Черчилл
Ребус проснулся по будильнику в семь утра, сел на постели и позвонил Лизе. Никакого ответа. А вдруг что-то случилось?
За завтраком он пробежал глазами заголовки газет. Серьезные издания опубликовали передовицы, рассказывающие о поимке Оборотня; однако все они были построены на теоретических рассуждениях: «Мы верим, что полиция… мы полагаем, что… им наконец удалось поймать этого ужасного маньяка». И только бульварные газеты напечатали фотографии, запечатлевшие Ребуса во время его короткой пресс-конференции. Однако даже таблоиды, несмотря на кричащие заголовки, были весьма уклончивы; возможно, потому, что сами в сенсацию не верили. Но мнение газетчиков не важно. Важен лишь Оборотень, где-то там, в неведомом тайном убежище, читающий сейчас о том, как его поймали.
Его. Снова это слово. Ребус мог думать о нем только как о мужчине, в глубине души опасаясь этого стереотипа, сужающего круг подозреваемых. Пока у них нет ни единого намека на то, что Оборотень – женщина. Но необходимо держать ухо востро. А так уж ли важен пол убийцы? Очевидно, да. Тысячи женщин проводят не один час в ожидании того, что с вечеринки или из паба их отвезет домой такси с женщиной-водителем за рулем. Представить страшно, какой поднимется шум, если убийца, которого они так боятся, – женщина! По всему городу люди пытаются как-то защитить себя. Организуют патрули для охраны жилых домов; один такой патруль уже избил какого-то бедолагу, который, заблудившись, случайно забрел в их район. В чем его вина? В том, что он цветной, а в районе живут одни белые? Флайт рассказывал ему о том, как силен расизм в Лондоне, особенно в его юго-восточной части: «Если у тебя загорелая физиономия, лучше не суйся туда, иначе тебе несдобровать». Ребус, благодаря Лэму, уже почувствовал на себе все прелести ксенофобии.
Конечно, в Шотландии такого безобразия и в помине нет. Шотландцы не расисты; шотландцы – религиозные фанатики.
Он отложил газеты и направился в отдел. Было совсем рано, примерно половина девятого. Кое-кто уже трудился за рабочими столами, но большая часть кабинетов еще пустовала. В кабинете Ребуса было душно, и он открыл окна, чтобы проветрить. Погода была приятной, дул слабый ветерок. Где-то в отдалении жужжал принтер, звонили телефоны. С улицы доносилось мерное гудение машин, глухой рокот, и ничего больше. Ребус положил голову на скрещенные руки, вдыхая запах столешницы – запах дерева, лака, карандашных грифелей. Этот запах напомнил ему о начальной школе. Он сам не заметил, как задремал.
Его разбудил гулкий стук в дверь, сопровождаемый вежливым покашливанием:
– Извините, сэр.
Ребус резко поднял голову. В приотворенную дверь просунулась голова женщины-констебля и с любопытством уставилась на него. Он спал с открытым ртом. На его щеке блестел след слюны, а на столе натекла целая лужица.
– Да, – сонно пробормотал он, – в чем дело?
Она сочувственно улыбнулась ему. Не все такие, как Лэм, помни об этом. Расследуя сложное, запутанное дело, поневоле сближаешься с людьми; зачастую они становятся ближе самых закадычных друзей. Даже еще ближе, пожалуй.
– Тут к вам пришли, сэр. То есть пришла женщина, она хочет поговорить с кем-нибудь об убийствах, а кроме вас, здесь больше никого нет.
Ребус посмотрел на часы. Без пятнадцати девять. Недолго удалось поспать. Хорошо. И в порыве доверия к лондонским полицейским он спросил:
– Как я выгляжу?
– Ну… – замялась она, – у вас лицо с одной стороны красное – та щека, на которой вы лежали, а так ничего. – Она снова улыбнулась. Да, улыбка – великое дело в нашем поганом мире.
– Спасибо, – сказал он. – Ладно, пропустите ее.
– Хорошо. – Голова исчезла, но через мгновение вновь появилась. – Может, принести вам кофе или еще что-нибудь?
– Кофе – это то, что надо, – обрадовался Ребус, – спасибо.
– Молоко? Сахар?
– Только молоко.
Голова исчезла. Дверь затворилась. Ребус попытался сделать вид, что жутко занят. Это было совсем нетрудно. На столе громоздилась кипа новых документов: отчеты из лаборатории, результаты (отрицательные) опросов возможных очевидцев по делу об убийстве Джин Купер – опрашивали тех, кто был с ней в пивной в воскресенье вечером. Он взял верхний документ и положил его перед собой. Раздался стук в дверь – такой робкий, что он едва его услышал.
– Войдите, – сказал он.
Дверь медленно приотворилась. На пороге стояла женщина, нерешительно озираясь вокруг; казалось, ее робость вот-вот перерастет в непобедимый страх. На вид ей было около тридцати лет; коротко остриженные каштановые волосы, а в общем внешность была малоприметная. Такую внешность можно охарактеризовать как набор сплошных «не»: не высокая, но и не маленькая; не худая, но ни в коем случае не толстая; лицо невыразительное.
– Здравствуйте, – приветствовал ее Ребус, приподнимаясь со стула. Он указал ей на стул у другого конца стола, наблюдая за тем, как она медленно, словно во сне, закрывает дверь, проверяя, хорошо ли она затворена. Только тогда она осмелилась обернуться и взглянуть на него – или, точнее сказать, в его сторону, явно избегая смотреть ему в глаза, но направив взгляд куда-то ему в подбородок.
– Здравствуйте, – ответила она с видом новобранца, готового ринуться в бой.
Ребус устроился за столом и еще раз предложил ей присесть. Наконец она опустилась на краешек стула, вытянувшись как струна. У Ребуса возникло ощущение, что он проводит собеседование, а она пришла устраиваться на работу.
– Вы, кажется, хотели с кем-то поговорить… – начал он тихим, размеренным голосом.
– Да, – ответила она.
Так, это уже кое-что.
– Я инспектор Ребус. А вы…
– Джен Кроуфорд.
– Итак, Джен, чем я могу вам помочь?
Она сглотнула слюну, уставившись в окно позади него.
– Я по поводу убийств, – сказала она, – в газетах его называют Оборотнем…
Ребус помялся. Может, она просто чокнутая, хотя вроде непохоже. Разнервничалась, наверное, потому и ведет себя как полоумная. Очевидно, у нее есть на то причина.
– Верно, – мягко проговорил Ребус, – газетчики именно так его и прозвали.
– Да-да, и вчера по радио, и сегодня вот в газете… – Она вдруг возбужденно затараторила, доставая из сумочки газетную вырезку. Это была фотография Ребуса и Лизы Фрейзер. – Это вы, правда?
Ребус кивнул.
– Тогда вы, конечно, знаете. То есть, я хотела сказать, должны знать… В газете пишут, что он снова это сделал, а полиция вроде его поймала или не поймала, они не уверены… – Она замолчала. Было слышно только ее тяжелое дыхание. Все это время она не сводила глаз с окна. Ребус молчал, давая ей возможность прийти в себя. Ее глаза начали наполняться слезами. – Никто не знает наверняка, поймали вы его или нет, но я уверена… – Из уголка ее глаза появилась слезинка и покатилась вниз по щеке. – Мне хотелось бы верить… Я не… Я так долго боялась и никому ничего не говорила… Я не хотела, чтобы кто-нибудь узнал, чтобы папа и мама узнали… Я просто хотела сделать вид, что ничего не было, но ведь это глупо, правда? Так что я решила, я подумала, может, я смогу… – Она дернулась со стула, но потом, передумав, сжала руки на груди.
– Сможете что, мисс Кроуфорд?
– Опознать его, – прошептала она, вытаскивая салфетку из рукава блузки и громко сморкаясь. Одна слеза упала ей на колено. – Опознать его, – повторила она, – если он и вправду здесь, если вы действительно его поймали.
Теперь Ребус смотрел на нее не мигая, пока наконец не встретился с ней взглядом. У нее были карие глаза, влажные от слез. Он на своем веку повидал немало чокнутых. Может, у нее тоже не все дома.
– Что вы имеете в виду, Джен?
Она снова высморкалась, перевела взгляд на окно, сглотнула слюну.
– Он чуть не схватил меня, – проговорила она, – я была первой, раньше всех остальных. Он чуть не схватил меня… Я чуть было не стала первой…
И с этими словами она повернула голову. Сначала Ребус не понял зачем. Но потом он увидел. Изогнутый темно-розовый шрам, не больше дюйма длиной, идущий от ее правого уха к белому горлу.
Такой шрам можно получить только от удара ножом.
Первое покушение Оборотня.
– Так что ты думаешь?
Они смотрели друг на друга через стол. На лотке появилась новая порция входящих документов, и внушительная стопка опасно накренилась, готовая в любой момент соскользнуть на пол. Ребус ел сэндвич с сыром и луком, заказанный у Джино. Быстрая, удобная еда. Одним из безусловных достоинств холостяцкой жизни является то, что можно есть все что душе угодно без зазрения совести: лук, пикули, колбасу, сэндвичи с яйцом и помидорами, тосты с бобами в соусе карри и другие деликатесы, столь любезные мужской половине человечества.
– А ты?
Флайт не спеша потягивал из банки кока-колу, время от времени глухо рыгая, не раскрывая рта. Он успел выслушать рассказ Ребуса и встретиться с Джен Кроуфорд. Сейчас ее уже препроводили в другой кабинет – отпаивать чаем и делать официальное заявление под сочувственными взглядами женского персонала. Флайт и Ребус искренне надеялись, что ей не придется иметь дела с Лэмом.
– Ну?
Флайт потер костяшками пальцев свой правый глаз.
– Не знаю, Джон. С этим делом у всех поехала крыша. Ты неожиданно исчезаешь, запудрив мозги прессе, твое фото красуется в передовицах по всей стране, кто-то имитирует почерк убийцы, потом у тебя появляются какие-то безумные идеи по поводу блошиных рынков и вставных челюстей. А теперь еще это… – Он широко раскинул руки, словно умоляя Ребуса поставить мир обратно с головы на ноги и создать хотя бы иллюзию порядка. – Это уже слишком!
Ребус откусил кусок сэндвича, медленно прожевал.
– Но это укладывается в рамки нашей модели, верно? Судя по тому, что я читал о психологии серийного убийцы, его первая попытка, как правило, проваливается. Он еще не совсем готов, детали его плана не разработаны до конца. Стоит жертве вскрикнуть, он тут же начинает паниковать. У него еще не отточена техника. Он не догадывается закрыть жертве рот, так что она может кричать во все горло. Потом он обнаруживает, что человеческая кожа и мышцы гораздо крепче, чем кажутся на первый взгляд. Может, он насмотрелся ужастиков и подумал, что это легко, все равно что резать масло. Поэтому он только поранил ее, не причинив серьезного вреда. Может, нож был недостаточно острым, кто знает… Важно то, что он испугался и убежал.
Флайт слегка пожал плечами.
– И она никуда не обратилась, – заметил он, – вот что странно.
– Но она обратилась сейчас. Скажи мне, Джордж, много ли жертв изнасилований обращается к нам? Кто-то рассказывал мне, что одна из трех. Джен Кроуфорд – маленькая робкая женщина, испуганная до смерти. Все, что она хотела, – это забыть весь этот ужас, но так и не смогла. Ее совесть не позволила ей забыть. Ее совесть привела ее к нам.
– И все-таки мне это не нравится, Джон. Не спрашивай меня почему.
Ребус доел сэндвич и неторопливо вытер руки.
– Инстинкт старого полицейского? – спросил он, не без легкого сарказма.
– Может быть, – отвечал Флайт, не обращая внимания на саркастический тон, – в ней есть что-то подозрительное.
– Поверь мне. Я с ней разговаривал. Я словно пережил все это вместе с ней. И я верю ей, Джордж. Я думаю, это был он. Двадцатого декабря прошлого года. Это была его первая попытка.
– А может, и не первая, – сказал Флайт, – может, есть и другие жертвы, которые до сих пор молчат.
– Может быть. Но она-то пришла к нам. Вот что по-настоящему важно.
– И все-таки я не понимаю, какой нам от этого толк. – Флайт взял со стола лист бумаги и начал читать вслух записи Ребуса, – «…его рост примерно метр восемьдесят, белый, волосы каштановые, как мне кажется. Он быстро убежал, и поэтому я не смогла разглядеть его лицо». – Он положил листок на стол. – Это многое проясняет, не так ли?
Да, хотел ответить Ребус, конечно да. Потому что теперь я уверен, что Оборотень – мужчина, а раньше не был в этом уверен. Но за последние несколько дней он и так здорово осложнил жизнь Флайту, а потому заговорил о другом:
– Визит мисс Кроуфорд может сослужить нам службу, Джордж.
– Какую же службу, скажи мне, ради бога? – Флайт допил кока-колу и метнул банку в металлическое мусорное ведро; она гулко прогрохотала по его стенкам.
Когда грохот наконец прекратился, Ребус заговорил:
– Видишь ли, Оборотень не знает, что мисс Кроуфорд не успела толком его разглядеть. Мы должны убедить ее показаться на публике. Пусть повертится перед телекамерами! «Та, что смогла убежать»! Ну а потом мы, разумеется, заявим, что она дала нам детальное описание ублюдка. Если это его не испугает, то его ничем не проймешь.
– Испугать! Все, что ты делаешь, направлено на то, чтобы испугать его! Но для чего? А вдруг он и в самом деле испугается? Тогда он просто перестанет убивать и мы никогда его не найдем!
– Нет, он не такой, – авторитетно заявил Ребус. – Он не перестанет убивать, потому что это сильнее его. Ты заметил, что убийства стали происходить все чаще и чаще? Может, он уже успел совершить еще одно убийство, но мы пока не обнаружили тело. Он одержимый, Джордж. – Флайт взглянул на него, думая, что он шутит, но Ребус был серьезен, как никогда. – Я в этом убежден.
Флайт встал и подошел к окну:
– Может, на нее напал не он.
– Может быть, – вздохнул Ребус.
– А что, если она откажется показываться на публике?
– Это не имеет значения. Мы в любом случае расскажем обо всем прессе и заявим, что у нас есть детальное его описание.
Флайт резко повернулся к нему:
– Ты веришь ей? Ты не думаешь, что она просто чокнутая?
– Не исключено, однако мне так не кажется. Она очень приятная женщина. Ее описания настолько туманны, что не выглядят придуманными. В конце концов, это случилось три месяца назад. Можем ее проверить, если хочешь.
– Да, я бы очень этого хотел, – проговорил Флайт бесцветным голосом. Видно, ситуация совсем измотала его. – Мне хотелось бы знать о ее прошлом и настоящем, о ее друзьях, семье, медицинской карте…
– Не попросить ли Лизу Фрейзер дать ей какие-нибудь психологические тесты? – предложил Ребус, не в силах сдержать иронии.
Флайт вымученно улыбнулся:
– Нет, хватит и того, что я перечислил. Пусть этим займется Лэм. Тогда у него не будет времени совать нос в наши дела.
– Тебе он тоже не нравится?
– А с чего ты взял, что он мне нравится?
– Забавно, он утверждает, что ты ему вместо отца.
Напряжение, возникшее между ними, начало потихоньку спадать. Ребус чувствовал, что одержал еще одну маленькую победу. Они оба расхохотались: общая неприязнь к Лэму объединила и примирила их друг с другом.
– Ты хороший сыщик, Джон, – сказал Флайт.
Ребус невольно покраснел.
– Иди к черту, старый пердун, – отозвался он.
– Да, вспомнил… – проговорил Флайт, – вчера я велел тебе отправляться домой. У тебя… есть такое намерение?
– У меня этого и в мыслях не было, – ответил Ребус.
Флайт помолчал несколько секунд, а затем кивнул.
– Хорошо, – сказал он, – очень хорошо. – И, подойдя к двери, добавил: – Постарайся больше не подводить меня, Джон. Это моя территория. Я должен знать, где ты и что ты задумал. – Он постучал себя пальцем по голове. – Я должен знать, что здесь происходит. Договорились?
Ребус кивнул:
– Договорились, Джордж. Я не подведу.
Ребус кивал, держа фигу в кармане. Он привык работать один, и у него мелькало подозрение, что Флайта побуждает держаться поближе к нему отнюдь не только чувство товарищества и личной симпатии. К тому же, если выяснится, что Оборотень – полицейский, никому не поздоровится. Никому.
Ребус снова позвонил Лизе, но опять безрезультатно. Бродя по зданию во время обеденного перерыва, он наткнулся на Джои Беннета, парня, который остановил его на Шафтсбери-авеню той памятной ночью. Сначала Беннет вел себя настороженно, но, узнав его, улыбнулся:
– Ой, здравствуйте, сэр. Это ваше фото напечатали во всех газетах?
Ребус кивнул.
– Это ведь не твой участок, Джои, верно? – спросил он.
– Нет, не совсем, сэр. Я здесь, так сказать, проездом. Привез заключенного. А та женщина, которая на фото рядом с вами… Она выглядит слегка…
– Ты на машине?
Беннет снова насторожился:
– Так точно, сэр.
– И ты сейчас возвращаешься в город?
– Так точно, сэр. В Вест-Энд.
– Хорошо. В таком случае ты не будешь против, если я с тобой подъеду?
– М-м… Нет, сэр, конечно нет. – Беннет улыбнулся, но на этот раз менее уверенно. По пути к машине они столкнулись с Лэмом.
– Что, зубы все еще стучат? – осведомился он, но Ребус был не в настроении отвечать ему. Лэм, нисколько не смутившись, предпринял новую попытку: – Собрались куда-то? – Даже в этом простом вопросе послышалась явная угроза.
Ребус остановился, подошел поближе и заглянул ему в лицо.
– Если вы не имеете ничего против, Лэм, я кое-куда собрался. – Повернулся и последовал за Беннетом.
Лэм смотрел им вслед, оскалив зубы в кривом подобии улыбки.
– Будьте осторожны! – крикнул он. – Может, мне позвонить в отель и попросить упаковать ваш багаж?
В ответ Ребус, не оборачиваясь, лишь отдал салют двумя пальцами и зашагал быстрее, прошептав свое неизменное «ПТНФ». Его слова расслышал Беннет:
– Простите, сэр?
– Ничего, – ответил он, – ничего особенного.
До Блумзбери они добрались за полчаса. Буквально на каждом втором здании висела синяя мемориальная доска, напоминающая о том, что когда-то здесь жил какой-нибудь знаменитый писатель. Некоторые имена были знакомы ему. Наконец он нашел дом, который искал, и распрощался с Беннетом. Это был факультет психологии университетского колледжа на Гоуэр-стрит. Секретарша, единственная живая душа в здании в этот обеденный час, спросила, может ли она ему чем-нибудь помочь.
– Надеюсь, – ответил он. – Я ищу Лизу Фрейзер.
– Лизу? – неуверенно переспросила она. – Ах, Лизу… Господи, прямо не знаю, что вам сказать. Я не видела ее вот уже больше недели. Поищите ее в библиотеке. Или у Диллона.
– У Диллона?
– Это книжный магазинчик, тут, за углом. Лиза проводит там много времени. Она обожает книжные лавки. Возможно, она сейчас там.
Он вышел из здания еще более озадаченный. Ему показалось, что секретарша отвечала очень уклончиво, стремясь уйти от ответа. Но вполне возможно, он преувеличивал, начиная видеть во всем какой-то тайный смысл. Разыскав книжную лавку, он вошел внутрь, хотя слово «магазинчик» было в данном случае явно неуместно. Это был огромный магазин. Книги по психологии, согласно указателю на стене, продавались на четвертом этаже. Столько книг! Нечего и думать, что успеешь прочесть их все за одну коротенькую жизнь. Он шел между рядами, стараясь не задерживаться. Если задержишься, то поневоле заинтересуешься, а если заинтересуешься, то в конечном итоге купишь. У него дома лежало около пятидесяти книг, сваленных в кучу у изголовья кровати в ожидании отпуска – блаженных дней, которые он сможет полностью посвятить им, а не работе в полиции. Ребус собирал книги. Это было его единственное хобби. Не то чтобы он очень ими увлекался. Он не гонялся за новыми изданиями с автографами авторов, и чаще всего он покупал дешевые издания в мягких обложках. В своих пристрастиях он был довольно-таки неразборчив, читая все, что попадалось под руку.
Итак, стараясь не глядеть на обложки книг на прилавках, он наконец добрался до секции психологической литературы. Комнаты располагались анфиладой, но ни в одной из них не было видно Лизы. Однако он набрел на полку, которая, вне всякого сомнения, служила источником пополнения ее собственной библиотеки. Это была полка у кассы; там стояли книги, посвященные преступности и насилию, а среди них – одна из тех, которые она давала ему почитать. Он взял ее, бросил взгляд на ценник и ошарашенно замигал. Ничего себе! А ведь она даже не в твердой обложке! Да, научные книги всегда стоили очень дорого. И это странно: разве студенты, для которых они в первую очередь предназначены, могут себе их позволить? Объяснить этот феномен сумеет только психолог или какой-нибудь хитрый экономист.
Рядом с криминологической секцией располагалась секция книг по оккультизму и черной магии. Тут же продавались разнообразные комплекты карт Таро и тому подобное. Ребуса позабавил сей оригинальный альянс: полицейская работа и фокусы-покусы. Он взял книгу, посвященную ритуалам, и не спеша пролистал ее. Позади него остановилась молодая стройная женщина с огненно-рыжими волосами, в атласном платье. Она взяла с полки комплект карт Таро и понесла их к кассе. На ее лице не было и тени улыбки, но что поделаешь, такие уж сейчас серьезные времена.
Ритуалы. Интересно, имеет ли какое-нибудь отношение к ритуалам поведение Оборотня? До сих пор он пытался найти психологические мотивации его действий; а что, если его жуткие манипуляции – какой-нибудь малоизвестный ритуал? Избиение младенцев, растление невинных, что-то в этом роде. Чарли Менсон с вытатуированной на лбу свастикой. Говорили, что Джек Потрошитель заимствовал элементы масонских обрядов. Безумие. Зло. Порой до исходного ритуала можно докопаться, а порой и нет.
Перерезать горло.
Вырезать анус.
Укусить в живот.
Два конца человеческого тела и что-то вроде средней точки. А вдруг в ритуальных действах Оборотня кроется ключ к разгадке его личности?
Повсюду ключи к разгадке.
Монстр из его прошлого, всплывающий из темных глубин памяти. Дело эдинбургского Душителя в свое время захватило его, но не так сильно, как это. Он думал, что Оборотень может оказаться женщиной. Потом появилась женщина, чтобы сообщить ему, что Оборотень – мужчина. Очень своевременно. Даже слишком своевременно. Неудивительно, что Джорджа Флайта мучают сомнения. Может, Ребусу стоит у него кое-чему поучиться. Флайт во всем действует строго по инструкции, замечая все мельчайшие подробности. Он не станет бегать как помешанный по коридору с игрушечными зубами в потной руке. Он из тех, кто предпочитает сесть и спокойно все обдумать. Именно поэтому он хороший полицейский, намного лучше Ребуса, потому что он не бросается на любую наживку; он последователен в своих действиях, а от таких людей никогда ничего не ускользает.
Ребус покидал книжный магазина Диллона с тяжелым чувством. В правой руке он сжимал пластиковый пакет, набитый только что купленными книгами.
Он пошел вниз по Гоуэр-стрит и Блумзбери-стрит, повернул налево у мигающих светофоров и вдруг оказался прямо перед Британским музеем, в котором, если ему не изменяла память, располагалась Британская библиотека. Разумеется, если она никуда не переехала, а то он читал, что были планы ее переселить.
Но, как выяснилось, Британская библиотека была недоступна для «лиц, не являющихся читателями». Ребус пытался объяснить, что он и есть читатель, однако для того, чтобы считаться читателем, оказывается, необходимо было обладать читательским билетом. Только потом он сообразил, что мог бы, помахав своим удостоверением, заявить, что он расследует дело о маньяке-убийце, но не стал возвращаться; пожав плечами и покачав головой, он отправился бродить по музею.
По залам слонялись толпы туристов и школьников. Глядя на детей, он спрашивал себя, были ли они очарованы так же, как и он когда-то, древнеегипетским и ассирийским залами. Ведь их воображение все еще открыто для фантазии! Величественные барельефы, огромные деревянные ворота, бесконечная череда экспонатов. У знаменитого Розетского камня царило настоящее столпотворение. Разумеется, Ребус много слышал о нем, но до сих пор понятия не имел, как он выглядит. Теперь ему представилась эта возможность. Надписи, сделанные на камне на трех языках, позволяли школьникам, в первый раз увидевшим иероглифы, попытаться понять, что они значат.
Он был готов биться об заклад, что сразу тут ничего не поймешь; даже недели не хватит, чтобы все разобрать. Это кропотливая трудоемкая работа, схожая с работой полицейского; такая же ответственная, как работа минера или каменщика. И все-таки в конечном итоге приходилось надеяться только на Счастливый Случай. Сколько раз полицейские допрашивали Йоркширского Потрошителя и все же были вынуждены отпустить его? Такие вещи случаются гораздо чаще, чем хотелось бы, но публике об этом не следует знать.
Он проходил по залам – залам светлым и просторным, в которых были выставлены древнегреческие вазы и статуэтки, потом, толкнув двустворчатую стеклянную дверь, оказался лицом к лицу со скульптурами с Парфенона (которые непонятно по какой причине с некоторых пор перестали называть «мраморами Элгина» ). Ребус прошелся по просторной галерее. У него было чувство, что он попал в некое современное святилище. С другого конца галереи доносились звонкие голоса ребят, которые, присев на корточки перед одной из скульптур, пытались нарисовать ее. Вокруг них ходила учительница, стараясь утихомирить чересчур рьяных художников. Это была Рона. Даже с такого расстояния он узнал ее: по ее походке, наклону головы, по тому, как она складывала руки за спиной, объясняя что-то важное…
Ребус отвернулся и столкнулся нос к носу с мраморной головой лошади. На шее животного отчетливо проступали вздувшиеся вены, а в открытой пасти были видны стершиеся зубы. Такими не укусишь. Вряд ли Рона скажет ему спасибо, если он помешает ее занятиям, подойдя перекинуться словечком. Нет, не скажет. Но что, если она его заметила? Если он сейчас ускользнет, это будет выглядеть как проявление трусости. Черт, а ведь он и вправду трус, разве не так? Лучше смириться с правдой и потихоньку пройти назад, к двери. Наверняка она его не заметила, а если и так, то вряд ли она станет это афишировать. Но ведь он хотел узнать о Кенни, верно? А у кого узнать о нем, как не у Роны? Ответ прост: у кого угодно, только не у нее. Он спросит у Саманты. Да, именно так он и поступит. Спросит у Саманты.
Он на цыпочках прокрался к дверям, а затем быстро прошел к выходу. Ему вдруг показалось, что все эти прекрасные вазы и статуи стали выглядеть ужасно нелепо. Зачем нужно было помещать их под стекло, чтобы тысячи зевак таращились на них, проходя мимо? Не лучше ли смотреть вперед, позабыв о древних временах? Не лучше ли последовать совету Лэма? В Лондоне слишком много призраков. Слишком много. Даже репортер Джим Стивенс где-то здесь, рядом. Ребус бегом пересек музейный двор, остановившись только у ворот. Охранники уставились на него, бросая подозрительные взгляды на пакет с книгами. Это просто книги, хотел сказать он, сознавая, что на самом деле в книге можно спрятать все что угодно. Все что угодно. Он убедился в этом на собственном горьком опыте.
Если на душе скребут кошки, ни в коем случае не сиди на месте. Ребус замахал рукой и буквально с первой попытки поймал такси. Он никак не мог вспомнить название нужной улицы, но это не имело значения.
– Ковент-Гарден, – сказал он водителю. И пока водитель делал резкий разворот там, где, по мнению Ребуса, это было запрещено, он засовывал руку в пакет, чтобы достать оттуда первый приз.
Он бродил по Ковент-Гардену около двадцати минут, с удовольствием глазея на фокусников, выступавших под открытым небом, и пожирателя огня, прежде чем отправиться на поиски Лизиной квартиры. Это оказалось не так уж и сложно; он и сам удивился, с какой быстротой ему удалось найти магазинчик, где продавались воздушные змеи, а затем другой магазинчик, в витрине которого не было ничего, кроме чайников. Он повернул налево, затем направо, затем еще раз направо и оказался на искомой улице, прямо перед обувной лавкой, в которой кипела жизнь. Покупатели, равно как и продавцы, были очень молоды, по виду явно подростки. Откуда-то доносилась джазовая музыка. Кто-то играл на саксофоне. Магнитофон, подумал Ребус, или какой-нибудь уличный музыкант. Он поднял глаза на окно Лизиной квартиры, завешанное ярко-желтыми жалюзи. Интересно, сколько ей на самом деле лет? Трудно сказать.
И только тогда он решился подойти к двери и нажать на кнопку домофона. В селекторе раздалось какое-то невнятное потрескивание и шорох шагов.
– Да?
– Это я, Джон.
– Что? Я вас не слышу! Говорите громче!
– Это я, Джон! – прокричал он, смущенно озираясь вокруг. Но похоже, всем было наплевать. Прохожие таращились на витрину магазина, уплетая какие-то странные на вид сладости, похожие на овощи.
– Джон? – словно она уже успела позабыть о нем. Потом: – Ах, Джон… – Зуммер разразился мерным жужжанием. – Дверь открыта. Поднимайся.
Дверь в ее квартиру тоже была открыта, и он закрыл ее за собой. Лиза прибиралась в своей студии, как она ее называла. В Эдинбурге ее никогда бы так не назвали. Ее назвали бы спаленкой. Но скорее всего, здесь, в Ковент-Гардене, отсутствует такое понятие, как спаленка.
– Я пытался с тобой связаться, – сказал он.
– Я тоже.
– Да?
Она повернулась к нему, уловив насмешливый оттенок в его голосе:
– Они что, ничего тебе не сказали? Я оставила штук пять сообщений этому… как его… Лань?
– Лэм.
– Точно.
Ребус возненавидел Лэма с новой силой.
– Час назад я позвонила, и мне сказали, что ты вернулся домой, в Шотландию, – продолжала она, – я была слегка ошарашена. Решила, что ты уехал, даже не попрощавшись.
Вот ублюдки, подумал Ребус. Они и впрямь его ненавидят, разве не так? Наш человек с северной окраины.
Лиза сложила в аккуратную стопочку газеты, сваленные на полу и на кровати, расправила одеяло и покрывало на диване. Слегка запыхавшись, она встала прямо перед ним. Он обнял ее и притянул к себе.
– Привет, – пробормотал он, целуя ее.
– Привет, – проговорила она, отвечая на поцелуй.
Выскользнув из его объятий, она прошла в нишу, которая служила ей кухней. Зашумела вода, наполняя чайник.
– Ты, конечно, уже видел газеты? – крикнула она.
– Да.
Ее голова высунулась из ниши.
– Представляешь, подруга мне звонит, чтобы сообщить эту потрясающую новость. Просто не верится! Моя фотография на первой полосе!
– Вот ты и прославилась.
– А по-моему, это просто позор – «полицейский-психолог»! Ничего себе! Могли бы хоть узнать сначала. В одной газете меня даже назвали Лиз Фразьер! – Она воткнула вилку в розетку, включила чайник и вернулась в комнату.
Ребус сидел на ручке кресла.
– Ну, как продвигается расследование? – спросила она.
– Появилось несколько очень интересных наметок.
– Да? – Она присела на краешек кровати. – Расскажи.
И он рассказал ей о Джен Кроуфорд и о своей версии с вставными зубами. Лиза предположила, что Джен мог бы помочь гипноз. «Потерянные воспоминания», – сказала она. Но Ребус отдавал себе отчет в том, что такая вещь неприемлема в качестве доказательства. И потом, он на собственной шкуре познал, что такое эти самые «потерянные воспоминания», и одна мысль о той старой истории заставила его содрогнуться.
Они пили китайский чай, который, по его словам, напоминал о сэндвичах с беконом, а затем она включила музыку, что-то нежное, из классики, и в конце концов они обнаружили, что сидят на индийском ковре, прислонившись к дивану; сидят так близко, что их плечи, руки и ноги соприкасаются. Она гладила его по волосам, проводила пальцами по шее.
– То, что произошло между нами прошлой ночью… – начала она. – Ты жалеешь?
– Жалею ли я о том, что произошло? Ты это имела в виду?
Она кивнула.
– О, господи, нет, конечно, – ответил Ребус. – Напротив… – Он помедлил. – А ты?
Она долго молчала, обдумывая ответ.
– Это было здорово, – проговорила она, сосредоточенно хмуря брови.
– Я думал, а вдруг ты меня избегаешь, – признался он.
– А я думала, что это ты меня избегаешь.
– Я искал тебя сегодня утром в университете.
Она откинула голову, чтобы лучше рассмотреть его лицо:
– Правда?
Он кивнул.
– И что тебе сказали?
– Я разговаривал с какой-то секретаршей, – объяснил он, – у нее на шее висели очки на шнурке. На голове пучок.
– Это Миллисент. Что она сказала?
– Сказала, что ты редко там появляешься в последнее время.
– А еще что?
– Что я могу найти тебя в библиотеке или у Диллона. – Он кивнул головой в сторону пакета с книгами, прислоненного к противоположной стене. – Она объяснила, что ты любишь книжные магазины. Так что я искал тебя и там тоже.
Она внимательно изучала его лицо, потом рассмеялась и ущипнула за щеку:
– Она просто чудо, эта Миллисент, правда?
– Если ты так думаешь, то да.
Почему она рассмеялась с таким облегчением? Перестань повсюду выискивать загадки, Джон. Прекрати сию же минуту.
Она поползла по направлению к пакету:
– Так, и что же ты купил?
Честно признаться, он уже и сам не мог вспомнить, за исключением одной книги, которую начал читать в такси. «Хоксмур» . Не слушая ее вопросов, он уставился на ее ягодицы и ноги, открывшиеся, пока она ползла, в неожиданном ракурсе. Точеные лодыжки.
– Ну и ну! – воскликнула она, доставая одну из книжек. – Исенк!
– Одобряешь?
Она немного подумала.
– Видишь ли… Я согласна далеко не со всеми его положениями… Генетическая предрасположенность и тому подобное… Не очень убедительно. – Она достала другую книгу и взвизгнула: – Скиннер! Монстр бихевиоризма! Но что заставило тебя…
Он пожал плечами:
– Я просто вспомнил некоторые имена из тех книжек, что ты дала мне почитать, и подумал, что…
Она уже достала очередную книгу:
– Надо же! «Король Лудд»! А ты читал первые две?
– Ох, – расстроенно проговорил Ребус, – значит, это часть трилогии? Мне просто понравилось название.
Она лукаво покосилась в его сторону и прыснула. Ребус почувствовал, что заливается краской. Она просто смеется над ним! Он отвернулся от нее и принялся изучать узоры на ковре, разглаживая пальцами жесткие волокна.
– О, боже, – сказала она, подползая к нему, – прости меня. Я не хотела… Прости. – Она положила ладони ему на ноги, стоя перед ним на коленях, наклоняя голову, пока ее глаза не встретились с его глазами. Она примирительно улыбалась. – Ну прости, – прошептала она. Он выдавил улыбку, которая означала «ладно». Она склонилась над ним и прижала губы к его губам, скользя рукой по его ноге: вверх, к бедру, и еще выше.
Был уже вечер, когда ему удалось убежать, хотя совершить побег стоило ему большого труда. Так не хотелось выскальзывать из сонных объятий Лизы! Аромат духов, сладкий запах ее волос, ее теплый живот, ее руки, ягодицы… Она не проснулась, когда он соскользнул с кровати и натянул на себя одежду; не проснулась и тогда, когда он, оставив ей записку, подхватил пакет с книгами, открыл дверь, бросил прощальный взгляд в сторону постели и тихонько вышел.
У станции метро «Ковент-Гарден» перед ним возникла дилемма: либо встать в очередь на эскалатор, либо спуститься по причудливой спиральной лестнице. Он выбрал лестницу. Казалось, что спуск никогда не кончится, что виток за витком уводит его в никуда. У него закружилась голова от одной мысли о том, как страшно, должно быть, было спускаться по этому штопору во время войны. Стены были выложены белым кафелем, напоминая общественную уборную. Сверху доносился мерный гул. Глухое эхо шагов и голосов.
Он вспомнил о памятнике Скотту в Эдинбурге с его лестницей – лихо закрученной, но не такой длинной и несравненно более удобной. А потом он очутился внизу, обогнав эскалатор на какую-то долю секунды. Вагон метро был набит битком (как он, собственно, и ожидал). Прямо под надписью «Прослушивание стерео запрещено» какой-то парень в зеленой куртке и с зеленоватыми – прямо под цвет куртки – зубами, включил свой плеер на полную мощность, желая, видимо, чтобы его музыкальные пристрастия оценил весь вагон. У него был пустой, абсолютно ничего не выражающий взгляд. Время от времени он потягивал пиво из банки. Ребус подумывал о том, не сделать ли ему замечание, но решил сдержаться. В конце концов, ему выходить на следующей остановке. Если остальные пассажиры желают молча страдать, ограничиваясь лишь недовольными взглядами, что ж, так тому и быть.
Он с трудом выбрался на платформу на станции «Холборн» только затем, чтобы втиснуться в другой переполненный вагон на Центральной линии. И опять кто-то слушал плеер на немыслимой громкости, но, слава богу, на другом конце вагона, так что до Ребуса доносился лишь приглушенный мерный шорох ударных. Но его это уже не волновало. Ребус становился опытным пассажиром, чей взгляд устремлен в пространство, а не на окружающих, чей мозг свободен от каких бы то ни было мыслей на протяжении всего пути.
Нажав на кнопку звонка, он вспомнил, что явился без приглашения. Быстро что-нибудь придумай, Джон.
Дверь медленно открылась.
– А, это ты… – произнесла она с нескрываемым разочарованием.
– Привет, Рона.
– Чему обязаны такой честью? – Она стояла на пороге, он – на ступеньках, и она не приглашала его войти. Он заметил на ее лице легкий макияж, а ее одежда явно не была домашней; по всей вероятности, она куда-то собралась. Она ждет мужчину.
– Ничего особенного, – ответил он, – просто захотел заскочить на минутку. Мы так и не поговорили в прошлый раз… – Сказать ей о том, что он видел ее в Британском музее? Нет, лучше не говорить.
Она покачала головой:
– Нет, мы поговорили и выяснили, что нам не о чем разговаривать. – В ее голосе не было горечи; она просто констатировала факт. Ребус опустил глаза, разглядывая лестницу.
– Похоже, я не вовремя, – вздохнул он, – извини.
– Не надо извиняться.
– Сэмми дома?
– Нет. Гуляет где-то с Кенни.
Ребус кивнул:
– Ну, желаю тебе приятно провести время.
Боже, неужели он ревнует? Невероятно, спустя все эти годы… Это все из-за макияжа. Рона очень редко пользовалась косметикой. Он уже повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился:
– Я могу воспользоваться твоей уборной?
Она недоверчиво взглянула на него, ожидая какого-нибудь подвоха, но он улыбнулся с таким наивным простодушием, что она согласилась:
– Ладно, иди. Ты знаешь, где она находится.
Он оставил свой пакет у двери, протиснулся мимо Роны и начал подниматься по лестнице.
– Спасибо, Рона.
Она задержалась внизу; очевидно, решила подождать, пока он вернется, чтобы выпроводить его за дверь. Он прошел по коридору к туалету, открыл и громко захлопнул дверь, потом тихонько приоткрыл ее и на цыпочках прокрался обратно по коридору к маленькому столику, представлявшему собой весьма нелепую конструкцию из зеленого стекла, латуни и болтающихся красных кисточек, на котором стоял телефон. Под столиком были свалены в кучу лондонские телефонные книги, но Ребус нацелился на небольшую книжечку «Адреса и телефоны», которая лежала на столике. Некоторые записи были сделаны почерком Роны. Интересно, кто такие Тони, Тим, Бен и Грэм? Однако большая часть записей была сделана крупным размашистым почерком Саманты. Он открыл букву «К» и нашел то, что искал.
На странице большими буквами было нацарапано: КЕННИ. Под именем шел семизначный номер, и все вместе обведено игривым сердечком. Ребус достал из кармана ручку, блокнот и переписал номер, потом закрыл книжку и, вернувшись на цыпочках в туалет, спустил воду, сполоснул руки и решительно сошел вниз по лестнице. Рона выглядывала на улицу, беспокоясь, что вот-вот явится ее воздыхатель и застанет у нее постороннего мужчину.
– Пока, – сказал он, подхватывая пакет с книгами и направляясь к метро. На углу ее улицы он увидел, как белый «форд-эскорт», свернув с основной дороги, медленно проехал мимо него. За рулем сидел благообразный мужчина с тонким лицом и густыми усами. Ребус остановился на углу, наблюдая за тем, как он затормозил у крыльца ее дома. Заперев дверь, она проворно забралась в машину. Ребус отвернулся прежде, чем она успела обнять и поцеловать мужчину по имени Тони, Тим, Бен или Грэм.
Зайдя в пивную около станции метро, похожую на просторный сарай с выкрашенными в ярко-красный цвет стенами, Ребус вспомнил, что так до сих пор и не попробовал местного пива. Да, он ходил пропустить стаканчик с Флайтом, но заказывал только виски. Он окинул взглядом ряд пивных кранов, в то время как бармен недружелюбно смотрел на него, положив на один кран руку.
– Что, пиво хорошее?
Бармен хмыкнул:
– Это ведь как-никак «Фуллерс», приятель, конечно, хорошее.
– Тогда пинту вот этого, пожалуйста.
Жидкость оказалась водянистой на вид, словно остывший чай, но на вкус – очень даже ничего. Поскольку бармен не сводил с него взгляда, Ребус одобрительно кивнул и вместе с кружкой ушел в дальний угол – туда, где стоял телефон-автомат. Набрав номер отдела, он попросил Флайта.
– Его сейчас нет на месте, – ответили ему.
– Тогда соедините меня с кем-нибудь из Отдела уголовного розыска, с кем-нибудь, кто сможет мне помочь. У меня тут есть один телефонный номер, который я хочу проверить.
На этот счет существовали свои правила и предписания; отношение к ним менялось: порой контроль за соблюдением правил ослабляли, а порой, напротив, усиливали. Для проверки телефонного номера требовались определенные полномочия.
Ребус не сомневался, что у лондонской полиции и Скотленд-Ярда достаточно полномочий, но на всякий случай добавил:
– Это касается дела Оборотня и может стать неплохой зацепкой.
Ему велели назвать номер, который было необходимо проверить, и попросили перезвонить через полчаса.
Он сел за столик и принялся за пиво. Забавно, он еще не выпил и половины пинты, а пиво, похоже, уже ударило в голову. Кто-то оставил на столике мятый, замусоленный номер «Стандард». Ребус попытался сосредоточиться на спортивном обзоре и даже начал решать кроссворд. Потом он перезвонил, и его соединили с кем-то, кого он не знал, а потом еще с кем-то, кого он тоже не знал. В пивную вкатилась шумная орава парней, по виду строительных рабочих. Один из них включил музыкальный автомат, и стены пивной разом содрогнулись от оглушительных аккордов «Рожденного быть свободным» группы «Степпенвульф», но ребята убеждали несговорчивого бармена «еще немного наддать».
– Если вы минутку подождете, инспектор Ребус… С вами хочет переговорить старший инспектор Лейн.
– О, боже, но я… – Слишком поздно, в трубке воцарилась тишина. Ребус отодвинул трубку от лица и скривил лицо в мученическую гримасу.
Потом трубку взял сам Говард Лейн. Ребус заткнул ухо пальцем, прижав другое ухо к трубке.
– А, инспектор Ребус, я хотел сказать вам пару слов. Вас не так-то просто поймать. По поводу вчерашнего инцидента с прессой… – голос Лейна был бесстрастен. – …Вы что, не понимаете, что оказались на волоске от официального выговора? Еще одна выходка в этом роде – и я сам, лично прослежу, чтобы вас отправили домой, в Шотландию, в багажном отделении автобуса «Национальный экспресс»! Вам все ясно?
Ребус внимательно слушал, не говоря ни слова. Ему казалось, что он слышит сдавленный смех Кэт Фаррадэй, сидящей в кабинете Лейна.
– Я спрашиваю: вам все ясно?
– Да, сэр.
– Хорошо. – Шорох бумаги. – Так… вам понадобился некий адрес, так?
– Да, сэр.
– И он может стать зацепкой?
– Да, сэр. – Ребус внезапно засомневался, стоит ли заваривать эту кашу. Дай бог, чтобы игра стоила свеч. Если выяснится, что он в личных целях использовал полномочия лондонской полиции, он в одночасье окажется без работы, с перспективами такими же радужными, как у чистильщика сапог на нудистском пляже.
Но Лейн все же дал ему адрес и даже добавил фамилию Кенни.
– Уоткис, – сказал он, – его адрес: многоэтажный дом Педро-Тауэр, Черчилл-Эстейт. Я думаю, это где-то в Хакни .
– Спасибо, сэр, – сказал Ребус.
– Да, кстати, – спохватился Лейн, – вы слушаете, инспектор Ребус?
– Да, сэр?
– Судя по тому, что мне говорили об этом квартале, вам потребуется охрана, если надумаете ехать туда. Понятно?
– Что, неспокойно там, да, сэр?
– «Неспокойно» – это еще мягко сказано, сынок. Мы там тренируем наших десантников. Там просто настоящий Бейрут.
– Спасибо за совет, сэр. – Ребус хотел добавить, что когда-то и сам служил в Специальном военно-воздушном полку и потому сильно сомневается, что столкнется в Педро-Тауэр с трудностями, каких ему не доводилось испытывать на базе СВВП в Херефорде. И здесь и там надо держать ухо востро. Ребята-строители играли в пул , громко переговариваясь на кокни с примесью ирландского акцента. Песня «Рожденный быть свободным» умолкла. Ребус допил свою пинту и заказал еще.
Кенни Уоткис. Значит, существует связь, и весьма ощутимая, между Томми Уоткисом и приятелем Саманты. Как такое могло произойти в городе с населением в десять миллионов душ? Ребус вдруг почувствовал, как его охватывает приступ клаустрофобии. Словно рот ему завязали шарфом, а на голову нахлобучили шерстяной мешок.
– Я бы на твоем месте поостерегся, приятель, – сказал ему бармен, когда Ребус протянул руку за второй пинтой, – как бы эта штука тебя не прикончила.
– Если я сам ее раньше не прикончу, – парировал Ребус и поднял кружку к губам, подмигивая бармену.
Водитель такси наотрез отказался везти его в Черчилл-Эстейт:
– Я вас высажу в двух кварталах оттуда и покажу, как дойти, но сам ни за что туда не поеду.
– Идет, – сказал Ребус.
Итак, он доехал на такси до того места, где его высадил водитель, и прошел пешком оставшийся путь. Все выглядело не так уж плохо. На окраинах Эдинбурга он видал кварталы и похуже. Здания из серого бетона, осколки битого стекла под ногами, заколоченные окна и стены, исписанные названиями местных банд. Видимо, банда «Джиз» была здесь самой влиятельной. Но встречались названия настолько причудливые, что Ребус не мог разобрать ни слова. Какие-то ребята катались на скейтбордах на площадке, сконструированной из ящиков, досок и кирпичей. Поистине, голь на выдумки хитра. Ребус остановился на минутку посмотреть на них: судя по всему, эти ребята – настоящие профи.
Ребус подошел к району жилой застройки, состоявшему из четырех многоэтажек. Он искал какой-нибудь опознавательный знак, как вдруг что-то шмякнулось позади него на тротуар. Он опустил глаза. Это был сэндвич, по виду сэндвич с салями. Он поднял голову, окидывая взглядом этажи дома, и как раз вовремя, потому что сверху прямо на него летел какой-то огромный черный предмет.
– Господи! – Он едва успел вскочить в вестибюль, как на тротуар с грохотом обрушился телевизор, разметав осколки стекла, пластмассы и металла. Мальчишки на площадке заревели от восторга. Ребус осторожно высунулся из подъезда и поднял голову: никого. Он тихонько присвистнул. Он был поражен и немного испуган. Несмотря на оглушительный грохот, никто не проявил ни тени любопытства.
Интересно, какая телепередача могла так разозлить кого-то, что он выкинул из окна свой телик?
– Каждый из нас в душе критик, – пробурчал Ребус себе под нос. И добавил: – ПТНФ.
Он услышал, как открылись двери лифта. На площадку вышла молодая женщина: грязные волосы, выкрашенные в соломенный цвет, золотая сережка-«гвоздик» в носу и еще по три – в каждом ухе, на горле татуировка в виде паутины. Она толкала впереди себя детскую складную коляску. Выйди она на минуту раньше, и на ее голову свалился бы телевизор.
– Простите… – начал Ребус, силясь перекричать вопли пассажира коляски.
– Что?
– Это Педро-Тауэр?
– Это там. – Она показала острым ногтем на один из трех соседних домов.
– Спасибо.
Она бросила взгляд туда, где приземлился телевизор.
– Дети хулиганят, – сказала она, – вламываются в квартиру, бросают из окна сэндвич. Прибегает собака, чтобы его сожрать, – и что? Они швыряют в нее чертов телик. Только грязь разводят… – Похоже, эта история ее позабавила, и только.
– Хорошо, что я не люблю салями, – заметил Ребус. Но она уже катила по улице, ловко маневрируя между кучами свежего мусора.
– Если ты сию же минуту не заткнешься, я тебя придушу, клянусь богом! – орала она на своего отпрыска.
Ребус направился на негнущихся ногах к Педро-Тауэр.
Зачем он здесь?
Сначала он думал, что в этом есть какой-то смысл. Но теперь, когда он стоял в вонючем вестибюле Педро-Тауэр, он начал понимать, что он зря сюда приехал. Рона сказала, что Сэмми гуляет где-то с Кенни. Вряд ли они решили провести вечер здесь, разве не так?
Даже если предположить, что Кенни дома, как он отыщет квартиру? Никто из соседей ни слова не скажет сыщику. Его вопросы останутся без ответов; двери, в которые он постучит, захлопнутся перед его носом. Ситуацию, в которой он оказался, очкарики-интеллектуалы называют тупиковой. Конечно, он может подождать. Рано или поздно Кенни вернется домой. Но где его ждать? Здесь? Нет, это будет слишком бросаться в глаза, да и к тому же антураж слишком непривлекательный. Снаружи? Нет, там слишком холодно, слишком открыто, слишком много соглядатаев, глядящих на него из окон своих башен.
И что тогда? Вероятно, это и есть тупик. Он вышел из дома, глядя вверх, на освещенные окна, и уже собирался уходить, как вдруг ночное небо прорезал чей-то оглушительный вопль, донесшийся с другого конца Педро-Тауэр. Он сразу же устремился туда, откуда раздался вопль, застав самый конец потасовки. Женщина, а точнее, девушка, не старше семнадцати-восемнадцати лет, наотмашь лупила правой рукой какого-то мужчину в джинсовом костюме; потом повернулась и решительно зашагала прочь, в то время как он, ощупывая поврежденное лицо, выкрикивал ей вслед непристойности.
Но на самом деле вовсе не эта парочка привлекла его внимание. Он смотрел мимо них, в сторону приземистого, слабо освещенного здания, окруженного кучами мусора и бурьяном. На выцветшей деревянной вывеске, подсвеченной единственной лампочкой, было написано: «Боевой петух». Пивная? В этой дыре? Там не место полицейскому, а тем более шотландцу. Но что, если… Нет, не может быть! Сэмми и Кенни не могут быть там, это невозможно. Его дочь заслуживает лучшего. Самого лучшего.
Но ведь она уверена, что Кенни Уоткис – лучше всех на свете. Может, так оно и есть. Ребус остановился как вкопанный. Какого черта он здесь делает? Хорошо, он не в восторге от Кенни. Когда Кенни заорал в зале суда, он решил, что тот знаком с Томми Уоткисом. А теперь выходит, что эти двое – вроде как родственники, и это объясняет его поведение в суде, не так ли?
В книжках по психологии сказано, что полицейские склонны все видеть в черном цвете. И это правда. Он не мог смириться с тем, что Кенни Уоткис ухаживает за его дочерью. Да будь он хоть самим наследным принцем, Ребус все равно переживал бы.
Сэмми – его дочь. Он практически не виделся с ней с тех пор, как ей минуло тринадцать. Для него она по-прежнему оставалась ребенком, которого он нежил, ласкал и баловал. Но теперь она стала девушкой – амбициозной, напористой, симпатичной, с развитым телом. Она выросла, и от этого никуда не денешься. Это пугало его. Пугало потому, что речь шла о Сэмми, его Сэмми. Пугало потому, что все эти годы его не было рядом – чтобы предостеречь ее, научить бороться, подсказать, что делать.
Пугало потому, что он чувствовал, что стареет.
Да, вот в чем все дело: он стареет. У него шестнадцатилетняя дочь; достаточно взрослая для того, чтобы оставить школу, найти работу, заниматься сексом, выйти замуж. Недостаточно взрослая для того, чтобы ходить в пабы. Правда, это ее не остановит. Недостаточно взрослая для таких восемнадцатилетних тертых калачей, как Кенни Уоткис. Но все равно взрослая; повзрослевшая без отца.
А теперь он стареет.
И он это чувствует.
Он глубоко засунул левую руку в карман пиджака и, крепко сжав правой пакет с книгами, повернулся и зашагал прочь от паба. Рядом с тем местом, где он вышел из такси, была автобусная остановка. Он сядет на автобус и уедет отсюда. И вдруг он заметил, как по узенькой дорожке к нему приближаются ребята на скейтбордах. Один из них особенно выделялся своим мастерством, скользя по дорожке без всяких усилий. Приблизившись к Ребусу, он неожиданно подбросил свою доску в воздух. Аккуратно схватив ее за конец, он взмахнул ею так, что она выгнулась назад. Ребус слишком поздно осознал, в чем была суть этого маневра. Он попытался увернуться, но тяжелая деревянная доска с глухим треском ударила его по голове.
Ребус зашатался и рухнул на колени. Ив ту же секунду они накинулись на него, семь или восемь человек, обшаривая его карманы.
– Ты мне доску расколол, ублюдок! Во, погляди, трещина какая! Твою мать!
С этими словами нога в кроссовке заехала ему прямо в челюсть, и он повалился навзничь. Стараясь изо всех сил не потерять сознание, Ребус даже и не думал о том, чтобы защищаться или позвать на помощь. Потом раздался чей-то окрик:
– Вы чего, вашу мать, творите, а?
И они укатили на своих скейтбордах, отталкиваясь ногами, постепенно набирая скорость, пока скрип их колесиков о гудронированное шоссе не замер вдали. Словно в старом вестерне, подумал Ребус с невольной улыбкой, словно в старом вестерне.
– Ты в порядке, друг? Давай я помогу тебе подняться.
Человек помог ему встать на ноги. Когда взор Ребуса прояснился, он увидел кровь на разбитой губе незнакомца, размазанную по подбородку. Человек заметил его взгляд.
– Моя птичка, – сказал он, дыша перегаром. – Она мне всю морду разбила, мать ее. Врезала будь здоров! Два зуба выбила. Ну и хрен с ними, они все равно были гнилые, теперь не надо идти к дантисту. – Он засмеялся. – Ладно, пошли, отведу тебя к «Петуху». Стаканчик-другой бренди тебе не повредит.
– Деньги все вытащили, – сказал Ребус, прижимая к груди пакет с книгами, будто щит.
– Ну и хрен с ними, – промолвил Добрый Самаритянин.
Они были так добры к нему. Усадили за стол и то и дело угощали выпивкой. Всякий раз, когда на столе появлялся стакан, кто-нибудь говорил: «Это от Билла», или: «А это от Тессы», или: «Это от Джеки», или: «А это от…»
Они были так добры к нему. Скинулись всем миром и наскребли пятерочку, чтобы он смог поймать такси и вернуться в отель. Он сказал им, что он турист, приехал сюда на экскурсию. Вот, умудрился заблудиться, сошел не на той остановке, так все и получилось. И они, добрые души, поверили ему.
Даже в полицию не стали звонить.
– Ну их в болото, этих ублюдков, – презрительно говорили они, – только время терять. Они не появятся до завтрашнего утра и ни фига не сделают. Они прикрывают половину всех безобразий, что здесь творятся, веришь или нет.
Он верил. Он охотно верил им. И на столе появился еще один стакан бренди.
– Самый лучший в мире, верно?
И они играли в карты и в домино – живая, непосредственная толпа. В углу орал телевизор – передавали какую-то музыкальную викторину, – и захлебывался музыкальный автомат, и «однорукий бандит» подмигивал и жужжал и время от времени плевался мелочью. Слава богу, ни Сэмми, ни Кенни здесь не было. Что бы они о нем подумали? Даже представить страшно.
В какой-то момент он извинился и вышел в туалет. На стене висел треугольный осколок зеркала. Щека, челюсть и ухо покраснели и опухли; завтра там, наверное, будут кровоподтеки. Челюсть поноет какое-то время. На том месте, куда ублюдок заехал ногой, горел пурпурно-красный след. Только и всего. Могло быть и хуже. У них не было ни ножей, ни бритвенных лезвий. Его не стали избивать до полусмерти. Это был четкий, профессиональный удар. Этот парень – настоящий профи, судя по тому, как он подбросил доску, поймал ее и взмахнул ею. Чисто сработано. Если Ребус когда-нибудь его поймает, то обязательно воздаст должное его недюжинным способностям.
А потом вобьет его зубы так глубоко в глотку, что они воткнутся ему в кишки.
Он засунул руку в штаны и достал оттуда свой бумажник. Предостережений Лейна и того факта, что он находится на минном поле, было достаточно для того, чтобы он его спрятал. Не для того, чтобы уберечься от грабителей, вовсе нет. Для того, чтобы никто не увидел его удостоверение. Ведь он не просто чужак, он – полицейский… Итак, он заблаговременно спрятал бумажник и удостоверение в трусы, под резинку. Убедившись, что с документами все в порядке, он засунул их обратно. В конце концов, он еще не выбрался из Черчилл-Эстейт. Ночь может оказаться очень долгой.
Он открыл дверь и направился к своему столу. Бренди уже начал действовать. Ребус ощущал приятное оцепенение и расслабленность во всем теле.
– Ну что, порядок, Джок?
Он терпеть не может это прозвище, просто ненавидит, когда его так называют, но все равно улыбается в ответ:
– Ага, порядок. Полный порядок.
– Отлично. Кстати, вот это тебе от Гарри, бармена.
После того, как она отправляет письмо, ей становится намного легче. Она даже выполняет какую-то работу, но вскоре опять начинает ощущать знакомое покалывание. Это уже вошло в привычку. Но в то же время это своего рода искусство. Искусство? К черту искусство. «Так неприлично…» Так неприлично мужчине чертово искусство. К черту мужчин в неприличном искусстве. Они так часто спорили, ссорились, пререкались по пустякам. Нет, это неправда. Ее подводит память: сначала они спорили, а потом вовсе прекратили разговаривать друг с другом. Ее мать. Ее отец. Мать, сильная, властная, полная решимости стать великой художницей, мастером акварели. Каждый день она трудилась у мольберта, не замечая собственную дочь, которая в ней так нуждалась, которая на цыпочках прокрадывалась в студию и тихонько сидела в углу, сжавшись в комок, чтобы ее не заметили. А если мать замечала ее, то тут же с раздражением выгоняла, и по ее щекам текли горькие обжигающие слезы.
– Я тебя никогда не хотела! – кричала мать. – Ты моя ошибка! Почему ты не можешь быть послушной девочкой?
Беги, беги, беги отсюда – прочь из студии, вниз по лестнице, потом через гостиную и вон из дверей. Ее отец, тихий, безобидный, сдержанный, цивилизованный человек, читает газету на заднем дворе, сидя в шезлонге, положив ногу на ногу.
– Ну, как поживает моя сладенькая дочурка?
– Мама на меня кричала.
– Правда? Я уверен, она не со зла. Она просто немного нервничает, когда работает. Иди садись ко мне на коленки, будем вместе читать новости.
Никто никогда не приходил к ним в гости. Ни родственники, ни друзья. Сначала она ходила в школу, но потом они держали ее дома и учили сами. Это был какой-то кошмар, а не учеба. Отец получил деньги после смерти тетушки: достаточно для того, чтобы не умереть с голоду, достаточно для относительно безбедной жизни. Делал вид, что он великий ученый. Но после того, как его несчастные статьи отвергли, он окончательно пал духом. Скандалы ужесточились. Начались побои.
– Просто оставь меня в покое, ладно? Для меня важно только мое искусство, а не ты!
– Искусство? К черту искусство!
– Да как ты смеешь!
А затем – глухой мощный звук. Звук удара. Их было слышно повсюду, во всех углах дома, везде, кроме чердака. Но она не осмеливалась забираться туда. Там… Нет, она просто не могла.
– Я мальчик, – шептала она себе под нос, прячась под своей кроватью, – я мальчик, я мальчик, я мальчик…
– Солнышко, ты где? – Его голос – сама сладость, сама приторность. Словно клубничное мороженое. Или сливочный торт.
Они говорят, что Оборотень – гомосексуалист. Это неправда. Они говорят, что поймали его. Она чуть не вскрикнула от удивления, когда прочитала это. Написала им письмо и отправила по почте. Посмотрим, что они на это скажут! Пусть найдут ее, ей все равно. Ему и ей все равно. Но ему было не все равно, что постепенно она начала завладевать его умом и телом.
Сладость… Лимоны и апельсины, звонят колокола Святого Клементина…
«Так неприлично». Длинные волосы в носу, ее мать говорила об отце, о его волосах в носу. Длинные волосы в носу, Джонни, это так неприлично. Почему она запомнила эту фразу лучше остальных? Длинные. Волосы. В носу. Это. Так. Неприлично. Джонни.
Ее отца звали Джонни.
Ее отец, который кричал матери: к черту искусство. «К черту» было самым грязным словом в их доме. В школе его шептали с таинственным видом, как некое магическое заклинание, чтобы вызывать демонов и всякую другую нечисть.
И сейчас она на улице, хотя в глубине души она прекрасно сознает, что должна отправиться в Галерею Мясника. Там давно уже нужно прибраться. Повсюду валяются куски рваного холста. Рваные и забрызганные кровью. Но это не важно: ее все равно никто не навещает. Ни родственники, ни друзья.
И она находит очередную жертву. Эта глупа как пробка. «Если только ты не Оборотень», – говорит она со смешком. Оборотень тоже смеется. Он? Она? Теперь это не имеет значения. Он и она – единое целое. Рана уже затянулась. Он чувствует себя уверенным и сильным. Но это не очень хорошее чувство. Это плохое чувство. Однако на миг об этом можно забыть.
Назад, в дом.
– A y тебя ничего квартирка, – говорит она. Она улыбается, снимает пальто и вешает на крючок. – Только как-то странно пахнет. У тебя случайно нет утечки газа?
Нет, утечки газа нет. Но утечка есть, это точно. Он засовывает руку в карман и нащупывает там зубы. Конечно, где им еще быть, они всегда там, когда они ему нужны. Чтобы кусать. Так, как его покусали.
– Это просто игра, милая.
Просто игра. Его покусали играючи. В живот. Покусали. Несильно, просто чтобы попугать. Но от этого не стало меньше болеть. Он трогает себя за живот. До сих пор болит, даже сейчас.
– Так где ты меня хочешь, солнышко?
– Здесь будет хорошо, – говорит он, вынимая из кармана ключ и начиная открывать дверь. Зеркало было не совсем удачной идеей. Последняя видела все, что творилось за ее спиной, она чуть было не закричала. Зеркала больше нет. Дверь отперта.
– Запри дверь, ладно? Что у тебя тут, королевская сокровищница?
А Оборотень улыбается ей в ответ, показывая зубы.
