На часах уже половина седьмого, но в убойном отделе кипит работа.

Улу Ли Харри застал возле факса. Бросил взгляд на поступающее сообщение. Отправлено из Интерпола.

— Что происходит, Ула?

— Гуннар Хаген обзвонил всех и вызвал в отдел. Здесь поголовно все. Будем брать этого, который убил Халворсена.

В голосе Ли сквозила решимость, которая, как Харри подсказала интуиция, отражала настроение, царившее этим вечером на седьмом этаже.

Харри прошел к Скарре. Тот стоял у стола и быстро, громко говорил в телефон:

— Мы можем устроить тебе и твоим ребятам большие неприятности, очень большие, Аффе. Если ты не поможешь и не пошлешь своих на улицу, то мигом окажешься на первом месте в нашем разыскном списке. Ясно? Итак, хорват, среднего роста…

— Волосы светлые, собраны в хвостик, — сказал Харри.

Скарре поднял голову, кивнул начальнику.

— Волосы светлые, собраны в хвостик. Если что, сразу звони. — Он положил трубку. — Прямо как на войне, всех мобилизовали для участия в операции. Впервые вижу такое.

Харри хмыкнул.

— Есть что-нибудь насчет Юна Карлсена?

— Ничего. Правда, его подруга, Tea, сказала, что они договорились встретиться вечером в Концертном зале. У них места в ложе для почетных гостей.

Харри взглянул на часы.

— У Станкича еще полтора часа, чтобы сделать свое дело.

— Это как же?

— Я звонил в Концертный зал. Все билеты распроданы еще четыре недели назад, и без билета внутрь никого не впускают, даже в фойе. Иными словами, если Юн войдет в Концертный зал, он в безопасности. Позвони в «Теленор», узнай, работает ли сегодня Туркильсен и может ли он отследить мобильник Карлсена. Да, позаботься, чтобы возле Концертного зала было достаточно полицейских, с оружием и с ориентировкой. Потом позвони в канцелярию премьер-министра и предупреди насчет усиленных мер безопасности.

— Я? — Скарре опешил. — В… канцелярию премьер-министра?

— А то, — сказал Харри. — Ты же теперь большой мальчик.

У себя в кабинете Харри набрал один из шести телефонов, какие помнил наизусть.

Пять остальных были — телефон Сестрёныша, родительского дома в Уппсале, мобильника Халворсена, домашний номер Бьярне Мёллера и уже отключенный номер Эллен Ельтен.

— Ракель.

— Это я.

Он услышал, как она выдохнула:

— Я так и подумала.

— Почему?

— Потому что думала о тебе. — Она тихонько засмеялась. — Так-то вот. А что?

Харри зажмурился.

— Я мог бы завтра повидаться с Олегом. Я ведь обещал сказать когда.

— Отлично! Олег обрадуется. Ты заедешь за ним? — Чувствуя, что он медлит, она добавила: — Мы одни.

Харри и хотелось и не хотелось спросить, что она имеет в виду.

— Постараюсь быть около шести.

Как сообщил Клаус Туркильсен, мобильный Юна Карлсена находился где-то на восточной окраине Осло, в Хёугеруде или в Хёйбротене.

— Толку от этого, считай, никакого, — сказал Харри.

Примерно час он беспокойно ходил по комнатам, прислушивался к разговорам, потом надел куртку и сказал, что поедет в Концертный зал.

Незаконно припарковав машину в одной из улочек поблизости от Виктория-террасе, он прошел мимо Министерства иностранных дел, спустился по широкой лестнице на Руселёкквейен и свернул направо, к Концертному залу.

По большой открытой площадке перед стеклянным фасадом, съежившись от холода, спешили нарядно одетые люди. У подъезда стояли двое плечистых мужчин в черных пальто, с наушниками в ушах. А вдоль фасада на некотором расстоянии друг от друга шестеро полицейских в форме держали под наблюдением дрожащую публику, которая не привыкла видеть городскую полицию, вооруженную автоматами.

В одном из людей в форме Харри узнал Сиверта Фалкейда и подошел к нему:

— Я и не знал, что «Дельту» тоже подключили.

— Нас не вызывали, — сказал Фалкейд. — Я сам позвонил в оперчасть и спросил, нужна ли наша помощь. Он ведь был твоим напарником, верно?

Харри кивнул, достал из кармана пачку сигарет, предложил Фалкейду. Тот покачал головой.

— Юн Карлсен на появлялся пока?

— Нет, — ответил Фалкейд. — Когда подъедет премьер-министр, в почетную ложу мы всех подряд пускать не станем. — В эту минуту ко входу подкатили два черных автомобиля. — Кстати, вот и он.

Харри увидел, как премьер вышел из машины и его быстро препроводили к подъезду, а когда дверь открылась, успел заметить в проеме кой-кого из встречающих — широко улыбающегося Давида Экхоффа и далеко не радостную Tea Нильсен, оба в форме Армии спасения.

Он закурил.

— Черт, ну и холодина, — сказал Фалкейд. — Ноги совершенно окоченели, голова тоже.

Я тебе завидую, подумал Харри и, докурив сигарету до половины, сказал:

— Он не придет.

— Похоже на то. Будем надеяться, что он еще не нашел Карлсена.

— Я имею в виду Карлсена. Он понял, что игре конец.

Фалкейд посмотрел на великана-следователя, которого считал подходящим кандидатом для «Дельты», пока до него не дошли слухи о злоупотреблении алкоголем и необузданном нраве.

— Какой игре? — спросил он.

— Долго рассказывать. Пойду в зал. Если Юн Карлсен все же появится, возьмите его под стражу.

— Карлсена? — Фалкейд аж растерялся. — А как же Станкич?

Харри бросил сигарету, которая зашипела в снегу и погасла, и медленно, будто обращаясь к самому себе, проговорил:

— Н-да… в самом деле, как же Станкич?

Он сидел в полумраке, поглаживая пальцами лежащее на коленях пальто. Из динамиков струились негромкие переборы арфы. Узкие лучи точечных ламп скользили по публике, вероятно, так предполагалось создать напряженное ожидание перед началом концерта.

По передним рядам пробежало движение, когда в зал вошла группа людей — человек десять-двенадцать. Некоторые порывались встать, однако тотчас послышался шепот, тихие голоса, и народ опять уселся. В этой стране явно не выказывали политикам подобных почестей. Вновь пришедших проводили к местам в трех рядах впереди него, которые пустовали на протяжении тех тридцати минут, что он сидел тут в ожидании.

Он приметил одного мужчину в штатском, с проводком возле уха, но полицейских в форме здесь не было. Количество полицейских снаружи опять-таки не вызывало тревоги. Он думал, их будет гораздо больше. Ведь Мартина сказала, что на концерте ожидают премьер-министра. С другой стороны, количество полицейских не имеет значения. Он же невидим. Еще более, чем обычно. Он удовлетворенно огляделся. Мужчин в смокингах много, не одна сотня. Ему уже представлялась неразбериха. И простой, но быстрый отход. Он побывал здесь накануне и наметил путь отступления. А напоследок, перед тем как войти сегодня в зал, проверил, что окна в мужском туалете не заперты. Простенькие окна легко открывались, были достаточно велики и располагались достаточно низко, чтобы в два счета вылезти на наружный карниз, а оттуда спрыгнуть вниз, на крышу одного из припаркованных автомобилей. Быстро надеть пальто и прямиком на оживленную Хокон-VII-гате, затем две минуты сорок секунд быстрым шагом — и он на перроне станции «Национальный Театр», где с двадцатиминутным интервалом курсировали поезда, следующие в аэропорт. Он сядет на тот, что отходит в 20.19. Перед тем как уйти из туалета, он сунул в карман пиджака две таблетки дезодоранта.

У входа в зал пришлось снова предъявить билет. Он с улыбкой покачал головой, когда билетерша о чем-то спросила по-норвежски и кивнула на его пальто. Взглянув на билет, она указала ему место в ложе для почетных гостей, которая представляла собой просто четыре ряда в середине зала, отмеченные красной лентой. Мартина объяснила ему, где будут сидеть Юн Карлсен и его подруга Tea.

Вот они, наконец-то. Он посмотрел на часы. Шесть минут девятого. Зал погружен в полумрак, а свет со сцены слишком яркий, чтобы разглядеть лица гостей, но тут вдруг их осветил один из подвижных точечных прожекторов. Он лишь на секунду увидел бледное страдальческое лицо, однако не сомневался: эта женщина сидела на заднем сиденье автомобиля рядом с Юном Карлсеном, тогда, на Гётеборггата.

Похоже, впереди возникла какая-то заминка, но в конце концов все расселись по местам. Он стиснул под пальто рукоять револьвера. В барабане шесть патронов. Непривычное оружие, спуск потуже, чем у пистолета, однако он весь день тренировался и освоился с этой штукой.

Точно по мановению незримой руки, в зале воцарилась тишина.

Какой-то человек в мундире вышел вперед, судя по всему, приветствовал собравшихся и сказал что-то еще, побудившее зал встать. Он тоже встал, глядя на окружающих, которые молча склонили голову. Должно быть, кто-то умер. Потом человек в мундире произнес еще несколько слов, и все сели.

Затем наконец-то поднялся занавес.

Харри стоял в темноте за кулисой, глядя, как занавес скользит вверх. Свет рампы не позволял ему видеть публику, но она была там, дышала словно огромный зверь.

Дирижер взмахнул палочкой, и хор Ословского 3-го корпуса запел псалом, который Харри слышал в Храме:

— Извините, — послышалось за спиной.

Харри обернулся и увидел молодую женщину в очках и наушниках.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

— Полиция, — ответил Харри.

— Я помощник режиссера. Будьте добры, не стойте на дороге, вы мешаете.

— Я ищу Мартину Экхофф, — сказал Харри. — Она здесь?

— Она вон там. — Помреж кивнула на хор.

Харри тотчас увидел Мартину. Она стояла в заднем ряду, на самой верхней ступеньке, и пела с серьезным, чуть ли не страдальческим выражением на лице. Словно пела об утраченной любви, а не о борьбе и победе.

Рядом с ней Рикард. В отличие от Мартины на его губах играла блаженная улыбка. И лицо сейчас, когда он пел, было совсем другим. Ни следа замкнутости и робости, глаза у парня сияли, он, похоже, всей душой верил в то, о чем пел, верил, что весь мир вместе с ними будет служить во имя Господа делу милосердия и любви к ближнему.

К своему удивлению, Харри заметил, что пение и текст не оставили слушателей равнодушными.

Когда они закончили, сорвали аплодисменты и направились за кулисы, Рикард изумленно взглянул на Харри, однако промолчал. А Мартина, заметив его, опустила взгляд и хотела обойти его стороной, но Харри оказался проворнее и заступил ей дорогу:

— Даю тебе последний шанс, Мартина. Пожалуйста, не отвергай его.

Она тяжело вздохнула:

— Я же сказала, что не знаю, где он.

Харри схватил ее за плечи, яростно прошептал:

— Ты пойдешь под суд как соучастница. Тебе вправду хочется доставить ему такую радость?

— Радость? — Она устало улыбнулась. — Там, куда он попадет, радостей нет.

— А как же псалом, который ты только что пела? «Кто милосердья полон и грешнику подлинный друг». Это ничего не значит, Пустые слова?

Она не ответила.

— Я понимаю, это ведь потруднее, чем то прощение, какое ты, любуясь собой, раздаешь в «Маяке». Беспомощный наркоман, обворовывающий безымянных людей, чтобы утолить неодолимую жажду, — разве он сравнится с прощением, дарованным человеку, действительно в нем нуждающемуся? Настоящему грешнику, которому прямая дорога в ад?

— Перестань. — В ее голосе дрожали слезы, когда она попыталась оттолкнуть его в сторону.

— Ты еще можешь спасти Юна, Мартина. Дать ему новый шанс. И себе тоже.

— Он к тебе пристает, Мартина? — Рикард.

Харри сжал правую руку в кулак, приготовился, не отрывая взгляда от глаз Мартины, мокрых от слез.

— Нет, Рикард, — сказала она. — Все хорошо.

Харри, по-прежнему глядя на нее, услышал удаляющиеся шаги. Go сцены донеслись звуки гитары. Потом фортепиано. Харри узнал песню. Он слышал ее в тот вечер на Эгерторг. И по радио в Эстгоре. «Morning Song». Кажется, с тех пор прошла целая вечность.

— Они оба погибнут, если ты не поможешь мне положить этому конец, — добавил Харри.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что Юн в пограничном состоянии, им движет бесконтрольная ярость. А Станкич ничего не боится.

— Хочешь внушить мне, будто изо всех сил стараешься спасти их, потому что такая у тебя работа?

— Да. И потому, что я обещал матери Станкича.

— Матери? Ты говорил с его матерью?

— Я поклялся, что постараюсь спасти ее сына. Если я не остановлю Станкича сейчас, его застрелят. Как того парня на контейнерном складе. Поверь мне.

Харри посмотрел на Мартину, потом повернулся и пошел прочь. Он был уже возле лестницы, когда за спиной раздался ее голос:

— Он здесь.

Харри оцепенел.

— Что?

— Я отдала Станкичу твой билет.

В тот же миг на сцене вспыхнул свет.

Силуэты сидящих впереди резко проступили на фоне каскадов яркого света. Он съехал поглубже в кресле, осторожно поднял руку, положил короткий ствол на спинку кресла перед собой, так что свободно мог выстрелить в спину человека в смокинге, слева от Tea. Он выстрелит дважды. Потом встанет и, если надо, выстрелит в третий раз. Но уже знал, что такой нужды не будет.

Спуск вроде куда мягче, чем днем, но это из-за адреналина. Так или иначе, он больше не боялся. Спуск уступал нажиму пальца, достиг точки, где сопротивление прекращается, полмиллиметра ничейной полосы, можно расслабиться, а палец продолжает нажим, возврата нет, теперь все отдано во власть неумолимых законов и случайностей механики.

Человек в смокинге, в спину которого скоро ударит пуля, повернулся к Tea, что-то сказал.

В ту же секунду мозг отметил две вещи: Юн Карлсен, как ни странно, в смокинге, а не в форме Армии спасения, и физическое расстояние между Tea и Юном до странности велико. В концертном зале с громкой музыкой влюбленные склонились бы поближе друг к другу.

Мозг отчаянно пытался повернуть вспять уже начатое движение, нажим указательного пальца на спуск.

Грянул гром.

От оглушительного грохота у Харри зазвенело в ушах.

— Что? — крикнул он Мартине, стараясь перекрыть внезапный гром ударных и на миг совершенно оглохнув.

— Он сидит в девятнадцатом ряду, в трех рядах за Юном и премьер-министром. Место двадцать пятое. В середине. — Она попыталась улыбнуться, но губы слишком сильно дрожали. — Я добыла для тебя самый лучший билет, Харри.

Харри посмотрел на нее. А в следующую секунду бегом устремился прочь.

Юн Карлсен заставлял ноги двигаться к перрону Центрального вокзала в быстром темпе, но спринтером он никогда не был. Автоматические двери, испустив затяжной вздох, закрылись, и серебристый поезд, направлявшийся в аэропорт, тронулся. Опоздал. Юн со стоном поставил чемодан, скинул с плеча рюкзачок и плюхнулся на одну из дизайнерских скамеек на перроне. Черную сумку он держал на коленях. Следующий поезд через десять минут. Ничего страшного, время у него есть. Сколько угодно, целое море. Лучше бы даже иметь его чуток поменьше. Он смотрел в черный зев туннеля, откуда появится следующий поезд. Когда София ушла и он на рассвете все-таки заснул в Робертовой квартире, ему приснился сон. Дурной сон, где на него неподвижно смотрел глаз Рагнхильд.

Он взглянул на часы.

Концерт уже начался. А бедняжка Tea без него, в полном недоумении. Как и все остальные, кстати говоря. Юн подышал на руки, но мороз так быстро остудил влажный воздух, что руки еще больше замерзли. Все правильно, иначе он поступить не мог. Обстоятельства осложнились, вышли из-под контроля, оставаться здесь слишком рискованно.

Сам виноват, наделал ошибок. Ночью потерял самообладание с Софией, а ведь должен был это предвидеть. Напряжение требовало выхода. Рассвирепел он оттого, что София принимала все без слова, без звука. Только смотрела на него отрешенным, замкнутым взглядом. Как бессловесный жертвенный агнец. И он ударил ее по лицу. Кулаком. Кожа на костяшках пальцев лопнула, и он ударил снова. Сглупил. Чтобы не видеть, прижал ее лицом к стене и только после эякуляции сумел успокоиться. Слишком поздно. Глянув на нее, когда она уходила, он понял, что на сей раз объяснениями вроде «налетела на дверь» или «упала, поскользнувшись на льду» родители не удовольствуются.

Второй причиной, принудившей его к отъезду, стал вчерашний безмолвный звонок. Он проверил, откуда звонили. Оказалось, из загребской гостиницы. Из «Интернационаля». Непонятно каким образом они выяснили номер его мобильника, он же нигде не зарегистрирован. Зато понятно, что это означает: хотя Роберт мертв, они считают заказ невыполненным. У него-то был совсем другой расчет, и он недоумевал. Возможно, они пошлют в Осло нового исполнителя. Стало быть, надо уезжать.

Билет он купил в спешке — до Бангкока, через Амстердам. На имя Роберта Карлсена. Как и тот, по которому в октябре летал в Загреб. И как и тогда, в кармане у него лежал загранпаспорт брата, выданный десять лет назад. Сходство между ним и человеком с паспортной фотографии отрицать невозможно. А что за десять лет внешность молодого человека претерпевает изменения, пограничникам на паспортном контроле объяснять не надо.

Купив билет, он съездил на Гётеборггата, собрал чемодан и рюкзак. До отлета оставалось еще десять часов, поэтому надо отсидеться в укрытии. И он спрятался в одной из армейских «частично меблированных» квартир в Хёугеруде, от которой у него были ключи. Квартира эта уже два года пустовала, пострадала от протечек, всей мебели — диван с креслом, где набивка на спинке сбилась комками, да кровать с испещренным пятнами матрацем. Именно сюда он приказал Софии являться каждый вторник, в шесть вечера. Кой-какие пятна оставлены ею. А кой-какие им, когда он сидел тут в одиночестве. И тогда все время думал о Мартине. Это было точно голод, утоленный всего лишь раз, и с той поры он непрерывно искал тогдашнее ощущение. И только теперь наконец нашел, с пятнадцатилетней девочкой-хорваткой.

Потом однажды осенью к нему явился возмущенный Роберт и сказал, что София все ему выложила. Юн так рассвирепел, что еле-еле сумел сдержаться.

Все это до ужаса… унизительно. Как в тот раз, когда отец, обнаружив на простыне пятна от семени, выпорол его, тринадцатилетнего мальчишку, ремнем.

А когда Роберт пригрозил рассказать обо всем армейскому руководству, если хоть раз увидит его поблизости от Софии, Юн понял, что ему остается только одно. И имел в виду вовсе не отказ от встреч с Софией. Потому что ни Роберту, ни Рагнхильд, ни Tea не понять, что одно лишь это давало ему избавление и огромное удовлетворение. Через несколько лет София станет слишком взрослой, придется искать другую. Но до поры до времени она будет его маленькой принцессой, светом его души и огнем чресл, такой была Мартина, когда магия впервые свершилась той ночью в Эстгоре.

Перрон заполнялся людьми. Может, все и обойдется. Может, следует выждать неделю-другую и вернуться. К Tea. Он достал телефон, отыскал ее номер и отстучал эсэмэску: «Отец заболел. Вечером вылетаю в Бангкок. Завтра позвоню».

Отослал сообщение, хлопнул ладонью по черной сумке. Пять миллионов крон в долларах. Отец обрадуется: наконец можно будет выплатить долг и стать свободным. Я беру на себя грехи ближних. Несу им избавление.

Он смотрел в туннель, в черную глазницу. 20.18. Где поезд?

Где Юн Карлсен? Глядя на спины впереди, он медленно опустил револьвер. Палец подчинился, соскользнул со спускового крючка. Лучше не думать, насколько близок он был к тому, чтобы выстрелить. Но теперь он знает точно. Юна Карлсена здесь нет. Не пришел он. Вот почему, когда они там рассаживались, возникла заминка.

Музыка стала спокойнее, щетки шуршали по барабанам, гитарист легонько перебирал струны.

Он увидел, как подруга Юна Карлсена нагнулась, как плечи ее шевельнулись, будто она что-то искала в сумке. На секунду-другую замерла с опущенной головой. Потом встала, он следил, как она порывисто, нетерпеливо пробиралась между рядами людей, которые вставали, пропуская ее. И в ту же минуту сообразил, что надо делать.

— Excuse me, — сказал он и встал, не обращая внимания на укоризненные взгляды людей, которые с деланным усилием и вздохами поднимались на ноги, он думал только об одном: последняя возможность достать Юна Карлсена — как можно скорее покинуть зал.

Очутившись в фойе и услышав, как обитая дверь закрылась и музыка вмиг оборвалась, он тотчас замер. Девушка ушла недалеко. Стояла у колонны посреди фойе, с телефоном в руках, набирала сообщение. Двое мужчин в костюмах разговаривали у другой двери зала, а две гардеробщицы с отсутствующим видом сидели на стульях за стойкой. Он проверил: пальто по-прежнему укрывало револьвер — и уже хотел направиться к девушке, как вдруг услыхал справа топот бегущих ног. Повернулся и успел увидеть долговязого мужчину с лицом в красных жилках и широко раскрытыми глазами, который мчался прямо к нему. Харри Холе. Черт, время упущено, пальто помешает направить револьвер на полицейского. Он отпрянул к стене, когда рука полицейского схватила его за плечо, и совершенно растерялся, когда Холе рванул на себя дверь зала и исчез внутри.

Он уткнулся головой в стену, крепко зажмурился. А когда медленно выпрямился, увидел, что девушка, переминаясь с ноги на ногу, прижимает к уху телефон, а на лице у нее написано отчаяние. Он шагнул вперед, стал прямо перед ней, слегка отодвинул пальто, чтобы она увидела револьвер, и медленно, отчетливо произнес:

— Please come with me. Или мне придется убить вас.

Он увидел, как ее глаза почернели, когда зрачки расширились от страха; телефон упал на пол.

Продолжая звонить, телефон с коротким стуком упал на рельсы. За мгновение до того, как увидел на дисплее номер Tea, он подумал, что звонит тот же, кто вчера вечером молчал в трубку. Это наверняка была женщина, хоть и не сказала ни слова, сейчас он уже не сомневался. Она, Рагнхильд. Стоп! В чем дело? Он сходит с ума? Надо сосредоточиться на дыхании. Ни в коем случае нельзя терять над собою контроль.

Он изо всех сил стиснул черную сумку, меж тем как к перрону подходил поезд.

Двери со вздохом скользнули в стороны, он вошел в вагон, поставил чемодан в багажную стойку, нашел свободное место.

Пустое кресло зияло словно дыра от выбитого зуба. Харри всматривался в лица по обе стороны от этого кресла, но они были слишком старые, слишком молодые или не того пола. Вернувшись к первому креслу девятнадцатого ряда, он присел на корточки подле седовласого старика:

— Полиция. Мы…

— Что? — громко переспросил старик, поднеся ладонь к уху.

— Полиция, — тоже громко повторил Харри. Он заметил, что чуть впереди мужчина с проводком возле уха встрепенулся и заговорил, наклонясь к лацкану пиджака. — Мы ищем человека, который, по-видимому, сидел в середине этого ряда. Вы не видели, кто-нибудь выходил?

— Что?

Пожилая дама, судя по всему спутница старика, наклонилась к Харри:

— Он только что вышел. Из зала. Прямо посреди песни… — Последние слова она произнесла таким тоном, будто решила, что именно поэтому полиция его и разыскивает.

Харри бегом метнулся обратно к двери, распахнул ее, промчался через фойе и вниз по лестнице в вестибюль, к выходу. Увидел снаружи спину в форменной куртке и еще с лестницы крикнул:

— Фалкейд!

Сиверт Фалкейд обернулся, увидел Харри и открыл дверь.

— Вот только что тут не выходил мужчина?

Фалкейд покачал головой.

— Станкич в здании, — сказал Харри. — Поднимай тревогу.

Фалкейд кивнул, поднес ко рту лацкан куртки.

Харри поспешил назад, в фойе, заметил на полу маленький красный мобильник и спросил у гардеробщиц, не выходил ли кто из зала. Они посмотрели друг на друга и хором ответили «нет». Он спросил, есть ли другие выходы, кроме лестницы.

— Только запасный, — сказала одна.

— Да, но дверь там громко хлопает, мы бы слышали, — добавила другая.

Харри стал у дверей зала, скользнул взглядом слева направо, пытаясь прикинуть, как можно уйти. Если на сей раз Мартина сказала правду, то здесь в самом деле был Станкич? И немедля сообразил, что она не лгала. Сладкий запах еще висел в воздухе. Парень, на которого он едва не налетел у входа в зал. А еще сообразил, как он ушел.

Когда Харри распахнул дверь мужского туалета, навстречу хлынул ледяной воздух из открытого окна. Он прошел к окну, посмотрел вниз, на карниз и на парковку, хлопнул ладонью по подоконнику:

— Черт! Черт!

Какой-то звук в одной из туалетных кабинок.

— Алло! — окликнул Харри. — Кто здесь?

В ответ вода в писсуаре со злобным бульканьем ушла в сток.

И снова этот звук. Вроде всхлипа. Харри глянул на дверцы — на одной красный сигнал «занято». Он лег на пол и, увидев ноги в туфлях-лодочках, крикнул:

— Полиция! У вас все в порядке?

Всхлипывания смолкли.

— Он ушел? — спросил дрожащий женский голос.

— Кто?

— Он сказал, чтобы я сидела тут пятнадцать минут.

— Ушел.

Дверца открылась. Tea Нильсен сидела на полу, между унитазом и стеной, макияж растекся по лицу.

— Он грозил убить меня, если я не скажу, где Юн, — сквозь слезы проговорила она, будто просила прощения.

— И что вы ему сказали? — спросил Харри, помогая ей подняться и сесть на крышку унитаза.

Она захлопала глазами.

— Tea, что вы ему сказали?

— Юн прислал эсэмэску. — Отсутствующим взглядом она смотрела на стену туалета. — Написал, что его отец заболел и что вечером он улетает в Бангкок. Представляете? Именно сегодня вечером.

— В Бангкок? Вы сказали об этом Станкичу?

— Сегодня вечером мы должны были встречать премьер-министра. — По щеке Tea скатилась слезинка. — А он даже на мой звонок не ответил…

— Tea! Вы сказали Станкичу, что Юн вечером улетает?

Она кивнула, как лунатик, будто это совершенно ее не касалось.

Харри вышел в фойе, где Мартина и Рикард разговаривали с человеком, в котором он узнал одного из телохранителей премьер-министра.

— Отбой! — громко сказал Харри. — Станкича в здании уже нет!

Все трое обернулись к нему.

— Рикард, там ваша сестра, будьте добры, позаботьтесь о ней. А вас, Мартина, прошу со мной.

Не дожидаясь ответа, он подхватил девушку под руку, ей пришлось чуть ли не бежать вместе с ним по лестнице к выходу.

— Куда мы? — спросила она.

— В аэропорт.

— А я-то зачем?

— Будешь моими глазами, дорогая Мартина. Высмотришь для меня невидимку.

Он всматривался в свое отражение в окне вагона. Лоб, нос, щеки, рот, подбородок, глаза. Старался понять, в чем секрет. Но ничего особенно над красной шейной косынкой не углядел, только бесстрастное лицо, глаза да волосы, на фоне стен туннеля между Центральным вокзалом и Лиллестрёмом такие же черные, как ночь за окном.