое назначение, но и оно сорвалось.

В голове у меня как будто вспыхивает огонек. Что-то смутно знакомое выступает из памяти, и неприятное, мерзкое чувство начинает вылезать откуда-то из глубины, карабкаясь к свету.

— Этот образец долго не протянул, — продолжает она, и теперь я, кажется, понимаю, о чем идет речь.

РЭБП. Робот-эвакуатор для боевых потерь. Боже мой.

— В производство его так и не запустили, потом он устарел и был заменен более усовершенствованными образцами, способными переносить тяжести в условиях самого сложного рельефа. Например, четвероногий «биг дог», которого можно увидеть на «ютубе». Этот страшила может хоть целый день таскать тяжести в самых неподходящих условиях, прыгать как олень и сохранять равновесие, если споткнется, поскользнется или получит пинка.

— РЭБП, — повторяю я. — Но зачем кому-то держать в квартире пэкбот вроде РЭБПа? Наверное, я чего-то не понимаю.

— Ты ведь видела его своими глазами, да? Когда участвовала в тех дебатах на Капитолийском холме? И ты правильно все понимаешь. Именно о РЭБПе я и говорю.

— Нет, я его не видела. — Нам показали только демонстрационный ролик, после чего у меня и возникли разногласия со многими коллегами, особенно с Бриггсом. — Но зачем кому-то держать такую штуковину в квартире?

— Да, жутковатая игрушка. Похожа на гигантского, работающего на бензине механического паука. Передвигается медленно, на коротких неуклюжих ногах, а впереди у нее две пары захватов, как у Эдварда руки-ножницы. И при этом визжит, будто цепная пила. Увидишь перед собой такую, помчишься, как заяц, или, может, гранатой в нее запустишь.

— Но в квартире… Зачем? — Я вспоминаю демонстрационные ролики, показавшиеся мне отвратительными, и горячие, переросшие затем в неприятные стычки дебаты с коллегами, в том числе с Бриггсом, в Службе медэкспертизы, Армейском медицинском центре Уолтера Рида и сенате.

РЭБП. Типичный образчик недальновидности, автомат, ставший источником разногласий в военных и медицинских кругах. Проблема коренилась не в технологии, а в том, как ее предполагалось использовать. Я и сейчас хорошо помню одно летнее утро в Вашингтоне — от тротуара, заполненного приехавшими в столицу бойскаутами, поднимались колышущиеся волны жара, — когда мы с Бриггсом схватились в горячем споре. Мы оба были в форме, и оба чувствовали себя в ней неудобно. Помню, что, проходя мимо Белого дома, я с тяжелым сердцем размышляла о том, что будет дальше. Какие еще бесчеловечные технологии будут нам предложены? А ведь это было десять лет тому назад, в «каменном» по сравнению с теперешним веке.

— Я думаю — и даже уверена, — что именно эта штука и стоит у него в квартире, — говорит Люси. — А на «ибэе» такое не купишь.

— Может быть, модель. Копия.

— Ни в коем случае. Я смотрела в приближении и видела характерные следы, потертости и царапины, которые остаются после использования робота на пересеченной местности. Видела даже оптико-волоконные коннекторы. РЭБП не был беспроводным, и в этом один из многих его недостатков. Современные роботы почти полностью автономны, укомплектованы бортовыми компьютерами и получают информацию через сенсоры, управление которыми осуществляется с портативного пульта. Новейшие системы управления можно носить с собой. Например, у военных есть роботы-«мечи» — гуммированное покрытие, установлены на гусеничном шасси, контролируются с расстояния до тысячи метров. Представь себе роботопехоту, вооруженную легкими ручными пулеметами М-249. Мне от этого немного не по себе, и я знаю, как ты воспринимаешь такую информацию.

— Не уверена, что для моих чувств существуют подходящие слова.

— Три отделения «мечей» сейчас в Ираке, но оружие пока что не применяли. Никто пока не знает толком, как заставить робота принять решение — выносить или нет тело погибшего с поля боя. Искусственный эмоциональный интеллект. Перспектива довольно пугающая, но отнюдь не невозможная.

— Роботов нужно использовать в мирных целях, для наблюдения, транспортировки.

— Это ты так считаешь, но согласны с тобой далеко не все.

— Роботы не должны принимать решения о вопросах жизни и смерти. Как и автопилот не должен решать, стоит ли нам проходить через эти тучи.

— Автопилот вполне мог бы принять такое решение, если бы вертолет имел сенсоры влажности и температуры. А если добавить еще силовые преобразователи, то и летал бы он сам по себе, как перышко. Еще немного сенсоров, и я тебе уже не понадоблюсь. Забирайся в кабину, садись и нажимай кнопку. Как в «Джетсонах». Звучит безумно, но чем безумнее, тем больше шансов на успех. Спроси в АПИ. Ты хотя бы представляешь, сколько денег АПИ инвестировало в Кембридж?

Люси опускает ручку управления. Мы теряем высоту и скорость, а из темноты накатывает очередной грозовой фронт.

— Кроме того, что вложило в ЦСЭ.

Настроение у Люси изменилось, даже лицо стало другим, и она больше не старается скрывать свое состояние. Я знаю это ее настроение. Слишком хорошо знаю. В последнее время она в нем пребывала редко, но приметы распознаются легко, как симптомы на время отступившей болезни.

— Компьютеры, робототехника, синтетическая биология, нанотехнологии — чем несуразнее идея, тем лучше. Такого понятия, как «сумасшедший ученый», теперь уже не существует. Можно выдать самое невероятное изобретение, а потом узнать, что оно уже используется где-то, что твоя новость уже устарела.

— Значит, ты предполагаешь, что мужчина, умерший в Нортон’с-Вудс, связан с АПИ.

— В каком-то качестве — да, связан. Прямо или косвенно — не знаю, — отвечает Люси. — РЭБП больше не используется ни в военной, ни в каких других областях. Но лет восемь или десять назад, когда начались разговоры о «звездных войнах», АПИ открыло финансирование разработок по робототехнике, биотехнологиям и компьютерному конструированию для применения в военных и разведывательных целях. И в нашей области тоже, во всем, что касается мертвых или погибших в бою.

Именно АПИ финансировало исследования и разработку технологии «радпат», которой мы пользовались, проводя сеансы виртуальной аутопсии в Довере и теперь в ЦСЭ. АПИ оплатило и мою стажировку, растянувшуюся с четырех до шести месяцев.

— Значительная часть грантов на проведение научно-исследовательских работ направляется в лаборатории, расположенные в районе Кембриджа, в Гарвард и МТИ. Помнишь, когда все стало ориентироваться на войну?

Теперь уже не просто вспомнить время, когда было не так. Война стала нашей национальной индустрией, как некогда автомобили, сталь и железные дороги. Мы живем в опасном мире, и я не верю, что ситуация когда-нибудь изменится.

— Кому-то в голову пришла замечательная идея использовать роботов вроде РЭБПа в районе боевых действий для эвакуации убитых и раненых, чтобы не рисковать жизнью их товарищей, помнишь? — говорит Люси.

Эта идея была не столько блестящей, сколько неудачной. В высшей степени неразумной, как я считала тогда и считаю до сих пор. Она-то и развела нас с Бриггсом по разные стороны баррикад. Конечно, он ни за что не признается, что это я спасла его от совершения большой ошибки, которая могла бы сильно подпортить его репутацию.

— Ее всесторонне изучили и благополучно отложили до лучших времен, — добавляет Люси.

Отложили только лишь потому, что ее практическое осуществление предполагало бы, что именно роботу надлежало бы решать судьбу человека, определять, ранен он или уже мертв.

— Министерству обороны крепко досталось тогда за этот проект. Многие сочли его жестоким и бесчеловечным.

Досталось министерству вполне заслуженно. Солдаты не должны умирать в стальных лапах механического существа, вытаскивающего их с поля боя, из подбитой машины или из-под развалин обрушившегося здания.

— Я к тому веду, что более ранние поколения этой технологии были похоронены самим министерством, отправлены на склады металлолома или растащены по частям. И тем не менее парень, который лежит сейчас в твоем холодильнике, имел у себя дома такую вот игрушку. Где он ее раздобыл? Очевидно, у него были какие-то связи. Дальше. На кофейном столике лежала чертежная бумага. Следовательно, он изобретатель, разработчик, инженер, что-то в этом роде, и так или иначе причастен к секретным проектам, требующим высокой степени допуска. При этом он сам — человек штатский.

— Почему ты так уверена, что он штатский?

— Уверена. У него нет никакой специальной подготовки, нет опыта, и он точно не правительственный агент и не военный разведчик, иначе не разгуливал бы, слушая музыку и вооруженный дорогим пистолетом со спиленным серийным номером и, скорее всего, купленным на улице. Профессионал имел бы при себе что-то такое, чей путь невозможно проследить, что-то, чем пользуешься один раз и выбрасываешь…

— А оружие еще не отследили? — уточняю я.

— Насколько мне известно, нет, и это, конечно, смешно. Он ведь не какой-то нелегал и не жил под чужим именем. Лично я думаю, что он боится. — Люси говорит это так, словно констатирует истину. — То есть боялся, — поправляется она. — Кто-то держал его под наблюдением — по крайней мере, я так полагаю, — и вот теперь он мертв. Это не совпадение. И я предлагаю тебе быть крайне осторожной в разговоре с Марино.

— Он иногда сильно ошибается в суждениях, но укокошить меня пока не пытался.

— А еще он не перегружен интеллектом, как ты, и его соображения хватает ровно настолько, чтобы не обсуждать дела со своими приятелями в боулинге и не трепаться с репортерами. Зато он полностью доверяет таким, как Бриггс, потому что испытывает священный трепет перед военной формой. — Такой встревоженной и хмурой я не видела племянницу уже давно. — В подобных случаях тебе следует говорить с Бентоном или со мной.

— Ты уже рассказала ему то, что сейчас рассказала мне?

— Будет лучше, если про РЭБП объяснишь Марино ты, потому что сам он понять это не сможет. Его ведь не было рядом, когда ты изучала эту тему в Пентагоне. Ты расскажешь ему, и мы все сможем об этом поговорить. Ты, он, я — и этого достаточно, по крайней мере пока, потому что ты не знаешь, кто есть кто, а нам позарез нужно выстроить все факты и понять, кто с нами и кто против нас.

— Если я не могу доверять Марино в таком деле или, если уж на то пошло, в любом другом, то зачем он вообще мне нужен? — Я оправдываюсь и поэтому резка, ведь Марино был идеей Люси.

Это она предложила взять его в ЦСЭ шефом оперативных расследований и сама же с ним договорилась, хотя, по правде сказать, особенно стараться и не пришлось. Марино никогда в этом не признается, но жить там, где нет меня, он не хочет. Как только стало известно, что я перебираюсь в Кембридж, ему вдруг разонравилась служба в нью-йоркской полиции. Он разочаровался в помощнике окружного прокурора Джейми Бергер, к офису которой был приписан. Мало того, у него обострилась старая вражда с домовладельцем в Бронксе. Начались жалобы на нью-йоркские налоги, которые он безропотно платил уже несколько лет. Как можно жить в городе, где негде прокатиться на мотоцикле и некуда поставить грузовичок, вопрошал Марино, хотя ни первого, ни второго у него тогда не было. В общем, ему ничего не оставалось, как переехать.

— Дело не в доверии, а в признании возможностей и ограниченностей. — В устах Люси такое заявление звучит манифестом гуманизма. Обычно люди для нее просто никчемны или даже вредны и полностью заслуживают наказания, которое она для них определяет самостоятельно.

Люси умело манипулирует обеими ручками, набирая скорость и оставаясь одновременно ниже туч. Ночь вокруг непроницаемо темна, и в какие-то минуты я не вижу внизу ни единого огонька — это означает, что мы пролетаем над лесом. Я перехожу на частоту авиабазы Макгуайр, чтобы следить за ее воздушным пространством и одновременно одним глазком поглядывать на систему предупреждения столкновений. Похоже, кроме нас, других летательных аппаратов в воздухе нет.

— Я, возможно, и допустила ошибку, взяв Марино на работу. И может быть, совершила еще больший промах, когда приняла Филдинга.

— Не «может быть», а наверняка. И не впервые. Джек бросил тебя в Уотертауне и уехал в Чикаго, где тебе и следовало бы его оставить.

— Надо признать, в Уотертауне мы лишились финансирования. Джек знал, что офис, скорее всего, закроется, и в итоге именно так и случилось.

— Но он ушел не поэтому.

Я молчу, потому что Люси права. Не поэтому. Филдинг решил уехать в Чикаго, потому что его жене предложили там работу. Через два года он попросился назад. Сказал, что хочет работать со мной. Что ему недостает всей его большой семьи. Люси, Марино, Бентона и меня. Одной большой, счастливой семьи.

— Но дело не только в этом, — продолжает Люси. — У тебя там со всеми были проблемы.

— Значит, никого не надо было принимать. В том числе и тебя.

— Может быть, и меня тоже. Я ведь не командный игрок.

Ее уже выставили из ФБР и АТО. Сомневаюсь, что моя племянница способна вообще кому-то подчиняться, в том числе и мне.

— Как хорошо вернуться домой, — замечаю я.

— В том-то и проблема с такого рода учреждениями, которые, кто бы там что ни говорил, по сути одновременно и гражданские, и военные, подпадают под местную и федеральную юрисдикцию да еще имеют академические связи. Ни то ни се. Штатные работники не понимают, как им вести себя, и не могут удержаться в рамках, даже если и представляют себе, какими пределами ограничены. Я давно тебя об этом предупреждала.

— Предупреждений не помню. Помню только указания.

— Давай переключимся на частоту Лейкхерста и перейдем на ПВП, — решает Люси. — Нас уже отнесло на запад, а теперь еще и боковой ветер отнимет узлов двадцать, так что как бы не пришлось ночевать в Харрисберге или Аллентауне.