Глава 37
Понедельник. Исповедь
Они были одного роста. Двое мужчин стояли друг напротив друга в храме Святой равноапостольной княгини Ольги. Теплый, застоявшийся воздух приятно пах благовониями и неприятно — табаком. Солнечная погода в Осло держалась уже почти пять недель подряд, и Николай Луб в своем плотном шерстяном облачении обливался потом, читая слово перед исповедью:
— Се, чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое…
Недавно он пробовал купить новое, не такое тяжелое облачение на Вельхавенс-гате, но там сказали, что для православных священников у них ничего нет. Прочитав молитву, он положил книгу на аналой — рядом с распятием. Сейчас человек перед ним кашлянет — они всегда это делают перед исповедью, как будто пытаясь таким образом избавиться от своих грехов. У Николая было смутное ощущение, будто этого человека он видел раньше, но где — он не помнил. Имя самое обычное. Николаю даже казалось, что это было не настоящее имя. Возможно, этот человек — из другого прихода. Иногда люди приходили покаяться здесь в своих маленьких тайнах, потому что это была небольшая малоизвестная церковь, где они никого не знали. Николаю часто доводилось принимать покаяние у лютеран Норвежской государственной церкви. Просите, и дано будет. Господь милостив.
Мужчина кашлянул. Николай закрыл глаза и решил, что сразу же по приходе домой омоет тело душем, а слух — музыкой Чайковского.
— Святой отец, так выходит, что порок, как и вода, ищет, где ниже. Если есть в характере хоть малая дырочка, трещинка, слабинка, порок всегда найдет ее.
— Все мы грешники, сын мой. Ты пришел в чем-то покаяться?
— Да. Я был неверен моей любимой женщине. Изменил ей с развратницей и, хотя не любил ее, не нашел в себе сил, чтобы отказаться.
К горлу Николая подступил ком.
— Продолжай.
— Она… Я был словно одержим ею.
— Был, говоришь? Так, значит, ты перестал с нею встречаться?
— Они умерли.
Николай вздрогнул: не только от его слов, но и от интонации, с которой он их произнес.
— Они?
— Она была беременной. Мне кажется.
— Мне печально слышать о твоих потерях, сын мой. А твоя супруга знает об этом?
— Никто об этом не знает.
— А от чего она умерла?
— От пули в голове, святой отец.
Николая обдало холодом. Ком подступил снова.
— Ты в чем-то еще хочешь покаяться, сын мой?
— Да. Есть один человек. Полицейский. Я видел, как женщина, которую я люблю, пошла к нему, и ко мне закрались мысли о том, чтобы…
— Да?
— Согрешить. Это все, святой отец. А теперь вы можете прочесть молитву об отпущении?
В храме стало тихо.
— Мне… — начал Николай Луб.
— Святой отец, мне пора идти. Вы не будете так добры?
Николай снова закрыл глаза, начал читать и открыл их, только когда дошел до слов:
— Прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Он перекрестил голову мужчины, тот прошептал благодарность и быстрыми шагами вышел из церкви.
Николай остался на том же месте и слушал эхо собственных слов. Кажется, он вспомнил, где видел этого человека. В Старом Акере, он приходил с новой Вифлеемской звездой взамен сломанной.
Как священника Николая связывал обет соблюдать тайну исповеди. И услышанное не заставило бы ее нарушить, но что-то неладное было в самом голосе мужчины — в том, как он говорил про свои мысли о том, чтобы… Чтобы что?
Николай выглянул в окно. Где же облака? Кажется, вот-вот начнется дождь, но сначала будут гром и молния.
Он запер дверь, встал на колени перед маленьким алтарем и начал молиться с таким искренним чувством, какого не испытывал уже многие годы. Просил Господа укрепить и наставить на путь истинный. И даровать прощение.
В два часа в дверях кабинета Беаты появился Бьерн Холм и сказал, что у него кое-что для нее есть.
Она встала и прошла за ним в фотолабораторию. На шнуре для просушки висел только что напечатанный снимок.
— Сделано в прошлый понедельник, — сказал Бьерн. — Примерно полшестого, то есть через полчаса после убийства Барбары Свендсен. За это время можно спокойно доехать на велосипеде от площади Карла Бернера до Фрогнер-парка.
На фотографии была улыбающаяся девочка на фоне фонтана. Рядом с ней был виден кусок скульптуры. Беата ее узнала — «Дерево и ныряющая девушка». Она любила забираться к этой скульптуре в детстве, когда мама с папой на воскресенье выезжали с ней в город и шли гулять в Фрогнер-парк. Папа говорил, что у Густава Вигеланна ныряльщица символизировала девичий страх перед тем, как шагнуть во взрослую жизнь и стать матерью.
Сейчас Беата смотрела не на нее. Она смотрела на самый край фотографии, где у зеленой урны стоял мужчина с коричневым пакетом в руке. Он был одет в облегающую желтую куртку и черные спортивные штаны, какие носят велосипедисты. На голове был черный шлем, на лице — солнечные очки и маска.
— Велокурьер, — прошептала Беата.
— Лица все равно не видно, — ответил Бьерн Холм.
— Да, но… — Голос Беаты прозвучал словно эхо. Не сводя глаз с фотографии, она протянула руку. — Лупу…
Холм отыскал увеличительное стекло на столе между пакетиков с реактивами и передал ей.
Беата прикрыла один глаз и начала водить лупой по фотографии.
Бьерн Холм посмотрел на начальницу. Он, разумеется, слышал истории про то, как она работала в следственном отделе, как сидела сутки напролет, запершись в видеокомнате, просматривала записи ограблений: кадр за кадром, подмечая все новые подробности телосложения и жестикуляции, контуры лиц за масками, и в конце концов устанавливала личности налетчиков, потому что видела их раньше (к примеру, на записи налета на почту, которую сделали пятнадцать лет назад, когда сама Беата еще под стол пешком ходила, а потом оставили в архиве на жестком диске, где записаны миллионы лиц и каждый налет за всю историю видеонаблюдения). Кто-то утверждал, что у Беаты очень хорошо развита часть мозга, отвечающая за память на лица. Поэтому Бьерн Холм смотрел не на фотографию, а на то, как Беата рассматривает каждую деталь, хотя понимал, что ничему у нее не научится, потому что для этого нужны особые врожденные способности, которых у него нет.
Потом он понял, что Беата рассматривает вовсе не лицо мужчины.
— Коленка, — сказала она. — Видишь?
Бьерн Холм подошел ближе:
— Что там?
— На левой. Похоже на пластырь.
— То есть нам нужно искать человека с пластырем на ноге?
— Смешной ты, Холм. Прежде чем искать того, кто на этой фотографии, нужно выяснить, может ли он быть нашим веломаньяком.
— А у кого мы это выясним?
— У единственного человека, который видел его с близкого расстояния. Сделай копию фотографии, а я пошла за машиной.
Свен Сивертсен с убитым видом смотрел на Харри. Тот только что изложил ему свою невероятную теорию.
— Я действительно ни о чем не подозревал, — прошептал Сивертсен. — Я никогда не видел фотографии жертв в газетах. На допросах мне называли имена, но они мне ничего не говорили.
— Ну, пока это только теория, — сказал Харри. — Мы не знаем, действительно ли это велокурьер-маньяк. Нужны конкретные доказательства.
Сивертсен ухмыльнулся:
— Лучше докажи, что у тебя уже достаточно материала, чтобы с меня сняли обвинение. Тогда я представлю свидетельства против Волера.
Харри пожал плечами:
— Я могу позвонить начальнику моего отдела, Бьярне Меллеру, попросить его приехать на патрульной машине и забрать нас отсюда в целости и сохранности.
Сивертсен решительно покачал головой:
— В этом деле наверняка уже замешаны чины повыше Волера. Я никому не верю. Сначала представь доказательства.
Харри сжал и разжал кулаки:
— У нас есть еще вариант: пойти к журналистам и все им рассказать. И про маньяка, и про Волера. Таким образом мы себя обезопасим.
Сивертсен посмотрел на него с подозрением.
— Наше время убегает, — сказал Харри. — Он уже ближе. Неужели не чувствуешь?
Сивертсен потер запястья.
— Хорошо, — сказал он. — Давай.
Харри сунул руку в задний карман и достал погнутую визитку. На секунду задумался, возможно представляя последствия своего звонка. Или не представляя. Набрал номер рабочего телефона. Голос в трубке ответил на удивление резко:
— Рогер Йендем.
Харри слышал на заднем плане гул голосов, жужжание аппаратуры и звонки других телефонов.
— Это Харри Холе. Мне нужно, чтобы вы меня внимательно выслушали, Йендем. У меня есть информация о велокурьере-маньяке и о контрабанде оружия, в которой замешан один из моих коллег в полиции. Вы слышите?
— Да-да.
— Отлично. Давайте так: я вам даю эксклюзивную информацию, а вы размещаете ее на сайте «Афтенпостен» так быстро, как только можете.
— Договорились. Вы откуда звоните, Холе?
Судя по голосу, он был удивлен отнюдь не так сильно, как предполагал Харри.
— Это неважно. У меня есть сведения, подтверждающие, что Свен Сивертсен — не велокурьер-маньяк, а офицер, который вел расследование, вот уже несколько лет занимается незаконным ввозом оружия в Норвегию.
— Фантастика. Но, полагаю, вы понимаете: я не могу все это напечатать на основании телефонной беседы.
— Что вы имеете в виду?
— Ни одна серьезная газета не станет публиковать обвинение в адрес инспектора, особенно в контрабанде оружия, не убедившись в достоверности источника. Ни на секунду не сомневаюсь, что вы — тот, за кого себя выдаете, но откуда мне знать, что вы не пьяны, или не сошли с ума, или и то и другое? Если я поленюсь проверить истинность информации, газете может грозить судебное разбирательство. Давайте встретимся, Холе. Я обещаю, что все запишу с ваших слов.
В возникшей паузе Харри услышал, как рядом с Йендемом кто-то заливисто и беззаботно засмеялся.
— В другие газеты можете даже не звонить — вам ответят то же самое. Доверьтесь мне, Холе.
Харри задержал дыхание.
— Хорошо, — согласился он. — В «Андеруотере». Далсбергстиен. В пять. Приходите один, иначе я сматываюсь. И никому ни слова! Ясно?
— Ясно.
— До встречи.
Харри нажал «сброс» и, задумавшись, закусил нижнюю губу.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказал Свен.
Бьерн Холм и Беата свернули с шумной аллеи Бюгдей и в следующее мгновение оказались на тихой улочке с внушительными виллами с одной стороны и фешенебельными старинными многоквартирными домами с другой. На обочинах тут и там стояли роскошные немецкие автомобили.
— Красиво живут, — заметил Бьерн.
Они остановились перед желтым, будто кукольным домом.
После второго звонка домофон ожил.
— Да?
— Андре Кляузен?
— Это я.
— Беата Ленн, полиция. Можно войти?
Андре Кляузен встретил их в дверях в халате, не доходящем до колен, почесывая ссадину на щеке и особо не скрывая зевоты.
— Извините. Вернулся домой поздно ночью, — сказал он.
— Наверное, из Швейцарии?
— Нет, всего лишь из загородного дома. Заходите.
Гостиная Кляузена была маловата для той коллекции произведений искусства, которые в ней были, и Бьерн Холм тут же отметил, что хозяин менее всего склонен к спартанскому минимализму. В одном из углов комнаты бил фонтанчик и обнаженная древнегреческая богиня поднимала руки к потолку, расписанному в стиле Сикстинской капеллы.
— Мне хочется, чтобы вы вспомнили тот момент, когда встретили велокурьера в приемной адвокатской конторы, — сказала Беата. — А потом взглянули на этот снимок.
Кляузен взял фотографию и начал ее пристально разглядывать, продолжая ковырять ссадину на щеке. Бьерн Холм между тем осматривался в комнате. За одной из дверей послышался топот, а потом кто-то поскребся в дверь.
— Возможно, — сказал Кляузен.
— Только возможно? — Беата присела на краешек стула.
— Очень вероятно. Одет точь-в-точь. Шлем, опять же — очки.
— А пластырь на колене у него был?
Кляузен тихо рассмеялся:
— Как я уже говорил, не имею привычки так внимательно разглядывать мужские тела. Если вам будет от этого легче, скажу, что моя интуиция твердо говорит: «Да! Это он и есть». Но не более… — Он развел руками.
— Спасибо. — Беата встала.
— Не за что, — отмахнулся Кляузен, проводил их до двери и протянул руку.
Холм, замявшись на мгновение, пожал, а когда Кляузен протянул ее Беате, та слегка улыбнулась и покачала головой:
— Извините, но у вас кровь на пальцах. И на щеке.
Кляузен схватился за щеку.
— Ох, действительно! — с улыбкой сказал он. — Это все Трулс, моя собака. На выходных совсем разыгрался, на природе-то.
Он смотрел на Беату, и улыбка становилась все шире и шире.
— Всего хорошего, — попрощалась она.
Оказавшись на улице, Бьерн Холм вздрогнул, сам не понимая почему.
Клаус Торкильсен направил в лицо оба вентилятора, но те лишь гнали на него все тот же душный воздух. Он ткнул пальцем в толстый экран. Внутренний телефон службы криминалистической экспертизы. Абонент только что окончил разговор. Уже в четвертый раз ему звонили с одного и того же номера. Разговоры были непродолжительные.
Он дважды щелкнул по этому номеру, чтобы получить сведения об абоненте. На экране появилось имя. Двойной щелчок по имени — высветились адрес и место работы. Потом он набрал номер, на который ему было велено звонить, если появится какая-нибудь информация.
— Алло? — подняли трубку на том конце.
— Это Торкильсен из «Теленора». С кем я говорю?
— Не задавайте лишних вопросов, Торкильсен. Что вы хотите нам сообщить?
Торкильсен почувствовал, что рубашка прилипла к подмышкам.
— Я тут кое-что проверил, — начал он. — Мобильный телефон этого Холе найти невозможно: он постоянно перемещается, но есть другой номер, с которого несколько раз звонили на Кьельберг-гате.
— Да? Чей он?
— Номер принадлежит некоему Эйстену Эйкеланну. Он зарегистрирован как таксист.
— Ну и что?
Торкильсен оттопырил нижнюю губу и попытался сдуть капельки, собравшиеся на запотевших очках.
— Я подумал о возможной взаимосвязи между таксистом и телефоном, который постоянно перемещается по городу.
На том конце молчали.
— Алло? — позвал Торкильсен.
— Информация принята, — сказал голос. — Продолжайте слежение, Торкильсен.
Когда Бьерн Холм и Беата заходили в здание на Кьельберг-гате, у нее зазвонил телефон.
Она быстрым движением вытащила его из-за пояса и, посмотрев на экран, прижала к уху.
— Харри? Пусть Сивертсен задерет левую штанину. У нас есть фото велосипедиста в маске с коричневым пакетом перед фонтаном, она была сделана в полшестого в прошлый понедельник. У велосипедиста на коленке пластырь.
Бьерн еле поспевал за своей начальницей — они шли по коридору. Беата завернула в кабинет.
— Ни пластыря, ни раны? — переспросила она. — Да нет, это ничего не доказывает. К твоему сведению: Андре Кляузен с большой долей вероятности подтверждает, что именно велосипедиста на фото он видел у «Халле, Тюне и Веттерлида».
Она села за письменный стол.
— Что?
Бьерн Холм увидел, как она смешно хмурит брови.
— Вот как. — Она отложила телефон и посмотрела на него, будто не веря тому, что только что услышала. — Харри говорит, что знает, кто совершил все эти убийства.
Бьерн не ответил.
— Проверь, свободна ли лаборатория, — сказала она. — Нам подбросили новую работу.
— Какую работу? — осведомился Бьерн.
— По-настоящему дерьмовую.
Эйстен Эйкеланн сидел в такси на стоянке неподалеку от Санктхансхеуген и, полуприкрыв глаза, смотрел на длинноногую девушку, которая сидела в кресле на тротуаре перед «Явой» и обогащала свой организм кофеином. Шума кондиционера не было слышно из-за громкой музыки, раздававшейся из наушников.
«Faith has been broken, tears must be cried…»
Злые языки утверждали, что автор этой песни — Грэм Парсонс, а Кит и «Роллинг Стоунз» украли ее для альбома «Липкие пальцы», пока были во Франции, пытаясь всеми мыслимыми и немыслимыми способами прослыть гениальными.
«Wild, wild horses couldn't drag me away…»
Эйстен вздрогнул: одна из задних дверей открылась. Человек, наверное, незаметно подошел сзади, выйдя из парка. В зеркале Эйстен увидел загорелое лицо с мощными челюстями, глаза закрывали зеркальные солнечные очки.
— До Маридальского озера. — Голос был приятным, но в нем чувствовались командные нотки. — Если не затруднит.
— Да нет, — пробормотал Эйстен.
Он выключил музыку, в последний раз затянулся и выбросил окурок из окна.
— Куда именно к озеру? — спросил он.
— Поехали, потом скажу.
Они поехали вверх по Уллеволсвейен.
— Обещали дождь, — попытался завязать разговор Эйстен.
— Потом поговорим, — отрезал голос.
«Это вместо чаевых», — подумал Эйстен.
Через десять минут позади остались многоэтажные дома, и они оказались среди двориков и домиков близ Маридальского озера. Этот переход от города к деревне всегда ему нравился, а однажды пассажир-американец даже спросил его, не проезжают ли они музей под открытым небом.
— Там дальше можешь повернуть налево, — сказал голос.
— В лес? — спросил Эйстен.
— Да, конечно. Что ты нервничаешь?
Эйстен снова взглянул в зеркало, но мужчина пересел, и теперь можно было видеть только половину его лица.
Сбавив скорость, Эйстен включил левый поворотник и свернул на гравиевую дорожку, поросшую травой.
Что-то ему не понравилось.
С обеих сторон дороги ветки, играя на свету зелеными листьями, словно приглашали их в чащу. Эйстен ударил по тормозам. Колеса в последний раз шаркнули по гравию, и машина остановилась.
— Извините, — сказал он зеркалу. — Недавно чинил ходовую часть. К тому же здесь мы не ездим. Если хотите, я могу позвонить — и пришлют другую машину.
Казалось, человек на заднем сиденье улыбается. По крайней мере, одной половиной лица.
— А с какого телефона ты собираешься звонить, Эйкеланн?
Эйстен почувствовал, как волосы на шее встали дыбом.
— С собственного? — прошептал голос.
Мозг Эйстена лихорадочно перебирал варианты ответов.
— Или с телефона Харри Холе?
— Не понимаю, о чем вы, мистер. Дальше я не поеду.
Человек рассмеялся:
— Мистер? Ты ошибаешься, Эйкеланн.
Эйстен хотел было сглотнуть подступивший к горлу ком, но сдержался:
— Слушайте, раз уж я вас не довез, куда нужно, можете не платить. Выходите, а я пока вызову другую машину.
— Если верить твоему личному делу, ты головастый, Эйкеланн. Так что, думаю, понимаешь, что мне нужно. Ненавижу штампы, но я добьюсь своего во что бы то ни стало, и ты сам можешь выбрать: по-хорошему или по-плохому.
— Не понимаю, о чем… ай!
Человек ударил Эйстена по затылку, чуть выше шеи, и он, невольно подавшись вперед, с удивлением заметил, что глаза наполняются слезами. Не из-за боли — нет, этот удар был из тех, которыми обмениваются в школе, готовя настоящие побои на потом. Но слезные железы, наверное, уже поняли то, что отказывался признать мозг: начались серьезные проблемы.
— Где у тебя телефон Харри, Эйкеланн? В бардачке? В багажнике? Может быть, в кармане?
Эйстен не ответил. Его мозг продолжал в бешеном темпе отбрасывать варианты. Кругом — лес. Что-то подсказывало, что человек на заднем сиденье хорошо натренирован и догонит Эйстена за считанные секунды. Есть ли у него сообщники поблизости? Может, стоит нажать кнопку тревоги и разослать этот сигнал остальным автомобилям? Имеет ли он право вовлекать в это других?
— Понятно, — сказал человек. — Значит, по-плохому. Знаешь что? — Эйстен не успел среагировать, а он уже обхватил его за шею и вдавил в кресло. — Так я и думал.
Очки у Эйстена слетели. Он протянул к ним руку, но не достал.
— Поднимешь тревогу — я тебя убью, — прошептал мужчина ему в ухо. — Не в фигуральном, а в самом буквальном смысле. Умертвлю.
Хотя в мозг Эйстена Эйкеланна не поступал кислород, он слышал, видел и чувствовал запахи на удивление хорошо: видел сеть капилляров на обратной стороне собственного века, различал запах одеколона своего пассажира и слышал в его голосе повизгивающие радостные нотки.
— Где он, Эйкеланн? Где Харри Холе?
Эйстен беззвучно открыл рот, и человек ослабил хватку.
— Я не понимаю…
Горло сжали снова.
— Последняя попытка, Эйкеланн. Где твой собутыльник?
Эйстен почувствовал боль и мучительное желание жить, но он знал, что скоро все закончится. В подобных переделках он бывал и раньше. Это просто переходная стадия. Скоро разговор пойдет куда спокойней и приятней. Шли секунды. Мозг начал отключать отделы, отвечающие за чувства. Первым отказало зрение…
Хватка опять ослабла, и к мозгу хлынул поток кислорода. Зрение вернулось. Боль тоже.
— Мы все равно его найдем, — произнес голос. — А уж ты выбирай, хочешь ты пережить это событие или нет.
Эйстен почувствовал, как что-то холодное и твердое скользнуло по виску, по кончику носа… Вестернов Эйстен в жизни пересмотрел немало, но видеть револьвер сорок пятого калибра на таком близком расстоянии ему еще не доводилось.
— Открой рот.
А на вкус пробовать — уж тем более.
— Считаю до пяти и стреляю. Если захочешь что-то сказать, кивни. Желательно раньше, чем я скажу «пять». Раз…
Эйстен пытался совладать со страхом смерти. Говорил себе, что люди мыслят рационально и этот человек ничего не выиграет, если убьет его.
— Два…
«Логика — на моей стороне», — думал Эйстен. У дула был вкус металла и крови, и от этого начинало подташнивать.
— Три. И не расстраивайся о машине, Эйкеланн. Я тщательно все уберу и вымою после себя.
Эйстен почувствовал, как тело начинает дрожать, это была непроизвольная реакция, и он мог только отметить ее, но не прекратить. Вспомнилась ракета, которую он как-то видел по телевизору. Та тоже подрагивала за несколько секунд до того, как ее отправили в холодное и пустое космическое пространство.
— Четыре.
Эйстен кивнул. Энергично и несколько раз.
Револьвер исчез.
— Он в бардачке, — задыхаясь, сказал он. — Он сказал, что я не должен ни выключать его, ни отвечать на звонки. А сам взял мой.
— Да плевал я на ваши телефоны, — ответил голос за спиной. — Я хочу услышать, где Холе.
— Я не знаю. Он ничего не сказал. То есть сказал, что нам обоим будет лучше, если я ничего не буду об этом знать.
— Соврал. — Это прозвучало мягко и спокойно, и Эйстен не понял, злится его пассажир или забавляется. — Лучше будет только ему, Эйкеланн, не тебе.
Холодный револьвер ожег щеку, словно раскаленный утюг.
— Погодите! — выпалил Эйстен. — Харри что-то говорил. Вспомнил. Он сказал, что спрячется дома.
Эти слова выскользнули очень быстро, и ему показалось, будто он недостаточно четко все произнес.
— Мы там были, идиот.
— Да я не про тот дом, где он живет. Дом в Оппсале, где он вырос.
Человек на заднем сиденье рассмеялся, и тут же дуло револьвера попыталось залезть Эйстену в ноздрю. Стало больно.
— Мы отслеживали твой телефон в течение нескольких часов, Эйкеланн, и знаем, из какого района Холе звонил, это не Оппсал. Ты попросту врешь. Иначе говоря «пять».
Послышался писк. Эйстен закрыл глаза. Писк не прекращался. Он уже умер? Писк начал складываться в мелодию. Что-то знакомое. «Пурпурный дождь». Принс. Это звонил мобильный.
— Да, слушаю, — откликнулся голос с заднего сиденья.
Эйстен пока не решался открыть глаза.
— В «Андеруотере»? В пять? Хорошо. Собирайте всех парней, я еду.
Эйстен услышал шорох одежды. Время шло. Он услышал, как лесная птица громко затянула свою трель. Красиво. Что это была за птица, он не знал. А должен бы. Но главное — зачем. Нужно знать, зачем она поет. Теперь он уже никогда этого не узнает. На плечо легла ладонь.
Эйстен осторожно открыл глаза, посмотрел в зеркало и увидел белоснежную улыбку.
Потом голос с теми же радостными нотками распорядился:
— В центр, шофер. И поживее.
