6
До самого вечера меня подташнивает. Я валяюсь на диване, борясь с головной болью. Закрываю глаза – и голова идет кругом. Когда удается немного поспать, снятся размытые ярмарочные огни, смех и кривая усмешка Эсме.
Просыпаюсь и тут же зажмуриваюсь – эхо подмигивания Либби. Комната снова начинает кружиться. Мимо по кругу проплывают Багпусс, сочинение Эсме, фотография Эми, статуэтка с непрокрашенным пятном на пятке. В голове звучит нестройный ярмарочный орган.
Заставляю себя встать на ноги и подняться наверх. Кровать Эми стоит пустая, холодная. Я касаюсь ее и вздрагиваю. Возвращаюсь к себе в спальню. Органная музыка все звучит. Встаю и закрываю дверь.
Либби звонит прямо с утра:
– Я сказала Эсме, что вы ей поверили. Она все равно и сама уже вчера догадалась по вашему поведению.
Чувствую себя виноватой, отчасти потому, что натолкнула ее на эту мысль: все-таки я не вполне уверена, что она Эми. А с другой стороны, чувствую себя виноватой перед Эми за то, что не верю ее словам и ищу другие объяснения происходящего.
– Как она? Не было припадков, истерик? – спрашиваю я сколько из беспокойства, столько же и из любопытства.
– Я уже давным-давно не видела ее такой счастливой. – Либби подавлена, обижена. – Девочка вся как на иголках. Ей до смерти не терпится вас увидеть. – Женщина втягивает в себя воздух. – Извините, Бет. Это было… бестактно с моей стороны.
В ее голосе не слышно сожаления.
В голове у меня гудит.
– Рада, что малышке так хочется меня увидеть. – Что-то у меня в душе восстает против этого, не могу понять что; от этой мысли удается отделаться. – Значит, вы придете сюда? Пообедаем вместе?
– Эсме мечтает попасть на Лондонский Глаз. – В ее голосе слышится вызов, словно она проверяет, решусь ли я пойти или отказаться.
У меня екает в животе.
– А, ну ладно тогда, – говорю я. – Я вас внизу подожду.
– Нет. Она хочет, чтобы мы прокатились все вместе. Говорит, как настоящая семья.
– Либби, я не уверена, что вынесу еще одно катание кругами. Тем более над рекой, на такой высоте. И Эсме может не выдержать.
– Вчера после карусели с ней все было нормально.
– А со мной – нет.
– Нет. – Кажется, она улыбается. – Но колесо обозрения вращается гораздо медленнее. Ничего с вами обеими не случится.
Я соглашаюсь встретиться с ними в полдень возле Лондонского Глаза.
Долгое стояние под душем возвращает силы. Быстро одеваюсь. Хочется увидеть Эми, но отчаянно не хочется крутиться на колесе обозрения. Одна мысль об этом отбивает аппетит, и я решаю обойтись без завтрака, только кофе завариваю – черный, горячий.
Когда телефон снова подает голос, я молюсь: хоть бы это Либби звонила сказать, что планы меняются.
– Миссис Арчер?
Я не сразу узнаю говорящего и в какой-то момент думаю, что это журналист, непонятно как раскопавший историю о возвращении Эми.
– Да, – отвечаю настороженно.
– Это Сандра. Секретарь из Ассоциации медиумов на Белгрейв-сквер. – Звучит вопросительно, словно она сама сомневается в своих словах.
– А, здравствуйте, – нерешительно произношу я.
– Понимаю, – смеется Сандра. – Не привыкли, чтобы мы звонили вам, а не наоборот?
– Да. Что-то случилось?
– Нет-нет, ничего. Просто по электронной почте мы получили письмо от Иана. От Иана Пойнтона. Он сейчас в отпуске, но пишет, что вы недавно звонили ему, просили провести сеанс по телефону.
– Да, верно. – Моя рука взлетает ко лбу. – Ах да, чек же! Извините, совсем вылетело из головы.
– Я не поэтому звоню, хотя, раз уж вы сами заговорили…
– Конечно. Сегодня же вышлю. – Я хмурюсь и перекладываю телефон в другую руку. – Чего же тогда хотел Иан? Можно с ним пообщаться?
– К сожалению, нет. Я же говорю, он в отпуске. В Америке. Но он прислал письмо и просил переслать его вам, а у нас нет вашего электронного адреса.
Я диктую ей адрес, вешаю трубку и бегу в гостиную – включать компьютер. «iMac Blueberry» – прощальный подарок от сотрудников рекламного агентства, из которого я ушла, забеременев Эми.
«Чувственные грациозные изгибы. Весь в хозяйку», – написали на карточке. Сразу видно, как хорошо они меня знали и как долго придумывали, что бы такое написать. Всю жизнь во мне не было никакой грациозности. И о компьютере теперь уже можно было сказать то же самое. Неуклюжий, громоздкий. Медлительный. Перед тем как отправить письмо, надолго задумывается, а в процессе то и дело зависает. Я пользуюсь им, только когда рисую объявления о благотворительных распродажах, собраниях в библиотеке, выставках цветов и аукционах. Когда запускаются громоздкие устаревшие программы, на экране все время крутится колесико – компьютер подолгу раздумывает над каждой командой.
В Интернет стараюсь не выходить – не потому, что долго грузятся страницы, а из-за того, что́ можно увидеть на них, когда загрузятся. Однажды я наткнулась на ту самую фотографию Эми. В материале о пропавших детях на сайте новостей Би-би-си. Она была девочкой с плакатов, которую знала в лицо вся страна. Символом «пропавшего ребенка». Можно было и не открывать страницу – и так было понятно, что в комментариях меня поносят как нерадивую мать.
Я барабаню пальцами по стенке компьютера. Он медленно оживает. Почтовый ящик, по обыкновению, завален спамом и письмами Джилл.
Друзья библиотеки Дарнинга.
FW: FW: Осторожно. Фальшивые двадцатидолларовые купюры в Кеннингтоне.
Обращение для Воксхолл-Сити-фарм.
Протечка крана в церкви.
Пообедаем?
От Иана – ничего. Я снова постукиваю пальцами по компьютеру. Через несколько секунд в ящике появляется письмо.
FW: Принимаете?
Сердце подпрыгивает к самому горлу. В этом письме может быть доказательство, которое укрепит мою веру или удержит меня от ошибки. На лбу выступает пот, снова накатывает уже привычная тошнота.
Дорогая Сандра,
перешлите это, пожалуйста, миссис Бет Арчер. Она звонила мне во время новогодних праздников и просила, чтобы я провел сеанс по телефону. Тогда из этого ничего не вышло, но сегодня я увидел кое-что здесь, в Нью-Йорке. Позвонить ей я не могу – она должна это увидеть. К тому же у меня нет ее телефона – стерся автоматически. Спасибо. Увидимся в конце недели. Иан.
Уважаемая миссис Арчер,
прошу прощения, что посылаю это письмо через ассоциацию, но у меня нет вашего электронного адреса. Надеюсь, там его знают или смогут выяснить. Думаю, вам необходимо взглянуть на фотографию, которую я прилагаю к письму.
Как вам известно, я с сомнением отношусь к сеансам по телефону. То же касается сеансов по электронной почте – и даже в большей степени. Но все же я решился на это по двум причинам:
а) судя по вашему голосу, вам была очень нужна помощь,
б) связь, которую я почувствовал, когда увидел это на стене в нью-йоркском секонд-хенде, была такой сильной, что меня будто током ударило. И неудивительно, учитывая то, что изображено на фото.
Тут нужно кое-что пояснить: я собираю комиксы о супергероях, а значит, частенько захаживаю на блошиные рынки и в магазинчики, торгующие старыми книгами, CD и прочим барахлом, – чаще всего это ужасный китч. И эта картинка такая же. И к тому же очень странная. У меня даже дыхание перехватило – и не только оттого, с какой ясностью я ощутил, что это связано с вами.
Не знаю, что заставило вас тогда позвонить мне, поэтому не знаю также, насколько важна эта фотография и что она означает, если вообще означает что-то. Знаю только, что она предназначена вам. Я увидел ваше лицо так ясно, словно в комнате внезапно включили свет. Надеюсь, это вам поможет.
С уважением,
Иан Пойнтон
Руки у меня так трясутся, что я еле-еле умудряюсь двинуть мышью и кликнуть по вложению.
Компьютер вздрагивает и замирает. Фото открывается медленно, постепенно, начиная сверху, словно плесень расползается по стене. Плоская, зернистая серая поверхность. Голова из кремового пластика. Волосы по центру разделены пробором. Длинные волосы. Голова Иисуса.
Сверху надпись: «ЧТИ ОТЦА ТВОЕГО И МАТЕРЬ ТВОЮ».
Мальчик по правую руку.
Девочка – по левую.
А между ними торчит старомодный выключатель.
В позиции «выключено».
Торчит вверх.
Выступает.
Стоит торчком.
О господи!
Отшатываюсь от экрана, словно меня ударили. Кровь бросается в голову, когда резко встаю из-за стола. Желудок обжигает желчью. Я покрываюсь испариной, еле стою на ногах. Заставляю себя снова сесть за стол. Не могу смотреть на экран, но и отвернуться тоже не могу. Закрыв глаза, я все равно вижу эту картинку, словно она отпечаталась на ве́ках.
Что за больное воображение могло такое измыслить? Даже если предполагалась ирония, все равно это абсурдно, отвратительно, недопустимо! Это очевидно для всех. А если это было сделано всерьез, без сомнения, даже самый набожный христианин, сколь угодно невинный, почувствовал бы что-то неладное? Распознал бы искушенную похотливую руку дьявола?
Первоначальное потрясение сменяется новым ужасом. Иан считает, что это как-то связано со мной. И почувствовал он это с необычайной силой, как будто током прошило, по его словам. Связь была такой сильной, что заставила его прервать отпуск и отринуть собственное недоверие к сеансам на расстоянии.
А главный ужас в том, что он прав. Это судьба Эми, изображенная в пластике и выставленная на всеобщее обозрение. Никаких зацепок, никаких доказательств нет – нет тела с очевидными признаками. Есть только предположение, что Эми стала жертвой педофила.
Сердце бьется учащенно. Эта картинка – ключ к личности убийцы. Наверняка викарий! Викарий, в чей приход входила школа Эми. Или кто-то, тесно связанный с церковью. Эта мысль невыносима. Кожа у меня холодеет, на ней выступает холодный пот.
Я хватаю телефон и набираю номер Джилл.
– Бет! – отзывается она. – А я как раз собиралась тебе звонить. Хоте…
– Кто был викарием в школе Эми, когда она пропала?
Джилл нерешительно молчит.
– Что? – переспрашивает она.
– Викарий! – От нетерпения я срываюсь на крик. – Кто он? Ты его знала? Он еще там?
– Не пом… – Она откашливается. – Бет, в чем дело? Что случилось?
– Экстрасенс. Он говорит… – Я стискиваю трубку в руке.
– О нет, Бет! Опять ты за свое! – В голосе подруги слышится не столько сочувствие, сколько разочарование. – Я уж думала, ты решила успокоиться и жить дальше.
– Не могу. Викарий! Это он сделал. Я знаю.
– Откуда, Бет? Откуда ты знаешь?
– Вот оно, прямо передо мной. Прямо тут. На стене. Прибито к стене. – Я закрываю глаза. – Привинчено.
– Бет, я ничего не понимаю. Стой, где стоишь. Я еду к тебе. И не звони больше никому. Нельзя ни с того ни с сего обвинять людей.
Не успеваю сказать ей, чтобы не трудилась приезжать, – она кладет трубку. Да она бы все равно не стала меня слушать. А если бы и выслушала, то не поверила бы.
Раньше имя викария было написано на табличке возле школы. Может быть, и сейчас тоже.
Ближайшая к школе церковь – Святого Петра, возле Уолворт-роуд. Одно мгновение – и я уже за дверью, бегу по той самой дороге, по которой мы с Эми когда-то ходили в школу. По дороге, которую обходила стороной вот уже десять лет.
Эми любила школу. В первый день я сама волновалась больше ее. Мы обе зачеркивали дни в календаре, только по разным причинам. Она не могла дождаться этого дня и все приставала: когда же мы пойдем покупать форму? А я могла только отвлекать ее другими делами, пока не начались занятия. Для меня каждый день приближал конец эпохи. Моя девочка росла, и я должна была ее отпустить. Давно ушли в прошлое те дни, когда нужно было разводить смеси в бутылочке и менять грязные подгузники. Ушли и те вечера, когда мы с ней ходили кормить уток в парке Брокуэлл, клеили аппликации из осенних листьев и пекли пирожные из кукурузных хлопьев.
Мне жаль было каждой минуты, которую Эми проводила с учителями, я волновалась о том, какое влияние они окажут на мою девочку, о том, что не могу разделить с ней ее новую жизнь или как-то смягчить ее.
Я обняла дочь у ворот школы, и это объятие было долгим, жадным. Я чувствовала: она ждет, когда объятия закончатся, чтобы вырваться на свободу, как шагающая пружинка. Даже не оглянувшись, девочка убежала к ребятам, выстроившимся в ряды перед учительницей с планшетом в руках.
Малышка, стоявшая за ней, хныкала, ее мокрые щеки блестели – она все пыталась разглядеть маму в толпе у школьных ворот. Мне почти хотелось, чтобы Эми тоже заплакала. Учительница наклонилась к девочке, что-то сказала, а потом подозвала Эми. Дочка взяла девочку за руку и повела в школу.
Подхожу к школе. Под ребрами начинает больно колоть. А еще больнее от воспоминаний. Ворота заперты. Табличку сменили. И имя старшего преподавателя тоже. О викарии ничего нет. Бью ногой по воротам, они лязгают и громыхают.
Бегу к церкви – и тут меня догоняет автомобиль.
– Бет, куда ты? – кричит в окно Джилл.
– В церковь Святого Петра, – отвечаю я, задыхаясь.
Джилл проезжает немного вперед, останавливает машину и выходит. Становится в нескольких шагах передо мной, раскинув руки, чтобы не дать пройти. Как Христос на кресте. Она небольшая, даже хрупкая, так что мне не составило бы труда ее обойти. Но присутствие этой женщины все же останавливает меня. В ее зеленых глазах, обычно таких мягких и полных сострадания, читается укор, а тонкие губы, умеющие произносить мудрые слова и дарить самые нежные поцелуи, крепко сжаты.
– Поехали домой, Бет. – Она подходит ближе. – Сейчас. И там ты мне все расскажешь.
– Нет. Не могу.
Она крепко сжимает мою руку:
– Я хочу тебе помочь. Но как же я помогу, если ничего не знаю?
Гудит машина, которой автомобиль Джилл загородил проезд. Джилл кивает водителю и ведет меня к своему транспорту.
– Давай-ка садись, – говорит она, открывая пассажирскую дверцу.
– Ты отвезешь меня к церкви Святого Петра?
– Не сейчас, Бет. – Она убирает с сиденья газету. – Может быть, потом. Когда узнаю, в чем дело. – Ее рука сжимает мою еще крепче. В машине пахнет мятными леденцами и бензином. Джилл захлопывает за мной дверь, обходит вокруг и садится за руль. – Слава богу, что я на машине, – говорит она, трогаясь с места. – Обычно мне лень с ней связываться, но тут хотелось поскорее.
Она смотрит на меня и качает головой. Облако белых волос остается неподвижным.
Мы возвращаемся домой. Джилл поддерживает меня, когда идем по дорожке к крыльцу.
– И дверь открытой оставила, – цокает она языком. – Будем надеяться, что тебя не ограбили. Только этого и не хватало.
У двери она нерешительно останавливается, прислушивается, затем ведет меня в гостиную и усаживает на диван:
– Схожу принесу воды.
– Нет. Не хочу.
– Ну тогда чаю. Горячего, сладкого.
– Нет, правда, Джилл. Я не хочу.
Она садится рядом и берет меня за руку:
– Ну тогда, может, расскажешь, что случилось? – Оглядывает комнату. – Ты говорила, тут было что-то на стене. Я ничего не вижу. Надеюсь, это не галлюцинации опять?
– Нет…
– Надо бы врачу позвонить. Ты нормально спала в эти дни?
– Я не вообразила себе это, – говорю я раздраженно и сажусь на диван. – Это было на самом деле.
– Где, Бет? – спрашивает женщина, снова оглядывая комнату. – Где? Покажи.
– В компьютере.
Я пытаюсь подняться, но Джилл кладет ладонь мне на плечо и встает сама. Подходит к компьютеру – медленно, будто боится, что он укусит. Пододвигает очки повыше, к самым глазам, и наклоняется ближе к экрану.
– О господи! – Джилл снова оборачивается ко мне. – Это еще откуда?
– Иан прислал… Экстрасенс.
– Не знаю, кто из вас сильнее болен, – твердо говорит она. – Тот, кто придумал эту гадость, чертов экстрасенс, который тебе послал ее, или ты, если поверила, что это имеет отношение к Эми.
– Но оно правда имеет! Иан многое знает о ней.
– Скорее о тебе он многое знает. – Ее лицо смягчается. – Это все знают, Бет. Журналисты позаботились… раскопали подробности твоей жизни и раструбили на всю страну, чтобы все смотрели и судили. Этим так называемым медиумам легче легкого на вас наживаться. Не понимаю, как можно этого не видеть! Как можно так себя мучить без конца. – Она выключает компьютер – выдергивает вилку из розетки. – На этого… Иана нужно заявить в полицию.
– Нет. Это не просто картинка. Он еще кое-что рассказал. Не хочу его спугнуть.
Жалею об этих словах сразу же, как только они слетают у меня с губ. Защищаясь, я подставилась под новую атаку.
– Почему? – спрашивает Джилл, поправляя очки. – Что еще он сказал тебе?
Отвожу взгляд. Я не могу рассказать ей об Эсме и Либби.
– Неважно. Ты все равно не поверишь.
– Конечно не поверю. – Джилл садится рядом со мной. – Слушай, и эту картинку, и все, что он там наговорил, можно интерпретировать как угодно. Понимаю, как ты пришла к таким поспешным выводам, но для другого человека… это может иметь совершенно другое значение.
Я усаживаюсь поудобнее на диване.
– Например?
– Ну, – говорит Джилл, кладя руку на подушку у меня за спиной, – например, что Эми счастлива на небесах, подле Иисуса.
– Но там же эта… штука!
– Может, это означает совсем другое, – морщится Джилл. Ее взгляд бегает по комнате, словно ищет, за что бы зацепиться, чтобы придумать подходящее объяснение. – Может быть, это просто свет Христов на пути из тьмы. – Она гладит меня по руке. – И то, что выключатель в позиции «выключено», может быть хорошим знаком. Приглашение протянуть руки к свету веры и найти в ней утешение, даже если это выглядит… зловеще. Можно интерпретировать как угодно. Каждый видит то, что хочет.
Я прислоняюсь головой к спинке дивана. Обрывки последних нескольких дней в голове взрываются и разлетаются шрапнелью. Все застилает дымом.
– Не стоит все принимать за чистую монету, – говорит Джилл. – Постарайся посмотреть на вещи с другой стороны.
– Ты же не хочешь посмотреть с другой стороны, когда речь идет об экстрасенсах. – Губы у меня невольно кривятся.
– Ну, есть вещи, в которые такая старуха, как я, просто не может поверить. Кто знает, может, я увижу другую сторону «другой стороны», когда умру. – Она улыбается. – А теперь, может, все-таки чая? Уже половина одиннадцатого. Я пропустила свою вторую утреннюю дозу.
Я резко выпрямляюсь:
– Половина одиннадцатого? Мне надо идти. Подбросишь?
– Конечно, но, может, тебе все-таки лучше остаться дома и полежать?
Я встаю, убираю волосы назад:
– Ты же сама всегда говоришь, что мне нужно куда-нибудь выходить и встречаться с людьми.
– И ты именно это намерена делать?
– Я не собираюсь разыскивать викария и обвинять его в чем бы то ни было, если ты об этом.
– Не собираешься? – Брови у нее осуждающе приподнимаются.
– Нет, Джилл. Я договорилась встретиться с подругой… Либби.
– Никогда о ней не слышала, – неуверенно произносит моя наставница.
Не знаю, что вызывает у нее больше сомнений: то, что я никогда не говорила о Либби, или мои истинные намерения.
– Она проходила стажировку у Брайана в агентстве, – говорю я. – Давно уже. А потом переехала в Манчестер. Вот привезла дочку в Лондон – в первый раз. Хотят прокатиться на Лондонском Глазе. Нельзя же не пойти – кто знает, когда я потом еще увижу ее.
– Ну что ж, – говорит Джилл и встает на ноги, – если ты уверена, что это не повредит.
Я ни в чем не уверена, но идти должна.
Через пятнадцать минут Джилл пристраивает свой автомобиль за Ройал-Фестивал-холл. Я хочу открыть дверь, но она просит меня подождать, пока припаркуется как следует.
– У меня все еще висит знак «инвалид за рулем», от Артура остался. Надо бы сдать, но…
– Ты со мной не пойдешь. – Я произношу это не вопросительно, а утвердительно, но она делает вид, что не понимает.
– Почему нет? Я просто хочу убедиться, что ты найдешь свою подругу.
– Скорее, хочешь проследить за мной. Убедиться, что я опять не уйду куда-нибудь. Я не ребенок, Джилл.
Она поворачивает ручной тормоз и выключает двигатель.
– Нет. Но ты сейчас не в себе.
Я быстро выхожу из машины.
– Погоди! – окликает меня Джилл, запирая дверцу. – Я как будто наперегонки с тобой бегаю.
Так и есть. Я должна опередить ее, предупредить Либби с Эсме, чтобы не говорили ничего такого, что может вызвать у Джилл подозрения. Но вот со сходством между Эсме и Эми ничего не поделаешь. Джилл это наверняка заметит. Да и Эсме может узнать Джилл – она же работала в школе. Все разворачивается слишком быстро.
Я ввинчиваюсь в толпу, роящуюся вокруг концертного зала, и быстро иду по дорожке к Лондонскому Глазу. Колесо обозрения возвышается надо мной, металлическое кружево сплетается, как паутина, солнце блестит в стеклах кабинок, неторопливо описывающих круг. Люди из кабинок машут тем, кто остался на земле, направляют на них фотоаппараты.
– Вот они! – говорю я и небрежно взмахиваю рукой, указывая на каких-то незнакомых людей; поворачиваюсь к Джилл. – Все в порядке. Теперь ты можешь идти. Ты же не хочешь быть пойманной с фальшивым разрешением на парковку?
Джилл берет меня под руку. Она немножко запыхалась, щеки раскраснелись.
– Мне спешить некуда. С удовольствием познакомлюсь с ними. Я раньше не встречалась с твоими друзьями. Всегда я с кем-то знакомила тебя.
Моя паника усиливается, когда двое незнакомцев, на которых я показывала, поворачивают в другую сторону и смешиваются с толпой.
– Ага, попалась!
Чья-то рука хватает меня сзади за пальто. Я вздрагиваю и оборачиваюсь.
– Здравствуй, Эсме! – говорю с нажимом. – Неужели это ты? Господи, как ты выросла за то время, что я тебя не видела.
От волнения я говорю слишком громко и быстро.
Эсме хмурится, хочет что-то сказать. Я прижимаю ее голову к своему животу, но только на секунду. Сквозь толпу вижу, что к нам идет Либби. Она с облегчением выдыхает и убирает с лица прядь волос.
– Я уж думала, мы вас не найдем! – говорит она. – С ума сойти, что тут творится!
Либби с любопытством смотрит на Джилл, потом снова на меня. Я быстро качаю головой и делаю каменное лицо.
– Это моя подруга Джилл. Она меня подвезла, но теперь ей уже надо идти. Правда, Джилл?
Эсме отодвигается от меня. Поднимает взгляд на Джилл. Секундное колебание, потом застенчивая, заинтересованная улыбка. Явно не узнает. Да и глупо было думать, что узнает. Джилл постарела. Волосы поседели, морщин больше. Да и формы на ней нет, а Эми ее только в форме и видела. Для детей, наверное, все старики на одно лицо.
Зато сама Джилл стоит с круглыми глазами, чуть приоткрыв рот, и ахает так, что даже гул толпы вокруг не может этого заглушить.
– А это Эсме, – говорю я.
Джилл вздрагивает.
– Эсме? – Она понижает голос до шепота и смотрит неподвижными, немигающими глазами. – Но…
Представляю, как я сама смотрела на Эсме, когда в первый раз увидела ее на пороге своего дома. Мы с Джилл пристально глядим друг на друга, стараясь угадать что-то по выражению глаз.
– Она так… – Женщина качает головой; страх и очарованность отражаются на ее лице. – Такая… красивая девочка.
– Мы сейчас поднимемся вон туда! Повезло нам? – Эсме показывает пальцем на небо. – Мы с мамой.
Девочка прижимается ко мне, и я чуть отстраняюсь, стараясь сделать это по возможности незаметно.
– С мамой? – переспрашивает Джилл, кивая Либби. – Тебе и правда повезло. Не то что мне. Я еще ни разу не каталась.
Эсме подпрыгивает на месте.
– Тогда пойдемте с нами! – выкрикивает она.
– Нет! – восклицаю я (слишком громко). – Джилл спешит!
Джилл поджимает губы:
– Да нет. Торопиться особенно некуда.
Я прикладываю ладонь ко лбу.
– Вот теперь мне кажется, зря мы это затеяли, – говорю я. – Нам всем это ни к чему. Мне так совсем не хочется.
– Бет не очень хорошо чувствовала себя с утра, – поясняет Джилл. – Кое-что немного выбило ее из колеи.
Я слабо улыбаюсь. Эсме берет меня за руку и сочувственно ее пожимает.
– Жаль, – говорит Либби. – Могу я помочь?
Отвечаю: возможность поболтать, обсудить все, что накопилось, – это как раз то, что нужно. Надеюсь, она догадывается о серьезности происходящего по моему взгляду и по настойчивому тону. Прищуривается понимающе. И вопросительно.
– Пожалуй, лучше отложить колесо до следующего раза, – произносит она.
Вид у Эсме совершенно убитый. Она вытаскивает из кармана фотоаппарат:
– А я хотела поснимать!
– Да, – говорит Джилл, – девочке, конечно, жаль такое пропустить. А что, если мне с ней пойти? Заодно и сама прокачусь наконец. А у вас будет время пообщаться. На твердой земле. Бет, сейчас, пожалуй, именно это и нужно.
– Не знаю… – начинаю я.
Мало ли что Эсме может наговорить Джилл, пока они будут кататься?
– Вы такая добрая, – произносит Эсме. – Пожалуйста, мама, можно? – Она снова начинает подпрыгивать на месте.
– Если пообещаешь вести себя хорошо, – твердо говорит Либби. – Там будет очень интересно. Смотри разгляди все как следует и сфотографируй. Там такая красота, дар речи потеряешь – чего с тобой до сих пор не бывало!
Она прикладывает палец к губам дочери и переводит взгляд на Джилл:
– Девочка такая болтушка, с ума сойти можно, а там от нее деваться будет некуда.
Стоим вместе с ними в очереди. Наконец Эсме взбегает на платформу и осторожно шагает в кабинку. Джилл за ней.
– Что-то мне совсем не кажется, что это была хорошая мысль, – говорю я. – Вы уверены, что Эсме ничего ей не расскажет?
– Она все понимает. Эсме не дурочка.
Да, наверное. Не дурочка. Такая же смышленая, как Эми, но в Эми не было хитрости, а Эсме я слишком мало знаю, чтобы сказать о ней то же самое. Однако я вдруг с изумлением понимаю: эта девочка мне нравится. Она все время была деликатной, вежливой, отзывчивой и на удивление сдержанной, учитывая обстоятельства, в точности как Эми.
Либби смотрит на часы.
– Кататься они будут примерно полчаса, – говорю я. – Давайте где-нибудь присядем и поговорим.
За чашкой кофе в кафе Фестивал-холла я рассказываю Либби о письме Иана. Когда начинаю описывать картинку с выключателем, она наклоняется ближе, затем снова отшатывается, сморщившись от отвращения. В еще больший ужас она приходит от моего предложения подумать, не показать ли это Эсме.
– С ума сошли? – говорит она. – Посмотрите на себя. Что с вами творится от этой гребаной картинки! А представляете, что с ней будет?
– Но это может разбудить в ней воспоминания о том, кто ее похитил!
– Вот именно. Поэтому я и не буду ее заставлять, – говорит Либби. – Все должно идти естественным путем. Да, блин, я часто вообще не хочу, чтобы это случилось. Мне плохо делается, как подумаю, какая это будет травма для Эсме, если она наконец вспомнит, что с ней произошло. Какая мать не боялась бы?
Знакомое ощущение пощечины – как тогда, когда пресса трубила, что я никуда не годная мать. Хочу оправдаться, но тут Либби встает:
– Вы обещали, что не будете на нее давить. Я вам не верю, Бет. Вы слишком… непредсказуемая. Безответственная. Это опасно для Эсме. Господи, зачем только я вообще с этим связалась! Вот что: как только они сойдут с колеса, я увожу Эсме обратно в Манчестер.
– Нет! Вы не можете!
– Увидите.
Я вскакиваю на ноги. Голова кружится от духоты – тут нечем дышать от запахов кофе и кулинарного жира. Бегу за Либби со всех ног, врезаюсь в кого-то, едва не падаю. Некий мужчина подхватывает меня за руку, помогает дойти до двери и обмахивает мне лицо буклетом. Я прислоняюсь к окошку, прижимаюсь лицом к прохладному стеклу.
– Вам плохо? – спрашивает он. – Может, позвать кого-нибудь?
– Нет, спасибо. Я сейчас.
Беру у него буклет и отхожу, обмахиваясь на ходу. Либби уже ждет у платформы, запрокинув голову, вглядывается в кабинки, ладонью заслонив глаза от солнца. Я тоже смотрю вверх и вижу: Джилл что-то говорит, Эсме сидит рядом и внимательно слушает. Потом машет мне рукой, вскидывает фотоаппарат и щелкает.
– Либби! – кричу я. – Погодите.
Она оборачивается ко мне:
– Я серьезно, Бет. Оставьте нас в покое. Нам нужно вздохнуть свободно. Всем.
Эсме проплывает мимо нас – ее кабинка приближается к платформе. Вот она выскакивает, протягивает руку, чтобы помочь выйти Джилл, и бежит к нам.
– Потрясающе! – задыхаясь, говорит девочка. – Все-все видно. На мили, и мили, и мили кругом. Жалко, что вы не поехали! – Она замечает буклет и выхватывает его из моих пальцев. – Что это? Там про другие аттракционы? Мы куда-то еще пойдем?
– Нет. – Либби кладет дочке руку на плечо. – Идем. Нам пора.
Эсме не двигается. Ноги у нее будто прирастают к полу. По ее телу пробегает дрожь – сначала медленно, потом все усиливаясь, и наконец малышку начинает трясти так, что у нее подгибаются ноги. Она поднимает глаза от буклета, и у нее вырывается болезненный крик.
– Нет! – кричит она. – Не заставляйте меня туда идти!
– Эсме! Что с тобой? – Либби падает на колени и прижимает девочку к себе.
Эсме бьется, вырываясь из объятий.
– Там волк! – кричит она, тыча пальцем в буклет. – И уточка!
– Что? – Либби забирает у нее буклет.
Это программка «Пети и волка». Я водила Эми на симфоническую сказку в Ройал-Альберт-холл – и после у нее начались кошмары. Она все хныкала над бедной уточкой, проглоченной заживо, и жаловалась, что слышит, как она крякает у волка в животе. И что Петин дедушка противный и ворчливый – дедушки не должны быть такими.
Эсме сжимается в комок и топает ногой:
– Там волк! Волк! Ненавижу его. Она же знает, что ненавижу!
– Я не знала, что это программка, – говорю я. – Вообще, что это программка, а уж тем более к «Пете и волку». Честное слово. Мне ее дали, чтобы…
– Не надо, Бет. – Либби поднимает Эсме на ноги. – Вы не смогли удержаться? Не терпелось. И вот, посмотрите, что вы наделали. – Она швыряет мне программку. – Держитесь от нас подальше. Понятно?
Обе уходят, не оглянувшись. Я вздрагиваю, кто-то трогает меня за плечо.
– Бет? – говорит Джилл – бледная, губы плотно сжаты. – Что все это значит?
Я развожу руками, изображая полную невинность:
– Сама хотела бы знать.
– Она, похоже, считает, что ты в курсе.
Я наклоняюсь и поднимаю программку. Нарисованный волк, черный, лохматый, пускает слюну из зубастой пасти. Я почти вижу Эми, сжавшуюся, дрожащую в моих объятиях, чувствую, что рукав у меня промок от ее слез.
Поднимаю взгляд на Джилл:
– Что Эсме там тебе рассказывала?
– Да, собственно, ничего. Ничего такого, по чему можно было догадаться, что с ней случится истерика.
– Мне нужно домой. Я так устала, что ног под собой не чую.
Мы идем к машине. Чувствую, Джилл что-то не дает покоя.
– Эсме – прирожденный экскурсовод, – говорит она. – Очень хорошо знает Лондон для человека, который никогда раньше здесь не бывал. Все главные достопримечательности мне показала. – Она набирает воздуха, словно хочет еще что-то сказать, но не решается. Чуть погодя поворачивается ко мне вполоборота. – Знаю, не надо бы об этом вообще, тем более сейчас, когда ты так… когда ты еще… расстроена, но…
– Говори.
Джилл вздрагивает, ее плечи съеживаются.
– Иногда у меня от этой девочки мурашки по коже. Не могу даже толком объяснить… Она ничего такого не говорила и не делала. И не надо было. – Джилл качает головой. – Наверное, это просто глупости, но я сразу об этом подумала и теперь уже не могу выбросить из головы.
– Что выбросить?
– Ощущение, что рядом со мной сидела Эми.
