21
В Сарзаке было три церкви. Одна стояла на ремонте, при второй доживал свои дни совсем дряхлый священник, в третьей всем заправлял молодой кюре, о котором ходили самые темные слухи. Поговаривали, будто он пьянствует вместе с матерью у себя дома, возле церкви. Лейтенант, ненавидевший всех без исключения жителей Сарзака, в особенности их страсть к сплетням, вынужден был на сей раз признать их правоту: однажды его вызвали разнимать сына с мамашей, затеявших грандиозную драку.
Именно этого кюре Карим и выбрал, чтобы получить нужную информацию.
Он резко затормозил возле домика священника. Это было унылое одноэтажное бетонное строение, приткнувшееся к современной церкви с асимметричными витражами. На маленькой табличке значилось: «Мой приход». У порога пышно произрастали крапива и чертополох. Карим позвонил. Прошло несколько минут. Из-за двери доносились приглушенные крики. Полицейский выругался про себя: этого ему еще не хватало!
Наконец дверь открыли.
Карим сразу понял, что перед ним стоит пропащий человек. В середине дня от священника уже вовсю несло спиртным. Его худое лошадиное лицо заросло неряшливой клочковатой бородкой, в спутанных волосах мелькала проседь. Мутные желтые глаза бессмысленно уставились на гостя. Ворот пиджака перекосился, на рубашке темнели жирные пятна. Это был конченый человек, и служить в церкви ему, видимо, оставалось так же недолго, как листку ладана – благоухать в кадильнице.
– Что вам угодно, сын мой?
Голос звучал хрипло, но довольно твердо.
– Карим Абдуф, лейтенант полиции. Мы уже знакомы.
Кюре поправил грязный воротник.
– А, да-да, припоминаю... – Глаза его испуганно забегали. – Вас вызвали соседи?
Карим улыбнулся.
– Нет. Просто мне нужна ваша помощь. Для одного расследования.
– Ах, так! Ладно, входите.
Сыщик вошел в дом, и его подметки тут же прилипли к полу. Глянув вниз, он увидел на линолеуме блестящие полосы.
– Это моя мать, – шепнул священник. – Она давно не убирает. Все перепачкала своим вареньем. – И он почесал лохматую голову. – Совсем рехнулась, только и ест что варенье.
В комнате царил хаос. Со стен свисали лоскутья самоклеющейся пленки, имитации дерева, кафеля или ткани. В соседнем помещении валялись в беспорядке желтые коврики, явно вырезанные бритвой из старого паласа, а на диване подушки кошмарных цветов – жалкая карикатура на гостиную. Садовые инструменты были разбросаны прямо на полу. Через другую дверь виднелась еще одна комната – незастеленная кровать, пластиковый стол без скатерти, а на нем грязные тарелки.
Священник направился в гостиную. По пути его шатнуло, но он все же устоял на ногах. Карим сказал:
– Налейте-ка себе выпить, отче. Так дело быстрей пойдет.
Кюре обернулся и бросил враждебный взгляд на гостя.
– Посмотрите лучше на себя, сын мой. Вы весь дрожите.
Карим с трудом перевел дыхание. Он и впрямь еще не оправился от шока. После бурной сцены у фотографа он никак не мог собраться с мыслями и двигался точно во сне. Голова у него гудела, сердце бешено колотилось. Он машинально вытер лицо рукавом, как мальчишки вытирают сопли.
Священник наполнил стакан.
– Вам налить? – спросил он с ехидной улыбкой.
– Я не пью.
Кюре хлебнул из стакана. Его бескровное лицо слегка порозовело, глаза ярко заблестели. Он язвительно хихикнул:
– Что, ислам не дозволяет?
– Нет. Хочу сохранить ясную голову для работы, вот и все.
Кюре поднял стакан.
– Ну, тогда за вашу работу!
Карим заметил, что по коридору бродит мать священника. Сутулая, почти горбатая, она шмыгала взад-вперед, прижимая к груди банку варенья. Он подумал о вскрытом склепе, о скинах, о монахине, купившей школьные фотографии... а теперь вот еще эта парочка призраков! Он словно открыл ящик Пандоры, и оттуда вылетел целый сонм кошмаров, которым не было конца.
Священник перехватил его взгляд.
– Оставьте это, сын мой, не обращайте внимания. – И он уселся на один из потрепанных диванов. – Я вас слушаю.
Карим мягко поднял руку.
– Во-первых, одна просьба: не называйте меня, пожалуйста, «сын мой».
– Вы правы, – ответил кюре, ухмыляясь. – Что поделаешь – профессиональная привычка.
И он снова глотнул вина, иронически глядя на своего собеседника. Теперь он держался вполне уверенно.
– Так какое же дело вы расследуете?
Карим удовлетворенно подумал: он еще не знает об осквернении могилы. Значит, Крозье удалось сохранить этот случай в тайне.
– Извините, этого я вам сообщить не могу. Скажу только, что я ищу один монастырь. В окрестностях Сарзака и Каора. Или еще где-нибудь в этом регионе. Я рассчитываю на вашу помощь.
– А какая конгрегация?
– Не знаю.
Кюре снова наполнил стакан. Темное вино играло разноцветными бликами.
– Здесь у нас их немало, – и он хихикнул. – Наш район располагает к уединению...
– Так сколько же точно?
– В одном только нашем департаменте не меньше дюжины.
Карим быстро прикинул в уме: посещение монастырей, наверняка рассеянных по всей округе, займет у него целый день, если не больше. А сейчас уже шестнадцать часов. У него в запасе осталось всего два. Снова тупик.
Священник встал и начал рыться в шкафу. «Ага вот оно!» И он принялся листать нечто вроде справочника с плотными, как в Библии, страницами. Мать кюре вошла в комнату и направилась прямиком к бутылке. Она налила себе вина, даже не взглянув на Карима. Ее глаза были устремлены только к сыну. Глаза хищной птицы, горящие злобой и ненавистью. Священник приказал, не отрываясь от книги:
– Оставь нас, мама.
Старуха не ответила. Она вцепилась обеими руками в стакан. Пальцы у нее были костлявые, страшные. Внезапно она уставилась на Карима и пронзительно взвизгнула:
– Кто вы?
– Я сказал, оставь нас! – И священник подошел к сыщику. – Вот, я тут пометил десять монастырей, записывайте, если хотите... Но они расположены довольно далеко друг от друга...
Карим пробежал глазами страницы. Названия некоторых деревень были ему смутно знакомы. Вынув блокнот, он старательно записал адреса.
– Кто вы? – опять выкрикнула старуха.
– Иди к себе в комнату, мама! – приказал священник. И обратился к Кариму: – Что вы все-таки ищете? Может быть, я смогу вам помочь...
Карим пристально взглянул ему в глаза.
– Я ищу одну монашку. Монахиню, которая интересуется фотографиями.
– Какими именно фотографиями?
Карим успел заметить огонек, на мгновение вспыхнувший в глазах кюре.
– А вы уже слыхали о чем-нибудь подобном?
Священник почесал в затылке.
– Я... нет.
– Сколько вам лет?
– Мне? А почему, собственно... Ну, двадцать пять.
Мать снова налила себе вина, жадно вслушиваясь в разговор. Карим продолжал:
– Вы родились в Сарзаке?
– Да.
– И учились в здешней школе?
– Да, в начальной. А потом я поступил на...
– В какой школе? Жана Жореса?
– Да, но...
Какое совпадение! И вдруг Карима осенило:
– Она ведь приходила сюда?
– Кто?
– Монашка. Та, которую я ищу... Она приходила сюда, чтобы купить у вас фотографии. Господи боже! Значит, она побывала во всех домах, где хранились эти фотографии, и все их скупила. Вы ведь учились в одном классе с Жюдом Итэро? Говорит вам что-нибудь это имя?
Священник побледнел как смерть.
– Я... Что вы от меня хотите?.. Я ничего не понимаю...
Рядом пронзительно завопила мать:
– Что это еще за история?
Карим с силой провел руками по лицу, словно хотел стереть собственные черты.
– Давайте начнем с начала. Если вы пошли в школу в семь лет, то в восемьдесят втором году должны были учиться во втором классе, верно?
– Но с тех пор прошло пятнадцать лет!
– А в первом классе – в восемьдесят первом году!
Священник испуганно съежился. Его пальцы судорожно вцепились в спинку стула. Руки, несмотря на молодость кюре, походили на руки его матери – такие же иссохшие, старческие, с узловатыми синими венами.
– Да, верно... даты сходятся...
– В вашем классе был мальчик, которого звали Жюд Итэро. Довольно необычное имя. Постарайтесь вспомнить. Это очень важно для меня.
– Нет, поверьте, я...
Карим шагнул к нему.
– Но вы же помните, как монахиня искала ваши школьные фотографии, правда?
– Я...
Мать не упускала ни слова из их разговора.
– Ах ты, маленький поганец! Значит, этот араб говорит правду? – визгливо закричала она.
И, повернувшись, заковыляла к двери. Воспользовавшись этим, Карим схватил кюре за плечи и прошипел ему на ухо:
– Ну же, святой отец, решайтесь, расскажите все, черт возьми!
Священник рухнул на диван.
– Я так и не понял, что случилось в тот вечер...
Карим встал рядом на колени, чтобы лучше слышать его слабый глухой голос.
– Она пришла... однажды летом, к вечеру.
– В июле восемьдесят второго года?
Священник кивнул.
– Постучалась к нам... Жара стояла убийственная, камни и те раскалились... Не помню почему, но я был дома один. Открываю и вижу... Господи боже! Вы только представьте: мне было тогда десять лет, а она стоит передо мной в полумраке, эта монахиня в черно-белом наряде...
– Что она вам сказала?
– Ну, сперва она поговорила со мной о школе, об отметках, о любимых предметах. У нее был такой мягкий, задушевный голос. Потом попросила показать своих товарищей. – Кюре вытер лицо, по которому струился пот. – Ну... я и принес ей школьную фотографию, ту, где нас сняли всех вместе. Я так гордился тем, что могу показать ей весь наш класс. И вот тут я понял: она что-то ищет. Она долго смотрела на снимок, а потом спросила, можно ли ей взять его себе... На память, так она сказала...
– Она просила у вас другие фото?
Священник кивнул. Его голос прозвучал еле слышно:
– Она хотела еще снимок предыдущего года. Карим не удивился, теперь он знал: можно сколько угодно расспрашивать родителей учеников тех двух классов – ни у одного из них он не найдет фотографий. Но зачем они понадобились монахине? Кариму почудилось, что вокруг него стеной стоят непроходимые, объятые мраком каменные джунгли.
В дверях снова показалась мать кюре. Она прижимала к груди обувную коробку.
– Маленький поганец! Ты отдал свои фотографии! Свои школьные фотографии! Когда ты был такой миленький, такой славный...
– Замолчи, мама! – И священник впился глазами в Карима. – Я уже тогда почувствовал призвание, понимаете? И эта огромная женщина словно заворожила меня...
– Огромная? Она была высокой?
– Нет... Я не знаю... Мне было всего десять лет... Но я до сих пор вспоминаю ее, в этом черном одеянии... Она говорила так мягко, так спокойно... И она хотела получить эти снимки. Что ж, я отдал их ей не колеблясь. Она благословила меня и исчезла. Я подумал: это знамение. И я...
– Мерзавец!
Карим обернулся к старухе, кипевшей от ярости. Затем снова взглянул на сына и понял, что тот целиком ушел в воспоминания. Он спросил как можно мягче:
– Она не объяснила, зачем ей эти снимки?
– Нет.
– Упоминала ли она в разговоре имя Жюд?
– Нет.
– А деньги она вам дала?
Священник поморщился.
– Нет, конечно! Она попросила снимки, я их отдал, вот и все. Господи, я же вам говорю, что счел это небесным знамением!
И он разразился слезами.
– Тогда я еще не знал, что не гожусь ни на что путное. Что я стану алкоголиком, пропащим человеком. А чего еще ждать от сына этой... Как отдавать другим то, чего нет у тебя самого? – Он вцепился в рукав Каримовой куртки, умоляюще глядя на него. – Как нести свет людям, если твоя собственная душа погружена во мрак? Как? Как?
Мать выронила коробку, и фотографии рассыпались по полу. Она бросилась на сына, точно зверь на добычу, и начала бешено колотить его по спине и по плечам с криком:
– Мерзавец, мерзавец, мерзавец!
Карим испуганно попятился. Он понял, что пора уходить, иначе он и сам свихнется. Но он еще не все узнал. Оттолкнув женщину, он нагнулся к священнику, съежившемуся на диване.
– Я сейчас уйду и больше не буду к вам приставать. Скажите только одно: вы с тех пор виделись с этой монахиней?
Кюре кивнул, сотрясаясь от рыданий.
– Как ее зовут?
Кюре всхлипнул. Мать бродила вокруг них, бормоча под нос невнятные угрозы.
– Как ее зовут?
– Сестра Андре.
– В каком она монастыре?
– В Сен-Жан-де-ла-Круа. Это монастырь кармелиток.
– Где это?
– Между... между Сетом и Агдским мысом, на берегу моря. Я иногда езжу к ней, когда меня одолевают сомнения. Она... она моя единственная опора. Я...
Но дверь уже хлопала на ветру. Сыщик мчался к своей машине.
