20
Он долго гнал машину по совершенно пустой автостраде. В этих краях национальные шоссе смахивали на департаментские, а последние – на проселочные дороги. Под голубым небом с пушистыми облачками простирались поля, где ничего не росло и не пасся скот. Иногда на пути возникали гряды скал, изборожденных мрачными лощинами. Пересекая этот департамент, вы словно путешествовали вспять по времени и попадали в те древние века, когда люди еще не знали земледелия.
Карим намеревался первым делом посетить домик семьи Итэро – Масэ дал ему адрес. Но лачуги уже не было, ее развалины едва виднелись среди зарослей блеклых сорняков. Сыщик мог бы обратиться к кадастровым записям и выяснить имя домовладельца, но он предпочел отправиться в Каор, чтобы расспросить Жан-Пьера Ко, бессменного фотографа школы Жана Жореса, сделавшего некогда снимки, украденные злоумышленниками.
Он надеялся разыскать у него негативы и напечатать фотографии заново. Среди незнакомых детских лиц наверняка будет то единственное, которое Карим страстно желал увидеть, даже если он не сможет его узнать. В глубине души он полагался на свою интуицию – она должна была подать ему какой-нибудь тайный знак в ту минуту, когда снимки лягут перед ним на стол.
Около шестнадцати часов он поставил машину в центре Каора, у пешеходного квартала. Каменные портики, кованые решетки балконов, затейливые водосточные трубы. Вся эта аристократическая красота города-памятника была абсолютно чужда Кариму, выросшему среди убогих бетонных коробок.
Он долго разыскивал ателье и наконец увидел вывеску: «Жан-Пьер Ко, фотограф. Свадьбы и крестины».
Фотография находилась на втором этаже. Карим взбежал по лестнице и вошел в пустую полутемную комнату. Сыщик едва мог различить висящие на стенах фотографии в широких рамах, откуда смотрели принаряженные парочки. Узаконенное счастье на глянцевой бумаге.
Карим тотчас же упрекнул себя в цинизме: кто он такой, чтобы презирать и судить этих людей?! Что он может предложить им взамен этого счастья – он, загнанный в эту глушь сыщик, который никогда не понимал женщин, задавил в себе любовь, сознательно отказался от нее? Для него все человеческие чувства граничили со слабостью, с уязвимостью, а их он считал позором для мужчины. И теперь он, замкнувшись в своей одинокой гордыне, иссыхал на корню.
– Собираетесь жениться?
Карим обернулся на голос.
Перед ним стоял седой человечек; его изрытое оспой лицо напоминало пемзу. Длинные спутанные бакенбарды топорщились и вздрагивали, словно от нетерпения, и с ними как-то не сочетались темные мешки под усталыми глазами. Человек зажег свет и стал разглядывать Карима.
– Нет, вы не собираетесь жениться, – заключил он.
Его голос звучал хрипловато, как у заядлого курильщика. Он подошел ближе; взгляд из-под блеклых век выражал безразличие, смешанное с подозрительностью. Карим улыбнулся. У него не было никакой санкции на розыски в этом городе, так что следовало проявить мягкость.
– Меня зовут Карим Абдуф, – сказал он. – Я лейтенант полиции, расследую одно дело. Мне нужна кое-какая информация.
– Вы из Каора? – спросил фотограф, заинтригованный видом странного гостя.
– Из Сарзака.
– У вас есть документы?
Карим порылся в кармане и протянул свое удостоверение. Фотограф несколько минут внимательно изучал его. Араб вздохнул. Он знал, что Ко впервые видит полицейскую карточку инспектора, но это не мешает ему играть в бдительность Наконец тот с натянутой улыбкой вернул документ. Его лоб прорезали глубокие морщины.
– Что же вы хотите?
– Я ищу снимки одного класса.
– Какая школа?
– Жана Жореса, в Сарзаке. Мне нужны фотографии первого и второго классов средней ступени восемьдесят первого – восемьдесят второго годов, а также списки учеников, если они случайно остались у вас. Хранятся здесь такие документы?
Человек снова улыбнулся.
– Я храню абсолютно всё.
– Значит, можно взглянуть? – спросил полицейский таким елейным тоном, на какой только был способен.
Фотограф указал на дверь соседней комнаты, откуда падала узкая полоска света.
– Конечно. Они там. Прошу...
Второе помещение было много просторнее, чем ателье. На длинном столе возвышалось непонятное устройство черного цвета, со множеством ручек, рычагов и линз. Кругом висели увеличенные фотографии – на сей раз крестины. Но тоже в белых тонах. Радостные улыбки, новорожденные...
Карим подошел вслед за фотографом к железному канцелярскому шкафу. Ко пригнулся, читая этикетки, затем открыл массивный ящик и вынул оттуда кипу конвертов из вощеной бумаги.
– Жан Жорес. Вот они.
И он вытащил из пачки конверт, набитый прозрачными пакетиками со снимками. Он перебрал их раз, другой и... складок на его лбу стало еще больше.
– Вы сказали, первый и второй восемьдесят второго года?
– Именно так.
Усталые глаза фотографа удивленно раскрылись.
– Странно... Их здесь нет.
Карим вздрогнул. Неужто взломщики опередили его? Он спросил:
– Вы ничего не заметили, когда пришли сюда утром?
– А что я должен был заметить?
– Мог кто-нибудь проникнуть ночью в ателье?
Ко расхохотался, указывая на четыре инфракрасные камеры, висевшие в углах.
– Тот, кто сюда залезет, не обрадуется, уж поверьте мне. Я столько денег вложил в охранную систему...
Карим усмехнулся.
– Давайте все же проверим. Я знаю немало ребят, для которых ваша система – детские игрушки. Вы сохраняете негативы?
Ко насупился.
– Негативы я вам показать не могу. Сожалею, но это конфиденциально...
Сыщик заметил, как нервно пульсирует на шее фотографа синяя вена. Настало время сменить тон.
– А ну гони негативы, папаша, не нервируй меня!
Фотограф смерил его взглядом, поколебался и неохотно кивнул. Они подошли к другому шкафу. Ко открыл его и вытащил один из ящичков. Руки у него тряслись. Лейтенант внимательно следил за фотографом. Чем дальше, тем яснее он чувствовал, что в этом человеке просыпается страх. Как будто в процессе розысков он начал вспоминать какие-то странные подробности и они не давали ему покоя.
Фотограф снова уткнулся в свои конверты. Шли секунды. Наконец он поднял глаза. Его лицо нервно дергалось.
– Я... тут их больше нет. Правда!
Карим рванул ящик к себе. Фотограф вскрикнул: ему прищемило пальцы. Но полицейский решил, что слишком долго проявлял кротость. Схватив Ко за горло, он оторвал его от пола. Голос лейтенанта звучал по-прежнему ровно:
– Будь умником, папаша, не ври. Так тебя обокрали или нет?
– Н...нет... Я клянусь!..
– Тогда что же ты сделал с этими гребаными снимками?
Ко с трудом пробормотал:
– Я... я их продал.
От неожиданности Карим выпустил свою добычу. Фотограф заохал, потирая больную руку. Сыщик хрипло прошептал:
– Продал? Когда?
– Господи... да это старая история... В конце концов, я имею право делать со своими снимками все, что хочу...
– КОГДА ты их продал?
– Да не помню... Лет пятнадцать назад...
Карим не мог прийти в себя от изумления. Он отшвырнул фотографа к шкафу. Прозрачные пакетики веером разлетелись по комнате.
– А ну-ка, начни с начала, папаша! А то я никак не пойму, что ты там несешь. Ко жалобно сморщился.
– Это было однажды летом, к вечеру... Пришла женщина... Она хотела получить эти снимки. Те же самые, что и вы. Теперь я вспомнил.
Эта новость ошеломила Карима. Значит, «они» уже с 1982 года охотились за фотографиями маленького Жюда!
– Она говорила тебе о Жюде? Жюд Итэро! Называла она это имя?
– Нет. Просто взяла снимки и негативы.
– За башли, конечно?
Фотограф кивнул.
– Сколько?
– Двадцать тысяч франков... Огромная сумма по тем временам... за несколько фото...
– Зачем ей нужны были эти снимки?
– Не знаю. Я не спрашивал.
– Ты их наверняка рассматривал. Был ли там мальчик с какими-то особенностями на лице? С чем-то таким, что стараются спрятать?
– Нет. Ничего такого я не видел... Не знаю... Не помню.
– А женщина? Как она выглядела? Такая высокая, здоровенная? Это была его мать?
Старик замер, а потом вдруг разразился смехом. Громким, хриплым, утробным смехом. Потом проскрипел:
– Ну уж это вряд ли!
Карим схватил его за руки и прижал к стене.
– ПОЧЕМУ?
Ко закатил глаза и прошептал из последних сил:
– Это была монашка, черт бы ее взял. Католическая монашка!
