Луиза потратила двадцать минут на то, чтобы поднять Арчи. Не сделай она этого, он бы спал до тех пор, пока мать не вернется домой с работы. Он уже полчаса сидел в душе, ее бы не удивило, если б выяснилось, что он там просто заснул, потому что он определенно не выглядел чище, когда вышел. Ей не хотелось думать о том, чем еще он мог там заниматься со своим мужским/мальчишеским телом. С трудом верилось, что много лет назад он был новенький и чистенький, такой же невинно-розовый, как подушечки на лапах у Мармелада, когда тот был котенком. Теперь же Арчи оброс волосами и щетиной, покрылся прыщами, у него ломался голос: он то басил, то давал петуха. С ним происходила какая-то неестественная трансформация, словно он превращался из мальчика в животное. Мальчик-оборотень.

Сейчас было почти невозможно представить, что Арчи вышел из ее собственного тела: как он вообще мог там поместиться? Ева была создана из ребра Адама, но на самом деле это мужчины выходят из женщин — неудивительно, что у них мозги набекрень. Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями. Иногда начинаешь задумываться, зачем вообще вылезать из колыбели, если впереди столько трудностей. Не следует ей так думать, у депрессивных матерей вырастают депрессивные дети (она читала клиническое исследование). Когда-то она надеялась, что сможет разорвать этот замкнутый круг, но, похоже, не получилось.

Она пила кофе и смотрела на урну, так и стоявшую на раковине. Женщина рождается от женщины. Может, просто раскидать прах по саду, как удобрение? Земля здесь никудышная — спасибо Грэму Хэттеру, — так что впервые в жизни ее мать сможет сделать что-то полезное. Она заметила, что до крови прикусила губу. Ей нравился соленый, металлический привкус собственной крови. Она читала где-то, что в крови содержится соль, потому что жизнь зародилась в море, но ей было трудно в это поверить. Поэтично — да, но ненаучно. Она подумала об Арчи-эмбрионе, когда он был еще мальком, а не цыпленком, как сворачивался калачиком в ее водах и кувыркался, будто морской конек.

Луиза вздохнула. Она еще не готова решить, что делать с матерью. «Я подумаю об этом завтра», — пробормотала она. Мимо пролетел призрак Скарлетт, и она кивнула ему: «Рада вас видеть, мисс О’Хара».

Первое убийство, которое она расследовала в должности инспектора, оборачивалось миражем. Водолазы вышли в море, едва рассвело, но ничего не нашли. Она отправила на место Сэнди Мэтисона, чтобы тот ее прикрыл. Луиза заранее знала, что водолазы вернутся ни с чем. Теперь она получит нагоняй за пустую трату денег и трудовых ресурсов. Ей хотелось, чтобы этот труп объявился, не для галочки, но чтобы доказать, что он не был плодом воображения Джексона Броуди. Ей хотелось оправдать Джексона. Оправданный грешник. Грешник ли он? А кто без греха?

Вчера Джессика Драммонд проверила его послужной список в кембриджской полиции. Он действительно был инспектором, но несколько лет назад ушел в отставку и подался в частные детективы.

— Шпик, значит, — хрюкнула Джессика (она натурально хрюкала). — Наш пострел везде поспел.

«Энтузиазм так и прет», — говорили про Джессику в отделе. Она так рвалась стать своей в мужском коллективе, что, вероятно, уже начала бриться. Рядом с ней Луиза чувствовала себя розово-пушистым воплощением женственности.

— Дальше — хуже, — продолжала Джессика. — Броуди получил наследство от одной из клиенток, прикрыл лавочку и поселился во Франции.

— И большое наследство?

— Два миллиона. — Ты шутишь.

— Нет. Два миллиона фунтов стерлингов от одной очень старой дамы. Остается только гадать, как он ее уговаривал. Сбитая с толку старуха меняет завещание, поддавшись на сладкие речи жулика. Думаю, наш мистер Броуди дурно пахнет. — Она похлопала себя по лбу. — Этакий ловкач, скучает по службе в полиции, по настоящему делу и стремится оказаться в центре внимания. Фантазер.

— Прямо-таки мыльная опера, — сказала Луиза. — И я что-то не помню сладких речей.

Скорее наоборот. Два миллиона в банке, а разъезжает на автобусах. Он не похож на человека, который ездит на автобусах. «Не у каждого есть кто-то, кто заметит его отсутствие». Не себя ли он имел в виду? Говоря это, он смотрел ей в глаза. Он думает, что у нее нет никого, кто стал бы по ней скучать? Арчи стал бы. И Мармелад. Мармелад скучал бы больше. Арчи закрылся бы у себя в комнате и играл днями напролет в «Наемники: парк разрушений», смотрел «Подставу», «По домам» и «Тачку на прокачку» и заказывал пиццу по ее кредитке.

А потом, когда деньги кончатся? Он и банку фасоли-то сам открыть не сумеет. Если она вдруг умрет, Арчи останется сиротой. Мысль об осиротевшем Арчи — как пинок в сердце, хуже ничего быть не может, только его собственная смерть (не смей об этом думать). Но ведь рано или поздно все становятся сиротами. Вот и сама она теперь сирота, хотя разница между матерью живой и матерью умершей в ее случае минимальна.

Не столько ради себя, сколько ради Арчи Луиза надеялась, что умрет своей смертью в собственной постели, довольной старушкой, когда Арчи будет уже совсем взрослым, независимым и готовым ее отпустить. Он обзаведется женой, детьми, профессией. Скорее всего, примкнет к правым, станет менеджером инвестиционного банка и будет говорить детям: «В вашем возрасте я тоже бунтовал». Она умрет, но никто не будет против, включая ее саму, и ее гены продолжат жить в ее ребенке, а потом в его ребенке — на том и держится мир.

Старой Луиза себя могла представить, а вот довольной — едва ли.

«Женщины вообще редко тонут». Пожалуй, Джексон Броуди прав. Луиза составила в уме список утонувших женщин: Мэгги Тулливер, Вирджиния Вулф, Натали Вуд, Ребекка де Винтер. Да, не все они реальные женщины, и, строго говоря, Ребекка вроде и не утонула, так ведь? Ее убили, и у нее был рак. Прямо Распутин от романтической литературы. Видимо, плохих женщин нужно убивать несколькими способами. Хороших легко можно приструнить, но с плохими все иначе. Луиза поступила в полицию сразу же, как закончила университет Сент-Эндрюс, получив степень бакалавра английской литературы с отличием. Она ушла из науки и ни разу не оглянулась. Ей предлагали защищать магистерскую диссертацию, но какой смысл? Работать в полиции — значит быть на передовой, на улице, заниматься делом, что-то менять, вышибать двери, за которыми маленькие беззащитные дети страдают от пьянства мамаш. И у тебя есть власть вырвать этих беззащитных детей у пьяных мамаш и спасти: отдать приемным родителям, в приют — куда угодно, лишь бы не оставлять их дома — смотреть, как проходит мимо искалеченное детство. Джексон Броуди не был похож на мошенника, но в этом-то и фокус, мошенники умеют внушать доверие. Может, он свалился в воду и запаниковал, у него начались галлюцинации и он напридумывал небылиц. Выдумал труп по любой причине — от злого умысла до бреда или просто по глупости. Поначалу он ввел ее в заблуждение своим профессионализмом — такое подробное описание тела и обстоятельств, при которых оно было найдено, Луиза ожидала бы услышать от кого-то из своих ребят. Но кто мог поручиться, что он не патологический лжец? Он сделал снимки, но фотоаппарата не нашли, он говорил о визитке, но та исчезла, он пытался вытащить тело женщины из воды, но никакого тела не было. Все это весьма сомнительно.

Он мог прийти туда заранее, оставить пиджак, а потом просто зайти в воду в Крэмонде. Хотя не слишком ли изощренная мистификация?

Или, возможно, мертвая девушка действительно была и именно Джексон Броуди ее и убил. Тот, кто обнаружил труп, — всегда главный подозреваемый. Он свидетель, но в нем хотелось видеть подозреваемого. (Почему бы это?) Он сказал, что пытался вытащить ее из воды, чтобы ее не унесло приливом, но он с таким же успехом мог и бросить ее в воду. А потом отвести от себя подозрения, вывернув все наизнанку.

Арчи прогромыхал по лестнице, завалился на кухню и пробубнил что-то слабо напоминавшее «доброе утро». Его лицо покрывал свежий урожай прыщей, а ветчинного цвета кожа выглядела словно вареная. Что, если это не трансформация? Что, если Арчи сейчас не куколка, а уже бабочка?

Луиза положила в глубокую тарелку несколько кусков «Витабикса», залила молоком и вручила ему ложку.

— Ешь, — сказала она.

Собака и то была бы сообразительнее. В свои четырнадцать он скатился по эволюционной лестнице до первобытной ступеньки. Луиза знала мужчин, которые так и не сумели подняться обратно.

Она хотела бы поговорить с ним о воровстве в магазинах. Спокойно поговорить, не выходить из себя, не орать, не объяснять, что он тупой придурок. Многие дети подворовывают, но не встают на путь преступлений; взять хоть ее саму. С другой стороны, ее работа — вполне себе путь преступлений, только она на стороне добра. Хотелось бы в это верить.

Может, он постоянно воровал, а может, это случилось всего один раз. Они тогда были вместе, поэтому Луиза предположила, что это своего рода бунт против нее, игра на публику. Они с Арчи зашли в «Диксонз» в торговом центре «Сент-Джеймс», чтобы отпраздновать смерть матери покупкой большого плоскоэкранного телевизора в предвкушении денег по страховке. Луиза оформила на мать страховку много лет назад, решив, что раз она не получила от нее ничего при жизни, то хоть из смерти извлечет прибыль. Сумма была скромная, Луиза не могла платить большие взносы, но пару раз ее навещала мысль, что, если бы речь шла о серьезных деньгах (о двух миллионах, к примеру), у нее было бы искушение прикончить старуху. Обычный несчастный случай, пьяницы постоянно падают с лестниц. А детектив знает, как замести следы.

Арчи стащил какую-то ерунду — упаковку батареек, за которую легко мог заплатить. Конечно, дело было не в деньгах. Когда зазвенела сигнализация, Луиза была в другом конце магазина, потом мимо пробежал охранник, поймал Арчи на выходе, крепко схватив за локоть, развернул и затащил обратно в магазин. Как профессионал, она отметила аккуратность и оперативность захвата. Как непрофессионал — хотела прыгнуть охраннику на спину и выдавить ему глаза большими пальцами. Никто не предупреждает, насколько свирепа может быть материнская любовь, но такова жизнь — тебя ни о чем не предупреждают.

Она думала состроить из себя беспомощную дамочку и воззвать к милосердию охранника, но, к сожалению, напускная беспомощность не относилась к числу ее талантов. Вместо этого Луиза решительно подошла к ним, достала полицейское удостоверение и бесстрастно поинтересовалась, может ли помочь. Охранник принялся объяснять, что случилось, и она сказала: «Хорошо, я отведу его куда надо, и мы с ним потолкуем», одновременно выталкивая Арчи из магазина, не давая охраннику времени возразить, а Арчи — сморозить какую-нибудь глупость (и назвать ее «мама»). Охранник прокричал им вслед: «Мы всегда подаем в суд!» Она знала, что их записала камера наблюдения, и с тревогой ждала последствий, но, слава богу, обошлось. Она смогла бы устроить так, чтобы пленка из камеры исчезла. Она бы съела ее, если нужно.

Потом, спустившись в подземный мрак многоярусной парковки, они сидели в холодной машине и глядели сквозь ветровое стекло на заляпанный маслом пол, на бетонные столбы, на матерей, вытаскивавших детей из автомобильных кресел в коляски и наоборот. Черт, как же она ненавидела торговые центры. Было бесполезно спрашивать его, зачем он это сделал, — он бы просто пожал плечами, уставился на свои кроссовки и пробормотал: «Не знаю». Ловкач.

Она понимала, что, с его точки зрения, мир несправедлив: у матери столько власти, а у него — вообще нет. У нее внутри все сжалось от боли. Еще один поворот штопора. Это любовь. Такая же сильная, как в тот день, когда она впервые до него дотронулась, — он прилип к ее груди, как маленькая ракушка, в родовой палате старого Симпсоновского мемориального родильного дома (теперь он стал частью новой больницы и назывался Симпсоновским центром репродуктивного здоровья, это было уже не то). С того первого прикосновения Луиза знала, что так или иначе они связаны на всю жизнь.

Когда они сидели на парковке, он показался ей таким же беспомощным, как в день своего рождения, и ей хотелось развернуться и отвесить ему подзатыльник. Она никогда не била его, никогда, ни разу, но тысячу раз была на грани, особенно в прошлом году. Вместо этого она положила руку на гудок. Люди начали оборачиваться, думая, что сработала противоугонная сигнализация. «Мам, — наконец тихо произнес он, — не надо. Пожалуйста, перестань». Это было самое связное предложение, которое она от него слышала за несколько недель. И она убрала руку. Все это казалось слишком высокой ценой за отчаянный пьяный секс с женатым коллегой, который так и не узнал, что стал отцом.

Вдруг нахлынули неприятные воспоминания об игрищах, предшествовавших зачатию Арчи. Констебль Луиза Монро на заднем сиденье полицейской машины с инспектором Майклом Пири в вечер его отвальной. У него была новая должность и старая жена, но это его не остановило. Говорят, что обстоятельства, в которых зачат ребенок, влияют на его характер. Она надеялась, что это не так.

— Что? — спросил Арчи, пристально глядя на мать.

Над верхней губой у него остались молочные усы.

— Офелия, — сказала Луиза. — Она утопилась. Офелия утопилась.

Луиза поднялась в ванную и открыла окно, вымыла в душе, подобрала мокрые полотенца, спустила воду в унитазе. Наверное, он никогда не научится убирать за собой. Повлиять на его поведение просто невозможно. Интересно, что будет, если ему пригрозить пытками. Может, сдать его ученым или в армию? ЦРУ заинтересовалось бы мальчиком, которого нельзя сломить.

Она вставила контактные линзы, подкрасилась — в меру, никакой кричащей женственности. Надела белую блузку под элегантный черный костюм из «Некст», лодочки на небольшом каблуке, никаких украшений, кроме часов и пары скромных золотых гвоздиков в ушах. Ей не терпелось вернуться в Крэмонд к своей команде, чтобы расставить все точки над «i» в этом несуществующем деле, но сегодня утром она должна свидетельствовать в суде у Алистера Крайтона по делу о махинациях с машинами — угнанные в Эдинбурге дорогие тачки перепродавали в Глазго с новыми номерами. Луиза с сержантом Джимом Такером работали не покладая рук, чтобы дело дошло до прокурора, а Крайтон — упертый старикан, помешанный на соблюдении формальностей, и она не хотела, чтобы ее внешний вид бросил тень на ее показания. В прошлом году она оказала Джиму большую услугу. У него была дочь-подросток Лили, вся такая аккуратненькая, густые волосы, зубы — шедевр ортодонтии, играет на пианино. Лили с блеском окончила школу и собиралась в университет изучать медицину по стипендии Королевского ВМФ, и тут Луиза замела ее во время наркооблавы в Шинсе. В той квартире нашли только немного порошка да старшеклассников из Гиллеспи и парочку студентов-первокурсников. Луиза сразу узнала Лили. Детишек отвезли в участок и двоим предъявили обвинение в хранении. Полиция явно перестаралась — крики, вышибание дверей, — и в суматохе Луиза схватила Лили за локоть, вывела из квартиры, прошипела в ухо: «Исчезни» — и практически вытолкала ее по лестнице в ночь, навстречу безопасному и благополучному будущему.

Джим — хороший парень, из благодарности был готов себе руку отрезать и подарить Луизе в стеклянном футляре. Честность Лили превзошла все ожидания, потому что она рассказала обо всем отцу, — Луиза не могла представить, чтобы она сама так поступила в ее возрасте. В любом возрасте, если на то пошло. Она не собиралась ничего говорить Джиму о той облаве, к чему зря языком чесать. Как она себе это видела, если Джим когда-нибудь окажется в подобной ситуации с Арчи, Арчи выйдет сухим из воды под прикрытием как минимум одного сотрудника лотианской полиции. Двоих, если считать его мать.

Она высыпала в рот полпачки «Тик-така» и была готова к службе.