Погоня за Оборотнем
Ребуса разбудил телефонный звонок. Сначала он никак не мог понять, откуда доносится звон, и только потом догадался, что телефон висит на стене, прямо у него над головой. Он вскочил и неловко завозился с трубкой.
– Да?
– Инспектор Ребус? – осведомился чей-то бодрый голос. Сначала он не узнал его. Нащупал на ночном столике часы (принадлежавшие еще его отцу) и уставился на исцарапанный циферблат. Было только семь пятнадцать. – Я вас разбудила? Простите. Это Лиза Фрейзер.
Ребус моментально оживился. По крайней мере, оживился его голос. Хотя инспектор все еще сидел сгорбившись на кровати, его голос бодро проговорил:
– Здравствуйте, доктор Фрейзер. Чем я могу быть вам полезен?
– Я тут изучала материалы по делу Оборотня, которые вы мне дали. Работала почти всю ночь напролет, по правде говоря. Просто не могла уснуть. Это дело так захватило меня. У меня уже есть кое-какие предварительные соображения на этот счет.
Ребус дотронулся до еще теплой постели. Как давно он не спал с женщиной? Как давно он просыпался после ночи любви, ни о чем не жалея?
– Понятно, – сказал он.
Она рассмеялась. Ее смех был похож на переливчатый звон колокольчиков.
– О, инспектор, простите, я вас разбудила. Я перезвоню попозже.
– Нет-нет, все нормально, правда. Вы просто застали меня врасплох, но это не страшно. Мы можем встретиться и поговорить о том, что вы там нашли?
– Конечно.
– Сегодня, правда, я немного занят… А как насчет ужина?
– Это было бы здорово. Где?
Ребус почесал спину.
– Не знаю… Это ваш город, а не мой. Я ведь турист, или вы забыли?
Она снова рассмеялась:
– Я тоже не совсем здешняя, но я поняла ваш намек. Что ж, в таком случае ужин я беру на себя, – твердо сказала она. – И мне кажется, я знаю вполне подходящее место. Я зайду за вами в отель. Семь тридцать?
– Буду ждать с нетерпением.
Какое приятное начало дня, подумал Ребус, ложась обратно в постель и взбивая подушку кулаком. Но стоило ему только закрыть глаза, телефон снова зазвонил.
– Да?
– Я у стойки портье, а ты – ленивый сукин сын. Быстро спускайся вниз, чтобы я смог записать свой завтрак на твой счет.
Клик. Бр-р. Ребус кинул трубку на рычаг и со стоном выполз из постели.
– Ты чего так долго?
– Не думаю, что официанты пришли бы в восторг, увидев голого постояльца в обеденном зале. Вы сегодня рано.
Флайт пожал плечами:
– Дел невпроворот.
Ребус заметил, что Флайт неважно выглядит. Его бледность и черные круги под глазами объяснялись не только недостатком сна. Кожа на лице обвисла так, словно какие-то магниты на полу оттягивали ее вниз. Но он понимал, что и сам выглядит не лучшим образом. Судя по всему, он умудрился простудиться в ванной комнате: побаливала голова и саднило горло. Неужели это правда, что в больших городах люди чаще болеют? В одной из статей, которые ему дала Лиза Фрейзер, утверждалось, что, как правило, серийные убийцы являются продуктом своей среды. Ребус воздерживался от каких-либо комментариев по этому поводу, но чувствовал, что в его носу скопилось больше слизи, чем когда-либо. Надо проверить, достаточно ли у него с собой носовых платков.
– Дел невпроворот, – повторил Флайт.
Они сели за столик. В столовой было тихо, и официантка быстро приняла у них заказ.
– Чем планируешь заняться сегодня? – Флайт спросил об этом только для поддержания разговора, но у Ребуса уже были свои планы, и он не преминул ухватиться за вопрос.
– Ну, во-первых, я бы очень хотел познакомиться со стариком Марии Уоткис, Томми. – Флайт улыбнулся и опустил глаза. – Просто чтобы удовлетворить собственное любопытство, – продолжал Ребус. – И еще мне хотелось бы поговорить с зубным патологоанатомом, доктором Моррисоном.
– Что ж, я знаю, где их найти, – ответил Флайт, – что дальше?
– Это все, пожалуй. Этим вечером я встречаюсь с доктором Фрейзер… – Флайт взглянул на Ребуса с любопытством, его глаза одобрительно расширились. – Собираюсь побеседовать с ней насчет психологического портрета убийцы.
– Ну да, – неуверенно проговорил Флайт.
– Я читал книги, которые она мне дала. Мне кажется, в этом методе что-то есть, Джордж. – Ребус осторожно назвал Флайта по имени, но тот, казалось, ничего против этого не имел.
Принесли кофе. Флайт налил себе чашку и, осушив ее одним глотком, почмокал губами.
– Не думаю, – сказал он.
– Не думаешь что?
– Не думаю, что в этой психологической фигне что-то есть. Сплошные догадки и никаких научных обоснований. Я предпочитаю нечто более ощутимое. Зубной патологоанатом – вот это по-настоящему ощутимо. Это то, что можно…
– Укусить? – улыбнулся Ребус. – Шутка не очень удачная, но я все равно не согласен. Когда в последний раз патологоанатом назвал точное время смерти? Они вечно увиливают от прямого ответа.
– Однако они имеют дело с фактами, уликами, а не с какими-то умозрительными теориями.
Ребус откинулся на стуле. Он вспомнил мистера Рэйберна, героя прочитанного когда-то романа Диккенса «Наш общий друг», школьного учителя, которому были нужны только факты, и ничего кроме фактов.
– Брось ты, Джордж, – сказал он, – на дворе двадцатый век.
– Правильно, – отвечал Флайт, – а это значит, что мы уже не верим гадалкам и прорицателям. – Он снова взглянул на Ребуса. – Или я не прав?
Ребус помедлил с ответом, наливая себе еще кофе. Он почувствовал, как разгораются его щеки. Неужели он краснеет? Так всегда бывало, когда он спорил: даже легких размолвок подчас было достаточно. И поэтому следующую фразу он постарался произнести негромким размеренным тоном:
– Что ты имел в виду?
– Я имел в виду то, что полицейская работа – это кропотливый труд, Джон. – (Все еще по имени; и то хорошо, подумал Ребус.) – С наскока здесь ничего не получится. Я хочу сказать… не позволяй своей головке думать за тебя.
Ребус хотел было возразить, но промолчал, не уверенный, что правильно понял Флайта. Заметив это, Флайт улыбнулся.
– Игра слов, – пояснил он, – голова, головка члена. Или пениса. Не важно. Я просто хочу предупредить тебя, чтобы ты не позволял хорошенькой женщине влиять на твои профессиональные решения.
Ребус сообразил, что возражать бессмысленно. Высказав все, что он думает, Флайт успокоился. Что ж, может быть, он и прав. Может, Ребус хотел увидеться с Лизой Фрейзер не по делу, а просто потому, что она Лиза Фрейзер? И все-таки он обязан заступиться за нее.
– Слушай, – сказал он, – как я уже говорил, я прочел книги, которые она мне дала, и там есть кое-что заслуживающее внимания.
Флайт изобразил на лице гримасу сомнения, лишь подстегнувшую энтузиазм Ребуса. Увлекшись собственным рассказом, Ребус все же понимал, что Флайт сыграл с ним ту же шутку, что и он сам сыграл вчера вечером с посыльным Кенни. Но было слишком поздно: он должен был доказать правоту Лизы Фрейзер, да и свою тоже, хотя многое из прочитанного и ему-то казалось полным бредом, не говоря уж о Флайте.
– Мы имеем дело с человеком, который ненавидит женщин. – Флайт изумленно посмотрел на него, словно это было настолько очевидно, что об этом и говорить-то не следовало. – Или, – поспешно добавил Ребус, – который мстит женщинам то ли потому, что слишком слаб, то ли потому, что боится вымещать свою злобу на мужчинах. – Флайт согласился с такой возможностью кивком головы. – Как правило, так называемые серийные убийцы – люди консервативных убеждений, – продолжал Ребус, не замечая, как его рука бессознательно сжимает нож для масла, – это очень амбициозные, но вместе с тем глубоко разочарованные субъекты. Они чувствуют себя отторгнутыми вышестоящим классом и поэтому нацеливаются на него.
– Что-что? Проститутка, помощница продавца, служащая в конторе? Они что, принадлежат к одному классу? Ты хочешь сказать, что социальный статус Оборотня ниже, чем социальный статус шлюхи? Брось, Джон!
– Это просто общее правило, – настаивал Ребус, в глубине души желая, чтобы этого разговора вовсе не было. Он продолжал крутить нож в руке. – Вспомни, один из первых серийных убийц был французским дворянином… – Его голос начал потихоньку слабеть, а Флайт – терять терпение. – Я просто повторяю то, что прочел вчера. Пойми, университетские умники пишут вовсе не бессмысленные вещи, просто нам пока слишком мало известно о личности Оборотня, чтобы применить их теории на практике.
Флайт допил вторую чашку кофе.
– Ну, продолжай, – сказал он без особого энтузиазма. – Что еще написано в этих заумных книгах?
– Некоторые серийные убийцы жаждут огласки, – сказал Ребус. Он помедлил, вспомнив об одном убийце, который издевался над ним пять лет назад, водя его за нос и заставляя играть по своим правилам. – Если Оборотень даст нам о себе знать, нам будет легче поймать его.
– Возможно. Так что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что нам следует раскинуть сети и расставить ловушки. Пусть инспектор Фаррадэй намекнет прессе, что, по нашим подозрениям, Оборотень – гомосексуалист или трансвестит. Годится любая выдумка, лишь бы это подействовало ему на нервы, покоробило его и заставило вылезти из щели.
Ребус положил нож на стол в ожидании реакции Флайта. Но Флайт не торопился с ответом. Он провел пальцем по краю чашки.
– Неплохая идея, – изрек он наконец, – но мне почему-то кажется, что в книгах об этом ни слова не сказано.
Ребус пожал плечами:
– Ну да, ты прав.
– Так я и думал. Ладно, посмотрим, что скажет Кэт. – Флайт поднялся со стула. – А сейчас, чтобы не терять времени даром, я могу подбросить тебя прямо к Томми Уоткису. Вставай, пошли. Да, кстати, спасибо за завтрак.
– На здоровье, – ответил Ребус. Он видел, что Флайт сильно сомневался в его доводах в защиту психологии. Но, положа руку на сердце, кого он хотел убедить в первую очередь – его или себя? Кого он хотел поразить – Флайта или Лизу Фрейзер?
Когда они пересекали фойе, Ребус со своим неизменным портфелем в руках, Флайт неожиданно обернулся к нему:
– А тебе известно, почему нас, полицейских, прозвали «Старый Билл»? – Ребус молча пожал плечами. – Некоторые говорят, этим прозвищем мы обязаны одному лондонскому межевому знаку. Ты можешь попробовать догадаться сам по пути. – И с этими словами Флайт толкнул вращающуюся дверь, которая служила входом в отель.
Здание Центрального уголовного суда (Олд-Бейли) оказалось не совсем таким, как Ребус себе его представлял. И хотя знаменитый купол со статуей Фемиды с завязанными глазами и весами в руках был по-прежнему на месте, большая часть судебного комплекса представляла собой постройки гораздо более современного дизайна, причем строителей более всего, несомненно, заботила безопасность. Детекторы металла и рентгеновские установки, специальные турникеты, пропускающие в здание только по одному человеку, и кишащие повсюду сотрудники безопасности. Окна покрыты специальной пленкой на случай взрыва: она не даст осколкам полететь в вестибюль. Внутри здания сновали судебные приставы (в основном женщины) в черных развевающихся мантиях, пытаясь отловить заблудившихся присяжных:
– Есть присяжные в зал номер четыре?
– Присяжных в зал номер двенадцать, пожалуйста!
По громкоговорителю то и дело объявлялись имена пропавших присяжных. Суматошное начало очередного судебного дня. Свидетели курили, адвокаты, отягощенные кипами документов, обеспокоенно шептались о чем-то со своими унылыми клиентами, офицеры полиции нервно переминались с ноги на ногу, ожидая, что вот-вот будут вызваны для дачи показаний.
– Здесь мы либо выиграем, либо проиграем, Джон, – сказал Флайт.
Ребус не понял, к чему относятся его слова – к судебным палатам или к вестибюлю. На верхних этажах располагались кабинеты администрации, гардеробы для судей, рестораны. Но именно на этом этаже слушались дела и выносились решения. Двери налево вели в старую часть здания – место мрачное и куда более неприступное, нежели этот светлый мраморный вестибюль, по которому эхо разносило скрип кожаных подошв, перестук каблуков и монотонный гул несмолкающих разговоров.
– Пошли, – сказал Флайт. Он провел Ребуса в один из залов судебных заседаний, переговорив прежде с охранником и одним из клерков.
Если в вестибюле преобладали мрамор и черная кожа, то в зале суда – дерево и зеленая кожа. Они уселись на стулья прямо у двери, присоединившись к констеблю Лэму, который мрачно восседал со скрещенными на груди руками. Не удостоив их даже приветствием, он наклонился к ним и прошептал:
– Мы поймаем этого ублюдка, – а затем снова застыл в своей неловкой позе.
Напротив них сидели скучающие присяжные с ничего не выражающими лицами. У противоположной стены зала суда стоял подсудимый, положив руки на барьер. Это был человек лет сорока, с темной густой шевелюрой, слегка тронутой сединой, и неподвижным лицом, будто бы выточенным из камня. Его рубашка с открытым воротом смотрелась весьма вызывающе. На скамье подсудимых он находился в гордом одиночестве, без единого офицера полиции в качестве охраны.
На некотором расстоянии от него адвокаты перебирали свои бумаги. За их действиями внимательно наблюдали помощники и солиситоры . Адвокат обвиняемого был полным человеком, с уставшим лицом, таким же бесцветным, как его волосы. Он задумчиво грыз дешевую шариковую ручку. А вот у обвинителя был гораздо более уверенный вид – высокий, дородный, строгой одетый, с непременным налетом строгой нравственности на лице. Его авторучка представляла собой замысловатое приспособление, которым он что-то размашисто писал, вызывающе искривив губы, словно актер, исполняющий роль Уинстона Черчилля. Ребус подумал, что его внешность как нельзя лучше соответствует телевизионному образу Королевского адвоката .
Прямо над ним возвышалась галерея для публики, с которой доносилось приглушенное шарканье ног. Ребуса всегда беспокоило то, что сидящие на галерее имели возможность таращиться сверху прямо на присяжных, а значит, могли без труда запугать присяжных, а то и опознать. Бывали случаи, когда по окончании слушания дела к присяжным подходил какой-нибудь родственник обвиняемого, сжимая кулак или стискивая в руке пачку банкнотов.
Судья с высокомерным видом просматривал какие-то бумаги, в то время как секретарь что-то шептал в телефонную трубку. К началу разбирательства Ребус понял две вещи: что процесс по делу начался отнюдь не сегодня и что судья изучает материалы, могущие повлиять на его решение.
– Вот, видали? – Лэм протянул Флайту какую-то газетенку. Газетенка была сложена в четыре раза, и Лэм постучал пальцем по нужной колонке, передавая ее своему начальнику. Флайт быстро пробежал колонку глазами, взглядывая на Ребуса, потом отдал ему газету, кисло улыбаясь:
– Держи, эксперт.
Ребус просмотрел отрывок, посвященный успехам, а точнее, их отсутствию в расследовании убийства Джин Купер. Последний абзац сразил его наповал: «Бригада, расследующая так называемые „преступления, совершенные Оборотнем“, не обошлась без помощи эксперта по серийным убийцам, командированного из другого полицейского подразделения».
Ребус уставился в статью невидящим взором. Кэт Фаррадэй не стала бы, верно? Но иначе как они тогда об этом узнали? Он смотрел на страницу, чувствуя на себе взгляды Флайта и Лэма. Он не верил собственным глазам: он, Джон Ребус, – эксперт! Так это или не так (а это, несомненно, не так) – сейчас уже не важно. Важно то, каких от него будут ждать сверхъестественных результатов. Он был уверен в том, что не сможет предоставить им ничего сверхъестественного, и тем самым выставит себя на посмешище. И нет ничего удивительного в том, что теперь его буравят две пары глаз. Ни одному нормальному полицейскому не понравится, когда им командует какой-то «эксперт». Ребус и сам этого терпеть не мог. Ему это совсем не нравилось!
Флайт заметил страдальческое выражение на лице Ребуса, и ему стало жалко парня. Однако Лэм ухмылялся, наслаждаясь его мучениями. Он взял у него газету и сунул ее в карман пиджака.
– Думал, вам будет интересно, – сказал он.
Наконец судья поднял глаза и сосредоточил внимание на присяжных.
– Уважаемые господа присяжные заседатели, – начал он, – мне сообщили, что в показаниях констебля Миллса по делу «Краун против Томаса Уоткиса» содержались сведения, которые могли повлиять на вашу объективность.
Значит, человек на скамье подсудимых был Томми Уоткис, муж Марии. Ребус снова сосредоточился на нем, стараясь выкинуть из головы злополучный отрывок из газетной статьи. У Уоткиса было довольно необычное лицо: лоб гораздо шире скул и подбородка, который странным образом проваливался внутрь. Он был похож на старого боксера с хроническим вывихом челюсти.
А судья тем временем продолжал муссировать вопрос о какой-то дурацкой ошибке в показаниях полицейского, арестовавшего Уоткиса. Парень дал показания, согласно которым он произвел арест со словами: «Привет, Томми, что тут на сей раз стряслось?» – тем самым натолкнув присяжных на мысль, что Уоткис хорошо известен в местном полицейском участке (а этот факт не мог не повлиять на их объективность). Таким образом, судья был вынужден вынести решение о роспуске присяжных.
– Повезло тебе, Томми! – крикнул кто-то с галереи, но тут же осекся под испепеляющим взглядом судьи. Ребус с удивлением отметил, что где-то уже слышал этот голос.
Когда все встали, Ребус сделал несколько шагов вперед и посмотрел наверх, на галерею. Зрители тоже поднялись, и среди них Ребус увидел молодого человека в кожаном костюме и с мотоциклетным шлемом в руках, весело улыбавшегося Уоткису. Юноша вскинул сжатый кулак, приветствуя подсудимого, а затем повернулся к выходу. Это был Кенни, приятель Саманты. Ребус вернулся к тому месту, где стояли Флайт с Лэмом, с любопытством наблюдая за его действиями. Но все его внимание было приковано к скамье подсудимых. На лице Уоткиса было написано колоссальное облегчение. Офицер Лэм, напротив, был готов рвать и метать.
– Повезло же проклятому ирландцу, – прошипел он.
– Томми такой же ирландец, как и ты, Лэм, – флегматично проговорил Флайт.
– В чем его обвиняли? – спросил Ребус, все еще находясь под впечатлением газетной статьи, присутствия Кенни в зале суда и его действий. Судья покидал зал через дверь, обитую зеленой кожей, со стороны скамьи присяжных.
– Как обычно, – отвечал Лэм, быстро успокаиваясь, – изнасилование. Когда его старушка откинула копыта, он захотел подыскать себе другую шлюху. И попытался «убедить» одну девчонку на улице заработать для него пару шиллингов. Когда она отказалась, он вышел из себя и поимел ее. Ублюдок. Мы достанем его на повторном слушании. Я уверен, что это он пришил свою женушку.
– Тогда докажи это, – сказал Флайт. – А пока лучше подумай об одном полицейском, которому необходим хороший пинок под задницу.
– Точно, – согласился Лэм. Он зловеще улыбнулся и, поняв намек, покинул зал суда в поисках незадачливого констебля Миллса.
– Инспектор Флайт.
Навстречу им стремительной походкой приближался обвинитель, сжимая в левой руке кипу книг и документов и протягивая ему правую руку. Флайт принял эту ухоженную руку и пожал ее:
– Здравствуйте, мистер Чамберс. Это инспектор Ребус. Он приехал из Шотландии, чтобы помочь нам в расследовании дела Оборотня.
– Ах да, Оборотень, – заинтересовался Чамберс, – я буду с нетерпением ждать возможности выступить обвинителем по этому делу.
– Надеюсь, мы предоставим вам эту возможность, – сказал Ребус.
– Ну, – молвил Чамберс, – не так-то просто поймать такую рыбку, как наш друг. – Он покосился в сторону скамьи подсудимых, которая теперь была пуста. – Но мы не сдаемся, – вздохнул он, – мы не сдаемся. – Помедлил и добавил, понизив голос, специально для Флайта: – Учти, Джордж, мне совсем не нравится, когда меня сажает в лужу моя собственная команда. Усек?
Флайт покраснел. Чамберс опустил его так, как ни суперинтендант, ни начальник полиции не посмели бы, и он прекрасно осознавал это.
– Всего хорошего, господа, – на ходу попрощался Чамберс, – удачи вам, инспектор Ребус.
– Спасибо! – крикнул Ребус в спину удаляющейся фигуре.
Флайт наблюдал за тем, как Чамберс рывком распахивает двери, а его мантия развевается у него за спиной и косичка парика покачивается из стороны в сторону. Когда двери закрылись за ним, Флайт издал приглушенный смешок:
– Высокомерный хрен. Но он лучший в своем деле.
Ребусу начинало казаться, что в Лондоне не может быть ничего второсортного. Его уже представили «прекрасному» патологоанатому, «лучшему» обвинителю, «самой крутой» команде судмедэкспертов, «классным» аквалангистам. Не было ли все это проявлением столичного высокомерия?
– Я думал, все лучшие юристы ударились теперь в коммерцию, – сказал Ребус.
– Не все. Это только алчные ублюдки, которые работают в Сити. К тому же суд и прочая бодяга – все равно что наркотик для Чамберса и иже с ним. Они актеры, и они неплохо справляются со своей ролью, черт побери.
Да, Ребус знавал в свое время нескольких блестящих адвокатов, которые проигрывали дела не из-за отсутствия необходимой профессиональной подготовки, а скорее из-за стремления покрасоваться. Им удавалось заработать лишь четвертую часть того, что зарабатывали их собратья, обслуживавшие коммерческие корпорации, какие-то пятьдесят тысяч фунтов в год, но они мирились с этим во имя своего народа.
Флайт двинулся по направлению к дверям.
– Чуть не забыл, – сказал он. – Чамберс учился какое-то время в Штатах. Они там учат их быть настоящими актерами. И циничными ублюдками. Мне говорили, что он был лучшим в своем выпуске. Вот почему мне нравится то, что он на нашей стороне. – Флайт помолчал. – Ты все еще хочешь перекинуться парой слов с Томми?
Ребус пожал плечами:
– Почему бы и нет?
Уоткис стоял в вестибюле у одного из широких окон и с наслаждением курил, слушая своего солиситора. Потом они повернулись и начали удаляться.
– Слушай, – сказал Ребус, – я передумал. Давай оставим Уоткиса в покое на какое-то время.
– Ладно, – кивнул Флайт, – ты же у нас эксперт.– Но, увидев его кислое выражение лица, расхохотался. – Расслабься. Я-то знаю, что ты никакой не эксперт.
– Звучит ободряюще, Джордж, – сказал Ребус, даже не подумав обидеться. И, глядя в спину удаляющемуся Уоткису, подумал: не мне одному сегодня пофартило.
Флайт снова рассмеялся. Его так и разбирало любопытство: кого же это Ребус высматривал в зале суда? Но если он не хочет говорить об этом… Что ж, его право. Флайт умел ждать.
– Так что теперь? – спросил он.
Ребус выразительно потер челюсть.
– Мое свидание с дантистом, – ответил он.
Энтони Моррисон, который настаивал на том, чтобы его называли Тони, оказался намного моложе, чем ожидал Ребус. Ему было не более тридцати пяти лет, и его хилая подростковая фигура совершенно не сочеталась с головой взрослого мужчины. Ребус выругал себя за то, что разглядывает его чересчур пристально. Блестящее, гладко выбритое лицо, пучки щетины на подбородке и на щеке – там, где бритва была бессильна выполнить свою работу, аккуратно подстриженные волосы и сосредоточенный взгляд: на улице он принял бы его за шестиклассника. Да, несомненно, как патологоанатом, а тем более дантист-патологоанатом, – этот парень представлял собой полную противоположность Филипу Казнсу.
Узнав о том, что Ребус шотландец, Моррисон пустился в пространные рассуждения о том, чем современная патологическая анатомия обязана шотландцам, «таким, как Глейстер и сэр Сидни Смит», оговорившись, что последний родился на островах Антиподов. Потом он признался, что его отец был шотландцем, хирургом, и поинтересовался, известно ли Ребусу о том, что первая в Англии кафедра судебной медицины была основана именно в Эдинбурге. Ребус, слегка растерявшийся от такого обилия фактов, признался, что в первый раз об этом слышит.
Моррисон отвел их в свой кабинет, подпрыгивая от нетерпения. Но как только он оказался внутри, манера его поведения изменилась, и дантист-патологоанатом разом превратился в профессионала.
– Он снова задал нам задачу, – проговорил он без всякой преамбулы и провел их к стене позади своего стола, где висело несколько черно-белых фотографий размером 20 на 25, демонстрировавших крупным планом следы зубов на животе Джин Купер. Некоторые из них были соединены стрелками с пришпиленными рядом записками, в которых излагались основные результаты изысканий Моррисона.
– Теперь-то я знаю, где искать, – сказал он, – так что мне не составило особого труда установить, что следы зубов те же самые, что встречались на жертвах предыдущих нападений. Однако тут есть одна особенность… – Он взял со стола еще несколько фотографий. – Это тело первой жертвы. Видите, следы зубов менее отчетливы. Они становятся более отчетливыми на телах второй и третьей жертв. А сейчас… – Он показал на стену с фотографиями последней жертвы.
– Они стали еще глубже, – продолжил Ребус.
Моррисон взглянул на него с просиявшим лицом:
– Вы абсолютно правы.
– Это значит, что он становится более жестоким.
– Если мы можем охарактеризовать нападение на того, кто уже мертв, как «жестокое», тогда да, инспектор Ребус, он становится более жестоким, хотя лучше, может, будет сказать «более неуравновешенным». – Ребус и Флайт переглянулись. – Помимо того что изменилась глубина укусов, мне нечего добавить к моим предыдущим выводам. По всей вероятности, зубы искусственные…
– То есть фальшивые? – перебил его Ребус. Моррисон кивнул. – Как вы это определили?
Моррисон снова просиял, словно отличник, которому нравится выпендриваться перед учителями.
– Как же лучше объяснить это вам, непрофессионалу? – Он некоторое время обдумывал этот вопрос. – Ну, в общем, человеческие зубы – например, ваши, инспектор Ребус, – кстати, вам бы неплохо показаться врачу – со временем стираются, особенно по краям. Края искусственных зубов более гладкие, более закругленные. На них меньше потертостей и трещин. Особенно ярко это выражено на передних зубах.
Ребус сжал губы и провел языком по зубам. И правда, какие-то зазубренные, словно тупая пила. Он не был у дантиста уже лет десять, а то и больше, не нуждался в его услугах. А теперь Моррисон отпускает язвительные комментарии в его адрес. Неужели они и вправду так ужасны?
– Итак, – продолжал Моррисон, – именно по этой причине, а также по ряду некоторых других признаков я бы сказал, что у убийцы искусственные зубы. Но они к тому же очень любопытны…
– Да? – Ребус постарался не раскрывать рта, чтобы не показывать Моррисону свои позорные зубы.
– Я уже объяснял это инспектору Флайту. – Моррисон помедлил, давая Флайту возможность подтвердить его слова кивком. – Если вкратце, то объем верхней челюсти намного превышает объем нижней; сделав некоторые измерения, я пришел к выводу, что у человека с такими зубами должна быть необычная форма лица. Я даже сделал несколько набросков, но потом мне пришло в голову кое-что получше. Я рад, что вы зашли ко мне сегодня. – Подойдя к шкафу, он открыл его.
Ребус взглянул на Флайта, но тот только плечами пожал. Моррисон снова повернулся к ним, держа в правой руке какой-то странный предмет, накрытый коричневым бумажным пакетом.
– Смотрите, – сказал он, срывая пакет с предмета, – вот она, голова Оборотня!
В комнате повисла гробовая тишина. С улицы стал отчетливо слышен шум дорожного движения. Ни Ребус, ни Флайт не нашлись сразу что сказать. Они подошли поближе к хихикающему Моррисону, который разглядывал свое творение с неподдельным восторгом. Внезапно снаружи донесся оглушительный визг тормозов.
– Оборотень, – повторил Моррисон. Он держал в руках гипсовый слепок человеческой головы. – Вы можете счесть мою идею нелепой, – сказал Моррисон, – по правде говоря, она достаточно умозрительна, основана на самых простых расчетах. Но челюсти, смею надеяться, заслуживают вашего внимания.
Да, челюсти и в самом деле были весьма занятные. Верхние зубы выступали вперед, растягивая и выпячивая верхнюю губу и кожу под носом. Напротив, нижняя челюсть была вдавлена настолько, что ее и видно-то не было; это напомнило Ребусу сделанные по найденным останкам реконструкции ископаемого человека-неандертальца. Подбородок был узким и заостренным, а скулы, находящиеся на одной линии с носом, резко выступали под глазами, а затем проваливались внутрь, стягивая лицо книзу. Лицо было настолько необычным, что Ребус засомневался, существуют ли такие в реальной жизни. Но ведь это нереальная жизнь, верно? Это всего лишь реконструкция, напрямую зависящая от теоретических умозаключений и углов измерений. Флайт не сводил с гипсового лица восхищенного взгляда, словно хотел навеки сохранить его в памяти. У Ребуса в голове мелькнула мысль, от которой его прошиб холодный пот: Флайт поместит фотографию слепка в газетах и арестует первого бедолагу, чье лицо будет хотя бы отдаленно напоминать эту маску.
– Вам не кажется, что это лицо изуродовано? – спросил Ребус.
– Нет, конечно, – отвечал Моррисон со смешком, – видели бы вы случаи, с которыми мне приходилось сталкиваться. Нет, это лицо нельзя назвать деформированным.
– Приблизительно таким мне всегда представлялся стивенсоновский мистер Хайд, – проговорил Флайт.
Только не упоминай при мне о Хайде, подумал Ребус.
– А вы, инспектор Ребус? – спросил Моррисон, продолжая улыбаться. – Что вы думаете по этому поводу?
Ребус снова уставился на слепок:
– Выглядит как нечто доисторическое.
– Ага! – вскричал Моррисон с неподдельным энтузиазмом. – Именно так я сперва и подумал. Особенно учитывая выступающую верхнюю челюсть.
– А как вы догадались, что это следы верхней челюсти? – спросил Ребус. – Может, на самом деле все наоборот?
– Нет, я уверен, что рассчитал правильно. Следы укусов согласуются друг с другом. Не считая третьей жертвы, конечно…
– Да?
– Именно так, следы на третьей жертве весьма странные. Нижняя челюсть, та, которая поменьше, оставила более длинные, растянутые следы по сравнению с верхней. Как вы видите на этом слепке, убийце потребовалось бы сделать нечеловеческое усилие, чтобы укусить жертву подобным образом.
Он продемонстрировал им положение зубов при таком укусе, широко раскрыв рот, подняв голову и выпятив нижнюю челюсть.
– В других случаях он кусал вот так. – Он снова продемонстрировал, на этот раз ощерившись и щелкнув зубами так, что его верхние зубы накрыли нижние.
Ребус недоуменно покачал головой. Это ничего не проясняло. Наоборот, он все больше запутывался.
– Вы действительно верите в то, что человек, которого мы ищем, выглядит именно так? – проговорил он, кивая в сторону слепка.
– Мужчина или женщина… Да. Конечно, я мог слегка преувеличить с этим слепком, но я более или менее уверен.
Ребус уловил только первое предложение, но этого было достаточно.
– Вы хотите сказать – женщина? – спросил он.
Моррисон театрально пожал плечами:
– Я уже обсуждал это с инспектором Флайтом. Наша единственная улика – следы зубов, а челюсти, похожие на реконструированные мною, могут принадлежать как мужчине, так и женщине. Большая верхняя челюсть, на мой взгляд, судя по ее размеру, должна принадлежать мужчине; она напоминает вашу; но в то же время нижняя челюсть, по-моему, определенно женская. Мужчина с женским подбородком или женщина с мужской верхней челюстью? – Он снова пожал плечами. – Выбирайте сами.
Ребус посмотрел на Флайта, который медленно покачивал головой.
– Нет, – сказал наконец Флайт, – это мужчина.
Ребус никогда не задумывался о том, что за кровавыми убийствами может стоять женщина. Это просто не приходило ему в голову. До этой минуты.
Женщина? Невероятно, но возможно. Флайт отвергал эту возможность, но на каком основании? Ребус прочел накануне вечером, что в последнее время все большее число множественных убийств совершается именно женщинами. Но могла ли женщина нанести такие сильные удары ножом? И как ей удалось одолеть других женщин одного с ней роста и одной комплекции?
– Я хочу сделать фотографии этого слепка, – сказал Флайт. Он взял его из рук Моррисона и внимательно разглядывал.
– Конечно, – кивнул Моррисон, – но запомните: это всего лишь мое представление о том, как выглядит голова убийцы.
– Мы оценили это, Тони. Спасибо за твой труд.
Моррисон скромно пожал плечами. Он жаждал комплимента, и его мечта наконец сбылась.
Ребус видел, что на Флайта спектакль в кабинете дантиста произвел неизгладимое впечатление – страшный слепок с нечеловеческим лицом и так далее. Для него же это было просто шоу, какая-то мелодрама в зале суда, ничего общего с реальными, вескими уликами. Он все еще был уверен, что для поимки Оборотня им необходимо понять, что у того на уме, а не играться с дурацкими гипсовыми слепками.
На уме у него – или у нее?
– Достаточно ли этих укусов для того, чтобы идентифицировать убийцу?
Моррисон обдумал это, а затем кивнул:
– Думаю, да. Если вы покажете мне подозреваемого, я смогу доказать, что он или она и есть Оборотень.
– Но убедит ли это суд? – настаивал Ребус.
Моррисон сложил руки на груди и улыбнулся.
– Я запудрю присяжным мозги научными терминами. – Его лицо снова посерьезнело. – Нет, сами по себе мои показания никогда не будут убедительными. Но как дополнение других показаний… Я думаю, у нас есть небольшой шанс.
– Будем надеяться, что ублюдок доживет до суда, – мрачно проговорил Флайт, – а то у нас бывали неприятные случаи во время содержания под стражей.
– Будем надеяться, что сначала мы его поймаем, – поправил его Ребус.
– А уж в этом, господа, я целиком полагаюсь на вас, – сказал Моррисон, – а я в свою очередь буду с нетерпением ждать возможности продемонстрировать своего друга широкой аудитории. – И с этими словами он принялся раскачивать голову вперед и назад, пока Ребусу не начало казаться, что голова смеется над ними, вращая невидящими глазами.
Провожая их к выходу, Моррисон доверительно положил руку на плечо Ребусу.
– Я серьезно насчет ваших зубов, – сказал он, – вам просто необходимо показаться врачу. Я и сам могу на них взглянуть… Как, вы не против?
Вернувшись в отдел, Ребус направился прямо в туалет и, встав перед грязноватым зеркалом, принялся изучать свои зубы. Что там наболтал ему Моррисон? Его зубы в полном порядке. Ну ладно, на одном какая-то темная линия, может быть, трещинка, некоторые в темных пятнах – слишком много сигарет и чая. Но они выглядят достаточно здоровыми, верно? И ему не нужны ни бормашина, ни шприцы, никакие другие зубоврачебные инструменты. Не нужно ему кресло дантиста, ватные тампоны и прочие радости, связанные с этой процедурой. Тоже мне удовольствие, сидеть с разинутым ртом и плеваться кровью.
Сев за стол в кабинете Флайта, он принялся бездумно что-то чертить в своем блокноте. Ему не давали покоя мысли о Моррисоне. Он что, неврастеник? Или просто чрезмерно активен? Или сумасшедший? Или все дело в том, что он воспринимает окружающий мир как-то не так, как остальные люди?
Среди серийных убийц ничтожно мало женщин. Если верить статистике, им это несвойственно. Но с каких это пор он верит в статистику? С тех пор, как он начал читать книги по психологии, прошлой ночью, в отеле, после того ужасного визита к бывшей жене и Саманте. И Кенни: какая чертовщина связывает его с Томми Уоткисом? «Молодой человек» Саманты. Ухмыляющийся мерзавец. Забудь о нем, Джон. Та часть твоей жизнь давно вышла из-под твоего контроля. При мысли об этом он не мог не улыбнуться: а что в его жизни он реально может контролировать? Работа наполняла его жизнь смыслом, насколько это возможно. Он должен признать собственное поражение, сказать Флайту, что он больше ничем не может им помочь, что он возвращается в Эдинбург, где чувствует себя как рыба в воде среди своих злодеев, своих преступлений: продажа наркотиков, рэкет, насилие в семьях, мошенничество.
А здесь – каждый месяц убийство, постоянное, как луна. Это ведь всего лишь поговорка, верно? Он снял календарь со стены. Виды Италии, подарок Джино из закусочной. В какой фазе была луна? Было ли полнолуние шестнадцатого декабря, когда нашли тело Марии Уоткис? Нет. Но потом выяснилось, что тело пролежало два или три дня до того, как его обнаружили. Полнолуние было одиннадцатого января, в четверг. Фазы луны влияют на активность оборотней в кино, так ведь? Но ведь убийцу назвали Оборотнем, найдя труп на Вулф-стрит, а не потому, что он (или она) убивает при свете полной луны. Ребус все больше запутывался. А может, именно женщины находятся под влиянием лунных фаз из-за своего цикла?
Мэй Джессоп умерла в понедельник, пятого февраля, за четыре дня до полнолуния. Шелли Ричарде умерла в среду, двадцать восьмого февраля, до полнолуния было еще далеко. Моррисон сказал, что ее случай – самый необычный, следы укусов не похожи на другие. А Джин Купер умерла ночью в воскресенье, восемнадцатого марта, за два дня до весеннего равноденствия.
Он швырнул календарь на стол. Не было никакой взаимосвязи, никакого логического объяснения. Кого он пытается обмануть? Это ведь не кино, где главный герой внезапно натыкается на правильный ответ. В жизни легких путей не бывает. Может, Флайт и прав: расследование – это прежде всего рутина и совокупность показаний в суде. Ни психологические выверты, ни изучение волчьего воя на луну не приведут его к истине. Он не может предугадать, когда Оборотень нанесет очередной удар. Он по-прежнему ничего об этом не знает.
Флайт вошел в кабинет, покачиваясь от усталости, и плюхнулся на стул, который издал протестующий скрип.
– Мне наконец удалось пробиться к Кэт, – сказал он. – Я поделился с ней твоими идеями, и она обещала подумать над этим.
– Как это мило с ее стороны.
Флайт свирепо взглянул на него, и Ребус воздел вверх руки, прося прощения. Флайт кивнул в сторону календаря:
– Что ты задумал?
– Не знаю, ничего особенного. Думал, есть какая-то взаимосвязь между календарными датами и нападениями Оборотня.
– Ты имеешь в виду фазы луны, равноденствие, это, что ли? – Флайт заулыбался. Ребус задумчиво кивнул. – Черт возьми, Джон, я уже думал над этим. Более того… – Он достал какую-то папку и протянул ее Ребусу. – Взгляни: я сравнивал цифровые показатели, расстояние между местами преступлений, возможные средства передвижения – Оборотень ведь достаточно мобилен, знаешь, я думаю, у него должна быть машина. Я пытался выяснить, было ли что-то общее между жертвами, узнал, в какие школы они ходили, в какие библиотеки, чем увлекались – спортом, диско или чертовой классикой. И знаешь что? У них нет ничего общего, ровным счетом ничего, если не учитывать тот факт, что все четыре – женщины.
Ребус просматривал содержимое папки. Несомненно, это был впечатляющий труд. Теперь ему стало понятно, что Флайт попал на высокий пост не по счастливой случайности, и не из-за хороших отношений с начальством, и не из-за пробивной силы. Его пост стоил многих лет тяжелой кропотливой работы.
– Я все понял, – сказал Ребус. И, подумав, что этого недостаточно, добавил: – Это впечатляет. Ты кому-нибудь еще это показывал?
Флайт покачал головой:
– Это все теория, Джон. Я пытаюсь ухватиться за соломинку, вот и все. Зачем морочить людям голову? К тому же помнишь историю о мальчишке, который для потехи кричал «Волки! Волки!»? А потом, когда действительно прибежал волк, никто не бросился его спасать, потому что никто уже ему не верил?
Ребус улыбнулся:
– И все же ты проделал колоссальную работу.
– А ты как думал? – спросил Флайт. – Кто я, по-твоему, шимпанзе во мраке? Я неплохой полицейский, Джон. Может, не эксперт, но я никогда и не говорил, что я эксперт.
Ребус открыл рот, чтобы бросить ему ответный упрек, но тут же нахмурился.
– Почему во мраке? – спросил он.
Флайт откинулся назад и расхохотался:
– Фрак, а не мрак, ты, придурок. Мрак и дурак, фрак. Это рифмующийся сленг. Боже мой, Джон, мне придется всему тебя учить. Знаешь что, почему бы нам не поужинать вместе сегодня вечером? Я знаю один неплохой греческий ресторанчик в Уолтхэмстоу. – Флайт помолчал, в его глазах заблестел лукавый огонек. – Он и в самом деле неплох, – сказал он, – потому что я однажды видел, как из окон вылетали пузыри…
Флайт весело улыбался, Ребус начал сосредоточенно думать. Пузыри? У них что, еда газированная? Они подают шампанское? Рифмующийся сленг. Пузыри.
– Пузыри и ацтеки, – сказал он. И, помолчав, добавил: – Греки. Правильно?
– Правильно! – вскричал Флайт. – Ты быстро схватываешь. Так как насчет греческого ужина? Или, может, индийский, тайский или итальянский? Тебе решать.
Но Ребус покачал головой:
– Извини, Джордж, я ведь уже договорился. Раньше…
Флайт изумленно откинул голову назад.
– О нет, – сказал он, – ты встречаешься с ней, верно? С тем… психиатром, черт бы ее взял. Я совсем забыл, ты же говорил мне за завтраком. А вы, шустрые шотландцы, времени даром не теряете, а? Приезжаете сюда, уводите наших женщин… – Флайт говорил это вполне добродушно, но Ребусу показалось, что за его словами и впрямь кроется неподдельная грусть от того, что им никак не удается вместе поужинать.
– Завтра вечером, Джордж, ладно?
– Идет, – ответил Флайт, – завтра вечером мне вполне подходит. Можно дать тебе один совет?
– Какой?
– Не позволяй ей уложить тебя к себе на кушетку.
– Нет, – проговорила доктор Лиза Фрейзер, энергично тряся головой, – это психоаналитики, а вовсе не психологи укладывают пациентов на кушетку. Мы занимаемся совершенно разным делом.
Она выглядела просто потрясающе, но вместе с тем в ее внешности не было ничего сверхъестественного. Неброский костюм, минимум косметики, зачесанные назад волосы, стянутые резинкой. Именно ее сдержанная элегантность была неотразима. В отель она прибыла в назначенное время, и они пошли рука об руку по Шафтсбери-авеню, напомнившей Ребусу о его недавней стычке с офицерами патрульной службы. Был ранний теплый вечер, и Ребусу было приятно идти рядом с ней. Мужчины оборачивались им вслед, ладно, что греха таить, ей вслед. Кто-то даже одобрительно присвистнул. Но Ребусу все равно было приятно. На нем был его неизменный твидовый пиджак и рубашка с открытым воротом, и внезапно он испугался, что она поведет его в какой-нибудь шикарный ресторан, куда не пускают без галстука. Вот будет потеха! А в городе уже вовсю кипела ночная жизнь: подростки потягивали что-то из жестяных баночек и окликали друг друга через проезжую часть улицы. Пабы были переполнены, автобусы немилосердно коптили. Их копоть незаметно осядет на Лизе Фрейзер. Ребус почувствовал себя средневековым рыцарем: он был готов остановить уличное движение, чтобы она смогла пройти по улицам незапятнанной.
С каких это пор ему в голову начали лезть такие мысли? Откуда взялся этот нелепый романтизм? Из каких тайных уголков его души? Ты слишком смущаешься, Джон. Ты чувствуешь себя не в своей тарелке. И уж если психолог этого не заметила, то другие и подавно. Веди себя естественно, спокойно. Будь самим собой.
Она привела его в китайский квартал, расположенный неподалеку от Шафтсбери-авеню, где телефонные будки были похожи на маленькие пагоды, в супермаркетах продавались деликатесы пятидесятилетней выдержки, улицы напоминали старинные переулки Гонконга, а их названия были означены по-китайски, равно как и по-английски. Здесь практически не было туристов, а улицы, по большей части пешеходные, были запружены китайцами, переговаривавшимися между собой пронзительными голосами. Это был другой мир. Такое ожидаешь увидеть скорее в Нью-Йорке, но никак не в Лондоне. И все же, оборачиваясь назад, Ребус видел театры на Шафтсбери-авеню, коптящие красные автобусы, слышал, как панки бранятся между собой ломающимися голосами.
– Вот мы и пришли, – сказала Лиза, останавливаясь у дверей ресторана на углу улицы. Она распахнула дверь, приглашая его проследовать в прохладный зал. К ним сразу же приблизился официант и проводил в полутемную кабинку. Официантка, улыбавшаяся одними глазами, протянула каждому меню. Официант вернулся с картой вин, которую положил перед Ребусом.
– Не хотите выпить чего-нибудь, пока выбираете еду?
Ребус вопросительно взглянул на Лизу Фрейзер.
– Джин с тоником, – ответила она, не раздумывая.
– Два джина с тоником, – сказал Ребус, но тут же пожалел об этом. Он терпеть не мог можжевеловый запах джина.
– Меня очень взволновало это дело, инспектор Ребус.
– Пожалуйста, зовите меня Джон. Мы ведь сейчас не на работе.
Она кивнула:
– Я хотела поблагодарить вас за то, что разрешили мне ознакомиться с материалами по делу. Думаю, что у меня уже вырисовывается интересная картина… – Она сунула руку в сумочку и достала оттуда пачку разноцветных карточек, разложенных по алфавиту и скрепленных большой скрепкой. Карточки были исписаны тоненьким аккуратным почерком. Она уже было собралась начать читать, но Ребус перебил ее:
– Может, сначала мы все-таки сделаем заказ?
Она не сразу поняла его, но потом улыбнулась.
– Простите, – сказала она, – все дело в том, что я…
– Очень взволнованы. Вы уже говорили.
– А разве полицейских не охватывает волнение, когда им кажется, что они нашли ключ к разгадке?
– Практически никогда, – проговорил Ребус, делая вид, что изучает меню. – Мы рождены пессимистами. Нас не охватывает волнение до тех пор, пока виновная сторона не будет водворена за решетку.
– Это любопытно. – Она так до сих пор и не открыла меню. Карточки лежали посредине стола. – Мне-то казалось, что людям вашей профессии просто необходимо быть оптимистами, иначе вы будете все время думать, что вам никогда не удастся раскрыть преступление.
Все еще изучая меню, Ребус решил, что будет лучше, если она закажет за них обоих. Он взглянул на нее.
– Я пытаюсь не думать о том, удастся или не удастся мне раскрыть преступление, – сказал он, – я просто делаю свою работу, медленно, шаг за шагом.
Официант поставил на стол напитки:
– Вы готовы сделать заказ?
– Пока нет, – сказал Ребус, – можно еще пару минут подумать?
Лиза Фрейзер разглядывала его в упор через стол с довольно узкой столешницей. Пальцами правой руки она водила по краю стакана буквально в двух сантиметрах от его левой руки. Ребус чувствовал прикосновение ее коленей. Все остальные столы в зале казались больше, чем этот, и кабинки – более освещенными.
– Фрейзер – это шотландское имя, – сказал он, чтобы заполнить паузу.
– Верно, – ответила она, – мой прадед приехал из городка под названием Киркалди.
Ребус улыбнулся. Она произнесла слово так, как оно писалось.
– Керколди, – поправил он и добавил: – Я родился и вырос недалеко оттуда. В пяти или шести милях, если быть точным.
– Правда? Вот это совпадение! Я там никогда не была, но мой дедушка рассказывал, что там родился Адам Смит.
Ребус кивнул:
– Только не ждите от него слишком многого. Хотя это неплохой крошечный городишко. – Он поднял стакан и покрутил его, наслаждаясь мелодичным позвякиванием льда о стенки.
Лиза наконец принялась изучать меню. И вдруг она заговорила, не поднимая глаз:
– Зачем вы здесь? – Вопрос был настолько неожиданным, что буквально ошарашил Ребуса. Что она имела в виду? Зачем он здесь, в ресторане, или зачем он в Лондоне, или зачем вообще живет на планете Земля?
– Я здесь затем, чтобы найти ответы на некоторые вопросы. – Ему понравился собственный ответ; таким образом он убил сразу трех зайцев. Он поднял стакан: – За психологию.
Она тоже подняла стакан. Лед нежно позвякивал о стекло.
– За то, чтобы постепенно найти ключ к разгадке.
Оба выпили. Она снова уткнулась в меню.
– Итак, – сказала она, – что мы будем есть?
Ребус знал, как управляться палочками, но сегодня вечером, пожалуй, не стоило и пытаться. Он не мог ухватить ни лапшу, ни кусочки утиного мяса, беспрестанно ронял еду на стол и расплескивал соевый соус по всей скатерти. Чем чаще это случалось, тем больше он расстраивался, а чем больше он расстраивался, тем хуже у него получалось. Наконец он сдался и попросил вилку.
– Никакой координации, – объяснил он. Она улыбнулась понимающе (или сочувствующе?) и подлила чаю в его миниатюрную чашечку. Он ощущал, как ей не терпится рассказать ему о том, что ей, по ее мнению, удалось узнать об Оборотне. Пока они расправлялись с крабовым супом, оба поддерживали вежливый светский разговор: о прошлом, о планах на будущее. Ребус поддел вилкой микроскопический кусочек мяса и спросил:
– Так что же вы выяснили?
Она взглянула на него, удостоверяясь, что ее час настал. Он кивнул в знак подтверждения, и тогда она отложила палочки, сняла скрепку с карточек и, откашлявшись, заговорила, лишь иногда заглядывая в записи:
– Ну, во-первых, меня поразили следы соли, обнаруженные на телах жертв. Я знаю, многие думают, что это следы пота, но я убеждена, что это следы слез. Отношения убийцы и его (или ее) жертвы – вещь загадочная и непостижимая. – Ну вот, опять «его или ее». Ее. – На мой взгляд, следы слез говорят о том, убийца испытывал чувство вины, причем не во время подготовки к преступлению, а в самый момент его совершения. Это позволяет нам взглянуть на убийцу несколько по-другому: вполне возможно, что он совершает свои деяния против собственной воли. Не исключено, что человек, которого вы называете Оборотнем, болен шизофренией, а значит, темная сторона его натуры проявляется лишь в определенное время.
Она явно собиралась продолжать, но Ребус чувствовал, что не поспевает за ней, что ему необходимо осмыслить сказанное. Он был вынужден прервать ее:
– Вы хотите сказать, что большую часть времени Оборотень ведет себя как нормальный человек, как вы или я?
Она энергично кивнула:
– Да, вот именно. Я как раз хотела сказать, что за исключением тех периодов, когда он теряет над собой контроль, он абсолютно нормален. Поэтому его так сложно поймать. Ведь он не слоняется по улицам, повесив на грудь табличку «Я – Оборотень»…
Ребус задумчиво кивнул. Он понимал, что, делая вид, будто внимательно слушает ее, он на самом деле не сводит глаз с ее лица, прожигая ее насквозь немигающим взглядом.
– Продолжайте, – попросил он.
Глубоко вздохнув, она отложила карточку и взяла следующую:
– Обратите внимание на то, что Оборотень совершает свои ужасные манипуляции над жертвами уже после их смерти. Обычно серийные убийцы глумятся над еще живыми людьми, так как это дает им ощущение безраздельной власти над жертвой, а для них это – главное. Но Оборотень не такой. Акт убийства для него не имеет особого значения. Он убивает быстро, причиняя минимум страданий. Но и дальнейшие его действия продиктованы отнюдь не садизмом. Скорее всего, Оборотень играет с телом жертвы в какую-то игру, действуя по одному ему ведомому сценарию.
И вот опять все ее слова, ее энергия, ее желание поделиться своими идеями не находили отклика в сердце Ребуса. Как он может сосредоточиться, когда она так близка, так близка и так красива?
– Я не совсем вас понимаю.
– Постараюсь выражаться ясней. – Она отхлебнула глоток чая. К еде Лиза практически не прикоснулась. Горка риса в пиале так и осталась нетронутой. И тогда Ребус понял, что она тоже нервничает, но только по другим причинам. Он понятия не имел, сколько народу в ресторане, но кабинка была их территорией, здесь они были наедине. Ребус глотнул из своей чашечки. Чай, черт побери! Он с удовольствием выпил бы сейчас стакан белого вина.
– Я подумала, вам это будет интересно, – продолжала она. – Патологоанатом, доктор Казнс, уверен, что Оборотень всегда нападает сзади. Это говорит о том, что убийца не склонен к конфликту, причем эта черта характера должна проявляться в повседневной жизни. Существует также вероятность того, что он не может смотреть своим жертвам в глаза, опасаясь, что их страх разрушит его сценарий.
Ребус недоуменно покачал головой. Пришло время откровенно во всем сознаться:
– Я не понимаю вас.
Она удивленно взглянула на него:
– Я хочу сказать, что его поведение – это акт мести и во всех жертвах он видит конкретного человека, которому он мстит. Если бы он столкнулся с погибшими лицом к лицу, его иллюзия была бы разрушена.
Ребус все еще чувствовал некоторую растерянность.
– Значит, все эти женщины – дублерши?
– Да, эти женщины – заместители.
Он кивнул. Это становилось интересным, достаточно интересным для того, чтобы, оторвав взгляд от Лизы Фрейзер, вслушаться в ее слова. Она еще не прочла ему и половины своих записей.
– Об Оборотне пока все, – сказала она, переворачивая очередную карточку. – Выбор места преступления тоже многое говорит о личности преступника, равно как и возраст, пол, расовая принадлежность и социальное положение его жертв. Как вы уже заметили, все они – женщины, по большей части немолодые, среднего возраста, и три из четырех – белые. Должна признаться, эти факты нелегко привести в систему. Видите ли, как только начинает вырисовываться определенная модель, появляется какое-нибудь обстоятельство, которое ее уничтожает: либо убийца нападает на молодую женщину, либо совершает нападение ранним вечером, либо выбирает чернокожую жертву.
Или совершает убийство в полнолуние, домыслил Ребус.
– И вот я задумалась над пространственной моделью нападений, – продолжала Лиза, – это могло бы подсказать нам, где он может нанести следующий удар, или даже помочь установить, где он живет… – Ребус иронически поднял брови. – Не смейтесь, Джон, это доказано в ходе нескольких расследований.
– Не сомневаюсь. Моя ирония относилась к выражению «пространственная модель». – Эту фразу он уже слышал раньше, на ненавистных учебных семинарах.
Она улыбнулась:
– Профессиональный жаргон. У нас много подобных словечек. Я имела в виду места, где были совершены убийства. Тропинка вдоль реки, железнодорожные пути, пустырь около станции метро… Три убийства произошли неподалеку от коммуникационных систем, но опять же, четвертое разрушает эту модель. Все четыре убийства совершены в северной части города. На мой взгляд, здесь есть какая-то взаимосвязь. Но в то же время я убеждена в том, что отсутствие какой бы то ни было модели есть осознанный выбор убийцы. Оборотень хочет удостовериться, что у вас слишком мало фактов, чтобы продолжать расследование. Это свидетельствует об определенной психологической зрелости.
– Да уж, он определенно созрел… даже, я бы сказал, перезрел.
Она засмеялась:
– Я серьезно.
– Знаю.
– Но существует и другая вероятность.
– Какая?
– Оборотень так тщательно заметает следы потому, что знаком с работой полиции.
– Знаком с работой полиции?
Она кивнула:
– Особенно со спецификой расследований серийных убийств.
– Вы хотите сказать, что этот парень – полицейский?
Она снова засмеялась и покачала головой:
– Я хочу сказать, что у него могут быть судимости.
– Да, но… – он вспомнил о папке, которую ему показывал Джордж Флайт всего несколько часов назад, – мы уже проверили около сотни ранее осужденных. Никакого результата.
– Но вы ведь не можете лично побеседовать с каждым, кто был ранее осужден за изнасилование, жестокое нападение или что-то в этом роде.
– Согласен. Но тут есть одна деталь, которую вы, на мой взгляд, упустили, – следы зубов. Это очень существенная деталь. Если Оборотень так умен, как вы утверждаете, то зачем ему оставлять каждый раз такие четкие отпечатки?
Она подула на чай и отхлебнула.
– А может, эти отпечатки – как вы там говорите – отвлекающий маневр?
Ребус обдумал ее слова.
– Возможно, – согласился он, – но тут есть еще кое-что. Сегодня я разговаривал с зубным патологоанатомом. Исследовав следы зубов, он предположил, что Оборотень может оказаться женщиной.
– Шутите? – Ее глаза расширились. – Это очень интересно. Я об этом как-то не подумала.
– Мы тоже. – Он отложил себе в пиалу еще немного риса. – Так скажите мне, почему все-таки он – или она – кусает свои жертвы?
– Я долго ломала над этим голову. – Она перевернула последнюю карточку. – Он кусает их в живот, а женский живот ассоциируется с зарождением и вынашиванием жизни. Может, Оборотень потерял ребенка, а может, его бросила мать, а потом его усыновили… Я не знаю. Большинство серийных убийц выросли в неблагополучных семьях и страдают от детских психических травм.
– Ну да. Я прочел об этом в тех книжках, которые вы мне дали.
– Правда? Вы их читали?
– Вчера вечером.
– И что вы думаете?
– Я думаю, что там много умных, подчас оригинальных мыслей.
– Но что вы думаете по поводу теорий, которые там изложены? Их можно применить на практике?
Ребус пожал плечами:
– Я скажу вам об этом, как только мы поймаем Оборотня.
Она снова потыкала палочками в еду, но так ничего и не съела. Кусочки мяса в ее пиале остыли, покрывшись тонкой желеобразной пленкой.
– А что вы думаете об анальных манипуляциях Оборотня, Джон? У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет?
Ребус погрузился в раздумья.
– Нет, – выдавил он наконец, – но я догадываюсь, что по этому поводу думает психиатр.
– Да, но я не психиатр, или вы забыли? Я психолог.
– Как я мог забыть? В вашей статье написано о том, что в США на данный момент насчитывается тридцать действующих серийных убийц. Это правда?
– Я написала статью год назад. Сейчас их, наверное, уже больше. Ужасно, не так ли?
Он пожал плечами, пытаясь скрыть невольную дрожь.
– Как вам еда? – спросил он.
– Что? – Она опустила глаза в пиалу. – О, признаться, я не очень хочу есть. Честно говоря, я чувствую себя… такой глупой. Я прямо места себе не находила, прочитав материалы по делу. Мне казалось, я сумею чем-то помочь… но теперь вижу, что толку от моих умозаключений почти никакого. – Она принялась смущенно перебирать карточки.
– Нет, это не так, – возразил Ребус, – это очень впечатляет, правда. В нашем деле важна любая мелочь. Кроме того, вы излагает свои мысли на общедоступном уровне, и мне это нравится. Я боялся, что вы засыплете меня профессиональными терминами. – Ему вдруг вспомнились некоторые словечки из книги Макноти: латентная психопатия, эдипов комплекс, – одним словом, чушь собачья.
– Я могла бы запудрить вам мозги этой терминологией, – сказала она, – но вряд ли бы это нам помогло.
– Точно.
– К тому же этим больше грешат психиатры. Психологи предпочитают иметь дело с мотивацией поведения, социальной адаптацией, многовариантностью личностных проявлений… – Ребус зажал уши руками.
Она снова рассмеялась. Ее было так просто рассмешить. Когда-то, давным-давно, он мог запросто рассмешить Рону, а потом одного пресс-секретаря в Эдинбурге…
– Так что насчет полицейских? – спросил он, отбрасывая прочь ненужные воспоминания. – Что о нас думают психологи?
– Ну… – она откинулась на спинку стула, – вы экстраверты, упрямцы, консерваторы…
– Обязательно Консерваторы?
– С маленькой буквы «к».
– Вчера вечером я прочел, что серийные убийцы тоже, как правило, консервативны.
Она кивнула, улыбаясь.
– О да, – проговорила она, – у вас много общего. Но, назвав полицейских консерваторами, я имела в виду вашу нелюбовь к переменам и новшествам. Вот почему вы с таким недоверием относитесь к психологии. Она разрушает барьеры, которые вы же сами и создали. Ведь это так?
– Ну, здесь с вами можно поспорить, однако я воздержусь. Скажите, принесет ли реальную пользу ваше знакомство с делом Оборотня?
– Пока еще только вхожу во вкус. – Ее руки по-прежнему перебирали карточки. – Необходимо провести кое-какие тесты, проанализировать характер и так далее… Это требует времени. – Она помолчала. – А вы что будете делать?
– Медленно продвигаться вперед – проверять, изучать, принимать к сведению, изучать…
– Мало-помалу, – перебила она.
– Точно, мало-помалу. Не могу сказать, буду ли я и дальше участвовать в расследовании. В конце недели меня могут отослать обратно в Эдинбург.
– А зачем вас вообще прислали сюда?
Подошел официант, чтобы забрать посуду. Ребус откинулся на стуле, вытер губы салфеткой.
– Сэр, не желаете кофе или ликера?
Ребус взглянул на Лизу.
– Пожалуй, я возьму «Гранд Марнье», – сказала она.
– А мне кофе, – сказал Ребус, – нет, погодите, какого черта, мне то же самое. – Официант кивнул и удалился, нагруженный грязной посудой.
– Вы не ответили на мой вопрос, Джон.
– О, все очень просто. Здешние полицейские начальники решили, что я смогу им помочь. Мне довелось расследовать дело о серийном убийце в Эдинбурге.
– Правда? – Она придвинулась к столу и положила локти на скатерть. – Расскажите.
И он рассказал ей обо всем. Это был длинный, обстоятельный рассказ, и он сам не знал, зачем выложил столько подробностей – больше, чем ей следовало бы знать, больше, чем следовало сообщать психологу. Что она о нем подумает? Что он параноик или психопат? Но, увидев, что он полностью завладел ее вниманием, Ребус уже не мог остановиться. Ему так хотелось, чтобы этот блаженный миг длился вечно.
Итак, они выпили еще по чашечке кофе, заплатили по счету и, выйдя из ресторана, решили немного прогуляться – сначала по площади Лестер-сквер, затем, перейдя Чаринг-Кросс-роуд, по Сент-Мартин-Лейн и далее по улице Лонг-Акр до Ковент-Гардена . Они гуляли по Ковент-Гардену, а Ребус все говорил и говорил. Он остановился у ряда телефонных будок, заинтересовавшись объявлениями, которыми были сплошь заклеены внутренние стены: «Коррекция фигуры по методу Стерна»; «Уроки французского»; «Специалист по автоматизации офисов»; «Продам телевизор»; «Нимфетка Труди, отшлепай меня»; «Сеансы садомазохизма»; «Блондинка с пышным бюстом», – все объявления сопровождались телефонными номерами.
Лиза тоже внимательно изучала их.
– Все они – в своем роде психологи, – сказала она, а затем добавила: – То, что вы мне рассказали, Джон… Это потрясающе. Кто-нибудь уже написал об этом?
Ребус пожал плечами:
– Один газетный репортер опубликовал пару статей там, в Эдинбурге. – Имя Джима Стивенса всплыло в памяти Ребуса. Боже мой, неужели он тоже сейчас в Лондоне? Ребус внезапно вспомнил о заметке, которую ему показывал Лэм.
– Я понимаю, – сказала Лиза. – Но неужели никто не записал эту историю с ваших слов, с вашей точки зрения?
– Нет. – Ребуса удивил ее пристальный взгляд. – Вы хотите сделать из меня объект для своих исследований?
– Вовсе нет, – ответила она. – Кстати, мы уже пришли. – Она остановилась у трехэтажного дома на узкой пешеходной улочке, на первом этаже которого располагалась обувная лавка. – Здесь я живу, – сказала она. – Спасибо вам за этот вечер. Все было чудесно.
– Спасибо вам за ужин. Все было очень вкусно.
– Не так уж и вкусно… – Она замолчала. Они стояли друг напротив друга. Ребус нерешительно переминался с ноги на ногу. – А вы найдете дорогу домой? – спросила она. – Показать вам, куда идти?
Ребус оглядел улицу и понял, что потерялся. Он не следил за дорогой во время их прогулки, увлекшись собственным рассказом.
– О, не волнуйтесь за меня. – Он улыбнулся, и она улыбнулась в ответ, но ничего не сказала. – Так это все, – спросил он, – вы даже не предложите мне чашечку кофе?
Она смущенно взглянула на него:
– Вы и вправду хотите кофе?
Он посмотрел ей в глаза.
– Нет, – признался он, – не очень.
Она повернулась к нему спиной и открыла дверь рядом со входом в обувную лавку, которая, судя по вывеске, специализировалась на обуви из искусственной кожи. Около двери, ведущей в парадное, над домофоном висела табличка с шестью фамилиями, и среди них – Л. Фрейзер. Интересно, почему не доктор Фрейзер? Но потом он подумал, что ей не хотелось бы, чтобы к ней стучались день и ночь, принимая ее за врача и требуя медицинского совета. Кому это понравится? В наше время лучше не афишировать род своих занятий.
Она вынула ключ из замочной скважины и застыла в дверном проеме. Каменная лестница парадного, выкрашенная в васильковый цвет, была ярко освещена. Лиза обернулась к Ребусу.
– Ну что ж, – проговорила она, – если вы не хотите кофе, не лучше ли вам просто подняться ко мне…
Позже, когда они уже лежали в постели и ее пальцы бродили по его груди, она объяснила ему, что никогда не видела смысла в долгих любовных прелюдиях, хождениях вокруг да около, когда на самом деле двое хотят только одного – заняться любовью.
Так что она провела его прямо в свою квартиру на втором этаже, а затем в полутемную комнату, разделась и села на постели, подняв колени.
– Ну? – сказала она.
Тогда он разделся и присоединился к ней. И теперь она лежала, раскинув руки над головой и уцепившись за столбики кровати; в свете фонаря, падавшего из окна, очертания ее тела были едва различимы. Ребус провел языком по внутренней поверхности ее ноги, изгибу бедра. Ее кожа пахла жасмином, а вкус напоминал о цветах с еще более пряным запахом. Сначала он чувствовал себя очень неловко. Его собственное тело смущало его; в то время как она – о, она была в прекрасной форме. (Сквош и плавание, сказала она ему потом, плюс строжайшая диета.) Его рука скользила по ее коже, чувствуя каждый изгиб, каждую складочку. Он заметил, что на ее животе кожа слегка увяла, заметил небольшие складки на шее и по сторонам грудей. Ребус выпятил грудь и быстро окинул взглядом собственное тело: на животе еще прощупывались мышцы, но также и избыточный жирок; никакой гибкости, никакого изящества; просто усталое стареющее тело. Сквош и плавание: ему тоже следовало бы заняться спортом, вступить в какой-нибудь клуб здоровья. В Эдинбурге их полным-полно.
Его переполняло желание доставить ей удовольствие. Ее удовольствие стало его единственной целью, и он трудился без устали. В комнате стало жарко. Очень жарко. Они двигались в едином быстром ритме, чувствуя друг друга, угадывая желания друг друга. Когда он нечаянно стукнулся носом о ее подбородок, они оба тихо засмеялись и потерлись лбами. А когда чуть погодя он отправился на кухню в поисках холодильника и глотка чего-нибудь освежающего, она последовала за ним и сунула в рот кубик льда, прежде чем поцеловать его, а потом, ведя по его телу губами и опускаясь все ниже и ниже, встать перед ним на колени.
Вернувшись в постель, они пили ледяное белое вино прямо из бутылки и целовались, а потом снова занялись любовью.
К тому времени напряжение, которое они испытывали поначалу, пропало, и они начали по-настоящему наслаждаться друг другом. Она оказалась сверху, нагнулась над ним, двигаясь все быстрее и быстрее, пока он, обессилев, не откинулся навзничь, закрыв глаза, представляя себе комнату в рассеянном свете, брызги ледяной воды, шелковистость ее кожи.
Или женщина. Оборотень может вполне оказаться женщиной. Оборотень играет с полицией, зная, в чем суть их работы. Женщина? Офицер полиции? На ум пришла Кэт Фаррадэй с ее тевтонским лицом, с ее широкой угловатой челюстью.
Боже, он сейчас здесь, с Лизой, а думает о другой женщине! Его охватило острое чувство вины, ударившее его прямо в живот за секунду до того, как реакция совсем иного рода выгнула его спину и шею, ее руки надавили на его грудь, а ноги крепко обхватили его бедра.
Или женщина. Почему зубы? Ни единой зацепки, кроме этих зубов. Почему? Почему бы не женщина? Почему бы не полицейский? Или… Или…
– Да, да… – хрипло шептала она, и слово, повторенное двадцать, тридцать раз, потеряло всякий смысл. Что «да»? – Да, Джон, да, Джон, да…
Да.
Это был еще один суматошный день – день, который она провела, притворяясь той, кем вовсе не была. Но теперь она снова обрела свободу. Она шла крадучись. Ей начинало нравиться то, как легко ей удавалось скользить между двумя мирами. Ранее тем вечером ее пригласили на вечеринку в Блэкхите. Псевдоэлегантность в стиле эпохи короля Георга, двери, обитые сосновым шпоном, разговоры о ценах на школьное образование, об офисном оборудовании, о процентных ставках и недвижимости за рубежом – и, конечно, об Оборотне. Ее спросили, что она думает по этому поводу. Ее ответ был взвешенным, продуманным, либеральным. Подали охлажденное шабли и изысканное «Шато Монроз» урожая восемьдесят второго года. Не в силах сделать выбор, она взяла по бокалу каждого.
Один из гостей прибыл с опозданием: журналист одной из ежедневных газет. Извинился. Его спросили о том, что будет написано в завтрашних газетах, и он щедро поделился информацией. Сказал, что завтра в одной из заштатных газетенок на первой странице появится заголовок: «ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ ОБОРОТНЯ-ГОМОСЕКСУАЛИСТА». Конечно, он-то знает, что это не более чем уловка, попытка поймать убийцу на крючок. Она тоже об этом знает. Они улыбаются друг другу через стол, и она аккуратно наматывает на вилку немного спагетти. Глупее они ничего не могли придумать: Оборотень-гомосексуалист! Она тихонько хихикает, прикрыв лицо бокалом. За столом заводят разговор об уличном движении, винах, о том, как изменился Блэкхит. Блэкхит… Когда-то здесь хоронили умерших от чумы, укладывая трупы штабелями. Черная Смерть. Черная Степь . Все черным-черно. Она тихо улыбается собственной шутке.
После ужина она взяла такси, но, переехав реку, сошла в самом начале улицы, на которой жила. Она намеревалась пойти прямо домой, но, миновав дверь своего дома, продолжала идти вперед. Не следует этого делать, не следует идти туда, но это так приятно, так приятно. И ее игрушке в галерее, должно быть, сейчас одиноко. В галерее всегда так холодно. Так холодно, что Дед Мороз, того и гляди, откусит твой нос.
Должно быть, так говорила мама. Ее мама. Длинные волосы в носу, Джонни, это так неприлично. Или папа, который напевал глупые песенки, не зная, что она прячется в саду. «Чертово искусство», – бубнит она себе под нос.
Она знает, куда нужно идти. Недалеко. Ближайший перекресток. Таких полно в Лондоне. Светофоры да несколько женщин, слоняющихся взад и вперед, останавливающихся в свете светофоров, чтобы водители могли лучше их разглядеть – их ноги, их белые тела. Если водитель опускает стекло, женщины подходят к машине поближе и наклоняются, чтобы обсудить условия. Профессионально, но не так уж осмотрительно. Она знает, что время от времени полицейские предпринимают вялые попытки прикрыть эту лавочку, но знает также и о том, что они – в числе первых клиентов этих шлюх. Вот почему ей опасно здесь появляться. Опасно, но необходимо: ей нужны новые игрушки, а женщины, подобные этим, частенько исчезают, не так ли? Никто ничего не заподозрит. Никто не забьет тревогу. Кому придет в голову разыскивать шлюху в таком квартале? Будет так же, как с ее первой жертвой. К тому времени, как ее нашли, тело сожрали крысы. Крыски попировали на славу. Она снова хихикает и, проходя мимо одной из женщин, останавливается.
– Привет, солнышко, – говорит женщина. – Хочешь поразвлечься?
– Сколько за ночь?
– Для тебя, солнышко, сотня.
– Хорошо. – С этими словами она направляется в сторону своей улицы, своего дома. Там намного безопасней, нежели здесь. Женщина тяжело шагает позади. Похоже, поняла, что ей положено держаться на некотором расстоянии. Лишь оказавшись у входной двери, вставляя ключ в замок, она позволяет проститутке нагнать себя. Галерея манит ее. Только теперь комната уже не похожа на галерею.
Она похожа на скотобойню.
– А у тебя тут уютно, солнышко.
Она прикладывает палец к губам:
– Никаких разговоров.
Женщина начинает посматривать на нее с подозрением; жалеет, наверное, что вообще пришла сюда. И тогда она подходит к ней и хватает за грудь, неловко целуя ее пухлые губы. Проститутка теряется на какой-то момент, потом выдавливает отрепетированную улыбку.
– Да, ты явно не мужик, – говорит она.
Она кивает, довольная этими словами. Входная дверь теперь заперта. Она подходит к двери, ведущей в галерею, вставляет ключ в замочную скважину и отпирает ее.
– Сюда, солнышко? – Проститутка снимает пальто, перешагивая через порог. Пальто спадает с ее плеч, когда она оказывается в комнате и окидывает ее взглядом. Но теперь уже слишком поздно, слишком поздно…
Она подходит к ней, как опытный врач к пациенту. Одна рука закрывает рот, другая крепко сжимает нож, потом – размах и короткий удар. Ей всегда хотелось знать, видят ли они нож или в ужасе закрывают глаза? Она представляет их с вытаращенными глазами, зачарованно глядящими на острие ножа, которое сначала возносится, а затем летит им прямо в лицо. Но она легко может это проверить, не так ли? Все, что ей нужно, – это правильно расположенное настенное зеркало. Надо учесть это в следующий раз.
Булькай; булькай, захлебывайся кровью. Здесь, в галерее, между стеной Аполлона и стеной Диониса, так чудесно, так необычно. Тело оседает на пол. Настало время немного поработать. Она опускается на колени перед своей новой игрушкой, бормоча: «мамапапамамапапа, мамапапамамапапа».
– Это просто игра, – едва слышно шепчет она, – это просто игра.
В ее голове все еще звучат слова проститутки: «Ты явно не мужчина». Да уж, это точно. Она разражается хриплым коротким смехом. И вдруг снова это чувство. Нет! Только не сейчас! В следующий раз. Нож поворачивается в теле. Она ведь еще не закончила с этой. Она не может убить еще одну этой ночью! Это будет просто безумие. Настоящее безумие. Но оно все равно никуда не исчезает, это абсолютное, всепоглощающее чувство неутолимого голода. На этот раз с зеркалом. Она закрывает глаза рукой, запачканной кровью.
– Хватит! – кричит она. – Прекрати это, папа! Мама! Останови это! Пожалуйста, прекрати!
Но в том-то вся и проблема, и ей об этом прекрасно известно. Никто не в силах это прекратить, это никогда не прекратится. Это будет продолжаться, ночь за ночью. Ночь за ночью. Без пауз, без передышки.
Ночь за ночью…
