Дальше: Семья

Галерея

Флайт с трудом удерживал в руках полдюжины огромных коричневых бумажных пакетов с плодами (в буквальном смысле этого слова) своих попыток найти Арнольда. Он расспросил уже троих или четверых лоточников. Ребус отказался от бесплатных бананов, апельсинов, груш и винограда, хотя Флайт настойчиво уговаривал его принять подношения.

– Это местный обычай, – сказал он, – они обидятся, если ты откажешься. Это все равно что житель Глазго предлагает тебе выпить. Неужели ты откажешься? Нет, потому что иначе ты смертельно обидишь его. То же самое и с этими ребятами.

– Но что мне делать со всеми этими чертовыми бананами?

– Съесть, – проговорил Флайт. И таинственно добавил: – Если ты, конечно, не Арнольд.

Он отказался объяснить Ребусу, что имел в виду, а тот решил не задумываться над смыслом его слов. Они переходили от лотка к лотку, кое-где задерживаясь. Они напоминали двух домохозяек, которые придирчиво выбирают овощи и фрукты, ощупывая манго и баклажаны, сравнивая цены на разных лотках, перед тем как в конце концов что-то купить.

– Эй, Джордж!

– Черт меня подери, Джордж, где ты пропадал все это время?

– У тебя все нормально, Джордж? Как дела на любовном фронте?

Ребусу казалось, что половина уличных торговцев и большая часть их помощников знакома с Флайтом. Неожиданно Флайт кивнул в сторону одного из лотков – туда, где по улице улепетывал какой-то человек.

– Джим Джессоп, – сказал он. – Пару недель назад его отпустили под залог, а он скрылся от правосудия.

– Может, нам надо…

Но Флайт покачал головой:

– В другой раз, ладно, Джон? Этот маленький мерзавец был чемпионом по бегу на длинные дистанции. Я сегодня почему-то не настроен бегать. А ты?

– Справедливо, – согласился Ребус, отдавая себе отчет в том, что на этой территории он всего лишь турист, сторонний наблюдатель. Это территория Флайта.

Тот уверенно шагал, рассекая толпу, болтая с лоточниками, чувствуя себя здесь как дома. Перекинувшись парой слов с продавцом свежей рыбы, Флайт вернулся с пакетом свежих мидий и морских гребешков и новостями об Арнольде. Он завел Ребуса на тротуар, за лотки, а потом в узенький проулок.

– Превосходные мидии, – сказал он, приподнимая один из пакетов, – просто прелесть. Варятся быстро. Большую часть времени тратишь на то, чтобы отмыть и отчистить их щеткой.

Ребус покачал головой:

– Ты полон сюрпризов, Джордж. Вот уж не думал, что ты у нас повар экстра-класса.

Флайт задумчиво улыбнулся в ответ.

– И морские гребешки, – добавил он, – Марион их обожает. Я подаю их с соусом и свежей форелью. Но и тут все упирается в подготовку. Само приготовление – это ерунда.

Очевидно, Флайту очень нравилось раскрываться перед Ребусом с необычной стороны, хотя он и не сумел бы объяснить почему, как не сумел бы объяснить, почему он так и не сказал Ребусу, что Лиза поехала в Олд-Бейли; он лишь невнятно пробормотал, что посадил ее в машину и что с ней все в порядке. Он был уверен, что поступает правильно; Ребус и так весь на нервах, и если он узнает, что Лиза не в безопасном месте, то, чего доброго, помчится очертя голову прямо в Олд-Бейли, выставив себя дураком «прямо под носом у Фемиды с завязанными глазами». А Флайт все еще чувствовал себя ответственным за Ребуса, хотя и обузой тот был порядочной.

Пройдя по узенькому проулку, они вышли к небольшому жилищному массиву. Дома были относительно новыми, но краска уже успела облупиться с подоконников. Прямо перед ними раскинулась детская площадка, откуда доносились вопли и крики. Бетон в окружении бетона. Кусок трубы, ставший туннелем, пещерой, местом для игры в прятки. Качели, доска да загаженная песочница.

Однако детская фантазия не знает границ: давай играть в больницу, я – доктор, а ты – больной; на неизвестной планете разбился космический корабль; у настоящих ковбоев нет подружек; нет, нет, ты должен меня преследовать, потому что я солдат, а ты – охранник; представь, что это никакая не труба.

Понарошку… Они играли так самозабвенно, словно все было не понарошку, а взаправду. Они не могли стоять спокойно на месте, прервать игру хотя бы на минуту, чтобы перевести дух. Они кричали, прыгали, выдумывая все новые и новые затеи. Ребус даже устал, наблюдая за их возней.

– Вот он, – сказал Флайт, показывая на скамейку у края площадки. Там сидел Арнольд. Он сидел, напряженно выпрямив спину и обхватив колени руками; сосредоточенное выражение его лица не отражало никаких эмоций. С таким лицом посетители зоопарка заглядывают в клетки с дикими животными. Это было заинтересованное выражение лица; несомненно, Арнольд был заинтересован. Один его вид внушал Ребусу отвращение. Но Флайт, очевидно, был настроен благодушно. Он подошел к скамейке и присел рядом с Арнольдом. Тот резко повернулся, и в его глазах мелькнул страх, а рот удивленно округлился. Потом он шумно выпустил воздух.

– Это вы, мистер Флайт. Я вас не узнал. – Он кивнул на пакеты. – По магазинам ходили? Это хорошо.

Его голос был ровным и безжизненным. Ребус читал, что так разговаривают наркоманы. Только пять процентов их мозга участвуют в общении с внешним миром, остальные девяносто пять сосредоточены на собственных переживаниях. Что ж, Арнольд тоже в своем роде наркоман.

– Да, – согласился Флайт, – кое-что прикупил. Помнишь инспектора Ребуса?

Глаза Арнольда, как будто следуя за взглядом Флайта, в конце концов уперлись в Ребуса, который стоял, нарочно отгораживая от него детей.

– Да, – едва слышно проговорил Арнольд, – он сидел в вашей машине в тот день, мистер Флайт.

– Молодец, Арнольд. Правильно. У тебя хорошая память, верно?

– Это выгодное дело, мистер Флайт. Поэтому я так хорошо запоминаю все, что вам рассказываю.

– Да, кстати, Арнольд. – Флайт придвинулся вплотную к нему, так, что их бедра почти соприкасались. Арнольд отодвинул ноги, но глаз от Флайта не отвел. – Если уж мы заговорили о памяти… может, ты сумеешь мне помочь. И инспектору Ребусу тоже.

– Да? – протянул он.

– Мы просто хотели бы знать, не встречался ли ты в последнее время с Кенни, – сказал Флайт, – его что-то совсем не видно, верно? Может, он уехал куда-нибудь в отпуск?

Арнольд взглянул на него невинными, младенческими глазами:

– Это который Кенни?

Флайт рассмеялся:

– Кенни Уоткис, Арнольд. Твой дружок Кенни.

Ребус задержал дыхание. Что, если это другой Арнольд? Что, если Сэмми неправильно запомнила имя? Наконец Арнольд медленно кивнул:

– А, Кенни. Он мне не дружок, мистер Флайт. Просто мы встречаемся время от времени… – Арнольд замолчал. Флайт молча кивал головой, ожидая продолжения. – Иногда мы вместе ходим пропустить стаканчик…

– Тогда что же вас связывает?

Такого вопроса Арнольд явно не ожидал.

– Вы это о чем?

– Я задал тебе простой вопрос, – с улыбкой заметил Флайт. – Что вас с ним связывает? Я бы никогда не подумал, что у вас есть что-то общее.

– Ну мы просто… ну, я не знаю… Болтаем.

– И о чем же вы болтаете? О футболе?

– Иногда и о футболе.

– А за какую команду он болеет?

– Понятия не имею, мистер Флайт.

– Ты болтаешь с ним о футболе и не знаешь, за какую команду он болеет?

– Может, он говорил мне, да я забыл.

Флайт недоверчиво посмотрел на него.

– Что ж, может быть… – согласился он.

Теперь Ребус понял, в чем заключалась его роль. Позволить Флайту вести беседу, а самому помалкивать со зловещим видом, нависая над Арнольдом подобно грозовой туче, грозно взирая сверху вниз на его сияющий розовый череп. Флайт прекрасно знал, что делает. Арнольд начинал нервничать, его тело судорожно подергивалось, голова поворачивалась из стороны в сторону, правое колено ходило ходуном.

– Так, и о чем же вы еще разговариваете? Он ведь любит мотоциклы, да?

– Да, – нехотя ответил Арнольд. Кажется, он начинал осознавать, к чему все эти расспросы.

– Так вы разговариваете о мотоциклах?

– Не люблю мотоциклы. Слишком шумные.

– Слишком шумные? Да, здесь ты, пожалуй, прав. – Флайт кивнул в сторону детской площадки. – Но это место тоже тихим не назовешь. Правда, Арнольд? Но тебе, похоже, здешний шум не мешает. Интересно, почему?

Арнольд повернулся к нему с горящими глазами. Но Флайт встретил его взгляд с заранее заготовленной улыбкой – улыбкой более угрожающей, чем самая ужасная гримаса.

– Получается, что тебе нравится один шум, но не нравится другой. Это справедливо, не так ли? И тебе не нравятся мотоциклы. А о чем еще вы разговариваете с Кенни?

– Да так, просто болтаем, – пролепетал Арнольд. Его лицо исказилось, словно от острой боли. – Разные сплетни, о том, как меняется город, об Ист-Энде. Там раньше стояли такие аккуратненькие коттеджи, было большое поле и огороды. На поле часто устраивали семейные пикники; моей маме приносили помидоры или переросшую картошку. Дети не боялись играть на улицах. И никого не было из Бангладеш или откуда там еще. Настоящие англичане из Ист-Энда. Мама и папа Кенни жили неподалеку. В двух кварталах от моего дома. Конечно, я был постарше. Мы никогда не играли вместе, почти не общались.

– А где жил дядя Томми?

– Он жил вон там. – Арнольд показал куда-то пальцем.

Он вел себя все более и более уверенно. Воспоминания о прошлом не могут причинить вреда, верно? Говоря о прошлом, он никого не заложит, а это большое облегчение, особенно после такого неприятного разговора. Итак, Арнольд разоткровенничался. Эти старые добрые времена. Но за его рассказом Ребус видел более реальную картину: как другие ребята били его, издевались над ним, как отец запирал его в комнате, морил голодом. Как распалась их семья. Как он, робкий, застенчивый, испытывающий трудности в общении мальчик, начал с мелких правонарушений.

– А ты иногда встречаешь Томми? – неожиданно спросил Флайт.

– Томми Уоткиса? Да, встречаю. – Арнольд все еще витал мыслями в прошлом.

– А Кенни с ним видится?

– Ну конечно. Он даже иногда на него работает.

– В смысле? Что-то ему доставляет, да?

– Доставляет, развозит… – Арнольд вдруг замолчал, сообразив, что разговоры о детстве закончились. А это уже было небезопасно.

Флайт подвинулся ближе к Арнольду. Теперь их носы почти соприкасались. Все, что Арнольд мог сделать, – это откинуться на жесткую спинку скамейки. Ему явно было некуда деваться.

– Где он, Арнольд?

– Кто? Томми?

– Ты чертовски хорошо знаешь, кого я имею в виду! Кенни! Быстро говори, где он!

Ребус, стоя вполоборота, увидел, как дети на площадке остановились, с интересом наблюдая за игрой взрослых.

– Будете драться, мистер? – крикнул один из них.

Ребус покачал головой и крикнул ему в ответ:

– Это понарошку.

Флайт продолжал буравить Арнольда взглядом.

– Арнольд, ты меня знаешь, – шипел он, – я всегда играл с тобой по правилам…

– Я это знаю, мистер Флайт.

– Но сейчас я не шучу. Я начинаю терять терпение, ясно? В этом дрянном городе всем на все наплевать. И мне остается умыть руки и стать как все. Усек? Какой мне смысл играть по правилам, когда никто, кроме меня, так не делает? Я скажу тебе, что я собираюсь сделать, Арнольд. Я тебя арестую.

– За что?! – В голосе Арнольда прозвучал неподдельный ужас. Он не сомневался в том, что Флайт не шутит. Ребус тоже был уверен в этом; в противном случае Флайт потрясающий актер, достойный «Оскара».

– За непристойное поведение. Ты собирался заниматься эксгибиционизмом перед этими детьми. Я видел, что ты уже готов. Видел, как твой член выпирает из штанов…

– Нет, нет, – Арнольд тряс головой, – это неправда.

– А прежние судимости, Арнольд? Тоже неправда? Между прочим, инспектор Ребус тоже все видел. Он видел, как ты размахиваешь своим членом, как жезлом на параде. Мы оба тебя видели, и теперь мы все расскажем судье. Кому он, по-твоему, поверит, а? Подумай об этом. Подумай об одиночке. Они запрут тебя в одиночке, чтобы другие заключенные не смогли выбить из тебя все дерьмо. Но это не помешает им мочиться тебе в чай и плевать тебе в еду. Ты ведь знаешь, почем фунт лиха. Ты там уже побывал. А однажды ночью ты услышишь, как откроется дверь. Они придут; может, зеки, а может, вертухаи. Они придут и скрутят тебя. У одного в руках будет обломок зубной щетки, а у другого – ржавое бритвенное лезвие. Так, Арнольд? Так?

Но Арнольд был не в состоянии отвечать. Его колотил жестокий озноб. Он трясся и невнятно лепетал что-то; в уголках его рта пузырилась слюна. Флайт отодвинулся от него на другой край скамейки, поднял глаза и печально взглянул на Ребуса. Ребус многозначительно кивнул. Они затеяли не очень порядочную игру, совсем непорядочную, по правде говоря. Флайт закурил. Ребус отказался от предложенной сигареты. В его мозгу пульсировало всего три слова.

Цель оправдывает средства.

И вдруг Арнольд заговорил. А когда он замолчал, Флайт сунул руку в карман брюк и, выудив оттуда фунтовую монету, бросил ее на скамейку рядом со своей раздавленной жертвой:

– Вот, Арнольд, это тебе за труды. Купи себе чаю или чего ты там захочешь. И держись подальше от детских площадок, ладно? – Флайт подхватил свои пакеты, достал из одного яблоко и швырнул ему на колени. Арнольд содрогнулся. А Флайт, достав другое яблоко, с хрустом надкусил его и зашагал обратно по направлению к рынку.

Цель оправдывает средства.

Вернувшись в отдел, Ребус вспомнил о Лизе. Он внезапно почувствовал тоску по простому человеческому общению, по душевности и теплоте, столь несвойственным миру, в котором он вращался. Он чувствовал, что ему необходимо смыть всю грязь, которая осела у него в душе.

По дороге Флайт предупредил его:

– Не вздумай вмешиваться в это дело, Джон. Предоставь его нам. Держись подальше от всего этого, иначе в суде мы будем выглядеть смехотворно – обиженный полицейский, всякая такая фигня.

– Но я и вправду обижен, – возразил Ребус, – я уверен, что этот тип Кенни спал с моей дочерью!

Флайт внимательно посмотрел ему в лицо, но потом отвел взгляд:

– Я сказал: не вмешивайся в это дело, Джон. А если откажешься играть по нашим правилам, я сам, лично, добьюсь того, что ты скатишься по служебной лестнице, как чертов футбольный мяч. Тебе ясно?

– Вполне.

– Это не угроза, Джон. Это обещание.

– А ты всегда держишь слово, Джордж, верно? Но, похоже, ты кое о чем забыл. Я торчу здесь по твоей вине. Ведь это ты послал за мной.

Флайт кивнул.

– И отошлю тебя обратно так быстро, что ты и глазом моргнуть не успеешь. Ты этого хочешь?

Ребус промолчал. Ответ был хорошо известен им обоим, и Флайт улыбнулся с видом триумфатора. Остаток пути они не разговаривали, думая о несчастном человеке, который сидит у детской площадки, сжимая руками колени, глядя прямо перед собой, раздираемый преступными желаниями.

А теперь Ребус думал о Лизе, о том, как приятно принять вместе с нею душ, чтобы смыть налипшую на них обоих лондонскую грязь. Нельзя ли уговорить Джорджа сказать ее новый адрес? Очень уж хочется ее навестить. Он вспомнил об одном странном разговоре в постели: он спросил, можно ли будет как-нибудь зайти к ней в кабинет в университетском колледже.

– Как-нибудь, со временем, – ответила она, – и имей в виду, что у меня самая обыкновенная комната, ничего общего со всеми этими шикарными кабинетами, которые показывают в сериалах. По правде сказать, это гнусная маленькая дыра, я ее ненавижу.

– И все-таки мне было бы интересно посмотреть, где ты работаешь.

– Я же сказала: со временем. – В ее голосе промелькнуло раздражение. Почему? Почему ей так не хотелось показывать ему свой кабинет? Почему секретарша – Миллисент, как назвала ее Лиза, – отвечала так уклончиво, когда Ребус расспрашивал ее о Лизе? Нет, не просто уклончиво. Неохотно. С явной неохотой, как теперь становилось понятно Ребусу. Какого черта они от него скрывают? Он знал только один способ узнать правду, один-единственный способ. Какого черта? Лиза в безопасности, а ему велено держаться подальше от дела Уоткиса. Так что же мешает ему раскрыть эту тайну? Ребус вскочил на ноги. У него был один ответ: ничего ему не мешает, ровным счетом ничего.

– Ты куда это? – заорал Флайт, увидев в открытую дверь, как Ребус устремился по коридору.

– По личному делу! – обернувшись, прокричал он в ответ.

– Я предупреждал тебя, Джон! Не вмешивайся в эту историю!

– Я и не собираюсь! – Он остановился и, повернувшись, встретился с Флайтом глазами.

– А куда же ты устремился?

– Я же сказал, Джордж, по личному делу! Ты доволен?

– Нет.

– Слушай, – проговорил Ребус, чувствуя, как его захлестывает гнев, как бесконечные мысли, которые он прятал глубоко внутри – мысли о Сэмми, Кенни Уоткисе, Оборотне, об угрозах в адрес Лизы, вскипают в его мозгу. Он сглотнул, тяжело дыша. – Слушай, Джордж, тебе что, нечем заняться? – Он ткнул ему пальцем в грудь. – Помнишь о том, что я сказал? Оборотень может быть полицейским. Почему бы тебе, коль скоро ты у нас такой скрупулезный придира, не расследовать это? Оборотень может скрываться здесь, в этом здании! Он может вести это чертово дело, охотиться за собственной тенью! – Ребус уловил в своем голосе истерические нотки и замолчал, пытаясь обрести контроль хотя бы над собственными голосовыми связками.

– Что, волк в овечьей шкуре?

– Я серьезно. – Ребус помедлил. – Ему может быть известно и то, где ты спрятал Лизу.

– Джон, ради бога, об этом месте знают только три человека. Я и двое парней, которые ее охраняют. Ты не знаешь этих ребят, зато я отлично их знаю. Мы давно работаем вместе, с самого колледжа. Я бы жизнь им доверил. – Флайт помолчал. – А ты мне веришь?

Ребус ничего не сказал. Флайт сощурил глаза и свистнул.

– Ну вот, – сказал он, – ты и ответил на мой вопрос. – Он медленно покачал головой. – Это дело, Джон… Я служу в полиции бог весть сколько лет, но это дело, пожалуй, самое худшее из всех. Словно я близко знал каждую из погибших… – Он снова помолчал, набираясь решимости. Его палец уперся в грудь Ребусу. – Так что даже не смей думать об этом! А я уверен, что ты именно так и думаешь! Это самое настоящее чертово оскорбление!

В коридоре повисло тягостное молчание. Откуда-то доносился стук пишущей машинки. Раздался взрыв смеха. Кто-то, напевая себе под нос, прошел мимо них по коридору. Никто не обратил ровным счетом никакого внимания на их ссору. А они стояли посреди коридора – не друзья, но и не враги, растерянные, не знающие, что делать.

Ребус изучал царапины на линолеуме. Потом спросил:

– Ну что, лекция закончена?

Кажется, Флайт был слегка уязвлен его вопросом.

– Это была никакая не лекция, а… Я просто хотел, чтобы ты взглянул на ситуацию моими глазами.

– Я понимаю, Джордж, понимаю. – Ребус похлопал его по руке и пошел по коридору.

– Я хочу, чтобы ты остался здесь, Джон! – Ребус продолжал идти. – Ты меня слышишь? Я приказываю тебе остаться!

Ребус продолжал идти.

Флайт покачал головой. С него достаточно. Он сыт по горло, еще немного – и он захлебнется.

– Ты уволен, Ребус! – прокричал он, отдавая себе отчет в том, что это последнее предупреждение. Если Ребус не остановится, он будет вынужден сдержать свое слово либо потерять лицо, а он скорее будет проклят, чем потеряет лицо перед этим чертовым упертым Джоком. – Иди, иди, – заорал он, – продолжай идти, с тобой все кончено!

Ребус продолжал идти. Он и сам не знал, что мешало ему остановиться; быть может, глупая гордость, и больше ничего. Глупая необъяснимая гордость! Чувство, заставляющее взрослых мужчин плакать во время футбольного матча, когда исполняют «Цветок Шотландии» – шотландский национальный гимн. Он был уверен в том, что надо что-то делать, и он это сделает во что бы то ни стало; как и его братья шотландцы, которые выигрывают футбольные матчи не потому, что хорошо играют, но потому, что страстно желают победить. Да, такова и его натура: честолюбия больше, чем способностей. Эти слова наверняка напишут на его могиле.

Дойдя до конца коридора, он, не оглядываясь назад, распахнул вращающуюся дверь. До него доносился громовой голос Флайта, вибрирующий от гнева:

– Иди ты к черту, гребаный Джок, ублюдок! Ты меня достал, понял? Ты еще об этом пожалеешь! ПТНФ.

Ребус шагал по направлению к выходу, как вдруг нос к носу столкнулся с Лэмом. Он хотел было проскользнуть мимо, но тот вдруг положил руку ему на грудь.

– Где тут бушует пламя? – спросил он.

Ребус пытался не обращать на него внимания, сделать вид, что его вовсе нету. В данный момент ему меньше всего на свете хотелось разговаривать с этим типом; у него аж кулаки зачесались.

Лэм продолжал болтать, не замечая нависшей над ним опасности:

– А ваша дочка, она нашла вас тогда?

– Что?

Лэм улыбался:

– Она сначала сюда позвонила, и ее соединили со мной. Она показалась мне слегка расстроенной, и я дал ей номер лаборатории.

– О. – Ребус почувствовал, как из него выходит пар. Он нехотя поблагодарил Лэма и, обогнув его, повернулся, чтобы уйти. Но тут Лэм снова заговорил:

– Но голосок у нее сладенький, надо признаться. А я страсть люблю молоденьких. Так сколько ей?

И в ту же секунду локоть Ребуса вломился прямо в его незащищенный живот. Лэм согнулся пополам, судорожно хватая воздух открытым ртом. Ребус удовлетворенно полюбовался делом рук своих: неплохо для старика. Совсем не плохо.

И продолжал идти.

Поскольку он направляется по личному делу, то, выйдя из здания полицейского участка, оглядывается в поисках такси. Один из офицеров полиции, который запомнил его с той самой воскресной ночи убийства у реки, предлагает подбросить его на патрульной машине. Ребус отказывается. Офицер смотрит на него, будто Ребус нанес ему тяжкое оскорбление.

– Все равно спасибо, – примирительно говорит Ребус. Но на самом деле он взбешен. Он злится на Лэма, на самого себя, на дело Оборотня, на этого Кенни Уоткиса, будь он неладен, на Флайта, на Лизу (с какой это стати она так стремилась на Копперплейт-стрит?) и больше всего на Лондон. Куда подевались все эти такси, все эти алчные черные машины, похожие на огромных черных жуков, подстерегающих свою жертву? За последнюю неделю мимо него проносились сотни, тысячи такси, а сейчас все словно сквозь землю провалились. Но он все равно ждет, рассеянно оглядывая дорогу. И по мере того, как он ждет такси, он обретает способность рассуждать и постепенно успокаивается.

На кой черт ему понадобилось куда-то ехать? Он напрашивается на неприятности, буквально вызывает их на собственную голову, подобно кальвинисту в черном одеянии, который умоляет покарать его за грехи. Раз! – и кнут со свистом опускается на спину. Ребус уже давно сыт по горло всеми религиями. Они все весьма горьки на вкус, причем каждая горька по-своему. Неужели нет такой религии, где человеку не нужно испытывать чувство стыда или вины, не нужно сожалеть о том, что он гневается или, наоборот, становится равнодушным, даже более чем равнодушным? Неужели нет такой религии, которая допускает сосуществование добра и зла – и в мире, и в душе отдельно взятого человека? Неужели нет религии для тех, кто верит в Бога, но не верит в религию?

И куда подевались все эти чертовы такси?

– Ну и к дьяволу. – Он подходит к ближайшей патрульной машине и стучит в окно, размахивая своим удостоверением. – Я – инспектор Ребус, – заявляет он. – Не могли бы вы подбросить меня до Гоуэр-стрит?

Здание колледжа показалось Ребусу, как никогда, пустынным; он даже испугался, что секретарша могла запросто уйти пораньше в преддверии надвигающихся выходных. Но нет, она была на месте – словно верный слуга в заброшенном замке. Ребус откашлялся, и она подняла глаза.

– Да? – спросила она. – Чем я могу вам помочь? – Видимо, она не узнала его.

Ребус достал удостоверение и сунул ей под нос.

– Инспектор сыскной полиции Ребус, – веско проговорил он, – Скотленд-Ярд. Я хочу задать вам несколько вопросов о докторе Фрейзер.

В глазах женщины промелькнул ужас. Ребус испугался, что переборщил, и изобразил на лице улыбку: мол, не волнуйтесь, чего вам бояться, я не по вашу душу пришел. Улыбка получилась очень даже миролюбивой. Но ужас в глазах женщины не исчез; напротив, она еще больше всполошилась.

– О, боже, – лепетала она, – О, господи, господи… – Она посмотрела на него. – Как вы сказали? Доктор Фрейзер? Но на факультете нет никакого доктора Фрейзер.

Ребус дал описание Лизы. Женщина резко подняла голову:

– А, Лиза? Вы про Лизу? Но это какая-то ошибка. Лиза здесь не работает. Нет, конечно, боже мой. Хотя вполне может быть, что она время от времени подменяет кого-нибудь, только и всего. О, господи, Скотленд-Ярд… Но, я надеюсь, она не… Что она натворила?

– Она здесь не работает? – Ребусу показалось, что он ослышался. – Тогда кто она?

– Лиза? Одна из наших студенток.

– Студенток?! Но она же… – Он чуть не сказал «слишком старая».

– Одна из наших старших студенток, – пояснила секретарша. – Боже, она что, попала в беду?

– Я уже приходил к вам, – сказал Ребус, – и вы мне ничего не сказали. Почему?

– Приходили? – Она внимательно изучила его лицо. – Да, теперь я вспомнила. Ну, в общем, дело в том, что Лиза попросила меня никому не говорить.

– Почему?

– Из-за ее диплома, объяснила она. Она пишет работу по… Как же это называется? – Она открыла ящик стола и достала оттуда листок бумаги. – Ах да, «Психология расследования тяжких преступлений». Она мне все объяснила. Ей нужен доступ к полицейским расследованиям, а для этого необходимо завоевать доверие. Сами понимаете: полиция, суд, ну и так далее. Она сказала, что притворится преподавателем. Я сказала ей: не делай этого, я предупреждала ее, но она твердила, что у нее нет другого выхода. В полиции никто не стал бы возиться со студенткой, так ведь?

Ребус не нашелся что ответить. Конечно нет, никто не стал бы возиться со студенткой. С какой стати?

– Значит, вы ее прикрывали?

Женщина пожала плечами:

– Лиза – весьма настойчивая молодая особа. Она сказала, что, возможно, мне не придется врать. Я просто буду говорить, что ее нет на месте или что у нее сегодня нет уроков, что-нибудь в этом роде. Она думала, что никому не придет в голову ее проверять.

– А кто-нибудь уже проверял?

– Да, конечно. Вот, например, сегодня мне звонил мужчина, с которым у нее было назначено интервью. Он хотел убедиться, что она действительно преподаватель колледжа, а не какая-нибудь журналистка из «Ноузи паркер».

Сегодня? Интервью сегодня? Что ж, по крайней мере, эту встречу она будет вынуждена отменить.

– А кто был этот человек? – осведомился Ребус. – Вы запомнили?

– Кажется, я записала, – сказала она, взяла толстый блокнот, лежавший у телефона, и принялась листать его. – Он представился, но я не могу вспомнить его имя. По-моему, в Олд-Бейли… Да, точно. Она договорилась встретиться с ним в Олд-Бейли. Как правило, если кто-нибудь называет имя по телефону, я тут же записываю. А сейчас… Очень странно.

– Может, в корзине для мусора? – предположил Ребус.

– Может… – неуверенно протянула она.

Ребус поставил на стол маленькую плетеную корзинку для мусора и внимательно изучил ее содержимое. Конфетные обертки, карандашная стружка, пластиковый стаканчик, скомканные бумажки. Куча каких-то обрывков.

– Нет, слишком большая, – говорила она, пытаясь развернуть одну из скомканных бумажек, или: – Нет, слишком маленькая, – пока наконец Ребус не выудил из корзинки листок и не положил его на стол. Листок был испещрен какими-то рисунками, иероглифами, каракулями, телефонными номерами, адресами и прочей ерундой.

– А! – воскликнула она, ткнув пальцем в угол, где было что-то нацарапано едва различимым бледным карандашом. – Может, это?

Ребус приблизил листок к глазам. Да, именно это он искал, вне всяких сомнений.

– Спасибо, – сказал он.

– О, боже мой, – вздохнула секретарша, – неужели она попала в беду по моей вине? Лиза в беде? Что она сделала, инспектор?

– Она солгала нам, – сказал Ребус, – и поэтому теперь вынуждена скрываться.

– Скрываться? Но она ничего подобного не говорила!

Ребусу показалось, что у этой дамы, мягко говоря, не все дома.

– Дело в том, что она и сама не предполагала, что все так обернется, вплоть до сегодняшнего дня.

Секретарша энергично закивала:

– Да, но ведь она мне звонила около часа назад.

Ребус напрягся и нахмурил брови:

– Звонила?

– Да. Она сказала, что звонит из Олд-Бейли. Хотела узнать, нет ли для нее каких-нибудь сообщений. Сказала, что у нее еще уйма времени до второго интервью.

Не тратя времени на вопросы, Ребус схватил трубку и быстро набрал номер:

– Я хочу поговорить с Джорджем Флайтом.

– Минуточку, пожалуйста… – В трубке раздался щелчок, а потом чей-то голос произнес:

– Отдел убийств, детективный сержант Уолш.

– Это инспектор Ребус.

– Да? – сухо осведомился голос.

– Мне надо поговорить с Флайтом. Это срочно.

– Он на совещании.

– Так позовите его! Я же сказал вам: это срочно.

– Может, ему что-то передать? – цинично осведомился сержант, намекая на то, что уж они-то знают, что его так называемая «срочность» выеденного яйца не стоит.

– Кончай выкобениваться, Уолш! Передай трубку Флайту или кому-нибудь, кто, в отличие от тебя, думает головой, а не задницей!

Еще один щелчок, затем гудки. Повесили трубку. Секретарша смотрела на Ребуса вытаращенными от ужаса глазами. Вероятно, психологи никогда не выходят из себя. Ребус попытался ободряюще улыбнуться, но вместо улыбки вышла какая-то жуткая гримаса. Он слегка поклонился, прежде чем уйти, и она проводила его до самой двери взглядом перепуганного до смерти человека.

Ребус чувствовал, что его лицо горит от гнева. Лиза Фрейзер обманула его, обвела вокруг пальца, как круглого идиота. Боже, что он ей наговорил… Думал, что она и вправду хочет помочь по делу Оборотня, а Лиза всего лишь пишет дипломную работу. Боже, что он ей наговорил… Что толку теперь вспоминать. А вдруг она все записывала на пленку? Или делала заметки в блокноте после того, как он уходил? Теперь уже не важно. Важно то, что она для него была воплощением чистоты и порядочности в этом мире хаоса. Двуликий Янус! Она использовала его! Боже, она даже спала с ним! Интересно, постель входила в диплом как часть эксперимента? Как теперь увериться в обратном? Ее чувства казались ему неподдельными, но… Он открыл ей свою душу, а она ему – свое тело. Не очень равнозначный обмен.

– Сука! – прошипел он, остановившись как вкопанный. – Маленькая лживая сука!

Почему она ничего не сказала ему? Почему не объяснила все как есть? Он бы помог ей, нашел бы для нее время. Нет, не нашел бы. Он лжет самому себе. Студентка? Диплом? Он указал бы ей на дверь. Вместо этого он выслушал ее, поверил ей, многому у нее научился. Да, это правда. Он узнал много нового: о психологии, о мышлении убийцы. Прочел в ее книгах. Да разве это важно? Важно то, что все пошло прахом, когда он узнал, что она обманула его.

– Сука… – Но голос уже немного смягчился, словно рука, сдавившая горло, медленно разжалась. Он сглотнул и сделал несколько глубоких вдохов. Успокойся, Джон. Что толку переживать? Какая теперь разница? Разница есть, отвечал он себе, ибо он все еще неравнодушен к ней. Или был неравнодушен. И надеялся на взаимность…

Нет, кого ты пытаешься обмануть? Посмотри на себя: тебе за сорок, у тебя лишний вес, ты так и не смог подняться выше инспектора, и если Флайт сдержит свое обещание, покатишься вниз. Ты разведен. Твоя дочь пустилась во все тяжкие. Кто-то в Лондоне, вооруженный кухонным ножом, знает, где находится Лиза. Вот где истина… Он хватался за Лизу, как утопающий хватается за соломинку. Старый дурак.

Он стоял у главного входа в здание, и его одолевали сомнения. Стоит ли теперь выяснять отношения или же пустить все на самотек, никогда ее больше не видеть? Раньше ему нравились открытые конфликты: это раззадоривало, подогревало его. Но сегодня… Пожалуй, нет.

Она поехала в Олд-Бейли на интервью с Малькольмом Чамберсом. И сейчас, должно быть, вешает ему лапшу на уши, показывает свои липовые документы, завораживает его словом «доктор». Конечно, все восхищаются Малькольмом Чамберсом. Он умен, на его стороне закон, он загребает деньги лопатой. Ребус знавал полицейских, которые ему в подметки не годились; некоторые с трудом могли досчитать до двух, не говоря уж о трех. Лиза будет очарована Чамберсом. Сначала, возможно, она будет испытывать к нему неприязнь, потом к ее неприязни примешается чувство восхищения, а потом она, чего доброго, влюбится в него. Что ж, удачи ей.

Он решил возвратиться в отдел, сказать всем «до свиданья», собрать вещи и, не мешкая, отправиться домой. Они и без него прекрасно обойдутся. Дело катится в никуда; до тех пор, пока Оборотень не нанес очередной удар. Но с другой стороны, они уже так много знают о преступлении, что, того и гляди, раскусят его, как перезрелый персик. А может, он еще успеет укусить Лизу Фрейзер. Какого дьявола она забыла в Олд-Бейли, когда ей сейчас нужно сидеть в укрытии? Ему необходимо срочно поговорить с Флайтом. Где он мотается, черт бы его побрал?

– А, черт бы вас всех побрал, – пробормотал Ребус, глубоко засовывая руки в карманы.

К нему, громко переговариваясь, направлялись два студента. В их речи звучал ярко выраженный американский акцент. Они были весьма оживлены, как, впрочем, и все студенты, обсуждающие ту или иную научную концепцию, полные решимости перевернуть мир. Они собирались войти в здание; Ребус посторонился, чтобы пропустить их, но они прошли не мимо него, а сквозь него, словно он был всего лишь тенью, какой-то нематериальной субстанцией.

– Ну, это, как его, я думаю, я ей нравлюсь, но я не уверен, что я готов к этому, как его…

Вот тебе и вся концепция, подумал Ребус. С какой стати студенты должны отличаться от всех остальных людей? С какой стати они должны думать и говорить о чем-то другом, кроме секса?

– Ага, – согласился второй.

Ребус подивился про себя, не жарко ли ему в плотной белой толстовке и еще более плотной клетчатой куртке. На улице было душновато.

– Ага, – повторил американец. Его акцент напомнил Ребусу о более мягком канадском акценте Лизы.

– Она мне сказала, – голос американца становился все тише и тише, по мере того как они удалялись в глубь здания, – что ее мать ненавидит американцев, потому что один американец чуть не изнасиловал ее во время войны. Усек?

Усек. Он уже слышал это выражение. Но где? Он засунул руку в карман пиджака и достал оттуда сложенный листок бумаги. Развернул и начал читать: Я НЕ ГОМОСЕКСУЛИСТ, УСЕКЛА? Это была фотокопия письма Оборотня.

Усек. Значит, в письме есть оборот, свойственный заокеанским соседям? Странный способ начинать послание, ничего не скажешь. Усек? Имеется в виду «я тебя предупредил», «берегись». Он начал письмо с этой фразы, рассчитывая на то, что адресат обратит на нее внимание в первую очередь. Но почему именно «усекла»?

Что они знают об Оборотне? Они подозревают, что он знаком с полицейской процедурой. Значит, либо он прежде был судим, либо сам работает в полиции. Они считают преступника мужчиной, если Джен Кроуфорд не врет. Ей показалось, он достаточно высок. В ресторане Лиза пыталась набросать психологический портрет: не любит новшеств, консервативен; большую часть времени не только кажется нормальным, он и является нормальным; и, по ее словам, представляет собой «психологически зрелую личность». И он отправил ей письмо из почтового отделения в восточной части Центрального Лондона. Не там ли это, где расположен Олд-Бейли? Он вспомнил о единственном визите в это старинное здание. Зал суда, Кенни Уоткис на галерее. Встреча с Малькольмом Чамберсом. Что же он сказал тогда Джорджу Флайту?

Флайт, мне не нравится, когда… когда меня сажает в лужу моя собственная команда… Усек… Ты усек, Джордж?

Боже правый! Все части головоломки вдруг разом встали на свои места, и нарисовалась ужасная, невероятная картина.

Ты усек, Джордж? Мне не нравится, когда меня сажает в лужу моя собственная команда.

Малькольм Чамберс учился в Штатах. Об этом ему сказал Флайт. Оказавшись на новом месте, в незнакомой обстановке, волей-неволей перенимаешь особенности разговорной речи. Ты усек? В Лондоне Ребус с трудом пытался избежать искушения заимствовать некоторые обороты речи своих собеседников. Учился в Штатах. А теперь он с Лизой Фрейзер. Со студенткой Лизой, с психологом Лизой, чье фото напечатано во всех газетах. Ты усек? Ох, Оборотень должен ее ненавидеть! Она же психолог, а ведь именно психологи объявили всему миру, что он «голубой», утверждая, что им удалось постичь его душу. Он-то был уверен, что с ним все в порядке. Но на самом деле это было не так. Иначе какая неведомая сила овладевала его разумом?

Олд-Бейли расположен в Сити. Вероятно, Оборотень был крайне раздосадован, если допустил такую ошибку, послав ей письмо с почтовым штемпелем этого района.

Это был Малькольм Чамберс. Малькольм Чамберс – Оборотень. Ребус не мог ничего объяснить, у него не было никаких доказательств, но он все равно это знал. Словно какая-то темная волна накрывала его с головой, обволакивала, душила его. Малькольм Чамберс. Человек, знающий все о полицейской процедуре, человек вне всяких подозрений, человек, чья совесть чиста как хрусталь.

Ребус бежал. Бежал по Гоуэр-стрит, надеясь, что он на правильном пути к Сити. Бежал и одновременно вертел головой в поисках такси. Наконец он заметил черную машину на углу у Британского музея. Но туда уже садились пассажиры, студенты или туристы. Жизнерадостные японцы с камерами на груди. Их было четверо: двое мужчин и две молодые женщины. Ребус сунул голову в заднее окно машины – там уже сидели двое.

– Вон! – заорал он, указывая на тротуар.

– Э, да ты чего, спятил, что ли? – Водитель был так тучен, что едва повернул назад голову.

– Я сказал – вон! – Ребус схватил туриста за руку и потянул. То ли парень оказался худеньким, то ли Ребус обнаружил в себе недюжинную силу, но тот как пушинка вылетел из машины, возмущенно бормоча что-то пронзительным голосом.

– И ты тоже!

Девушка поспешно выбралась из машины, и Ребус плюхнулся на сиденье, захлопнув за собой дверцу.

– Трогай! – завопил он.

– Я не двинусь с места, пока…

Ребус сунул свое удостоверение прямо в стекло, отделявшее задние сиденья от передних.

– Инспектор Ребус! – выкрикнул он. – Речь идет о жизни и смерти! Мне срочно надо в Олд-Бейли! Вы вправе нарушать все правила дорожного движения, потом я сам с этим разберусь. Только заводите побыстрей свою телегу, черт бы вас побрал!

Водитель, не мешкая, включил дальний свет и рванул с места.

– Посигнальте! – скомандовал Ребус. Водитель молча подчинился. Машины, как по команде, расступились, освобождая им путь. Ребус сидел на краю сиденья, вцепившись в него обеими руками, чтобы не очень мотало. – Когда мы там будем?

– В это время дня? Минут через десять-пятнадцать. А что случилось, шеф? Они что, не могут без тебя начать?

Ребус горько усмехнулся. В этом-то вся и проблема. Как раз без него Оборотень может начать в любое время.

– Мне нужно ваше радио, – сказал Ребус.

Водитель опустил стеклянную перегородку.

– Пожалуйста, – ответил он, протягивая Ребусу небольшой микрофон. Он проработал водителем такси двадцать с лишним лет, но такого пассажира еще не встречал.

Честно признаться, он так разволновался, что только на полпути вспомнил, что забыл включить счетчик.

Ребус объяснил Флайту все, как мог, стараясь не впадать в панику. Тот отнесся скептически ко всей истории, но согласился послать в Олд-Бейли своих людей. Ребус не винил его за недоверие. Трудно оправдать необходимость задержания одного из столпов общества, основываясь лишь на интуиции. Ребус вспомнил, что еще говорила Лиза Фрейзер о серийных убийцах: все они – порождение своей среды; это люди с неудовлетворенными амбициями, которые убивают тех, кто стоит выше их на социальной лестнице. К Малькольму Чамберсу это, безусловно, не относится. А что она говорила об Оборотне? Что он не склонен к прямому открытому конфликту, а потому нападает сзади, и что, по-видимому, это проявляется и в повседневной жизни. Ха! К черту теорию. Но теперь Ребус начал сомневаться в собственных догадках. Боже, а если он ошибается? А вдруг теория права? Получается, что у него, а не у Оборотня не все в порядке с головой.

Но потом ему на ум пришли слова Джорджа Флайта: ты можешь выстроить сколь угодно четкий психологический портрет убийцы, но это не даст тебе ни малейшего намека ни на его имя, ни на его адрес. Психология – это хорошо, никто не спорит, но старое доброе полицейское чутье во сто крат надежнее.

– Почти приехали, шеф.

Ребус едва сдерживал дыхание. Успокойся, Джон, успокойся. Однако у входа в Олд-Бейли он не заметил ни одной полицейской машины; ни сирен, ни вооруженных офицеров полиции, только суетящиеся около входа люди. Конец рабочего дня, толкотня, смех, шутки. Ребус, не расплатившись с водителем и не оставив чаевых – «я потом все улажу», толкнул тяжелую стеклянную дверь. За пуленепробиваемым стеклом стояли двое из службы охраны. Ребус сунул им под нос свое удостоверение. Один из них показал в сторону двух вертикальных стеклянных цилиндров, через которые осуществлялся допуск в здание, строго по одному человеку. Ребус подошел к одному из цилиндров и подождал. Ничего не произошло. Потом он вспомнил, нажал на кнопку, и дверь цилиндра открылась. Он вошел внутрь и прождал, казалось, целую вечность, прежде чем скользящая дверь закрылась за ним и дверь впереди него медленно открылась.

У металлоискателя стоял еще один охранник; Ребус, сжимая удостоверение в руке, быстро прошел через металлоискатель, пока наконец не предстал перед пуленепробиваемым стеклом приемной.

– Чем я могу вам помочь? – спросил один из охранников.

– Я ищу Малькольма Чамберса, – ответил Ребус. – Он адвокат. Мне срочно нужно его увидеть.

– Мистер Чамберс? Одну минуту, я проверю.

– Видите ли, я не хочу, чтобы он знал, что я здесь, – предупредил Ребус, – я просто хочу знать, где его можно найти.

– Одну минуту. – Охранник отошел в сторону, чтобы посоветоваться с напарником, потом начал внимательно изучать листок бумаги, прикрепленный к доске объявлений.

Сердце Ребуса бухало как молот. Он чувствовал, что оно вот-вот взорвется. Он не мог терять ни секунды! Надо было что-то делать! Спокойствие, Джон. Меньше суеты, больше дела, как говорил его отец. Но что это значит, черт подери? Неужели суета не имеет никакого отношения к делу?

Охранник возвращался:

– Да, инспектор. Сейчас мистер Чамберс беседует с одной юной леди. Мне сказали, что они наверху.

«Наверху» – это значит в вестибюле перед залами суда. Ребус взлетел вверх по широкой лестнице, прыгая через две ступени. Мрамор. Его окружал сплошной мрамор. И дерево. Истекло. Окна просто огромные. По спиральной лестнице спускались адвокаты в париках, о чем-то увлеченно беседуя. Немолодая женщина с издерганным лицом нервно курила дешевую сигарету, поджидая кого-то. Тихий ад. Мимо Ребуса сплошным потоком двигалась человеческая толпа. Присяжные, чей рабочий день только что закончился. Солиситоры и их клиенты с виноватыми лицами. Женщина поднялась с кресла навстречу сыну. У его солиситора был равнодушно-измученный вид. Вестибюль стремительно пустел; толпа стекала вниз по лестнице, чтобы, пройдя сквозь стеклянные цилиндры, выбраться наконец на улицу.

Метрах в десяти от Ребуса сидели двое, расслабленно скрестив ноги, наслаждаясь сигаретой. Двое, которых Флайт послал охранять Лизу. Ее охранники. Ребус ринулся к ним сломя голову:

– Где она?

Они узнали его и, почуяв что-то неладное, поднялись на ноги:

– Она с каким-то адвокатом…

– Да, но где?!

Один из охранников кивнул в сторону зала суда. Номер восемь! Ну конечно: не там ли должен был давать показания Казнс, а Малькольм Чамберс выступать в качестве адвоката обвинения?

Ребус толкнул двери и вошел в зал, который был абсолютно пуст. Здесь наверняка должен быть еще один выход. Ну конечно, вот он: небольшая дверь, обитая зеленой кожей со стороны скамьи присяжных, ведущая в комнату судей. Он бегом пересек зал суда, взлетел по ступенькам к двери и, распахнув ее, оказался в небольшом светлом коридоре, застеленном ковровой дорожкой. В конце коридора было окно, у окна на столике – цветы в горшке. Коридор был довольно узкий, двери выходили только на одну сторону, другая стена – глухая. Над каждой дверью висела табличка с фамилией судьи. Все двери были заперты. Он нашел крошечную кухоньку, но и там никого не оказалось. Одна дверь слегка подалась, и Ребус заглянул в комнату присяжных. Пусто. Он снова вышел в коридор, дрожа от негодования. К нему приближалась женщина-пристав с чашкой чая в руках:

– Сюда запрещено входить…

– Я – инспектор Ребус, – ответил он, – я ищу адвоката Малькольма Чамберса. Он был здесь с молодой женщиной.

– Они только что ушли.

– Ушли?

Она махнула рукой в глубь коридора:

– Оттуда можно выйти к подземной автостоянке. Туда они и направились. – Ребус хотел было протиснуться мимо нее. – Но теперь вы их вряд ли догоните, – пояснила она, – только если вдруг у них машина не заведется.

Ребус размышлял над ее словами, покусывая нижнюю губу. Времени оставалось в обрез. Необходимо срочно принять решение. Он сорвался с места и побежал в сторону зала суда и, миновав его, выбежал в вестибюль.

– Они уехали! – крикнул он охранникам Лизы. – Срочно сообщите Флайту! Скажите ему, что она в машине Чамберса! – И с этими словами он ринулся вниз по лестнице, к выходу, остановившись только для того, чтобы схватить за рукав сотрудника местной охраны. – Где выезд со стоянки? Где он?

– За углом, с другой стороны здания.

Ребус ткнул пальцем прямо ему в лицо:

– Позвоните на стоянку. Задержите Малькольма Чамберса. – Охранник застыл как вкопанный, уставясь на его палец. – Немедленно!

А потом он снова побежал вниз по лестнице, прыгая через три ступеньки, едва не падая с ног. У центрального выхода стояла толпа; он принялся расталкивать ее, повторяя: «Полиция», «Это срочно».

Никто не сказал ему ни слова. Люди были похожи на стадо безропотных коров, которые ждут, чтобы их подоили. Однако целая вечность прошла, прежде чем ему удалось добраться до стеклянного цилиндра.

– Ну давай же, давай!

Наконец дверь открылась, Ребус выскочил в фойе, а оттуда – на улицу. Добежав до угла, он свернул направо и понесся вдоль здания. Еще один правый поворот, и перед ним показался выезд с подземной автостоянки – асфальтированный спуск в темноту. На поверхность, взвизгнув шинами, выехала машина и, не сбавляя скорости, устремилась вверх по холму, в сторону Ньюгейт-стрит. Это был длинный черный сверкающий «БМВ». А на переднем сиденье – ничего не подозревающая Лиза Фрейзер; она улыбалась, оживленно болтая о чем-то с водителем.

– Лиза! – Но он был слишком далеко, и гул дорожного движения перекрыл его крик. – Лиза!

Прежде чем он успел добежать до машины, она влилась в поток транспорта и исчезла. Ребус вполголоса выругался. Потом оглянулся и увидел, что стоит рядом с припаркованным у обочины «ягуаром», за рулем сидел шофер в ливрее, с любопытством таращась на него в окно. Ребус потянул за ручку, распахнул дверцу и вытащил из машины ошеломленного водителя. Похоже, он уже преуспел в нелегком деле вышвыривания людей из собственных машин.

– Эй! Какого дьявола…

Форменная фуражка шофера покатилась по тротуару, подхваченная порывом ветра. Шофер растерялся, не зная, что спасать в первую очередь – фуражку или машину. Минутной растерянности оказалось вполне достаточно: Ребус завел мотор и съехал с обочины, слыша, как сзади взревели сирены. На небольшом взгорке он резко надавил на сигнал и, сделав левый поворот, выехал на шоссе. Визг тормозов. Оглушительный вой сирен. Пешеходы смотрели на него так, словно он сошел с ума.

– Надо включить фары, – пробормотал он себе под нос, глядя на приборную доску. С трудом нашел нужную кнопку и включил дальний свет. Потом резко вильнул вправо и выехал на середину дороги, обгоняя машины, задев левым боком идущий навстречу двухэтажный автобус, свернув дорожный знак, – хрупкая пластмассовая конструкция взмыла в воздух и рухнула на полосу встречного движения.

Они не могли далеко уехать. Да! Он увидел, как вспыхнули стоп-сигналы «БМВ», притормозившего перед поворотом. Будь он проклят, если они от него уйдут!

– Простите…

Ребус ошарашенно вздрогнул, едва не въехав на мостовую от неожиданности. Взглянув в зеркало заднего вида, он обнаружил на заднем сиденье пожилого господина, раскинувшего руки, в попытке удержать равновесие. Как ни странно, господин был совершенно спокоен. Он наклонился к Ребусу:

– Не могли бы вы сказать мне, что происходит? Меня что, похитили?

Ребус узнал его голос еще до того, как вспомнил его лицо. Это он был судьей в деле Уоткиса. Боже правый, он угнал машину с судьей!

– Если вы меня и вправду похитили, – продолжал судья, – не могли бы вы разрешить мне позвонить жене? А не то у нее отбивные подгорят.

Позвонить! Ребус снова опустил глаза. Прямо под приборной доской, между водительским и пассажирским креслами, он увидел аккуратненький черный телефон.

– Вы не возражаете, если я воспользуюсь вашим телефоном? – спросил он, пытаясь изобразить приветливую улыбку.

– Пожалуйста.

Ребус схватил телефон и принялся неловко набирать номер, в результате чего машина неистово завиляла.

– Нажмите кнопку, на которой написано «TRS», – подсказал судья.

– Спасибо, ваша честь.

– Вы знаете, кто я? Мне показалось, что ваше лицо мне знакомо. Мы с вами уже где-то встречались?

Ребус ничего не ответил; набрав номер, он ждал ответа. Казалось, целую вечность никто не брал трубку. А тем временем «БМВ» проворно проскользнул на желтый свет.

– Держитесь крепче, – сказал Ребус, оскаливая зубы. Отчаянно сигналя, он обогнул ряд застывших в ожидании машин и вылетел на перекресток. Едущие справа и слева машины резко затормозили, причем одна из них, не успев затормозить, врезалась в другую; какой-то мотоцикл занесло прямо на грязный тротуар. Но они проскочили. «БМВ», все еще не подозревающий о погоне, был пока хорошо виден, его от них отделяло пять или шесть машин.

Наконец кто-то взял трубку.

– Говорит Ребус. – И добавил для спокойствия судьи: – Инспектор-детектив Ребус. Мне нужно поговорить с Флайтом. Он на месте?

Молчание. В трубке что-то потрескивало; было такое впечатление, что связь вот-вот прервется. Ребус, прижимая трубку щекой к плечу, неистово крутил руль, вписываясь в повороты – сначала в один, потом в другой.

– Джон! Ты где? – задребезжал в трубке отдаленный голос Флайта.

– В машине, – отвечал Ребус, – в машине, которую я угнал. Я преследую Чамберса. У него Лиза Фрейзер. Не думаю, что она догадывается, что он и есть Оборотень.

– Но скажи мне, Джон, ради бога, ты уверен, что это он?

– Спрошу у него, когда поймаю. Ты посылал машины в Олд-Бейли?

– Ну, я послал одну.

– Да, это щедро. – Ребус посмотрел вперед. – О, черт! – Он резко затормозил, но было уже поздно.

Какая-то старушка не спеша трусила по пешеходному переходу, везя за собой хозяйственную сумку на колесиках. Ребус вильнул рулем, но был не в силах обогнуть тележку. Она взвилась, словно пушечное ядро, разметав по воздуху все свое содержимое: яйца, масло, муку, корнфлекс, дождем посыпавшиеся на асфальт. Ребус услышал, как она завизжала. В худшем случае он сломал ей руку. Нет, в худшем случае она умрет от шока.

– Вот черт, – пробормотал он сквозь зубы.

Судья, повернувшись, смотрел в заднее окно.

– Я думаю, с ней ничего страшного не случилось, – успокоил он.

– Джон? – снова задребезжал голос Флайта. – Это кто у тебя там разговаривает?

– Ах да, – вспомнил Ребус, – это судья. Я угнал его «ягуар». – Он включил «дворники», чтобы счистить с ветрового стекла блинную муку.

– Что ты сделал?! – взревел Флайт.

«БМВ» все еще был виден. Но он немного притормозил, вероятно заметив дорожный инцидент с хозяйственной тележкой.

– Не бери в голову, – ответил Ребус, – слушай, подгони сюда патрульные машины. Мы сейчас на… – Он выглянул из окна, силясь разглядеть хоть какой-нибудь опознавательный знак.

– Хай-Холборн, – подсказал судья.

– Спасибо, – поблагодарил Ребус, – мы сейчас на Хай-Холборн, Джордж.

– Подожди минутку, – сказал Флайт.

Раздался приглушенный щелчок (он переключился на другую линию), потом в трубке снова зазвучал его голос.

– Пожалуйста, Джон… – устало проговорил Флайт, – скажи мне, что все эти безобразия – не твоих рук дело. Наши коммутаторы того и гляди взорвутся.

– Пожалуй, все-таки наших, Джордж. Мы перевернули дорожный знак, спровоцировали пару аварий, а минуту назад раскидали по всей мостовой покупки бедной старушки. Да, это наших рук дело.

Флайт едва слышно застонал.

– А что, если это не он, Джон? Что, если ты ошибаешься?

– Тогда я по уши в дерьме, Джордж, и, вероятно, мне придется узнать, что такое пособие по безработице, а то и загреметь в тюрьму. А пока пришли сюда наконец чертову подмогу! – Ребус взглянул на телефонную трубку. – Судья, помогите мне. Как надо?…

– Просто нажмите «Выключить».

Ребус сделал, как было велено, и подсветка на кнопках погасла.

– Спасибо, – сказал он.

Движение постепенно замедлялось, впереди зажегся красный свет.

– Если вы снова надумаете позвонить, – продолжал судья, – я могу вам посоветовать воспользоваться бесконтактным способом связи. Просто наберите номер и не трогайте трубку. Вы сможете прекрасно слышать вашего абонента, а он – вас.

Ребус закивал в знак признательности.

Судья придвинулся вплотную к его уху, выглядывая через его плечо на дорогу.

– Итак, – взволнованно проговорил он, – вы полагаете, что Малькольм Чамберс стоит за всеми этими убийствами?

– Абсолютно верно.

– А какими доказательствами вы располагаете, инспектор?

Ребус рассмеялся и постучал себя по голове:

– Только этими, ваша честь, только этими.

– Замечательно, – сказал судья. Казалось, он что-то обдумывает. – Мне всегда казалось, что Малькольм – весьма странный молодой человек. В суде он безупречен, выдающийся обвинитель, и все такое. Умеет заигрывать с публикой. Но вне зала суда становится другим, совершенно другим. Таким замкнутым, угрюмым, словно его мысли блуждают где-то далеко-далеко.

«Да уж, – подумал Ребус, – надо полагать, его мысли совсем заблудились, раз уж он перешел черту и оказался за гранью».

– Хотите с ним поговорить?

– А вы думаете, я гоняюсь за ним, чтобы заключить с ним пари?

Судья хихикнул и показал пальцем на телефон.

– Я имел в виду, не хотите ли вы поговорить с ним прямо сейчас?

Ребуса прошиб холодный пот.

– Вы что, хотите сказать, у вас есть его номер?

– О да.

Ребус обдумал предложение и покачал головой:

– Нет. У него в машине пассажир. Ни в чем не повинная женщина. Я не хочу, чтобы он запаниковал.

– Понятно, – отозвался судья, откидываясь на сиденье. – Да, я полагаю, вы правы. Я об этом как-то не подумал.

А потом в салоне нежно запиликал звонок. Это был телефон: его дисплей зажегся и замигал. Ребус передал трубку судье.

– Наверное, это вас, – сухо проговорил он.

– Нет, – сказал судья, – положите трубку и нажмите кнопку «Принять». – Ребус так и поступил. Только потом судья заговорил: – Да?

Голос был ясным и четким:

– Эдвард! Это ты меня преследуешь?

Это был голос Чамберса; вероятно, он был в приятном расположении духа. Судья воззрился на Ребуса, который сам не знал, что делать и как ему помочь.

– Малькольм? – спросил судья, стараясь не терять самообладание. – Это ты?

– Надо полагать. Ты буквально в нескольких метрах от меня.

– Правда? А ты на какой дороге?

Голос вдруг изменился и заговорил с плохо скрываемой злобой:

– Кончай валять дурака, Тед! Кто там ведет твою долбаную машину? Это ведь не ты за рулем, у тебя даже прав нет! Кто это?

Судья снова посмотрел на Ребуса, ища поддержки. Они оба затаили дыхание и наконец услышали отдаленный голос Лизы:

– Что происходит? – повторяла она. – Что случилось?

Потом тишину прорезал голос Чамберса.

– Заткнись, сука! Ты свое получишь! – визжал Малькольм. Его голос сделался вдруг необыкновенно высоким, словно у плохого актера, играющего женскую роль; от его воплей у Ребуса зашевелились волосы на голове. – Ты свое получишь! – Затем он снова заговорил в трубку: – Алло? Кто там? Кто это? Я слышу, как ты сопишь, ты, кусок дерьма!

Ребус закусил губу. Ответить или сохранять молчание? Он решил промолчать.

– Ну хорошо, – со вздохом проговорил Чамберс, – сейчас она вылетит вон.

Ребус увидел, как открылась пассажирская дверца «БМВ», свернувшего на тротуар.

– Что вы делаете?! – закричала Лиза. – Нет, нет! Отпустите меня!

– Чамберс! – взревел Ребус, схватив трубку. – Оставь ее в покое!

«БМВ» вырулил обратно на дорогу, дверца захлопнулась. Никакого ответа.

– Эй, привет, – глумливо заговорил наконец Чамберс, – с кем имею честь говорить?

– Меня зовут Ребус. Мы встречались в…

– Джон! – Это был голос Лизы, испуганный, на грани истерики. Глухой звук удара болью отозвался в сердце Ребуса.

– Я сказал, оставь ее в покое! – заорал он.

– Я слышал, – отозвался Чамберс, – но ты сейчас вряд ли можешь мне что-либо приказывать. По правде говоря, теперь, когда я знаю, что вы знакомы, положение делается еще более пикантным, верно, инспектор?

– Ты меня помнишь?

– Я знаю всех, кто так или иначе связан с делом Оборотня. Меня с самого начала заинтересовало это дело – по вполне очевидным причинам. Рядом со мной всегда оказывался кто-нибудь, готовый поделиться всем, что было ему известно.

– И поэтому ты всегда мог опережать нас на один шаг?

– На один шаг? – Чамберс рассмеялся. – Вы себе льстите. Так вот, инспектор, что же нам теперь делать? Вы остановите машину – или я прикончу вашу подружку? А вам известно о том, что она собиралась расспросить меня о психологии судебного процесса? Не могла найти более подходящей темы, маленькая сука… – Ребус отчетливо слышал рыдания Лизы, и они ранили его подобно ножевым ударам. – Фотографии в газетах, – ворковал Чамберс, – рядом с большим боссом, с крутым детективом.

Ребус знал, что не должен позволить Чамберсу замолчать. Если он замолчит, Лиза погибнет. Движение опять замедлилось. Впереди зажглись красные огни светофоров. «БМВ» застыл в нескольких машинах от них; стоящий перед ним автомобиль мешал Чамберсу проскочить на красный свет. А что, если?… Может ли он даже помыслить об этом? Судья, вцепившись в подголовник Ребуса, не сводил глаз со сверкающей черной машины. Машины, которая была так близка… И которая стояла на месте.

– Ну, – раздался голос Чамберса. – Вы подъедете ближе, инспектор, или я ее прикончу?

Ребус напряженно вглядывался в машину Чамберса. Он видел, как Лиза уклоняется от него, пытаясь освободиться. Но тот крепко держал ее левой рукой, а правой, по всей видимости, сжимал руль. Значит, сейчас он не обратит внимания на правую дверцу…

Приняв решение, Ребус осторожно приоткрыл дверь и выскользнул на дорогу. Вокруг отчаянно засигналили. Он не обратил на это никакого внимания. На светофоре по-прежнему горел красный свет. Пригнувшись, он начал быстро продвигаться вперед. Боковое зеркальце! Если Чамберс посмотрит в него, то прекрасно увидит Ребуса. Быстрее, Джон, быстрее.

Желтый.

Черт!

Зеленый.

Приблизившись к «БМВ», он схватился за дверную ручку. Чамберс взглянул на него с ошарашенным видом. А потом стоявшая впереди машина тронулась, Чамберс завел мотор и рванул с места, заставив Ребуса отпустить ручку.

Черт! Разъяренные водители сигналили что есть сил, опускали окна, орали на Ребуса. Он бегом вернулся к «ягуару» и бросился в погоню за Чамберсом. Судья похлопал его по плечу:

– Неплохая попытка, мой мальчик. Неплохая попытка.

И невыносимый хохот Чамберса по телефону:

– Надеюсь, что я вас не покалечил, инспектор.

Ребус взглянул на свою руку, поморщился, сжал пальцы. Черт, он чуть не выдернул их из суставов. Мизинец уже распух. Перелом? Возможно.

– Итак, – сказал Чамберс, – в последний раз я делаю вам предложение, от которого вы не сможете отказаться. Остановите машину, или я убью доктора Фрейзер.

– Она никакой не доктор, Чамберс, она всего лишь студентка.

Ребус сглотнул: теперь она знает, что ему все известно. Хотя это уже не важно, особенно теперь. Он набрал в легкие побольше воздуха и решительно заявил:

– Можешь ее прикончить!

Судья в ужасе зажал рот рукой, но Ребус покачал головой, подбадривая его.

– Что ты сказал? – спросил Чамберс.

– Я сказал: можешь ее прикончить. Меня это не колышет. Она водила меня за нос целую неделю. Она сама во всем виновата. А после того, как ты убьешь ее, я с удовольствием прикончу тебя, Малькольм Чамберс.

Он снова услышал слабый Лизин голос: «Нет, Джон, нет!» Волнение Ребуса все нарастало, в то время как Чамберс, казалось, постепенно успокаивался. Наконец он проговорил:

– Как угодно, инспектор, как угодно. – Его голос был холоден, как могильная плита. Это был голос автомата, а не человека. Быть может, отчасти в том была вина Ребуса. Ведь это он довел Оборотня до исступления сфабрикованными газетными статьями. Но Чамберс был зол не на Ребуса, а на Лизу. Если бы Ребус явился в Олд-Бейли хоть минутой позже, она сейчас была бы на пути к верной смерти. А теперь трагедии, возможно, удастся избежать… хотя уверенности в этом у Ребуса пока не было.

Ясно одно: Чамберс сумасшедший.

– Он поворачивает на Монмаут-стрит, – сообщил судья дрогнувшим голосом. Казалось, он лишь сейчас начал осознавать вину Чамберса, ужас того, что произошло, и того, что еще могло произойти.

Услышав над головой рокочущий звук, Ребус поднял голову и увидел круживший над ними вертолет. Полицейский вертолет. Ему вторил вой сирен. Наверняка Чамберс тоже их слышал. «БМВ» рванулся вперед, задев боком другую машину, прорываясь в узкий проезд. Поврежденная машина встала как вкопанная. Ребус нажал на тормоз, выкручивая руль, но все же задел ее бампером и разбил правую фару.

– Извините.

– Плевать на машину, – отозвался судья, – главное – не дайте ему уйти.

– Он не уйдет, – сказал Ребус с неожиданной уверенностью. Откуда, черт возьми, она появилась? Как только он подумал об этом, она снова исчезла без следа.

Теперь они ехали по Сент-Мартин-Лейн. Толпа народу; одни идут с работы, другие – в театр. Деловой Вест-Энд. Взглянув вперед, он заметил, что движение заметно поредело без всяких видимых причин. Пешеходы, разинув рот, наблюдали за тем, как сначала «БМВ», а затем «Ягуар» пронеслись по шоссе.

Приближаясь к Трафальгарской площади, Ребус увидел по обеим сторонам дороги полицейских в ярко-желтых жилетах, сдерживающих движение с боковых улиц. Зачем им это делать? Разве что…

Они заблокировали движение! Оставив один-единственный въезд на площадь и перекрыв все выезды, освободили площадь к их прибытию. Через минуту они его возьмут. Благослови тебя Бог, Джордж Флайт!

Ребус снял трубку и прорычал в нее, брызгая слюной:

– Останови машину, Чамберс. Дальше ехать некуда.

Тишина. Они неслись по направлению к Трафальгарской площади, окруженные со всех сторон рядами сигналящих автомобилей, едва сдерживаемых полицией. Ребус тоже давил на клаксон что было сил. Движение в Вест-Энде было буквально парализовано, и все во имя того, чтобы он на своем «ягуаре» смог догнать этот проклятый «БМВ». Он понимал, что многие его коллеги согласились бы руку отдать на отсечение, лишь бы оказаться на его месте. А для него это была прежде всего работа, очередное задание, которое нужно выполнить во что бы то ни стало. Точно так же он преследовал бы каких-нибудь малолетних воришек в подворотнях Эдинбурга.

Да только вот сейчас он гнался отнюдь не за воришкой…

Они уже облетели на бешеной скорости колонну Нельсона. Национальная галерея и другие здания, окружавшие площадь, промелькнули в виде расплывчатых пятен. Судью то и дело швыряло на дверцу за спиной Ребуса.

– Держитесь, – бросил он судье через плечо.

– За что держаться, помилуй бог?

И тогда Ребус засмеялся. Он хохотал во все горло. Потом он понял, что линия связи с Чамберсом все еще работает. Он засмеялся еще громче, снял трубку, сжав правой рукой руль так сильно, что побелели костяшки пальцев.

– Веселишься, Чамберс? – проревел он. – Как говорят в одном дурацком сериале, тебе некуда бежать!

«БМВ» вдруг подбросило, и Ребус услышал, как охнул Чамберс.

– Ты, сука! – Еще один бросок и звуки борьбы. Видимо, Лиза пыталась выбраться, воспользовавшись тем, что Чамберс полностью сосредоточился на этой бешеной езде по кругу.

– Нет!

– Отстань!

– Я тебя…

И затем – душераздирающие крики, высокие, пронзительные, похожие на женские. Еще мгновение – и черная машина вылетела на тротуар, понеслась к автобусной остановке, снесла какую-то металлическую конструкцию, а потом врезалась в стену Национальной галереи.

– Лиза! – закричал Ребус.

Он резко нажал на тормоз и остановил «ягуар». Дверца «БМВ» со скрипом отворилась, оттуда, пошатываясь, выбрался Чамберс и, прихрамывая, пустился бежать, сжимая что-то в правой руке, припадая на раненую ногу. Ребус завозился с собственной дверцей, наконец нашел ручку, побежал к «БМВ» и заглянул внутрь. Лиза сидела ссутулившись на переднем сиденье, пристегнутая ремнем. Она стонала, но крови не было видно. Скорее всего, травма шейных позвонков, не более того. Она открыла глаза:

– Джон?

– Все будет хорошо, Лиза. Держись. Скоро кто-нибудь придет на помощь. – И действительно, к ним приближались полицейские машины, офицеры вбегали на площадь. Ребус оторвал взгляд от машины, ища Чамберса.

– Там! – Это судья, выйдя из машины, показывал куда-то наверх. Ребус проследил за его рукой и увидел, что он показывает на лестницу Национальной галереи. Чамберс уже добрался до верхней ступеньки.

– Чамберс! – заорал Ребус. – Чамберс!

Но тот уже скрылся из виду. Ребус ринулся вверх по ступенькам, чувствуя, словно у него за спиной вдруг выросли крылья. Словно его тело вдруг потеряло вес. Он взлетел по лестнице и ворвался в здание через ближайшую дверь. Женщина в форме, по-видимому сотрудник галереи, лежала на полу вестибюля. Над ней склонился какой-то мужчина. Он показывал в сторону залов галереи:

– Он побежал внутрь!

Куда бы ни побежал Чамберс, Ребус помчался бы за ним. Хоть на край света.

Он бежал, бежал и бежал.

Так, как он когда-то убегал от отца, карабкаясь по ступенькам на чердак, в надежде спрятаться там. Но это ему никогда не удавалось. Даже если ему удавалось спрятаться на чердаке и просидеть там весь день и полночи, голод или жажда заставляли его спуститься вниз. А там его уже ждали они.

Нога болит. Он порезался. У него горит лицо. Теплая струйка крови стекает по подбородку и шее. И он бежит.

Но не все было так уж плохо в его детстве. Он помнит, как мать аккуратно выстригала волосы в носу отца. «Длинные волосы в носу – это так неприлично». Он ведь ни в чем не виноват, верно? Родители хотели дочку; им не нужен был сын. Мать одевала его во все розовое; девчоночьи цвета, девчоночьи платьица. Потом рисовала его портрет – с длинными золотыми кудрями, перенося его образ на свои картины, на свои пейзажи. Маленькая девочка бежит вдоль берега реки. С бантиками в волосах. Бежит.

Мимо одного охранника, потом мимо другого, расталкивая их. Где-то звенит сигнализация. Может, просто воображение разыгралось. Все эти картины. Откуда они? Через дверь, направо, потом еще через одну дверь.

Они держали его дома. Ни в одной школе не могли научить тому, чему могли научить они. Домашнее образование. Домашнее воспитание. Бывали вечера, когда его отец, являясь домой пьяным, сшибал со стен материны полотна и танцевал на них: «Искусство! К черту искусство!» Он топтал ее картины, тихонько хихикая, а она сидела, спрятав лицо в ладонях, и плакала, а потом бросалась к себе в комнату и запирала дверь. В эти ночи пьяный отец вваливался к нему в комнату. Просто чтобы поцеловать на ночь. Сладковатый запах алкоголя изо рта. А за поцелуем следовало то, другое. Страшное. «Открой широко ротик, как велит тебе дантист». Боже, как это больно. Его палец… Язык… Широко, до боли открыть рот… Но еще хуже были эти ужасные звуки: глухое хрюканье, громкое сопение. А потом он делал вид, что это всего лишь игра, вот и все. И чтобы доказать это, отец наклонялся и несильно кусал его за живот, рыча, как медведь. И говорил со смешком: «Видишь? Это просто игра, правда?»

Нет, никакая это не игра. Не игра. Бежать. На чердак. В сад, за сарай, где полно осиных гнезд. Даже их укусы были менее болезненными, чем отцовские. Знала ли об этом его мать? Конечно, знала. Однажды, когда он попытался рассказать ей стыдливым шепотом, она отказалась его слушать: «Нет, твой отец тут ни при чем, ты все выдумываешь, Малькольм». Но ее картины стали более жестокими: поля теперь были пурпурно-черными, вода – кроваво-красной. Люди на берегу, написанные белой краской, стали похожими на скелеты, на бледные привидения.

Ему так долго удавалось прятать это в себе. Но потом, в один прекрасный день, она вернулась к нему. И он опять стал «ею», не в силах сопротивляться ей, ее потребности в… Нет, не в мести, это нельзя было назвать местью. Это было гораздо глубже, чем месть. Это была неутолимая жажда без имени и без названия. Огромная и бесформенная. Это было его предназначение. О да, предназначение.

Сначала сюда, потом туда. Люди в галерее торопятся к нему навстречу. По-прежнему звенит сигнализация. Что-то побрякивает у него в голове, словно детская погремушка. Шш-шш. Шш-шш. Эти картины, мимо которых он пробегает, они просто смешны. Длинные волосы в носу, Джонни. Ни одной так и не удалось сымитировать реальную жизнь, не говоря уж о том, что таится за ее фасадом. Ни одной не удалось отразить мысли ни единого человеческого существа на земле, мысли пещерного троглодита. Но потом он распахивает другую дверь, и все разом меняется. Зал темноты и мрачных теней, черепов и хмурых бескровных лиц. Да, все именно так. Веласкес, Эль Греко, испанские живописцы. Черепа и тени. О, Веласкес.

Почему его мать не научилась писать такие картины? Когда они умерли. (Вместе, в постели. Из-за утечки газа. В полиции сказали, что ребенку повезло, что он остался жив. Повезло, что окно в его комнате было чуть приоткрыто.) Когда они умерли, он забрал из дому только ее картины, все до единой.

«Просто игра».

«Длинные волосы в носу, Джонни». Она подстригала волосы в его носу, пока он спал. Как он молил ее, молил одними глазами, чтобы она воткнула ножницы ему в горло. Она была так осторожна. Чик. Так нежна и осторожна. Чик. Ребенку повезло.

Что они могли знать?

Ребус поднялся по лестнице, прошел через книжный магазин. За ним следовали офицеры полиции. Он дал им знак рассеяться. Все выходы перекрыты. Но он предупредил их, чтобы они соблюдали дистанцию.

Малькольма Чамберса должен был взять он, и никто другой.

Первая галерея была просторной, с красными стенами. Охранник показал ему на дверной проем направо, и Ребус устремился туда. У самой двери висела картина, на которой был изображен обезглавленный труп, весь в крови. Ребус мрачно улыбнулся: эта картина предельно точно отражала его мысли. На оранжевом ковре засохли бурые пятна крови. Но даже без этих следов он без труда определил бы, куда направился Чамберс. Туристы и служители галереи расступались перед ним, показывая дорогу. Его сопровождал неистовый рев сигнализации. Его ноги снова стали свинцовыми, а сердце стучало так громко, что ему казалось, будто все окружающие слышат стук.

Он повернул направо, попав из маленького углового зала в длинную галерею, с противоположной стороны которой находились массивные деревянные двери со стеклянными вставками. Возле этих дверей стоял еще один служитель, держа на весу изрезанную руку. На одной из дверей был заметен кровавый отпечаток. Ребус остановился и заглянул в зал.

В дальнем углу зала, скорчившись, сидел Оборотень. Прямо над его головой висела картина, изображавшая какого-то монаха в плаще с капюшоном. Лицо монаха было скрыто тенью, падавшей от капюшона. Наверное, он молился. В руках он держал череп. По черепу стекала кровь.

Ребус толкнул дверь и вошел в зал. Рядом с этой картиной висела другая, изображавшая Деву Марию. Звезды окружали нимбом ее голову. На месте лица Богоматери была прорезана большая дыра. Фигура, застывшая под картинами, была безмолвна и неподвижна. Ребус сделал несколько шагов вперед. Он бросил взгляд налево и увидел на противоположной стене портреты каких-то знатных особ с несчастными лицами. И у них были для этого все основания: полотна были исполосованы так, что головы были практически отсечены от тел. Теперь он подошел совсем близко. Достаточно близко для того, чтобы разглядеть, что Малькольм сидит рядом с картиной Веласкеса «Непорочное зачатие». Ребус снова улыбнулся: действительно непорочное, ничего не скажешь.

И тут Малькольм Чамберс резко вскинул голову. Его глаза были холодны, лицо изрезано осколками ветрового стекла «БМВ». Когда он заговорил, его голос прозвучал безжизненно и устало:

– Инспектор Ребус.

Ребус кивнул, хотя это и не был вопрос.

– Я часто задаю себе вопрос, – заговорил Чамберс, – почему моя мать никогда не приводила меня сюда? Не помню, чтобы меня вообще куда-нибудь водили. Может, только в Музей мадам Тюссо . А вы были в Музее мадам Тюссо, инспектор? Мне очень нравится комната ужасов. Моя мать туда даже не заходила. – Он засмеялся и оперся на низкое заграждение, пытаясь встать на ноги. – Мне не следовало резать эти картины, правда? Наверняка они бесценны. Какая глупость, если разобраться. В конце концов, это всего лишь картины. Почему картины непременно должны быть бесценными?

Ребус протянул руку, чтобы помочь ему подняться. И в тот самый момент он снова увидел портреты. Исполосованные портреты. Не изорванные, а именно исполосованные. Словно рука того служителя. Исцарапанные не человеческой рукой, а каким-то инструментом.

Слишком поздно. Маленький кухонный ножик в руке Чамберса уже вспарывал рубашку Ребуса. Чамберс, вскочив на ноги, теснил его назад, к портретам на дальней стене. Его безумие придало ему сил. Ребус зацепился ногой за низкое ограждение и, качнувшись, стукнулся затылком о стену. Правой рукой он сжимал рукоять ножа, царапавшего ему живот, схватив руку Чамберса и не давая лезвию проникнуть глубже. Он поднял колено и двинул Чамберсу в пах, а левой рукой зажал ему нос. Чамберс взвыл и слегка ослабил хватку. Ребус выкручивал ему кисть, надеясь заставить бросить нож, но пальцы Чамберса будто окостенели на рукоятке.

Ребус сумел оттолкнуться от стены, и противники теперь боролись на равных, стремясь овладеть ножом. Чамберс выл и плакал; от этих звуков Ребуса пробирала дрожь, хотя он и не собирался сдаваться. У него было ощущение, будто он борется с самою тьмой. Мрачные образы вихрем проносились в его голове: битком набитые вагоны метро, нищие, насильники детей, пустые лица, панки, сутенеры – словно все, что он видел в Лондоне, все, что он пережил здесь, накрыло его с головой гигантской волной. Он не осмеливался заглянуть в лицо Чамберсу, опасаясь, что маска безумия заставит его содрогнуться. Они кружились в смертельном танце так стремительно, что картины на стенах слились в неразличимые сине-серо-черные пятна. Ребус чувствовал, что теряет силы, а Чамберс, наоборот, входил в раж. Да, Ребуса постепенно охватывала усталость, у него кружилась голова, зал бешено вращался, по животу разливалась тупая боль.

Нож, который движется так проворно, с такой пугающей силой – силой, которой Ребус больше не может противостоять. Лишь теперь он осмеливается взглянуть в лицо Чамберсу: глаза вытаращены, подбородок выпячен, губы вызывающе сжаты. Лицо отражает больше, чем просто вызов, больше, чем безумие. Оно принадлежит человеку, бесповоротно решившему пойти до конца. Внезапно Чамберс ловко вырывает руку с ножом из крепкого захвата Ребуса, резко отталкивает его от себя, выпрямляется и обрушивается на него, тяжелый, как глыба, пока Ребус, пятясь, не ударяется спиной о стену, раздавленный телом Чамберса. Это похоже на любовное объятие. Их тела так близки. Чамберс очень тяжел; его щека почти соприкасается с щекой Ребуса. Наконец Ребус, переведя дыхание, отпихивает его. Чамберс отступает, пошатываясь, на середину зала. Из его груди торчит нож, вонзенный по самую рукоятку. Он наклоняет голову и взглядывает вниз; из углов его рта капает темная кровь. Он прикасается к рукоятке ножа. Потом поднимает глаза на Ребуса и улыбается заискивающей улыбкой.

– Так… неприлично. – И с этими словами он обрушивается на колени, а затем падает лицом вперед. Голова с глухим стуком ударяется о ковер. И остается недвижим.

Ребус тяжело дышит. Он отлепляется от стены, подходит к телу, лежащему посредине зала, и носком ботинка переворачивает его на бок. Лицо Чамберса безмятежно, несмотря на следы крови. Ребус прикасается пальцами к собственной рубашке: они влажные от крови. Но это не имеет значения. Важно то, что Оборотень оказался человеком, простым смертным. И вот теперь он умер. Ребус мог бы этим воспользоваться: на мгновение ухватиться за рукоятку и выглядеть победителем Оборотня. Но он не хочет этого делать. Когда они вытащат нож и снимут с него отпечатки пальцев, то обнаружат только отпечатки Чамберса. Никто не придаст этому значения. Такие, как Флайт, все равно будут уверены, что это он убил его. Но Ребус не убивал Оборотня, и теперь он теряется в догадках, что же на самом деле убило его: трусость? Чувство вины? Или что-то другое, гораздо более глубокое и необъяснимое?

«Так… неприлично». Что за непонятный некролог?

– Джон?

Это был голос Флайта. Из-за его спины выглядывали два вооруженных офицера полиции.

– Серебряные пули не понадобятся, Джордж, – пробормотал Ребус.

Он стоял в окружении бессмертных произведений искусства (нанесенный им ущерб будет исчисляться миллионами фунтов стерлингов), оглушенный воем сигнализации, думая о том, что движение в Центральном Лондоне будет парализовано до тех пор, пока не откроют Трафальгарскую площадь.

– Я же говорил, что это будет нетрудно, – сказал он.

С Лизой Фрейзер вроде все обошлось. Шок, пара синяков, небольшая травма шейных позвонков. В больнице решили оставить ее на ночь – на всякий случай. Врачи и Ребусу предложили остаться, но он отказался. Ему дали обезболивающее и наложили швы на живот, уверив его, что рана неглубокая, но лучше перестраховаться. Швы накладывали толстой ниткой черного цвета.

К тому времени, как он добрался до двухэтажного дома Чамберса в Айлингтоне, там уже было полно полицейских, судмедэкспертов, фотографов, сопровождаемых, как это всегда бывает, свитой ассистентов. Ждавшим снаружи репортерам не терпелось услышать заявление; некоторые узнали Ребуса по той импровизированной пресс-конференции у дома на Копперплейт-стрит. Но Ребус, растолкав их, направился прямо к логову Оборотня.

– Джон, как ты? – встретил его вопросом Джордж Флайт. Он был явно выбит из колеи происшедшими событиями.

Ребус улыбнулся:

– Нормально, Джордж. Что вы нашли?

Они стояли в холле. Флайт кивнул в сторону одной из комнат.

– Ты не поверишь, – сказал он, – я сам до сих пор не могу поверить. – От него слегка попахивало виски. Не иначе как он уже начал праздновать.

Ребус вошел в комнату. Там суетились судмедэксперты и фотографы. Какой-то высоченный тип поднялся из-за дивана и посмотрел на Ребуса. Это был Филип Казнс. Он улыбнулся и приветственно кивнул. Рядом с ним стояла Изабель Пенни со своим неизменным альбомом в руках. Но Ребус заметил, что она не рисует; на ее лице не было и тени оживления. Оказывается, ее тоже можно вывести из состояния равновесия.

Зрелище и вправду было чудовищное. Хуже всего был запах. Отвратительный запах и мерное жужжание мух. На одной стене висели картины – очень грубые, безвкусные работы (даже по мнению Ребуса, который не очень в этом разбирался). Они были изодраны в клочки, разбросанные по всему полу. А противоположную стену сплошь покрывали граффити, словно какую-нибудь многоэтажку в Черчилл-Эстейт. Бессмысленный набор фраз: К ЧЕРТУ ИСКУССТВО, ДА ЗДРАВСТВУЮТ БЕДНЫЕ, СМЕРТЬ СВИНЬЯМ. Бред сумасшедшего.

За диваном было обнаружено два тела, третье лежало под столом. Казалось, Чамберс предпринял вялую попытку не столько спрятать их, сколько убрать с глаз долой. Ковер и стены были забрызганы кровью; Ребус определил по запаху, что одно из трех тел пролежало здесь не меньше недели. Сейчас, когда уже все кончено, с этим проще смириться. Но не так-то просто ответить на вопрос: почему? Этот вопрос не давал покоя Флайту.

– Я никак не могу понять его мотив, Джон. Ведь у Чамберса было все. Что ему, черт возьми, понадобилось?… Почему он просто не…

Они стояли в гостиной. Гостиная была чиста и безупречна, как, впрочем, и остальная часть дома. Только та жуткая комната, тот потайной уголок. Если не считать его, дом ничем не отличался от любого другого дома преуспевающего юриста, корпящего за столом над своими книгами, бумагами, компьютерными файлами.

Но Ребуса, честно признаться, мотивы Чамберса по-настоящему не беспокоили. Все равно им никогда не понять, почему он это делал. Он пожал плечами.

– Погоди, пока напечатают его биографию, Джордж, – сказал он, – может, тогда ты найдешь ответ.

Или спроси психолога, добавил он про себя. Он не сомневался в том, что у психологов появятся сотни теорий.

Но Флайт недоверчиво качал головой, потирая лоб, щеки и шею. Он все еще не мог смириться с тем, что все кончено. Ребус дотронулся до его руки. Их глаза встретились. Ребус медленно кивнул и подмигнул ему:

– Жаль, что тебя не было в том «ягуаре», Джордж. Это было потрясающе!

Флайт заставил себя улыбнуться.

– Расскажи это судье, – сказал он. – Расскажи это судье.

В тот вечер Ребус ужинал в доме Джорджа Флайта. Ужин приготовила его жена, Марион. В конце концов осуществилась их мечта поужинать вместе, хотя повод был достаточно мрачный. Некоторое оживление в атмосферу внесло только интервью с каким-то историком-искусствоведом в вечерних новостях. Он говорил об ущербе, причиненном Испанскому залу Национальной галереи:

– Такой громадный ущерб… акт бессмысленного вандализма… бесценные работы… непоправимый вред… тысячи фунтов… наследие.

– Та-та-та, – презрительно передразнил Флайт. – Надеюсь, половину картин можно залатать. Что он несет? Хренота какая-то.

– Джордж!

– Прости, Марион, – примирительно ответил Флайт. Он бросил украдкой взгляд в сторону Ребуса, и тот подмигнул ему.

Позже, когда она отправилась спать, мужчины сели рядом, чтобы выпить по последнему стаканчику бренди.

– Я решил подать в отставку, – сказал Флайт. – Марион мне прямо плешь проела. Да и здоровье уже не то, что раньше.

– Ты ведь это несерьезно, верно?

Но Флайт покачал головой:

– Нет, ничего подобного. Есть одно охранное агентство, мне предложили там место. Платят больше, рабочий день с девяти до пяти. Ну, ты сам знаешь.

Ребус кивнул. Он знавал некоторых своих коллег, настоящих профессионалов, которых, словно мотыльков на свет, влекло в охранные агентства и подобные заведения. Он осушил свой стакан.

– Когда ты уезжаешь? – спросил Флайт.

– Думаю, завтра. Но я вернусь, когда потребуются мои показания.

Флайт кивнул:

– В следующий раз, когда ты приедешь, мы приготовим тебе отдельную спальню.

– Спасибо, Джордж. – Ребус поднялся на ноги.

– Я отвезу тебя в отель, – сказал Флайт. Но Ребус покачал головой.

– Вызови мне такси, – решительно сказал он. – Не хочу, чтобы тебя арестовали за вождение в нетрезвом состоянии. Подумай, как это отразится на твоей пенсии.

Флайт уставился в стакан из-под бренди.

– Пожалуй, ты прав, – согласился он. – Ладно, такси так такси. – Он сунул руку в карман. – Кстати, у меня для тебя маленький подарок.

Он протянул сжатый кулак, и Ребус подставил раскрытую ладонь. В его руку упал листок бумаги. Ребус развернул листок. Это был адрес. Ребус взглянул на Флайта и понимающе кивнул:

– Спасибо, Джордж.

– Только чур без рукоприкладства, ладно, Джон?

– Ладно, – согласился Ребус.

Назад: Помни об этом, женщина

Дальше: Семья