Глава 23
Харри несся по коридору Полицейской академии мимо картины Франса Видерберга.
Она стояла в дверях спортзала, готовая к бою, в плотно облегающем спортивном костюме. Сложив руки на груди и облокотившись о дверной косяк, она следила за ним глазами. Харри хотел кивнуть, но кто-то прокричал «Силье!», и она скрылась в спортзале.
Дойдя до второго этажа, Харри заглянул в кабинет Арнольда:
— Как прошло занятие?
— Хорошо, но им не хватает твоих жутких, хотя и не относящихся к делу примеров из так называемой реальной жизни, — сказал Арнольд, продолжая массировать больную ногу.
— В любом случае спасибо, что подменил, — улыбнулся Харри.
— Да не за что. Что за важное дело у тебя было?
— Надо было съездить в патологоанатомическое отделение. Дежурный патологоанатом согласилась выкопать труп Рудольфа Асаева и провести повторное вскрытие. Я воспользовался твоей фэбээровской статистикой об умерших свидетелях.
— Рад, что оказался полезным. У тебя, кстати, снова гости.
— Не…
— Нет, это не фрекен Гравсенг и не твои бывшие коллеги. Я разрешил ему подождать у тебя в кабинете.
— Кому…
— Думаю, ты его знаешь. Я угостил его кофе.
Харри посмотрел в глаза Арнольду, коротко кивнул и вышел.
Мужчина, сидевший на стуле в кабинете Харри, не сильно изменился. На теле у него появилось чуть больше мяса, лицо стало чуть более одутловатым, а на висках заблестела седина. Но у него были все та же мальчишеская челка, которая подошла бы подростку-моднику, костюмчик будто с чужого плеча и острый пронзительный взгляд, способный прочитать страницу документа за четыре секунды и в случае необходимости процитировать ее дословно в зале суда. Другими словами, Юхан Крон был ответом юристов на Беату Лённ: адвокат, выигрывавший даже те дела, в которых ему приходилось состязаться с норвежским законодательством.
— Харри Холе, — сказал он звонким молодым голосом, поднялся и протянул ему руку. — Давненько.
— Ничего не имею против, — ответил Харри и пожал ему руку, прикоснувшись титановым пальцем к его ладони. — У вас всегда плохие новости, Крон. Кофе понравился?
Крон ответил на рукопожатие. Крепко. Наверное, новые килограммы были мышцами.
— Кофе у вас хороший, — улыбнулся он со знанием дела. — А вот новости у меня, как всегда, плохие.
— Вот как?
— Обычно я не прихожу сам, но в данном случае мне хотелось поговорить с вами лицом к лицу, прежде чем мы, возможно, что-нибудь напишем на бумаге. Речь идет о Силье Гравсенг, вашей ученице.
— Моей ученице, — повторил Харри.
— Разве я ошибаюсь?
— Нет, не ошибаетесь. Просто у вас это прозвучало так, будто она изучает меня.
— Я приложу все усилия, чтобы сформулировать свою мысль как можно точнее, — сказал Крон и сжал губы в улыбку. — Она пришла прямо ко мне, вместо того чтобы пойти в полицию. Из страха, что вы станете защищать своих.
— Кто это «вы»?
— Полиция.
— Я не…
— Вы много лет проработали в полиции, и, работая в Полицейской академии, вы являетесь частью системы. Видите ли, она боялась, что полиция станет уговаривать ее не подавать заявления об изнасиловании. И что, если она будет возражать, это сможет в дальнейшем повредить ее карьере в полиции.
— О чем вы говорите, Крон?
— Я выразился неясно? Вы изнасиловали Силье Гравсенг здесь, в этом кабинете, вчера вечером, незадолго до полуночи.
Последовала пауза, во время которой Крон внимательно смотрел на Харри.
— Не то чтобы я собирался использовать это против вас, Холе, но отсутствие видимого удивления говорит само за себя и подтверждает достоверность слов моего клиента.
— А вам нужны подтверждения?
Крон соединил кончики пальцев на руках:
— Надеюсь, вы понимаете серьезность этого дела, Холе. Если об изнасиловании будет подано заявление и дело получит огласку, это перевернет вашу жизнь.
Харри попытался представить его в адвокатской мантии. Процесс. Обвиняющий жест указательного пальца в сторону Харри с трибуны. Силье, отважно утирающая слезу. Глуповатое возмущенное выражение лица члена судейской коллегии. Враждебность со стороны публики. Неустанное шуршание карандаша судебного художника.
— Единственной причиной, по которой здесь нахожусь я, а не двое полицейских с наручниками, готовых вывести вас отсюда и провести по коридорам мимо коллег и студентов, является то, что это будет иметь последствия и для моего клиента.
— Какие, например?
— Вы, конечно, понимаете. К ней навсегда приклеится ярлык женщины, отправившей коллегу в тюрьму. Заложила — вот как это назовут. А этого, насколько я понимаю, в полиции не любят.
— Вы насмотрелись фильмов, Крон. В полиции любят, когда изнасилования раскрываются, вне зависимости от того, кто попадет под подозрение.
— А судебный процесс, конечно, станет огромной нагрузкой для молодой девушки. Особенно перед серьезными экзаменами. Поскольку она не решилась сразу пойти в полицию, а была вынуждена подумать и обратиться ко мне, многие технические и биологические доказательства уже утрачены. А это означает, что суд может продлиться дольше, чем обычно.
— А какие доказательства у вас есть?
— Синяки. Царапины. Порванное платье. И если я попрошу осмотреть этот кабинет на предмет поиска улик, я уверен, отыщутся нитки этого самого платья.
— Если?
— Да. У меня есть не только плохие новости, Харри.
— Да?
— Я могу предложить вам альтернативу.
— Дьявольскую, я надеюсь?
— Вы умный человек, Холе. Вы знаете, что у нас нет прямых неоспоримых доказательств. Но именно это характерно для дел об изнасилованиях, не так ли? Слово одного против слова другого, и в конце оба оказываются проигравшими. Истца подозревают в голословности и ложных обвинениях, а оправданному, по всеобщему мнению, просто повезло. Принимая во внимание то, что от процесса проиграют обе стороны, Силье Гравсенг выразила пожелание, точнее, внесла предложение, которое я безусловно поддерживаю. И позвольте мне на мгновение выйти из роли адвоката противной стороны, Холе. Я советую вам принять это предложение. Потому что альтернатива ему — заявление в полицию. Она выразилась очень ясно.
— Вот как?
— Да. Как человек, профессия которого — блюсти законы этой страны, она считает ясным как божий день, что ее обязанность — позаботиться о том, чтобы насильник был наказан. Но к счастью для вас, не обязательно судом.
— Дело в принципе, да?
— Если бы я был на вашем месте, я был бы чуть менее язвительным и чуть более признательным, Холе. Я мог бы посоветовать ей подать заявление.
— Ну и чего же вы хотите, Крон?
— В общих чертах — чтобы вы оставили должность преподавателя Полицейской академии и больше никогда не работали в полицейской системе. А Силье продолжит спокойно учиться здесь, и вы не будете ей мешать. То же самое будет, когда она начнет работать. Одно неуважительное слово с вашей стороны, и договор аннулируется, а она подает заявление в полицию.
Харри поставил локти на стол и наклонился вперед, опустив голову и потирая лоб.
— Я собираюсь составить письменный договор в форме сделки, — сказал Крон. — Ваше увольнение против ее молчания. Предполагается, что обе стороны будут держать в тайне условия договора. Вам все равно едва ли удастся нанести ей вред, если вы разгласите договор, а вот она встретит понимание.
— Но я признаю себя виновным, если соглашусь на такую сделку.
— Воспринимайте это как ограничение ущерба, Холе. Человек с вашим опытом легко сможет найти себе другую работу. Следователя в страховой компании, например. Там платят лучше, чем в Полицейской академии, поверьте мне.
— Я верю вам.
— Хорошо. — Крон открыл крышку мобильного телефона. — Как выглядит ваше расписание в ближайшие дни?
— Можно разобраться с этим завтра, раз такое дело.
— Хорошо. В моем офисе в два. Вы же не забыли мой адрес?
Харри кивнул.
— Замечательно. Отличного дня, Холе!
Крон резво вскочил со стула. Поднятие тяжестей и упражнения для пресса, предположил Харри.
После его ухода Харри посмотрел на часы. Был четверг, а на этой неделе Ракель собиралась прилететь на день раньше. Она приземлялась в 17.30, а он предложил встретить ее в аэропорту, и она, обычно говорившая «нет, не стоит», в этот раз с благодарностью приняла его предложение. Он знал, как она любила эти сорок пять минут в машине по дороге в город. Разговоры. Покой. Прелюдия к хорошему вечеру. Ее оживленный голос, объясняющий, какое в действительности значение имеет тот факт, что сторонами в международном суде в Гааге могут выступать только государства. Разговор о юридической силе и бессилии ООН, в то время как за окном проплывает холмистый пейзаж. Иногда они разговаривали об Олеге, о том, как у него идут дела, как он с каждым днем выглядит все лучше и лучше, о том, как постепенно возвращается прежний Олег. О планах, которые он строит. Учеба, юриспруденция. Полицейская академия. О том, как им повезло. И о том, какая хрупкая вещь счастье.
Они совершенно откровенно разговаривали обо всем, о чем думали. Почти обо всем. Харри никогда не говорил ей, как боится. Боится пообещать что-нибудь, не зная, сможет ли сдержать обещание. Боится, что не сумеет стать для них тем, кем он хочет и должен быть, и что они не сумеют стать такими для него. Боится, что не знает, как другой человек сможет сделать его счастливым.
То, что он сейчас был с ними, с нею и Олегом, было исключением из правил, он сам верил в это лишь наполовину. Это было подозрительно приятным сном, и ему казалось, что он в любой момент может проснуться.
Харри потер лицо. Может быть, этот момент уже близко. Момент пробуждения. Жгучий, жестокий дневной свет. Реальность. В ней все станет таким, как прежде. Холодным, жестким и одиноким. Харри поежился.
Катрина Братт посмотрела на часы. Десять минут десятого. На улице, вполне вероятно, стоял неожиданно мягкий весенний вечер. А здесь, в подвале, был прохладный, сырой зимний вечер. Она перевела взгляд на Бьёрна Хольма, почесывающего свою рыжую бороду. На Столе Эуне, рисующего в блокноте. На Беату Лённ, сдерживающую зевок. Они сидели перед монитором компьютера, который заполняла фотография трамвайного стекла, сделанная Беатой. Они немного обсудили то, что на нем было нарисовано, и пришли к выводу, что, даже если они поймут значение этих знаков, это едва ли поможет им поймать Валентина.
И Катрина снова рассказала им о подозрении, что кто-то еще побывал в хранилище вещдоков одновременно с ней.
— Наверное, кто-то из сотрудников хранилища, — сказал Бьёрн. — Но согласен, странновато как-то, что он не включил свет.
— Дубликат ключа от хранилища сделать нетрудно, — произнесла Катрина.
— А может, это не буквы, — заговорила Беата. — Может, это цифры.
Они повернулись к ней. Ее взгляд не отрывался от монитора.
— Единицы и нули. А не «i» и «о». Как в бинарном коде. Ведь единица означает «да», а ноль — «нет», верно, Катрина?
— Я пользователь, а не программист, — ответила Катрина. — Но да, это так. Как мне объяснили, единица пропускает электричество, а ноль его останавливает.
— Единица означает действие, а ноль — бездействие, — сказала Беата. — Быть. Или не быть. Быть. Или не быть. Единица. Ноль. Ряд за рядом.
— Как гадание на ромашке.
Они посидели в тишине, нарушаемой только вентилятором в компьютере.
— Матрица заканчивается нулем, — сказал Эуне. — Не быть.
— Если он ее закончил, — возразила Беата. — Может, он просто должен был сойти на своей остановке.
— Случается, что серийные убийцы останавливаются, — сказала Катрина. — Исчезают. И никогда не повторяются.
— Это исключение, — ответила Беата. — Ноль или не ноль, кто из вас думает, что цель нашего палача полицейских — остановиться? Столе?
— Катрина права, но я боюсь, что этот не остановится.
«Боюсь», отметила Катрина и чуть было не озвучила свои мысли: что она боится обратного, того, что теперь, когда они подобрались так близко, он остановится и исчезнет. Что из-за этого стоит рискнуть. И что да, в худшем случае она бы согласилась пожертвовать еще одним коллегой ради поимки Валентина. Это была нездоровая мысль, но она не покидала ее. Потерю еще одной полицейской жизни можно было пережить, правда можно. А вот исчезновение Валентина — нельзя. И она зашевелила губами в немом заклинании: «Еще один раз, гад. Нанеси еще один удар».
У Катрины зазвонил мобильник. Она определила по номеру, что звонят из Института судебной медицины, и сняла трубку.
— Здравствуйте. Мы проверили кусок жвачки из того дела об изнасиловании.
— Да?
Катрина почувствовала, как кровь быстрее побежала по венам. К черту все слабые теории, здесь есть hard evidence.
— К сожалению, нам не удалось выделить ДНК.
— Что? — Ей на голову как будто вылили ведро ледяной воды. — Но… но в жвачке должно быть полно слюны!
— Так иногда бывает, к сожалению. Мы, конечно, можем проверить еще раз, но с этими убийствами полицейских…
Катрина отключилась.
— Они ничего не нашли в жвачке, — тихо произнесла она.
Бьёрн и Беата кивнули. Катрине показалось, что на лице Беаты она заметила тень облегчения.
В дверь постучали.
— Да! — прокричала Беата.
Катрина уставилась на железную дверь. У нее появилась внезапная уверенность, что за дверью находится он. Высокий, светловолосый. Он передумал и пришел спасти их из бедственного положения, в котором они оказались.
Железная дверь открылась, и Катрина выругалась про себя. В помещение вошел Гуннар Хаген.
— Как дела?
Беата потянулась, подняв руки вверх:
— Валентина сегодня не было в трамваях одиннадцатого и двенадцатого маршрутов, и опрос не дал никаких результатов. Весь вечер в трамваях будут ездить наши люди, но больше надежды на то, что он появится завтра утром.
— Следственная группа задает мне вопросы об использовании полицейских в трамваях. Их интересует, что происходит и связано ли все это с убийствами полицейских.
— Слухи разлетаются быстро, — сказала Беата.
— Даже слишком быстро, — заметил Хаген. — Об этом станет известно Бельману.
Катрина уставилась на монитор. Шаблон, рисунок, образец. В этом ведь была ее сила, именно так она в тот раз вышла на след Снеговика. Значит, так. Единица и ноль. Две цифры в паре. Может быть, десять? Пара цифр, повторяющаяся несколько раз. Несколько раз. Несколько…
— Поэтому я доложу ему о Валентине уже сегодня вечером.
— Что это будет означать для нашей группы? — спросила Беата.
— Появление Валентина в трамвае не является нашей ошибкой, мы должны действовать. Но в то же время группа выполнила свою работу. Она выяснила, что Валентин жив, и обеспечила нам главного подозреваемого. И если мы не поймаем его сейчас, существует возможность того, что он появится в Берге. Теперь работать будут другие ребята.
— А как насчет poly-ti? — сказала Катрина.
— Что, прости? — негромко произнес Хаген.
— Столе говорит, что пальцы пишут то, над чем работает подсознание. Валентин написал несколько десяток друг за другом. «Poly» означает «много», «ti» — «десять». Получается «poly-ti». То есть норвежское слово «полиция». В нашем случае это может означать, что он планирует и дальше убивать полицейских.
— О чем она говорит? — спросил Хаген, обращаясь к Столе.
Столе Эуне пожал плечами:
— Мы пытаемся истолковать знаки, которые Валентин нарисовал на трамвайном стекле. Сам я думаю, что он написал слово «DШ», «умри». Но что, если сочетание единиц и нолей просто кажется ему красивым? Человеческий мозг — это четырехмерный лабиринт. Все в нем бывали, но никто не знает дороги.
Катрина шла по улицам Осло к полицейскому общежитию в районе Грюнерлёкка, не обращая внимания на кипящую вокруг жизнь, на лихорадочно смеющихся людей, спешащих отпраздновать приход короткой весны и коротких выходных и насладиться жизнью, пока она не кончилась.
Теперь она была уверена, что знала, почему они так увлеклись этим идиотским «кодом». Потому что им отчаянно хотелось найти связь между вещами, придать им смысл. Но что еще важнее, потому что ничего другого у них не имелось. И они пытались выжать из камня содержимое, которого в нем не было.
Взгляд ее скользил по тротуару, каблуки чеканили ритмический узор заклинания: «Еще один раз, гад. Нанеси еще один удар».
Харри схватил ее за длинные волосы. Они были такими блестящими, густыми, черными и мягкими, что казалось, он держит в руке бухту троса. Он потянул руку на себя, ее голова поднялась вверх, а он посмотрел на узкую вогнутую поясницу и свернувшийся змеей под блестящей потной кожей позвоночник. Он произвел еще один толчок. Ее стон был похож на низкочастотный рык, поднявшийся из глубины груди: яростный тревожный звук. Иногда они занимались любовью спокойно, тихо, лениво, как в медленном танце. А иногда они словно сражались. Как сегодня. Ему казалось, что ее возбуждение порождает новое возбуждение, и когда она бывала такой, как сегодня, заниматься с ней сексом было все равно что пытаться потушить пожар бензином, возбуждение нарастало, выходило из-под контроля, и иногда ему в голову закрадывалась мысль, что ничем хорошим это, черт возьми, не кончится.
Ее платье валялось на полу у кровати. Красное. Она была так прекрасна в красном, что он почти сожалел об этом. Босоногая. Нет, она не была босоногой. Харри наклонился и вдохнул ее запах.
— Не останавливайся, — простонала она.
«Опиум». Ракель рассказывала, что горький запах придают капли смолы, выделяющейся из коры одного арабского дерева. Нет, не смолы, а слез. Слез принцессы, сбежавшей на Арабский Восток из-за запретной любви. Принцесса Миррха. Мирра. Ее жизнь, конечно, закончилась печально, но Ив Сен-Лоран за литр ее слез платил огромные деньги.
— Не останавливайся, возьми…
Она схватила его ладонь и прижала к своему горлу. Он тихонько сжал руку и ощутил пульсацию вен и напряженность мышц ее тонкой шеи.
— Крепче! Кре…
У нее перехватило дыхание, когда он сделал то, о чем она просила. Он знал, что перекрыл подачу кислорода к ее мозгу. Это ее дело, он поступал так и получал от этого удовольствие, потому что знал, что она получает от этого удовольствие. Но сейчас кое-что было по-другому. У него появилась мысль, что она полностью находится в его власти. Что он может сделать с ней все что угодно. Он посмотрел на ее платье, валяющееся на полу. Красное платье. Харри почувствовал нарастающее напряжение и понял, что не сможет долго сдерживаться. Он закрыл глаза и представил себе ее, стоящую на четвереньках и медленно поворачивающуюся. Представил, как она поворачивается к нему лицом, а ее волосы меняют цвет и он понимает, кто перед ним. Глаза закатились, на шее — синие отметины, которые стали видны во вспышке камеры полицейского криминалиста.
Харри кончил и убрал руку с ее горла. Но Ракель оставалась на месте. Она замерла и задрожала, как хищник за секунду до того, как рухнуть на землю. А потом она умерла. Повалилась вперед лбом на кровать, горько всхлипнув, и осталась в такой позе, словно склонилась в молитве.
Он вышел из нее. Ракель застонала, перевернулась и с укором посмотрела на него. Обычно он не выходил из нее до тех пор, пока она не была готова к разделению.
Харри быстро чмокнул ее в шею, выскользнул из кровати, прихватил трусы фирмы «Пол Смит», которые она купила ему в аэропорту по дороге из Женевы в Осло, нашел пачку «Кэмела» в джинсах «Рэнглер», висящих на стуле. Потом он вышел из спальни и спустился в гостиную, уселся в кресло и выглянул в окно, за которым стояло самое темное время ночи, но все-таки не настолько темное, чтобы он не мог различить очертания хольменколленских холмов на фоне неба. Харри прикурил. Почти сразу же он услышал за своей спиной звук ее шаркающих шагов.
— Что-то случилось?
— Нет.
Она уселась на ручку кресла и прижалась носом к ямке у него на шее. Кожа ее все еще была горячей и пахла Ракелью и сексом. И слезами принцессы Миррхи.
— «Опиум», — произнес он. — Ничего себе названьице для духов.
— Они тебе не нравятся?
— Да нет… — Харри выпустил дым в потолок. — Но они немного… своеобразные.
Она подняла голову и посмотрела на него:
— И ты только сейчас это говоришь?
— Я раньше над этим не думал. Да в общем-то, и сейчас не думал. Пока ты не спросила.
— Дело в спирте?
— В смысле?
— Алкоголь в духах, это он…
Харри отрицательно покачал головой.
— Но за этим что-то кроется, — сказала Ракель. — Я знаю тебя, Харри. Тебя что-то беспокоит. Только посмотри, как ты куришь, друг мой, всасываешь в себя содержимое сигареты так, как будто в ней заключена последняя капля воды на земле.
Харри улыбнулся и погладил ее по покрытой мурашками спине. Она легко коснулась губами его щеки.
— Ну, раз это не алкогольная абстиненция, значит это второе.
— Второе?
— Полицейская абстиненция.
— А, это, — протянул он.
— Дело в убийствах полицейских, так ведь?
— Беата приходила и уговаривала меня поработать. Она сказала, что говорила с тобой по телефону до того, как прийти сюда.
Ракель кивнула.
— И ты дала ей понять, что для тебя это не проблема, — договорил Харри.
— Я сказала, что решение за тобой.
— Ты забыла о нашей клятве?
— Нет, но я не могу заставить тебя соблюдать клятву, Харри.
— И если бы я ответил согласием и стал заниматься расследованием?
— Ты бы нарушил клятву.
— Последствия?
— Для тебя, меня и Олега? Бо`льшая вероятность того, что все полетит к чертям. Для расследования убийств трех полицейских? Бо`льшая вероятность раскрытия.
— Мм. Первое — это точно, Ракель. А вот второе — абсолютно нет.
— Может быть. Но ты знаешь, что наша совместная жизнь может полететь к чертям независимо от того, вернешься ты в полицию или нет. В море много подводных камней. Например, ты на стену лезешь из-за того, что не делаешь то, ради чего ты, по твоим ощущениям, создан. Я слышала, что мужчины, бывает, разводятся накануне наступления осеннего охотничьего сезона.
— Охоты на лосей. Не на куропаток же?
— Нет, конечно.
Харри затянулся. Они разговаривали приглушенными спокойными голосами, как будто обсуждали поход в супермаркет. Именно так они обычно разговаривают, подумал он. Такая она и есть. Он притянул ее к себе и прошептал ей на ухо:
— Я собирался сохранить тебя, Ракель. Сохранить все это.
— Да?
— Да. Потому что это — хорошо. Это лучшее из всего, что у меня было в жизни. А ты знаешь, как я устроен, ты же помнишь диагноз Столе. Зависимый тип личности, состояние, граничащее с обсессивно-компульсивным расстройством. Алкоголь или охота — это одно и то же, мысли вертятся и вертятся по кругу. Я хочу быть здесь. Черт, я уже двигаюсь туда, даже когда мы просто говорим об этом! Я делаю это не для вас с Олегом, я делаю это для себя.
— Ну-ну… — Ракель погладила его по волосам. — Давай тогда поговорим о чем-нибудь другом.
— Да. Значит, они сказали, что Олег может выйти раньше назначенного срока?
— Да. Он избавился от всех симптомов абстиненции. И мотивация у него выше, чем когда-либо. Харри…
— Да?
— Он рассказал мне, что случилось тем вечером.
Она не переставая гладила его по волосам. Он не знал всего, чего хочет, но знал, что хочет, чтобы ее рука навсегда осталась в его волосах.
— Каким вечером?
— Ты знаешь. Тем вечером, когда врач тебя залатал.
— Рассказал, значит?
— Ты говорил мне, что тебя подстрелил один из подручных Асаева.
— В общем-то, это правда. Олег тогда был подручным Асаева.
— Твоя версия мне нравилась больше. Та, в которой Олег появился на месте преступления позже, понял, как тяжело ты ранен, и побежал вдоль реки к пункту скорой помощи.
— Но ты ведь никогда до конца в это не верила, да?
— Он сказал, что ворвался в кабинет к одному из врачей и, угрожая своей «одессой», заставил его пойти за собой.
— Врач простил Олега, когда увидел, в каком я состоянии.
Ракель покачала головой:
— Он хотел рассказать мне и все остальное, но говорит, что не многое помнит из случившегося за последние месяцы.
— Героин производит такое воздействие.
— Но я подумала, что пробелы в его памяти сможешь восполнить ты и поведаешь мне все сейчас. Что скажешь?
Харри затянулся и подождал секунду, прежде чем выпустить дым:
— Как можно меньше.
Она потрепала его по волосам:
— В тот раз я поверила вам, потому что хотела верить. Господи, Олег стрелял в тебя, Харри. Он должен был попасть в тюрьму.
Харри покачал головой:
— Это был несчастный случай, Ракель. Все это мы уже оставили позади, и, пока полиция не найдет «одессу», ничто не способно связать Олега ни с убийством Густо Ханссена, ни с чем другим.
— Что ты хочешь сказать? С Олега сняли обвинения за то убийство. Ты хочешь сказать, что он все-таки с ним связан?
— Нет, Ракель.
— Так о чем ты мне не рассказываешь, Харри?
— Ты уверена, что хочешь знать, Ракель? Правда уверена?
Харри подождал. Посмотрел в окно на силуэты холмов, опоясывающих этот спокойный безопасный город, где ничего не происходило. Холмы эти на самом деле окружали кратер спящего вулкана, в котором и был построен Осло. Весь вопрос в том, как на это посмотреть. Весь вопрос в том, что тебе известно.
— Нет, — прошептала во мраке Ракель, взяла его ладонь и положила себе на щеку.
Вполне возможно прожить счастливую жизнь, пребывая в неведении, подумал Харри. Дело в вытеснении. В вытеснении пистолета «одесса», который лежит или не лежит в запертом шкафчике. В вытеснении трех убийств полицейских, за расследование которых ты не отвечаешь. В вытеснении воспоминаний о полном ненависти взгляде получившей отказ студентки в красном платье с поднятым подолом. Разве не так?
Харри потушил окурок.
— Пойдем спать?
В три часа ночи Харри проснулся и вздрогнул.
Она снова ему приснилась. Он зашел в какую-то комнату и увидел ее. Она лежала на полу на грязном матраце и большими ножницами срезала с себя красное платье. Рядом с ней стоял походный телевизор, показывавший ее и ее движения с секундной задержкой. Харри огляделся, но не нашел камеры. Потом она приложила блестящее лезвие ножниц к внутренней стороне бедра, раздвинула ноги и прошептала: «Не делай этого».
И Харри стал шарить у себя за спиной, пока не нащупал ручку двери, захлопнувшейся за ним. Но она оказалась заперта. А он вдруг обнаружил, что на нем ничего нет и он двигается в ее сторону.
«Не делай этого». Эти слова после секундной задержки раздались из телевизора.
«Мне просто нужен ключ от этой двери», — сказал он, но говорить было трудно, как будто он находился под водой, и он не знал, расслышала ли она его слова. Тогда она засунула два, три, четыре пальца во влагалище, и он, широко раскрыв глаза, наблюдал, как в конце концов туда скользнула вся ее узкая ладонь. Он сделал шаг в ее сторону. Рука показалась наружу, в ней она держала пистолет. Она направила дуло на него. Блестящий влажный пистолет с проводом, пуповиной уходившим внутрь ее. Она попросила «не делать этого», но он уже опустился на колени перед ней, наклонился вперед и почувствовал, как в лоб ему ткнулось холодное и приятное дуло пистолета. И он прошептал ей в ответ: «Сделай это».
