Бен Дэй

На розовом листочке картона из ящичка Крисси он написал: «Угадай, кто сейчас о тебе вспоминает» — и поставил внизу букву «Б». Она наверняка запрыгает от радости. А если взять что-нибудь из ее ящичка и подбросить Либби? Нет, пожалуй, не стоит: если у Либби вдруг обнаружится симпатичная вещица, это покажется подозрительным. Можно себе представить, какие шутки отпускают в школе у них за спинами по поводу его самого и сестер. Почти всю одежду девчонки донашивают или за ним, или друг за другом. Мишель бегает в его старых свитерах, Дебби носит то, что переходит от Мишель, а Либби приходится довольствоваться тем, что остается после Дебби: штопаные-перештопаные мальчиковые джинсы, застиранные, с въевшимися пятнами футболки, дешевые трикотажные платьишки, которые Дебби вытянула на животе. У Крисси все по-другому — у нее шикарные наряды. И у Диондры, с ее классными джинсами. Если джинсы у нее выцветшие, то только потому, что это последний писк моды; если на них пятна, похожие на следы от хлорки, значит она с этими пятнами их и купила. Родители щедро снабжали ее деньгами на карманные расходы, иногда она брала его с собой в магазины и там пыталась напялить на него все подряд, как на маленького. Невинно моргая, она говорила, что он может отдать долг, когда заработает. Он не знал, могут ли парни разрешать девчонкам покупать им одежду, не знал, круто это или нет. О’Малли, учитель с продленки, всегда шутит по поводу новых рубашек, которые его заставляет носить жена, но ведь это жена. В общем, Диондре нравится, когда он надевает черное, а у него нет денег ни на что новое. Блин, она всегда добивается своего.

Вот и еще одна причина, почему ему так клево с Крисси: она считает его классным, потому что ему пятнадцать лет и он ей кажется невероятно взрослым. К тому же она совсем не похожа на Диондру, которая вечно над ним хихикает в щекотливых ситуациях. Он ее спрашивает: «Что тут смешного?» — а она в ответ, давясь от смеха: «Ничего. Ты просто прелесть». Когда они в первый раз пытались заняться сексом, он настолько неловко начал возиться с презервативом, что она расхохоталась — и эрекции у него как не бывало; во второй раз она вырвала презерватив у него из рук, швырнула в сторону и сама все куда надо запихнула.

При одном этом воспоминании он страшно возбудился — джинсы в паху встали колом. И тут, в совершенно неподходящий момент, в дверь вошла миссис Дарксилвер, которая учит второклашек. Он как раз опускал записку в ящичек Крисси.

— Здравствуй, Бен, — улыбнулась она, — что ты у нас делаешь?

На ней были джинсы и свитер, на ногах шлепанцы, а в руках какой-то плакат и ленточка. Она двинулась в его сторону.

Он повернулся к ней спиной и рванул к двери в свой корпус:

— Так… ничего… просто хотел кое-что положить в ящичек сестры.

— Ну куда ты так заторопился? Подойди, я тебя обниму. Ты совсем перестал у нас появляться.

Она неумолимо приближалась, стуча шлепками по бетонному полу, с улыбкой во весь рот. В младших классах он даже был в нее влюблен и обожал эту ее черную челку. Он неуклюже заковылял к двери со все так же рвущимся наружу членом. Уже поворачиваясь к ней спиной, он понял: она догадалась, что с ним происходит, — радостная улыбка на лице уступила место брезгливой гримасе, и она больше ни слова не произнесла. Обо всем догадалась. И теперь стоит перед ящиком, где только что находился он, и видит, что это ящик Крисси Кейтс, а не его сестры.

Он почувствовал себя подстреленным кроликом, которого нужно добить еще одним выстрелом. Иногда ему мерещатся ружья, он даже ощущает прикосновение дула к виску. Однажды, пока ждал, когда из здания школы уйдут футболисты, чтобы начать уборку, Бен записал в одну из своих тетрадок слова Ницше, которые вычитал в бартлеттовской книжке знаменитых изречений: «Мысль о самоубийстве утешает — именно она помогает пережить не одну тяжелую ночь».

Нет, он ни за что на свете не наложит на себя руки. Совсем не хочется оказаться жалким придурком, по которому при этой новости начнут лить слезы девчонки, хотя при его жизни они с ним ни разу даже не заговорили. Это почему-то казалось еще более унизительным, чем вся его жизнь. И все же по ночам, когда было особенно хреново и он чувствовал, что вляпался по полной, приятно было представлять, как он залезает в материн сейф с оружием, набрав код 12–5–69 (между прочим, это дата свадьбы родителей, что теперь кажется чуть ли не насмешкой), извлекает оттуда ружье, ощущая приятную металлическую тяжесть в руках, легким движением, словно выдавливая зубную пасту из тюбика, отправляет в патронник пару патронов, приставляет дуло к виску и тут же стреляет. Выстрелить непременно нужно сразу, иначе можно передумать. Все должно делаться на одном дыхании — и тогда упадешь на пол, как пальто с вешалки: р-раз! — и вот оно, бездыханное тело на полу, и теперь ты чья-то, а не собственная, головная боль.

Нет, он не собирается делать с собой ничего подобного, но, когда хотелось расслабиться, а сбросить напряг не получалось или он уже сбрасывал напряг и хотелось расслабиться еще больше, он частенько думал именно об этом. Его тело валяется на полу кучей грязного белья в ожидании, когда его заберут стирать.

Он метнулся на территорию средней школы, и в паху тут же все обмякло, словно один лишь факт пребывания здесь лишал его мужества. Он подхватил ведро, сунул обратно в чулан и вымыл руки с мылом.

А когда спускался вниз к двери черного хода, мимо него к парковке прошли старшеклассники. Голова под черными волосами вспотела, когда он представил, что они, как и тренер, считают его полным придурком. Но никто ничего ему не сказал — они, кажется, вообще не посмотрели в его сторону. Секунд через тридцать он пошел следом, рывком распахнул дверь на улицу — его ослепило игравшее на снегу яркое солнце. Будь это фильм, картинку сопровождал бы сложный гитарный аккорд — бдр-р-ы-ыммм!..

На парковке парни забрались в грузовик, и машина, петляя, двинулась на выезд. Он снимал цепь с велосипеда, когда в голове застучала пульсирующая боль и на руль капнула кровь. Он смахнул ее кончиком пальца, потом потрогал лоб и, не задумываясь, отправил палец в рот, словно измазался в невесть откуда взявшемся там желе.

Нужно срочно сбросить напряг. Очень бы кстати оказалось пиво, а то и косячок. Попытать счастья можно только у Трея. Нет, не у него дома — он вообще не рассказывал, где живет. Но если Трей не торчал у Диондры, он почти наверняка сидел в Бараке, до которого можно доехать по длинной грязной дороге, съехав на нее с 41-го шоссе. Едешь-едешь, вокруг деревья, и вдруг перед глазами открывается пустырь, а на нем — заброшенный склад с толстыми жестяными стенами. Вся эта конструкция на ветру скрипела и дребезжала. Зимой внутри гудел генератор — его мощности хватало на несколько обогревателей — и телик со слабой антенной. На грязном, вонючем полу лежали десятки ковриков, кто-то расстарался и даже притащил сюда парочку старых драных диванов. Люди устраивались группками вокруг обогревателей, словно вокруг костров, с пивом в руках (банки держали в ящиках снаружи на морозе) и гоняли косяки. Заведение обычно было открыто с семи утра до одиннадцати вечера, часто кто-нибудь привозил несколько десятков буррито — и разогретых, и в замороженном виде. Если оставались лишние, их складывали прямо на снегу, рядом с пивом.

Без Диондры он туда не совался — это была ее компания, но куда, блин, он в таком случае может сейчас отправиться? Разбитый лоб там почти наверняка вызовет сдержанный одобрительный кивок; возможно, он на халяву даже получит банку пива. Наверное, особого дружелюбия в их поведении не будет, но они никогда никого не выгоняют — это не в их правилах. Конечно, Бен окажется самым юным из посетителей, хотя там бывали люди и помоложе: однажды туда пришла молодая пара с малышом, на котором были только джинсики. Пока взрослые вокруг тащились, ребятенок молча сидел на диване и сосредоточенно сосал палец, не сводя глаз с Бена. И все-таки основную массу посетителей составляла молодежь от двадцати до двадцати двух лет — возраст, когда люди получают высшее образование, если доучились в средней школе. Он туда зайдет — кто знает, может, его и примут, и тогда Диондра, возможно, перестанет звать его «конфеткой»: она так к нему обращалась, когда брала его с собой. По крайней мере, они не станут возражать, если он на пару часов устроится с пивом где-нибудь в уголке.

Может, конечно, правильнее было бы вернуться домой? Нет, пошло все на фиг!

Здание склада сотрясалось, стены вибрировали от бешеных гитарных аккордов. Иногда пацаны притаскивают с собой электрогитары и до полного изнеможения лупят по ушам посетителей. Сейчас там явно играл не новичок — что-то из репертуара группы «Веном», на сто процентов соответствовавшее его настроению: приближаясь, скакали всадники — мародеры, грабители и поджигатели. Это был звук хаоса.

Он бросил велосипед прямо на снегу, размял руки, потер шею. Голова болела, но это была не простая головная боль — она прошивала насквозь. И еще страшно хотелось есть. Он несколько раз проезжал поворот, пока не уговорил себя повернуть. Нужно убедительное объяснение, почему у него рана на лбу — что-нибудь такое, что не заставит окружающих затянуть: «Ой-ой-ой, посмотрите, малыш упал с велика!» Он думал, как было бы хорошо, если бы тут вдруг оказалась Диондра (или Трей): тогда они вместе вошли бы внутрь — подумаешь, делов-то! — и народ начал бы улыбаться и предлагать выпить.

Не тут-то было — придется входить самостоятельно: на много миль вокруг блестел снег, и сюда ни с какой стороны не приближалась ни одна машина. Он открыл дверь и осторожно протиснулся внутрь. Бешеные аккорды бились о стены, как загнанный в угол зверь. Бен и раньше видел этого гитариста. Тот заявлял во всеуслышание, что входил в группу технического сопровождения «Ван Халена», с которым мотался по гастролям, но как-то не очень распространялся о том, что именно входило в круг его обязанностей и что это за штука такая — гастроли. Парень посмотрел куда-то мимо Бена; кажется, он его даже не заметил: взор блуждал по толпе фанатов, которую он представлял у своих ног. Четверо парней и девчонка — все старше Бена, у всех волосы мелким бесом после химии, — развалившись на полу, курили косяк, передавая друг другу, и тоже едва на него взглянули. Самый страшненький из парней облапил деваху, которая на нем почти лежала. У нее был маленький носик и красное прыщавое лицо. Похоже, она находилась под глубочайшим кайфом.

Бен пересек огромное пространство, которое отделяло его от ковриков-квадратиков, сел на тонкий зеленый квадратик метрах в полутора от живописной группы и начал украдкой поглядывать в их сторону: вдруг придется кивнуть. Никто ничего не жевал, так что с мыслью о том, чтобы что-то перехватить, пришлось расстаться. Если бы он был не он, а Трей, то мотнул бы головой и небрежно бросил: «Мне там оставьте затянуться, лады?» — и тогда смог бы с ними хотя бы покурить.

Гитарист, которого звали Алекс, кстати, очень неплохо играл. Гитара была еще одной мечтой Бена. Когда они с Диондрой как-то заехали в магазин музыкальных инструментов в Канзас-Сити, он никак не мог от них оторваться. Он, пожалуй, сумел бы ее освоить — по крайней мере, выучил бы достаточно аккордов, чтобы исполнять парочку действительно офигенных мелодий, вернулся бы сюда и поставил на уши эту дыру со всеми ее посетителями. У всех, кого он знал, хотя бы что-то в жизни получалось очень хорошо, даже если это что-то было просто тратой денег, как у Диондры. Едва он заговаривал с ней о том, что ему хотелось бы узнать и чему научиться, она принималась хохотать и говорила: что ему действительно нужно, так это получать приличные бабки.

— Ты должен понять, что все стоит денег: и продукты, и электричество, — говорила она.

Сама Диондра оплачивала кучу счетов — это точно, потому что родители часто отсутствовали, но ведь она выкладывала не свои деньги, а их. Он, правда, не мог точно сказать, так ли это здорово — подписывать чек. Интересно, который час? Может, нужно было просто поехать к ее дому и подождать там? Но теперь придется поторчать здесь еще часок, чтобы эти типы не подумали, что он уходит, потому что никто с ним не разговаривает. Джинсы в том месте, где на них попала вода из ведра, все еще были влажными, а от переда футболки несло несвежим тунцом.

— Эй, — подала голос девица. — Але, привет, малыш!

Он поднял голову, черная прядь упала на один глаз.

— Разве ты не в школе должен сейчас сидеть? — Слова выходили из нее ленивыми кучками. — Почему ты здесь?

— Потому что каникулы.

— Говорит, у него каникулы, — передала она его слова своему дружку, покрытому коростой парню со впалыми щеками и пробивающимися усиками. Тот с трудом поднял глаза.

— Ты здесь кого-нибудь знаешь? — спросил парень.

— Его знаю. — Бен махнул рукой в сторону Алекса.

— Эй, Алекс, ты знаешь этого паренька?

Алекс прекратил играть, но так и остался стоять в позе рокера с широко расставленными ногами и глянул в сторону сгорбившегося на полу Бена.

— He-а, не знаю. Я не вожу дружбу с малолетками.

Вот так они с ним всегда. А ведь он надеялся, что черные волосы помогут ему выглядеть старше. Над ним обычно или подтрунивают, или просто не обращают внимания. Может, телосложение виновато или походка, а может, с ним самим что-то не так? В любой игре, где подбирают команду, он всегда оказывался третьим с конца, на кого падал выбор: типа так себе парнишка, но, так и быть, сойдет, раз всех крутых уже разобрали. Парни, похоже, это чувствовали сразу — они заигрывали с Диондрой прямо в его присутствии. Будто знали, что у него душа уходит в пятки, куда бы он ни вошел. Как же, гребаный блин, это ему осточертело.

— Отсоси! — пробормотал он.

— У-у-у! Наш малыш сердится!

— Он вроде бы с кем-то подрался, — заметила девица.

— Что, чувачок, правда подрался?

Музыка совсем перестала играть. Алекс прислонил гитару к ледяной стене и курил с остальными, улыбаясь и покачивая головой. Голоса фейерверком бились в потолок и отскакивали от него, рассыпаясь.

Бен кивнул.

— И с кем же?

— Ты все равно не знаешь.

— Может, скажешь мне? Я ведь почти со всеми хорошо знаком. С кем? Может, с младшим братом? Не братишка ли тебя так отоварил?

— Трей Типано.

— Не свисти, — сказал Алекс. — Трей бы тебя знаешь как отделал!

— Ты дрался с этим долбанутым индейцем? Он, кажется, индеец только наполовину, да? — сказал спутник девчонки, на этот раз пропуская мимо ушей замечание Алекса.

— Майк, какая, блин, разница? Тебе не по фигу? — подал голос еще один парень.

Он затянулся, ярко-розовое перышко дыма плыло над ними в холодном воздухе. Девица докурила косяк и засунула картонный мундштук в волосы, отчего сбилась набок завитушка ее волос невзрачного мышиного цвета.

— Я слыхал, он занимается какими-то жуткими делами, — сказал Майк. — Типа играет с дьяволом в опасные игры.

Насколько Бен мог судить, Трей любил пускать пыль в глаза. Разглагольствовал об особых сборищах в полночь в Уичито, где при проведении каких-то там ритуалов они проливают кровь. Однажды, еще в октябре, он появился у Диондры на взводе и без рубахи; с него капала кровь. Он клялся и божился, что вместе с какими-то приятелями завалил быков где-то под Лоуренсом. Сказал, что они даже собирались нагрянуть в местный университетский городок и похитить какого-нибудь студента, чтобы и его принести в жертву, но вместо этого перепились и обкурились. Возможно, в тот раз он и не соврал, потому что на следующий день во всех новостях писали и говорили о том, как кто-то зарубил мачете четырех коров, а потом вытащил из них внутренности. Бен видел снимки: туши лежали на боку огромными кучами с печально вытянутыми узловатыми ногами. А ведь убить корову или быка невероятно трудно — может, поэтому при выделке кожи из нее получается такой прочный материал. Вообще-то можно допустить, что с такой грудой мышц, которыми Трей так гордится, он в состоянии убить корову при помощи мачете, и придурок он каких поискать, чтобы сделать это так, ради хохмы, но при чем здесь Сатана? Дьявола скорее устроило бы нечто менее бесполезное, чем коровьи внутренности. Золото, например. Или даже младенец. В доказательство преданности, что ли: как у преступников, когда банда требует, чтобы новенький кого-нибудь пристрелил.

— Да, действительно он… то есть мы связаны с темными силами, — сказал Бен.

— А мне показалось, ты говорил, что просто с ним подрался, — сказал Майк и (наконец! вот оно, счастье!) потянулся назад, где за спиной у него стоял ящик с пивом, извлек оттуда запотевшую холодную банку и вручил Бену. Бен залпом влил в себя пиво, протянул руку за следующей порцией и, к своему удивлению, получил вторую банку. И при этом никто не вылил на него кучу дерьма!

— Драки, конечно, случаются. Знаешь, если заниматься тем, чем занимаемся мы, дело непременно закончится потасовкой. — Эта его сентенция прозвучала так же неопределенно, как рассказы Алекса о гастрольных турах.

— Ты, случайно, не из тех, кто осенью замочил коров? — задала вопрос девица.

Бен кивнул:

— Пришлось, куда деваться! Это был приказ.

— Странные вам отдают приказы, чувак, — раздался голос парня, до этого тихонько сидевшего в уголке. — Это ведь был мой гамбургер.

Все засмеялись, Бен попытался принять непринужденный, но суровый вид. Он тряхнул головой так, что волосы упали на глаза, и почувствовал расслабляющее действие пива. Две опрокинутые залпом банки пива на пустой желудок — и его повело, но ему не хотелось, чтобы его приняли за слабака.

— Так почему вы убиваете коров? — спросила девица.

— Это приятно делать, да и принято. Нельзя просто принадлежать к какой-то организации — нужно еще и выполнять возложенную на тебя миссию.

Бен бывал на охоте: однажды его взял с собой отец, а мать и вовсе настаивала, чтобы он с ней ходил. Она считает, что охота сближает. Ей и невдомек, до чего неприятно охотиться с собственной матерью. Правда, именно она научила его метко стрелять, смягчать отдачу, определять, когда лучше всего жать на спуск, часами терпеливо ждать в укрытии. На его счету не один десяток зверей, от зайцев до оленя.

Вдруг вспомнился случай с мышами. Их кот однажды разорил мышиную нору с новорожденными детенышами, сожрал парочку, а еще полдюжины разбросал по земле. Раннер тогда только что отбыл — это был его второй отъезд, — поэтому добивать несчастных выпало на долю Бена. С закрытыми, словно склеенными, глазами они беззвучно извивались, как розовые червячки, и пока он дважды бегал от сарая к дому, решая, что предпринять, их облепили муравьи. Наконец, вооружившись лопатой, он одним ударом вогнал их в землю, отчего на руки попали брызги плоти, его это разозлило, и он начал молотить по земле, с каждым ударом распаляясь все больше и приговаривая: «Что, Райнер, думаешь, я девчонка, слабак, сосунок несчастный?! Ты так думаешь?!» Когда все было кончено, на земле осталось только липкое пятнышко. Он обливался потом, а когда поднял глаза, заметил, что из-за сетки на двери за ним наблюдает мать. В тот день за ужином она сидела молча и глядела на него печально и встревоженно. Так и хотелось повернуться к ней и сказать: «Знаешь, иногда так приятно кого-то отыметь. Вместо того, чтобы кто-то, как всегда, имел тебя».

— Типа? — Девица нетерпеливо толкнула его локтем.

— Типа… это… короче, иногда твари не могут не умирать. Приходится их убивать. Сатане нужны жертвы не меньше, чем Христу.

Он произнес слово «Сатана», словно это всего лишь имя какого-то знакомого пацана. Очень естественно и без всякого страха. Как-то буднично, со знанием дела. Сатана. И легко его представил: вот он, рядом, этот длиннолицый, увенчанный рожками парень с раскосыми козлиными глазами.

— И ты в эту белиберду всерьез веришь, как там тебя?

— Бен. Дэй.

— Бен-гей, говоришь?

— Это ты сейчас о ком?

Ни у кого не спрашивая разрешения, Бен выудил из ящика очередную банку пива. С тех пор как завязался разговор, он на несколько футов приблизился к компании этих ребят, пиво снимало напряг, и все, что он сейчас говорил, вся та хрень, которую он нес, казалась чем-то значительным и непререкаемым. Он может — да-да, конечно, может! — стать для них непререкаемым авторитетом. Вон как обернулось то, что начиналось с шутки.

Они раскурили очередной косяк, девчонка снова извлекла из волос мундштук, и непослушный завиток вернулся на свое законное место — нет, так ей определенно хуже! Бен затянулся поглубже (только не кашлять! ни в коем случае не кашлять!), но все равно не так глубоко, как надо, поэтому в горле застряли частицы травы. Трава-то у них дрянь — небось, росла где-то у сточной канавы. Такая будоражит, развязывает язык, превращает в параноика, вместо того чтобы приятным кайфом разливаться по телу. У него на этот счет было собственное объяснение: химическая отрава со всех ферм оказывается в земле, а оттуда ее втягивают в себя эти злобные, жадные растения. Химия их отравляет — а теперь и инсектицид, и ярко-зеленое удобрение оседают уже в его легких и мозге.

Девица теперь смотрела на него осоловелыми глазами (точно такой же взгляд появляется у Дебби, когда она слишком долго торчит у телика), словно хотела что-то сказать, но ей жутко лень было двигать губами. Его мучил голод — бросить бы внутрь что-то съедобное.

«Дьявол никогда не бывает голодным». Эта мысль возникла вдруг, словно появилась из ниоткуда, и зазвучала в голове, как молитва.

Алекс снова забренчал на гитаре. Сначала что-то из репертуара группы «Ван Хален», потом «Эй-Си/Ди-Си», потом из битлов, и вдруг перешел к рождественской «О малый город Вифлеем» — от умиротворяющих нот у Бена еще сильнее разболелась голова.

— Эй, але! Не надо рождественских песен — они Бену не по вкусу, — громко сказал Майк.

— Ни хрена себе! Гляньте-ка, у него кровь! — воскликнула девица.

Из открывшейся на лбу раны кровь стекала по щеке струйкой и капала на джинсы. Девчонка протянула ему бумажную салфетку, но он отмахнулся и размазал кровь рукой, прямо через все лицо, как боевую раскраску.

Алекс прекратил играть. Все молча уставились на Бена, слегка отпрянув и смущенно улыбаясь. Майк протянул ему косяк, держа его кончиками пальцев, чтобы Бен, не дай бог, до него не дотронулся. Бену, хотя он совершенно этого не хотел, пришлось снова затянуться до жжения в легких.

В эту минуту тонкая дверь жалобно скрипнула, и вошел Трей. Вошел, остановился на пороге в ленивой позе, расставив ноги и скрестив руки на груди, обвел глазами помещение и, увидев Бена, дернул головой, словно наткнулся на протухшую рыбину.

— Ты что здесь делаешь? Ты с Диондрой?

— Она в Салине. А я вот решил зайти… ну, чтобы убить время. Мне тут ребята не дают скучать.

— Мы слыхали, что вы подрались, — сказала девица, расцветая лукавой улыбкой в два тонких полумесяца. — И про другую жуть тоже.

Лицо Трея, словно высеченное из мрамора, оставалось непроницаемым: невозможно было понять, о чем он думает. Он смотрел на расположившуюся на полу группу и устроившегося рядом Бена и, похоже, впервые в жизни не знал, как реагировать.

— Ну и о чем же он вам рассказал? — Он выхватил у девчонки банку с пивом, даже не удостоив ее взглядом, — он не спускал глаз с Бена. Бен вдруг подумал, а не спал ли Трей с ней: он однажды стал свидетелем того, с каким пренебрежением тот бросил своей бывшей подружке: «Я встрече с тобой не рад, но и не злюсь из-за этого. Мне вообще по фигу, есть ты или нет».

— Он рассказывал какие-то страсти про дьявола и чем вы занимаетесь, чтобы его ублажить, — сказала девица.

При этих словах ухмылка сошла с лица Трея, он сел почти напротив, но Бен старался на него не смотреть.

— Слушай, Трей, — подал голос Алекс, — ты вроде как индеец, да?

— Да. Хочешь, чтобы я снял с тебя скальп?

— Но ты ведь только наполовину индеец? — сказала девчонка.

— У меня мать белая, и я не кадрюсь с индейским бабьем.

— Почему? — спросила она, проводя мундштуком по волосам.

— Потому что Сатана предпочитает трахать белых цыпочек. — Он усмехнулся и посмотрел на нее, слегка наклонив голову; она было захихикала, но он не менял выражения лица, и она замолчала, а ее страшненький парень снова обхватил рукой ее ягодицу.

Конечно, треп Бена им понравился, но у Трея был куда более зловещий вид. Он сидел перед ними, скрестив ноги, и смотрел на них, казалось, вполне дружелюбно, но в этом взгляде не было теплоты. И сидел-то он вроде как в простецкой позе, но и руки и ноги были устрашающе напряжены. Во всем его облике было что-то очень недоброе. Никто больше не отваживался передавать косяк по кругу.

Несколько минут они сидели в напряженной тишине. Трей своим видом напрочь лишал их присутствия духа. Обычно он вел себя шумно — этакий крутой парень, большой охотник до пива и помахать кулаками, но когда бывал не в духе, казалось, он сотней невидимых пальцев тычет всех в плечо. И опускает. Всех.

— Ты остаешься или как? — вдруг обратился он к Бену. — Я на колесах. Можем поехать к Диондре, ключи у меня есть. Чем торчать в этой дыре, подождем ее дома.

Бен кивнул, неловко помахал присутствующим и последовал за Треем; тот, выйдя на улицу, швырнул в снег банку из-под пива. Что-то внутри у Бена определенно изменилось. Слова застревали в горле. Залезая в кабину, он попытался извиниться перед Треем, который по какой-то непонятной причине спас его от позора. Кстати, а почему у него ключи от дома Диондры? Может быть, потому что он их у нее попросил?

— Ну что, готов доказать, что способен на то, о чем ты там трепался? — сказал Трей, сдавая назад. Его грузовик больше напоминал танк, поэтому Трей направил машину прямо через чье-то поле: она запрыгала по пенькам от прошлогодней кукурузы, то и дело перемахивая через ирригационные каналы. Бен чуть язык себе не откусил — пришлось ухватиться за подлокотники. Трей бросил многозначительный взгляд на его побелевшие от напряжения руки.

— Конечно готов.

— Что ж, может, сегодня вечером ты станешь мужчиной. Может быть.

Он щелчком включил магнитофон. Из динамиков прямо в лицо Бену ударили слова из песни «Железной девы»: «Число Зверя шесть-шесть-шесть… Сатана… жертвоприношение…»

Музыка билась в голове, мозг кипел, как горячее масло на сковородке, внутри просыпалась дикая злоба — эти ощущения возникали всегда, когда он слушал тяжелый рок. Гитара не отпускала, заводила все сильнее, и голова в такт заходила ходуном — вперед-назад, вперед-назад; звуки ударных били в позвоночник, поднимаясь вверх. Дикая злоба перерастала в безумную ярость, не давая здраво мыслить и заставляя трястись, как заводную куклу. Казалось, тело сжато в кулак и готово распрямиться и нанести удар.