— Скажи, у тебя вообще нет личной жизни?

Арнольд Фолкестад поднял голову от бумаг и улыбнулся, увидев высокого мужчину, облокотившегося о дверной косяк:

— Не у меня одного, Харри.

— Десятый час, а ты все еще здесь.

Арнольд хохотнул и сложил бумаги в стопку:

— Я-то вот собираюсь домой, а ты только что пришел, и сколько собираешься пробыть?

— Недолго. — Харри шагнул в кабинет и уселся на стул. — И у меня, по крайней мере, есть женщина, с которой я могу проводить выходные.

— Да ты что? А у меня есть бывшая жена, с которой мне не надо проводить выходные.

— Правда? Я не знал.

— Во всяком случае, бывшая сожительница.

— Кофе есть? А что случилось?

— Кофе кончился. Одному из нас пришла в голову плохая мысль, что настало время сделать предложение. С этого момента все покатилось по нисходящей. Я все отменил уже после того, как были разосланы приглашения, и она съехала от меня. Она сказала, что не сможет с этим жить. Это лучшее, что со мной случилось, Харри.

— Мм… — Харри провел по бровям большим и указательным пальцем.

Арнольд встал и снял куртку с крючка на стене.

— Тяжело там у вас?

— Как сказать. Сегодня нас отбросило назад. Валентин Йертсен…

— Да?

— Мы думаем, он Пилильщик. Но полицейских убил не он.

— Уверены?

— Во всяком случае, не в одиночку.

— Их может быть несколько?

— Катрина предложила такую версию. Но факт в том, что в девяноста восьми и шести десятых процента убийств на сексуальной почве убийца действует в одиночку.

— Но значит…

— Она не сдавалась. Сказала, что девушку из Триванна наверняка убили двое.

— Это тогда, когда части трупа были обнаружены на расстоянии нескольких километров друг от друга?

— Ага. Она полагает, что у Валентина может быть постоянный сообщник. И что они могут этим пользоваться, чтобы обмануть полицию.

— Они чередуются: один убивает, другой обеспечивает себе алиби?

— Да. И на самом деле этой схемой раньше уже пользовались: два осужденных насильника из Мичигана нашли друг друга в шестидесятые. Они обставили свои преступления как типичные серийные убийства, действуя каждый раз по совместно разработанному плану. Убийства были точной копией друг друга. Они также походили на преступления, совершенные ими ранее, ведь у каждого из них были свои больные предпочтения, и они попали в поле зрения ФБР. Но когда сначала у одного, а потом у другого обнаружились железные алиби на момент совершения нескольких убийств, подозрения с них, естественно, были сняты.

— Умно. А почему ты думаешь, что подобное не может случиться здесь?

— Девяносто восемь…

— …и шесть десятых процента. Разве это не узколобое мышление?

— Благодаря твоим процентам причин смерти я выяснил, что Асаев умер не по естественным причинам.

— Но по тому делу ты еще ничего не предпринял?

— Нет. Но пусть оно подождет, Арнольд, это дело важнее. — Харри прислонился затылком к стене и закрыл глаза. — У нас с тобой башка устроена почти одинаково, и я ужасно вымотался. Поэтому я пришел сюда лишь для того, чтобы попросить тебя помочь мне подумать.

— Меня?

— Мы находимся у стартовой черты, Арнольд. А у тебя в мозгу есть пара извилин, которых определенно нет у меня.

Фолкестад снова снял куртку, аккуратно повесил ее на спинку кресла и сел.

— Харри…

— Да?

— Ты даже не представляешь, как приятно это чувство.

Харри криво улыбнулся:

— Хорошо. Мотив.

— Мотив. Значит, это старт, да.

— Да, на этом мы застряли. Какой у убийцы может быть мотив?

— Пойду посмотрю, не удастся ли раздобыть немного кофе, Харри.

Харри проговорил всю первую чашку кофе, а Арнольд вступил только под конец второй:

— Я считаю убийство Рене Калснеса важным, потому что оно представляет собой исключение, потому что оно не укладывается в рамки. То есть оно укладывается и не укладывается. Оно не похоже на первоначальные убийства с сексуальным насилием, садизмом и использованием колющего оружия. Но оно похоже на убийства полицейских, поскольку у убитого тоже были совершенно разбиты голова и лицо.

— Продолжай, — сказал Харри, отставляя в сторону чашку.

— Я хорошо помню убийство Калснеса, — говорил Арнольд. — Когда оно случилось, я был на курсах для полицейских в Сан-Франциско и жил в гостинице, где всем постояльцам каждое утро под дверь бросали газету «Гейзета».

— Газета для гомиков?

— Убийству в маленькой Норвегии была посвящена вся первая полоса, его назвали убийством из ненависти к педикам. Но вот что интересно: ни в одной из норвежских газет, которые я читал в тот же день, ничего не говорилось о педиках. Мне стало интересно, как американская газета могла так рано сделать уверенные выводы, и я прочитал всю статью. Журналист «Гейзеты» писал, что этому убийству присущи все классические признаки: выбирается педик, который провокационным образом выставляет напоказ свою ориентацию, его увозят в тихое местечко, где он подвергается яростному ритуальному насилию. У убийцы есть огнестрельное оружие, но ему мало просто застрелить Калснеса, сначала он должен разбить ему лицо. Должен дать выход гомофобии, раскрошив слишком красивое, женственное лицо педика. Это убийство хорошо продумано, спланировано и осуществлено на почве ненависти к педикам — такой вывод сделал журналист. И знаешь что, Харри? Мне кажется, его вывод не так уж и плох.

— Мм. Если это убийство педика, как ты его называешь, то оно не укладывается в рамки. Ничто не указывает на то, что кто-то из остальных жертв был гомосексуалистом: ни жертвы первоначальных убийств, ни убитые полицейские.

— Может, и нет. Но здесь интересно другое. Ты сказал, что единственным убийством, в расследование которого тем или иным образом были вовлечены все убитые полицейские, было именно оно, убийство Калснеса, не так ли?

— Крайне малочисленные следователи по расследованию убийств часто пересекаются, Арнольд, так что это вполне может быть совпадением.

— Не совсем, у меня такое чувство, что это важно.

— Не важничай, Арнольд.

Обладатель рыжей бороды сделал обиженное лицо:

— Я сказал какую-то глупость?

— «У меня такое чувство». Я скажу, если наступит момент, когда твои чувства станут аргументом.

— Не многие могут этим похвастаться?

— Лишь единицы. Продолжай, только не зарывайся, хорошо?

— Как скажешь. Но у меня, наверное, есть право сказать, что у меня такое чувство, что ты со мной согласен?

— Может быть.

— Тогда я рискну сказать, что вы должны бросить все ресурсы на выяснение того, кто убил этого педика. Худшее, что с вами может случиться, — это то, что вы раскроете еще одно убийство. А в лучшем случае вы раскроете все убийства полицейских.

— Мм. — Харри допил кофе и поднялся. — Спасибо, Арнольд.

— Это тебе спасибо. Вышедшие в тираж полицейские вроде меня радуются, когда их кто-то просто слушает, знаешь ли. Кстати о вышедших в тираж: я сегодня у проходной встретил Силье Гравсенг. Она пришла, чтобы сдать свой электронный ключ, у нее было… какое-то общественное поручение.

— Профорг.

— Да. В общем, она спрашивала тебя. Я ничего не сказал. Тогда она назвала тебя лжецом. Якобы твой начальник разуверил ее в том, что у тебя была стопроцентная раскрываемость. Она упомянула дело Густо Ханссена. Это так?

— Мм. В каком-то смысле.

— В каком-то смысле? Как это?

— Я расследовал это дело и никого не задержал. Как она тебе показалась?

Арнольд Фолкестад зажмурил один глаз и посмотрел на Харри так, будто целился в него или искал что-то на его лице.

— Да как тебе сказать. Она удивительная девушка, эта Силье Гравсенг. Пригласила меня на тренировку по стрельбе в Экерн. Так, ни с того ни с сего.

— Мм. И что ты ответил?

— Сослался на плохое зрение и трясучку, сказал — и это чистая правда, — что для того, чтобы у меня появился шанс попасть в мишень, она должна находиться на расстоянии полуметра от меня. Силье приняла мой ответ, но вот какой вопрос возник у меня потом: зачем ей тренировки по стрельбе, если ей больше не надо сдавать полицейский экзамен?

— Ну, — сказал Харри, — бывает так, что люди любят стрельбу просто потому, что им нравится стрелять.

— Бывает, — ответил Арнольд, поднимаясь. — Но надо признать, выглядела она прекрасно.

Харри смотрел вслед коллеге, который, прихрамывая, направлялся к выходу. Он посидел и подумал, после чего нашел номер телефона начальника полиции Недре-Эйкера и позвонил. Потом Харри тщательно взвесил сказанные ею слова. Подтвердилось, что Бертиль Нильсен не занимался расследованием убийства Рене Калснеса в соседнем административном округе Драммен. Но он находился на дежурстве, когда в полицию поступил звонок о том, что в реке у лесопилки лежит автомобиль, и поскольку было неясно, с какой стороны административной границы он находится, Нильсен выехал на место преступления. Еще она сказала, что драмменская полиция и Крипос отругали их за то, что Нильсен проехал по мягкому грунту, на котором могли оставаться четкие отпечатки шин. «Так что можно, наверное, сказать, что он оказал опосредованное воздействие на ход следствия».

Было уже почти десять, и солнце давно опустилось за покрытый зеленью склон на западе, когда Столе Эуне поставил машину в гараж и направился к дому по гравиевой дорожке. Он обратил внимание на то, что ни в гостиной, ни на кухне не горит свет. Ничего странного, случалось, она рано ложилась спать.

Он почувствовал, как тяжесть тела давит на коленные чашечки. О господи, как же он устал! Столе отпер дверь. Позади остался длинный день, и он все-таки надеялся, что она еще не улеглась и они смогут немного поболтать. Он сделал то, что посоветовал Харри: позвонил коллеге, который принял его в своем домашнем офисе. Он рассказал о нападении с ножом, о том, как был уверен, что умрет. Он сделал все, и теперь оставалось только выспаться. Заснуть.

Столе запер за собой дверь. На вешалке висела куртка Авроры. Опять обновка. Боже, как она выросла! Он сбросил ботинки, выпрямился и прислушался к тишине дома. Столе не мог поклясться, но ему показалось, что в доме тише, чем обычно. Недоставало какого-то звука, отсутствие которого он отметил.

Он поднялся по лестнице на второй этаж. Каждый следующий шаг был медленнее предыдущего, он двигался, как скутер вверх по склону. Ему надо заняться спортом и сбросить килограммов десять, где-то так. Хорошо для сна, хорошо для поднятия настроения, хорошо для длинных рабочих дней, для прогнозируемой продолжительности жизни, для сексуальной жизни, для самоощущения, — короче говоря, хорошо. И, черт возьми, он этим займется.

Столе поплелся мимо двери в спальню Авроры.

Он остановился, потом вернулся и открыл дверь.

Столе просто хотел посмотреть на нее спящую, как делал раньше. Скоро ему станет неудобно делать это, он уже заметил, что она стала обращать внимание на подобные вещи — на личное пространство. Не то чтобы она не могла обнажиться в его присутствии, но в таком виде она уже не носилась совершенно спокойно по дому. И когда Столе заметил, что это перестало быть естественным для нее, для него это тоже стало неестественным. Но ему хотелось улучшить момент и посмотреть, как спокойно и мирно спит его дочь, защищенная от всего того, с чем ему пришлось сегодня столкнуться.

Однако он не стал этого делать. Он увидит ее завтра за завтраком.

Столе вздохнул, закрыл дверь и пошел в ванную, почистил зубы, умылся, разделся и вошел в спальню с вещами в руках. Он повесил одежду на стул и уже хотел лечь в постель, как вдруг остановился, вновь удивившись. Тишина. Чего же не хватало? Урчания холодильника? Шипения обычно открытого окошка вентиляции?

Он понял, что больше не в силах об этом думать, и скользнул под одеяло. Столе увидел лежащие на одеяле волосы Ингрид. Он хотел протянуть руку и погладить ее по голове, по спине, просто удостовериться, что она есть. Но она спала очень чутко и ненавидела, когда ее будили. Он собрался закрыть глаза, но передумал.

— Ингрид?

Нет ответа.

— Ингрид?

Тишина.

С этим можно подождать. Он снова закрыл глаза.

— Да?

Он почувствовал, как она повернулась к нему лицом.

— Ничего, — пробормотал он. — Просто… Это дело…

— Скажи, что ты не хочешь.

— Кто-то должен это сделать. — Прозвучало избито.

— Лучше тебя им никого не найти.

Столе открыл глаза, посмотрел на нее, погладил по теплой круглой щеке. Иногда — нет, больше чем иногда — на свете не было человека лучше ее.

Столе Эуне закрыл глаза. И он пришел. Сон. Сознание отключилось. И начались настоящие кошмары.