1
Иногда я вижу на карусели ее неясные очертания… Слышу ее смех, когда она катится с горки… Но на самом деле Эми там нет – просто не может быть. И горки нет, и качелей.
Городские власти снесли скрипучие качели и карусели и оборудовали современную площадку: нормальные качели с закрытыми сиденьями, новые карусели, фонтан и яма с песком, над которой протянулись мостики и канаты. Чтобы играть было и интересно, и безопасно.
Новую площадку перенесли в дальний конец парка, поближе к кафе. Теперь родителям можно поговорить и выпить капучино, пока дети качаются, крутятся на каруселях и копаются в песке.
А у меня отняли то место, где видели Эми в последний раз.
Старую площадку, которую Эми знала и любила, залили бетоном, разбили на несколько частей и оборудовали для игр с мячом. Бетон расчерчен линиями и кругами, словно кто-то рассыпал там школьный набор геометрических фигур.
Похоже, никто не знает, зачем эти площадки нужны: я ни разу не видела, чтобы там играли. Во всяком случае, в мяч.
Сегодня – как всегда.
Под гнутыми баскетбольными кольцами без сеток, склонившись над мобильными телефонами, курит стайка подростков. Подхожу к ограде – поднимают головы. Крепче сжимаю в руке букет. Целлофан хрустит.
Стараясь не замечать взглядов, наклоняюсь и прислоняю букет к ограде, сверкающей синей краской. Она тоже новая, не покосившаяся, как прежняя. И покрепче, надеюсь. За ней дети в безопасности.
Снимаю перчатки и вставляю в букет карточку. «Дорогой моей девочке. Прости… Вечно любящая тебя мама. ххх».
Складываю ладони, склоняю голову. Слова расплываются в морозном воздухе – облачка молитвы испаряются, совсем как Эми.
Встаю, держась за ограду, и натягиваю перчатки. Думаю о том, уберут ли цветы парковые служители завтра утром, как в прошлом году. А может, они и до утра не дотянут.
Букеты на фонарных столбах, отмечающие места дорожных катастроф, висят, пока не засохнут стебли, а целлофан не посереет и не потрескается. Они не только дань памяти, но и предостережение об опасности на дороге. Мой букет – тоже, хотя опасность, от которой он предостерегает, не так явна, как летящий на скорости автомобиль, и родителям не очень-то легко объяснить, чего остерегаться.
В конце тропинки останавливаюсь и оглядываюсь. Если бы тогда, десять лет назад, на этом самом месте я оглянулась, если бы следила за ребенком, как до́лжно матери…
Один из подростков насмешливо машет мне рукой. Остальные перешептываются, скаля зубы. Я еще не успею уйти из парка, а цветы, скорее всего, уже будут футболить по всей площадке или швырять в баскетбольные кольца. От лепестков россыпь геометрических фигур на бетоне будет смотреться еще более дико.
Холод пощипывает лицо. Мороз превратил ветви платанов в призрачные силуэты, а теннисные сетки – в сверкающую паутину. Часы на церкви Святого Марка бьют десять.
До встречи еще час. Можно успеть выпить кофе – только не в парке. Не могу даже проходить мимо площадки, не то что сидеть там и слушать детские крики и ссоры. Ссадины, царапины, слезы… Исцеляющие объятия… Невыносимо даже в обычный день, а сегодня день особенный.
Поднимаю повыше воротник пальто и иду к воротам парка.
Открываю дверь. Секретарша за стойкой администрации поднимает голову. Похоже, новенькая – не видела ее раньше. Улыбка быстрая, деловая.
– Чем могу помочь?
– Бет Арчер, – представляюсь я, расстегивая пальто. – У меня встреча назначена на одиннадцать.
Она опускает взгляд к лежащему на столе расписанию. Обкусанные ногти скользят по написанному вручную перечню имен.
– Да, верно. К Иану Пойнтону, на одиннадцать. – Снова улыбается. – Он у нас новенький.
– Да, – говорю. – Я знаю.
Я сомневалась, стоит ли записываться к этому Иану. На сайте фотография: мальчишеское лицо, волосы подстрижены по-школьному. На вид слишком молод, чтобы быть настоящим специалистом в чем бы то ни было, а тем более – чтобы беседовать с мертвыми.
Сомнения подпитывают невольно закрадывающийся в душу скептицизм, который уже несколько лет сопутствует моим ежегодным визитам. Я старалась подавить его. Но… Хочется верить, что Эми все же сумеет ко мне пробиться. А еще хочется, чтобы мои надежды на экстрасенсорику оправдались, и желательно – нет, нужно, – чтобы Брайан с его цинизмом оказался неправ.
В первый раз, вскоре после того, как Эми пропала, я уговорила мужа пойти со мной.
– Если не ради меня, то ради Эми. Она ведь и твоя дочь.
Ожидая приема, он сидел, пыхтел, сопел, выстукивал что-то ногой по полу и бормотал себе под нос, что все это надувательство и пустая трата времени. Потом, когда мы вошли, вел себя не лучше: не захотел даже пожать руку маленькой старушке с белыми волосами, которая пригласила нас в комнату.
Она представилась как Эдна Хасси и попросила нас сложить руки в безмолвной молитве, пока она вызывает своего духа-наставника, Акару. Брайан фыркнул, но небрежным жестом соединил пальцы.
– Ничего не могу уловить. Кроме отторжения, – сказала Эдна.
Она закатила глаза, сосредоточиваясь, и потеребила пальцем слуховой аппарат в левом ухе. Брайан предположил: пора менять батарейку. Когда «провидица» так и не смогла сказать ничего определенного, он насмешливо посоветовал ей сменить частоту настройки.
– Тогда у вас все будет работать не хуже, чем мой бредоуловитель, – сказал он и вышел за дверь.
Я торопливо пробормотала извинения и выбежала следом. Но назначила еще одну встречу на следующей неделе. А через месяц – еще одну. И так целый год – каждый месяц.
– Если бы экстрасенсы давали постоянным клиентам скидки, как авиакомпании, ты бы уже могла бесплатно облететь вокруг света, – говорил Брайан. – Или их призовые мили действительны только для астральных полетов?
Он говорил, что из-за этого я только застреваю в прошлом, не могу избавиться от него и жить дальше. Мой психотерапевт повторял то же самое.
Но я не могла отпустить Эми, не могла расстаться с ней окончательно. Один раз я уже бросила дочь, и это стоило ей жизни, хотя, конечно, тела до сих пор не нашли. Второй раз я ее не брошу. Буду ждать – вдруг она захочет достучаться до меня с той стороны?
Если уж выбирать день, когда у меня больше всего надежды услышать голос Эми, то это годовщина ее исчезновения. Поэтому я пообещала Брайану, что буду ходить к экстрасенсам только раз в году.
– И этот-то раз лишний, – говорил он. – Рана только-только начнет затягиваться, а ты расковыряешь корочку, и она снова откроется. Вот уж не думал, что ты мазохистка.
– А я не думала, что ты садист.
– Это не я делаю тебе больно, Бет.
– Но сделаешь, если не будешь отпускать.
Мне и не нужно было разрешения. Могла бы ходить втихомолку, Брайан бы даже не узнал. Но необходимость скрываться сделала бы все грязным и жалким, словно я творю нечто постыдное. А еще нужно было, чтобы муж признал: мое горе может проявляться и так, пусть даже он этого и не одобряет. Мои ежегодные походы к экстрасенсам были вынужденным компромиссом, который в конце концов разрушил наш брак. Одним из компромиссов, во всяком случае.
За годы я перевидала множество экстрасенсов: пухлого коротышку, от которого так несло кислятиной, что в маленькой комнате было не продохнуть; шотландку с глазами-бусинками, что в любую погоду ходила в одних и тех же блузке и юбке; бывшего шахтера, загубившего себе легкие никотином и угольной пылью. Каждый предлагал свое: абстрактные советы уехать в Америку, предупреждения, что мне следовало бы поберечь спину и проверить зрение, шутки по поводу того, что я слишком много хлопочу по хозяйству. Во всем этом была доля истины, или мне так казалось.
Но ни один из них не смог установить контакт с Эми.
– Им не хватает порядочности, даже чтобы соврать. – Брайан постучал по клавиатуре ноутбука на кухонном столе. – В смысле, еще чуть приврать в придачу ко лжи об экстрасенсорных способностях. – Он покачал головой. – Они же наверняка знают, кто ты и зачем пришла. Всего-то и нужно было сказать, что Эми хорошо, что она смотрит на тебя и по-прежнему тебя любит. Так их даже на это не хватает. Или просто не хотят. – Муж хмыкнул. – Предсказатели… Нашли себе красивое слово. И правда, «вымогатели» звучит как-то не очень.
– Вот я и продолжаю туда ходить именно потому, что они не врут, – ответила я. – Ты прав, им очень легко было бы сказать то, что я хочу услышать, и тем самым упрочить свою репутацию, но они не врут. Почему?
– Вот ты и скажи почему.
– Из честности.
– Это экстрасенсы-то? Не смеши! – Он встал и поцеловал меня в лоб, туда, где должен быть «третий глаз». – Бет, они видят в будущем только одно: как ты снова приходишь и приносишь им деньги. Но если тебе кажется, что это помогает…
Это помогало. И до сих пор помогает. Не знаю почему. Как бы то ни было, я прихожу к ним снова и снова – азартный игрок, которому позарез нужно еще разок бросить кости, и – может быть, может быть – на этот раз он сорвет джек-пот.
Вера с каждым разом убывает. И все же я надеюсь, что у Иана получится. Если верить биографии на сайте, у него новый, свежий подход. Может быть, это и нужно Эми.
Пусть она появится сегодня! Пусть заговорит. Сделает так, чтобы я услышала ее…
Девушка за стойкой администрации просит меня подождать перед дверью двенадцатого кабинета.
– Это прямо по лестнице, – говорит она, – сразу за…
– Спасибо. Я знаю дорогу.
Она еще раз коротко улыбается, и я поднимаюсь по лестнице. Наверное, никто не ходит сюда так часто, как я. Может быть, другие посетители тоже не слышат того, что хотят, и быстрее распознают обман.
Белая краска, которой выкрашен узкий коридорчик, вся зашаркана рукавами и ботинками – вероятно, в основном моими. Полысевший местами ковер весь затоптан. Стулья, стоящие у каждой двери, пусты. Двери закрыты.
На двери с номером 12 висит табличка, уведомляющая, что внутри идет сеанс, «просьба не мешать». Еще одна надпись призывает посетителей соблюдать тишину.
Дверь открывается, выходит молодая женщина – с горящими глазами, сияет воодушевлением. Обматывает шею шарфом и заправляет за ухо прядь волос.
– Спасибо еще раз, – говорит она через плечо и закрывает дверь. – Он просил не заходить пока, подождать несколько минут. – (Я киваю.) – Он замечательный, – шепчет женщина. – Сразу увидел, что я беременна. Мальчик, говорит.
Она жмурится от удовольствия. Я стараюсь выдавить улыбку в качестве поздравления.
Смотрю на ее живот: плоский, ничего не разглядишь. Может, экстрасенс просто «ткнул пальцем в небо» и догадка оказалась верной. В целом. Детали ведь пока не проверишь.
Женщина уходит. Походка у нее легкая. Я завидую ее полной убежденности в том, что она услышала правду. Уже сам факт, что ей сказали хоть что-то существенное, раздражает.
Дверь открывается так резко, что я вздрагиваю.
– Извините! – произносит мужчина. – Не хотел вас напугать. Входите.
Он отступает в сторону, чтобы дать мне пройти. Меньше ростом, чем я ожидала, но глаза такие же голубые, как на фотографии, – льдины, а не глаза, один посажен чуть выше другого, и от этого взгляд странно преломляется. Если чей-то взгляд и может достичь небес, так это его.
– Я Иан, новенький. – Хозяин кабинета садится за маленький столик и указывает на стул напротив. – Вы здесь уже бывали? – (Я киваю.) – Значит, в курсе, как это работает? Насчет…
– Никаких гарантий. Знаю.
Даже я слышу в своем голосе нотку безнадежности. Для экстрасенса это должно звучать подозрительно, словно я пытаюсь заставить его доказать: он на самом деле на что-то способен. Пожалуй, так и есть.
Чувствую, как в душе сгущается тень сомнения. Дело не в нем – не в его ясновидении я сомневаюсь, а в том, что с мертвыми вообще можно говорить.
Раздраженно поеживаюсь. Я зла на Брайана, на Иана, на собственную недоверчивость. Зла на себя за то, что все еще надеюсь оказаться неправа.
Иан пододвигает свой стул ближе. Лицо у мужчины чистое, кожа гладкая, бледная, словно восковая. Только когда он улыбается, появляются тоненькие-тоненькие морщины. Экстрасенс похож на мальчика из церковного хора, даже голос такой же мелодичный. Я достаю из сумочки переносной кассетный магнитофон.
– Давненько таких не видел, – улыбается Иан. – Сейчас почти у всех цифровые диктофоны.
Я сразу чувствую себя старой и несовременной. Незащищенной.
Медиум наклоняется ко мне:
– Готовы?
Киваю. Он берет меня за руку.
Подход у него не то чтобы новый, просто более прямолинейный. Кто такой Артур? Кто собирается купить новую машину? Почему мне показывают пучок вереска? Чувствую, он забрасывает удочку наугад. У меня нет ответов, которые без осечки цеплялись бы за его крючок.
– Принимаете это? – спрашивает Иан после каждого вопроса, когда я пожимаю плечами.
Даже в этом он прямолинейнее, чем другие экстрасенсы. Те говорят: «пока просто запомните» или «возможно, смысл откроется позже». Этот требует отклика, участия, словно ободрения ждет. А я каждый раз в ответ на вопрос, принимаю ли я это, пожимаю плечами.
Он покашливает и закрывает глаза. Дышит глубоко, сосредоточенно. Затем меняет тактику: начинает говорить что-то о рассеивающейся тьме, о зыбучих песках, о проблемах, лопающихся, как мыльные пузыри, – и все мягким, мелодичным тоном.
Он видит знак «Продается», предупреждает о важном повороте судьбы, который должен случиться весной, но не уточняет, что это за поворот и в каком году будет весна, убеждает принимать больше пищевых добавок для моих якобы слабых суставов.
Я уже не слушаю, киваю, догадываясь по тону «провидца», что он ждет ответа, и тайком поглядываю на часы. Когда он спрашивает, нет ли у меня конкретных вопросов или проблем, в которых необходима помощь, я отвечаю «нет» – как всегда. Он должен сам увидеть, без подсказок. Должен убедить меня поверить.
– Ну как? – спрашивает Иан, когда полчаса подходят к концу. – Помогло?
– Спасибо. – Я выключаю магнитофон и кладу его обратно в сумку.
Он открывает дверь, улыбается и говорит, что надеется увидеть меня снова. Когда я прохожу мимо, кладет руку мне на плечо. Голова мужчины склоняется набок, он неотрывно смотрит в верхний угол, под потолок, – странно, будто не видит ничего.
– Она уже близко. Девочка. Близко.
Пол уходит у меня из-под ног. Я так долго ждала чего-то – хоть чего-нибудь, – что можно хоть как-то связать с Эми. И вот оно, наконец-то! Меня переполняет удивление и облегчение. Чувствую: мое упорство было не напрасным, радуюсь, что не подвела дочку на этот раз. Но в то же время ощущаю и нечто иное. Страх.
До сих пор я боялась, что она не пробьется ко мне. Теперь боюсь того, что она может сказать, боюсь узнать правду.
Хватаюсь за дверь, чтобы не упасть.
– Кто? – спрашиваю я, не в силах дышать.
Иан прищуривает глаза, склоняет голову к другому плечу. Настраивается.
– Мне показывают имя. Погодите… Четыре буквы. – Он кивает и открывает глаза. – Извините. Все исчезло. Алма? Имми? Элли, может быть? Принимаете?
Парень взволнован, словно очень хочет хоть что-то угадать – не ради меня, а ради себя самого.
Но он не угадал. Сказал бы – три буквы, а не четыре, я бы ухватилась за это и настояла на продолжении сеанса. Но медиум даже это не угадал. Разочарование гасит едва мерцающий огонек веры.
Улыбка девушки на стойке администрации натянутая, понимающая. Закрывая за собой дверь, я знаю, что никогда больше не вернусь сюда.
Воздух на улице хрусткий, морозный. Глубоко вдыхаю. От холодного чистого воздуха кружится голова.
Дома на автоответчике ждет сообщение от Джилл – напоминание о предстоящем новогоднем сборище.
– Ничего особенного, – говорит она, – просто несколько друзей, еда из «Эм энд Эс» и пара бутылок шампанского. Знаю, вы, скорее всего, предпочтете остаться дома. Понимаю почему. Если же вам захочется чего-то новенького – ну, развеяться, что ли, – жду с радостью.
Удаляю сообщение. Я не вынесу вечеринку – формальную или дружескую, все равно. У меня свой новогодний ритуал: цветы на детской площадке, встреча с экстрасенсом, приступ лихорадочной уборки и рыдания – такие громкие, что заглушают полуночные хлопки и взрывы петард на набережной Темзы. О другом и думать не могу – это было бы неуважением к памяти Эми.
Снимаю трубку телефона, набираю номер Брайана: еще одна часть предпраздничного ритуала. Он отвечает на второй или на третий звонок.
– Бет. Я так и думал, что это ты.
Тон ровный, будничный. Безрадостный. Я одна из его предпраздничных обязанностей. Вроде мусорного ведра.
– Как дела?
– Я… – Еле сдерживаю слезы.
– Ох, Бет, ну ради бога!
– Десять лет, Брайан, десять лет…
– Знаю. Я не забыл.
– Я и не говорю, что ты забыл.
Молчание. Он будто считает до десяти, дает мне время прийти в себя. Фоном слышится поп-музыка и девичий смех. Его новая семья радостно готовится встречать Новый год.
– Похоже, у вас там веселье, – говорю мрачно.
– Да нет. Просто девочки дурачатся, MTV смотрят.
Девочки. Не одна, а целых две дочери. Хоть и приемные. Замена Эми.
Крепко сжимаю телефонную трубку. Я не должна на них злиться, но злюсь.
Вместо того чтобы поставить в парке скамейку в память Эми, как мы договаривались, Брайан арендовал студию звукозаписи. Девочки из школьного хора записали CD: песни из фильмов и классические поп-мелодии, в том числе ее любимой группы «Spice Girls».
– Это лучше скамейки, – сказал он. – Эми бы понравилось.
Посвящение ей на обложке CD затерялось под названием хора и именами исполнительниц, первыми в списке которых шли его дочери. Песня «Spice Girls» была даже не из самых любимых у Эми, а ее название больше походило на указание от Брайана: «Stop».
– Надо идти, – говорю я. – С Новым годом.
Вешаю трубку, пока бывший муж не успел ответить на мой сарказм каким-нибудь едким замечанием.
Иду на кухню. Включаю «Радио-4», натягиваю резиновые перчатки. Вооружившись флаконами с отбеливателем и полиролью, губками и тряпками, прохожусь по каждой комнате. Дом большой, даже для троих был великоват, а для одной – тем более. Но я отсюда не уеду. Здесь я ближе к Эми. Моя память о ней – такая же неотъемлемая часть этого дома, как потолки и стены.
После развода Брайан думал, что я продам дом. Красивая вилла в викторианском стиле, из красного кирпича, всего пять минут пешком до метро, несколько хороших частных школ поблизости, а я могла бы выбрать что-нибудь поменьше, полегче с точки зрения ухода и не обремененное воспоминаниями.
– Воспоминания-то и не хочется терять, – сказала я.
– Ты можешь забрать их куда угодно. Эми всегда будет с тобой.
– А я всегда буду ждать ее.
Если – в самом невероятном, счастливом случае – Эми еще жива, я должна сделать так, чтобы она могла легко найти меня, если станет искать. А значит, на моем доме не будет вывески «Продается», что бы там ни разглядел в будущем экстрасенс.
Спрыскиваю, тру и полирую, пока руки не начинает ломить и лоб не покрывается испариной. Дом уже весь пропах химией, внутри стоит одурманивающий туман запахов лимона, лаванды и сосны. Пылесос добавляет легкую базовую ноту теплой пыли и резины.
Немного задерживаюсь в комнате Эми, хотя физически от нее там уже не осталось и следа. Комната не стала памятником нашей малышке – об этом позаботился Брайан. Он вынес оттуда все ее вещи через год после исчезновения девочки, чтобы мы могли постепенно освободиться от нее и найти в жизни место для чего-то еще, может быть, друг для друга.
Я смотрела, как муж выносит мешки и коробки, и неудержимо рыдала, видя книжки про Трейси Бикер, постеры «Spice Girls», спутанную шагающую пружинку. Несколько самых любимых игрушек дочки я все же отстояла: потрепанную одноглазую панду, замызганного кота Багпусса, Почтальона Пэта с гнущимися руками и ногами – его она всегда прятала, чтобы подружки не дразнились, что она как маленькая, – но все остальное было сметено апокалиптическим порывом супруга.
Я заставила Брайана пообещать, что он отвезет все в благотворительный магазин на Стритхэм или на Гринвич – куда угодно, лишь бы подальше, чтобы не видеть одежду или игрушки нашей дочери у других детей. Он сказал, что вещи с радостью взяли в магазине «Сью Райдер» в Льюисхэме, но вскоре в местном «Теско» я увидела девочку в джинсах «Хелло Китти» с бахромой внизу – в точности как у Эми. Да и розовая курточка показалась знакомой.
С тех пор я уже несколько раз сделала перестановку в комнате дочери, сменила занавески и постельное белье, хотя там никто не спал. И не будет. Гостей у меня не бывает, а если вдруг кто-то и приедет – в доме еще несколько спален на выбор.
Протираю зеркало в двери, перед которым Эми когда-то изображала Беби Спайс. Светловолосая, мечтательная, с голубыми глазами и белозубой улыбкой. Вижу ее в своем отражении, несмотря на то что мои губы сжаты в прямую линию, а глаза запавшие, с темными кругами и «гусиными лапками» вокруг. Мои светлые волосы тронуты сединой, словно кукурузное поле заморозком, но в этой седине нет той элегантности, как у других женщин в возрасте за пятьдесят. Однако это ничто по сравнению с тем, что я все меньше и меньше похожа на Эми. Даже отражение мое расплывается.
Убираю принадлежности для уборки обратно в шкаф, споласкиваю резиновые перчатки и вешаю на белоснежную кухонную раковину. Когда открываю дверь, чтобы вынести мешки с мусором, небо уже темное и в нем, не дожидаясь новогодней ночи, сверкают фейерверки. «Римская свеча» взмывает вверх перемежающимися разноцветными вспышками, каждая из которых сопровождается негромким хлопком пороха, но, поднявшись в воздух лишь на несколько футов, начинает медленно угасать – как мои молитвы об Эми и просьбы вернуться.
Закрываю дверь, мою руки и разворачиваю тонкую оберточную бумагу, в которой лежит кремового цвета восковая свеча – купила на рынке «Боро». Спичка чиркает по коробке, пламя согревает штырек железного подсвечника, и он легко входит в основание свечи. Я уношу ее, незажженную, в гостиную и ставлю на каминную полку, рядом с фотографией Эми. Фотографию сделали в Занте, за год до того, как девочка пропала. Она тут вся коричневая, как карамак, а улыбка сияет свежестью, будто морской прибой. Сзади видна полоска освещенной солнцем воды и ослепительно-белый песок. В сложенных ковшиком ладонях Эми держит мертвую медузу – полупрозрачный пузырь, похожий на расплавленный хрустальный шар.
Я зажигаю свечу. Тени падают на фото. На глаза наворачиваются слезы, я целую кончик пальца и прижимаю к стеклу в рамке.
Задергиваю шторы, включаю проигрыватель. Диск, который я слушала в прошлый раз, все еще там. «Лучшие песни „Spice Girls“». Нажимаю на пульте «4», затем «повтор», сажусь так, чтобы видеть фотографию дочери, и смотрю, как тень от свечи пляшет на ее загорелом лице.
«Мама».
Когда песня звучит уже четвертый раз, раздается стук в дверь.
Я убавляю звук в надежде, что тот, кто стоит за дверью, скоро уйдет. Хочу, чтобы меня оставили наедине с бессонницей. Но стук раздается вновь. Громче. Гремит почтовый ящик.
– Миссис Арчер? Вы дома?
Женский голос. Незнакомый, и акцент не могу определить. Выключаю музыку и тут же соображаю, что этого делать не стоило: теперь понятно, что я дома.
– Миссис Арчер! Пожалуйста! Это важно.
Я встаю, осторожно выглядываю в щель между занавесками. И отшатываюсь. Прямо передо мной – лицо женщины. Нос прижат к стеклу. Охнув, я роняю занавеску.
– Извините! – говорит она. – Кажется, я вас напугала.
– Уходите! – твержу я громко, чтобы она услышала через окно.
Надеюсь, она услышит и требовательную настойчивость в моем голосе.
– Но мне нужно с вами поговорить.
– Если это насчет смены компании-поставщика электроэнергии – не интересует. Я занята.
– Я не за этим пришла, – быстро говорит она, чуть повысив голос. – Пожалуйста. Это важно. Касается Эми.
– Мне нечего сказать газетчикам.
– Я не из газеты.
– Если вы из полиции, покажите значок.
– И не из полиции.
– Так кто же вы? И чего хотите?
– Либби Лоуренс. Мне очень нужно с вами поговорить. – Голос у нее взволнованный и нетерпеливый. – Лицом к лицу. Не через стекло. Я приехала издалека. Пожалуйста. Это не тот разговор, который можно вести через окно или через почтовый ящик.
Я снова отодвигаю штору. Ярко-каштановые волосы обрамляют бледное лицо. Глаза – пронзительно-голубые – смотрят прямо в мои и смягчаются от улыбки на ее губах. Открываю окно.
– Итак?
– Это касается Эми. Миссис Арчер, я знаю, где она.
Много лет я мечтала о том, что кто-то принесет мне вести об Эми. И в той же мере страшилась этого. Надежда или горе. Полицейские с сообщением о найденном теле. Журналисты в погоне за сплетнями. Падальщики, сбежавшиеся поглазеть или пособолезновать. Временами когда-то даже думалось: возможно, сама Эми постучит в дверь.
Сердце колотится.
Может быть, вот он, тот миг, которого я ждала! Наконец-то найдется ответ на все вопросы последних десяти лет. Может быть, это шанс снова обнять дочь, почувствовать ее, живую и теплую, в своих руках, ощутить, как бьется ее сердце рядом с моим. Или возможность дать ей уснуть с миром, возможность нам обеим найти хоть какой-то покой.
Муку неизвестности вдруг перекрывает волна страха перед тем, что сейчас может открыться.
Я хочу знать.
И – не хочу.
То, что желает сказать эта женщина, может сломать меня окончательно. Я тону в водовороте надежды и ужаса. Держаться не за что, кроме самой себя, а этого вряд ли достаточно. Хватаю ртом воздух, погружаюсь в волны боли и тоски, потом выныриваю на гребне надежды и ожиданий.
Бегу ко входу. Дрожащие пальцы кое-как отодвигают засов и приоткрывают дверь.
Она выше, чем показалось из окна, и лицо ее кажется еще бледнее в серебристом свете, что падает на порог. Улыбка пришелицы гаснет. Она пытается что-то сказать, но слова не выговариваются. У меня они тоже куда-то пропали. Делаю глубокий вдох.
– Где моя дочь? – Вопрос вырывается отчаянным шепотом.
Либби сглатывает и закусывает губу:
– Длинная история… Пожалуй, вам лучше присесть.
Я медленно отступаю назад и распахиваю дверь. Холод врывается вслед за Либби в прихожую. Женщина снимает перчатки и протягивает правую руку. Пожатие короткое, но я чувствую каждую косточку ее пальцев. Отдергиваю кисть.
– Знаю, это будет нелегко, – говорит она. – Поверьте, это трудно и для меня.
– Да говорите же, что вы знаете! – умоляю я. – Пожалуйста!
Она пожимает плечами и набирает в грудь воздуха:
– Это прозвучит очень странно. Вы подумаете, что я сумасшедшая, – если уже не думаете. – Она снова берет меня за руку. Я снова отдергиваю ее. – Я знаю, где Эми.
Голос Либби звучит твердо. Тон не оставляет сомнений.
– Вы уже говорили. Но… если бы ее тело нашли, ко мне прислали бы кого-нибудь из полиции.
– Я не находила ее тела.
Прислоняюсь к стене, закрыв глаза, и сжимаю пальцами переносицу. Едва хватает воздуха в груди и храбрости, чтобы произнести это вслух.
– Я… не понимаю. Вы хотите сказать?..
Голова кружится от невысказанной надежды.
Либби неуловимо кивает:
– Да, миссис Арчер. Эми жива.
