Глава 28
Понедельник, 21 декабря. Поцелуй
Пресс-конференция состоялась в зале на четвертом этаже. Гуннар Хаген и начальник уголовной полиции сидели на возвышении, и голоса их гулко отдавались в большом голом помещении. Харри получил приказ присутствовать в зале, на случай если Хагену потребуется консультация касательно деталей расследования. Однако журналисты в основном задавали вопросы насчет драматического эпизода с выстрелом на контейнерном складе, и ответы Хагена варьировались между «без комментариев», «подробности я сообщить не могу» и «на этот вопрос мы предоставим ответить Отделу собственной безопасности полиции».
На вопрос, известно ли полиции, были ли у киллера сообщники, Хаген ответил:
— Пока нет, но мы над этим работаем.
По окончании пресс-конференции Хаген подозвал Харри к себе. Зал опустел, Хаген подошел к краю возвышения и, глядя на подчиненного сверху вниз, сказал:
— Я однозначно приказал всем инспекторам с сегодняшнего дня носить при себе оружие. Вы получили от меня разрешение, и где же ваше оружие?
— Я занимался расследованием, шеф, и не придал этому первоочередного значения.
— Так вот придайте. — Фраза гулко разнеслась по залу.
Харри медленно кивнул.
— Еще что-нибудь, шеф?
У себя в кабинете Харри сел за стол, глядя на пустое кресло Халворсена. Потом позвонил в паспортную службу на первом этаже и попросил составить справку о загранпаспортах, выданных семейству Карлсен. Гнусавый женский голос поинтересовался, не шутит ли он, и Харри сообщил личный номер Роберта, после чего через Управление регистрации населения и компьютер поиски быстро сузились до Роберта, Юна, Юсефа и Дорте.
— У родителей, Юсефа и Дорте, паспорта продлены четыре года назад. Юну загранпаспорт не выдавали. И… сейчас посмотрим… машина сегодня работает медленно… а-а, вот… У Роберта Карлсена есть загранпаспорт, выдан десять лет назад и скоро истекает, так что скажите ему…
— Он мертв.
Харри набрал внутренний номер Скарре и попросил немедленно зайти.
— Пока безрезультатно. — Скарре присел не в кресло Халворсена, а на край стола, не то случайно, не то от неожиданной деликатности. — Я проверил счета Гильструпов, никакой связи с Робертом Карлсеном или со счетами в Швейцарии. Единственный необычный момент: с одного из счетов компании было снято наличными пять миллионов крон, в долларах. Я позвонил Алберту Гильструпу и спросил, и он прямо ответил, что это ежегодная рождественская премия для портового начальства в Буэнос-Айресе, Маниле и Бомбее, обычно Мадс навещает их в декабре. Небольшой откат, так сказать.
— А как со счетом Роберта?
— Из поступлений — только жалованье, а в основном он все время понемножку снимал деньги.
— Телефонные звонки от Гильструпов?
— Роберту Карлсену никто не звонил. Но, просматривая звонки Гильструпов, мы нашли кое-что другое. Отгадай, кто без конца названивал Юну Карлсену, иной раз даже ночью?
— Рагнхильд Гильструп, — сказал Харри и увидел, как лицо Скарре разочарованно вытянулось. — Что еще?
— Ничего. Если не считать, что обнаружился один знакомый номер. Мадс Гильструп звонил Халворсену в тот день, когда его порезали. Неотвеченный звонок.
— Хорошо, — сказал Харри. — Проверь-ка еще один счет.
— Какой?
— Давида Экхоффа.
— Командира? Что искать?
— Не знаю. Просто проверь.
Когда Скарре ушел, Харри набрал номер Судмедэкспертизы, и тамошняя сотрудница обещала сразу, без проволочек, отослать факсом фотографию трупа Христо Станкича для опознания на номер загребской гостиницы «Интернациональ».
Харри поблагодарил, положил трубку и набрал номер этой гостиницы.
— Тут возник вопрос, как поступить с трупом, — сказал он Фреду. — Хорватские власти не знают человека по имени Христо Станкич, а потому не просят о выдаче.
Десять секунд спустя в трубке послышался ее вышколенный английский.
— Предлагаю новую сделку, — сказал Харри.
Клаус Туркильсен с Ословского регионального узла компании «Теленор», собственно говоря, имел в жизни одну цель: пусть его оставят в покое. А поскольку весил намного больше нормы, постоянно потел и вечно брюзжал, желание его в общем-то исполнилось. По необходимости общаясь с людьми, он старался держать максимальную дистанцию. И потому большей частью сидел один, закрывшись в помещении с теплым оборудованием и охлаждающими вентиляторами; чем он там занимался, знали немногие, а то и вовсе никто, главное, он был незаменим.
Потребность в дистанции, возможно, и послужила причиной того, что он несколько лет практиковал эксгибиционизм и таким манером даже умудрялся получать удовлетворение с партнером, находящимся на расстоянии пяти-пятнадцати метров. Но в первую очередь Клаус Туркильсен хотел, стало быть, покоя. А на этой неделе хлопот у него хватало. Сперва этот Халворсен, которому приспичило контролировать связь с некой загребской гостиницей. Потом Скарре, которому понадобилась распечатка звонков между неким Гильструпом и неким Карлсеном. Оба они ссылались на Харри Холе, у которого Клаус Туркильсен, что ни говори, в большом долгу. И только поэтому он не бросил трубку, когда позвонил сам Харри Холе.
— Вообще-то у нас есть специальная служба, которая отвечает на вопросы полиции, — проворчал Туркильсен. — Согласно инструкции, вам надо обращаться за помощью именно туда.
— Знаю, — сказал Харри, закрывая эту тему. — Я четыре раза звонил Мартине Экхофф и ответа не получил. Никто в Армии спасения не знает, где она, даже ее отец.
— Ну, родители всегда узнают последними, — заметил Клаус, сам он такого опыта не имел, однако подобные знания легко почерпнуть в кино. А Клаус Туркильсен ходил в кино очень и очень часто.
— Думаю, она отключила телефон, но, вероятно, ты можешь локализовать его для меня? Чтобы я хотя бы знал, что она в городе.
Клаус Туркильсен вздохнул. Из чистейшего кокетства, потому что он любил оказывать полиции мелкие услуги. Особенно не вполне легальные.
— Вот ее номер.
Через пятнадцать минут Клаус перезвонил и сообщил, что СИМ-карта ее, во всяком случае, не в городе. Сигнал приняли две базовые станции западнее Е-6. Он объяснил, где станции расположены и каков их радиус действия. Харри поспешно поблагодарил и попрощался, из чего Клаус заключил, что помог, и довольный вернулся к изучению сегодняшней программы кинотеатров.
Юн заперся в квартире Роберта.
Стены по-прежнему пахли табачным дымом, на полу возле шкафа валялась грязная футболка. Словно Роберт только что отлучился в магазин, за кофе и сигаретами.
Черную сумку, полученную от Мадса, Юн поставил возле кровати, включил отопление. Разделся догола, пошел в душ и стоял под горячим ливнем, пока кожа не покраснела и не покрылась пупырышками. Потом вытерся, вышел из ванной, не одеваясь, сел на кровать и стал смотреть на сумку.
Открыть ее он не решался. Так как знал, что там, под гладкой черной тканью. Погибель. Смерть. Юну казалось, он уже чует запах тлена. Закрыл глаза. Надо подумать.
Зазвонил мобильник.
Наверняка Tea, беспокоится, где он остановился. Сейчас он не в силах с ней говорить. Но телефон звонил, настойчиво, упорно, как китайская пытка водой, и в конце концов он схватил трубку и бросил в микрофон, слыша, что голос дрожит от ярости:
— Что надо?
Ответа не последовало. Он взглянул на дисплей. Номер не высветился. Юн сообразил, что звонила не Tea.
— Алло, Юн Карлсен слушает, — осторожно сказал он.
Молчание.
— Алло, кто это? Я знаю, вы на линии, говорите…
От пальцев ног вверх по телу пробежали мурашки паники…
— Hello? Who is this? — услышал он собственный голос. — Is that you? I need to speak to you. Hello!
Щелчок, и связь прервалась.
Смешно, подумал Юн. Наверняка кто-то ошибся номером. Он сглотнул. Станкич мертв. Роберт мертв. И Рагнхильд. Все умерли. Только полицейский еще жив. И он сам. Юн буравил взглядом сумку и, чувствуя озноб, закутался в одеяло.
Когда Харри свернул с Е-6 и по узким дорогам углубился в заснеженный сельский ландшафт, он бросил взгляд в вышину и увидел ясное звездное небо.
Его охватило странное, щекотное ощущение, что скоро что-то случится. И увидев, как по ясному небу впереди скользнула падучая звезда, он подумал, что если вправду существуют знамения, то, возможно, сейчас у него на глазах погибла планета.
Окна на первом этаже Эстгора освещены.
А зарулив во двор, он увидел электромобиль, и щекочущее предчувствие еще усилилось.
Харри направился к дому, глядя на следы в снегу.
Остановился у двери, припал к ней ухом. Изнутри доносились негромкие голоса.
Харри постучал. Три быстрых удара. Голоса умолкли.
Потом шаги и ее мягкий голос:
— Кто там?
— Харри… Холе. — Фамилию он назвал, чтобы не будить у возможного третьего лица подозрений, что у них с Мартиной чересчур доверительные отношения.
Некоторое время она возилась с замком, потом дверь открылась.
Первая, и единственная, мысль: до чего же хорошенькая! На ней была белая байковая рубашка с расстегнутым воротом, глаза сияли.
— Я рада, — сказала она.
— Вижу, — улыбнулся Харри. — Я тоже рад.
В следующий миг она повисла у него на шее, он чувствовал ее учащенный пульс.
— Как ты меня нашел? — шепнула она ему в ухо.
— Современная технология.
Горячее тело, сияющие глаза, искренняя радость встречи — все это наполнило Харри ощущением нереального счастья, уютного сновидения, с которым ему совершенно не хочется вот так сразу расставаться. Но надо.
— У тебя гости? — спросил он.
— У меня? Нет…
— Мне показалось, я слышал голоса.
— Ах, это! — Она выпустила его из объятий. — Радио было включено. Когда ты постучал, я его выключила. Испугалась. А оказывается, это ты… — Она похлопала его по плечу. — Харри Холе.
— Никто не знает, где ты, Мартина.
— Ну и хорошо.
— Кое-кто тревожится.
— Да?
— В особенности Рикард.
— Забудь о Рикарде. — Мартина взяла Харри за руку, повела на кухню. Достала из шкафа голубую кофейную чашку. Харри отметил, что в мойке стоят две тарелки и две чашки.
— Вид у тебя не очень-то больной, — сказал он.
— Мне просто нужно было денек передохнуть от всего случившегося. — Она налила в чашку кофе, подала ему. — Черный, верно?
Харри кивнул. В кухне было жарко натоплено, и прежде чем сесть за стол, он снял пиджак и свитер.
— А завтра рождественский концерт, и мне придется вернуться, — вздохнула Мартина. — Ты пойдешь на концерт?
— Ну, мне же обещан билет…
— Скажи, что пойдешь! — Мартина вдруг прикусила губу. — Я ведь взяла билеты в ложу для почетных гостей. В третьем ряду за премьер-министром. Но твой билет пришлось отдать другому.
— Ничего страшного.
— Ты бы все равно сидел один. Я должна работать за сценой.
— Тогда какая разница, пойду я или нет?
— Большая! — Она засмеялась. — Я хочу чтобы ты пошел.
Она взяла его руку, и Харри смотрел, как ее маленькая рука сжимает и гладит его большую. В тишине он слышал шум крови в ушах — словно гул водопада.
— По дороге сюда я видел падучую звезду, — сказал он. — Странно, правда? Что гибель планеты означает счастье.
Мартина молча кивнула. Потом встала, не выпуская его руки, обошла вокруг стола, села боком к нему на колени, глядя в лицо. Обняла за шею.
— Мартина… — начал он.
— Тсс! — Она приложила палец к его губам. И, не отнимая пальца, наклонилась и легонько прижалась губами к его губам.
Харри закрыл глаза, ждал. Чувствовал тяжелые удары собственного сердца, но не шевелился. Думал, что ждет, когда ее сердце забьется в такт, но знал, собственно, лишь одно: надо ждать. Ее губы разомкнулись, и он машинально приоткрыл свои, прижал язык к нижним зубам. Палец ее на вкус раздражающе горький, от кофе и мыла, кончик языка прямо свербит. Ее рука крепче обхватила его шею.
Потом он почувствовал, как ее язык прижался к пальцу и с двух сторон коснулся его собственного, точно раздвоенный змеиный язык. Два полупоцелуя.
Внезапно она разжала объятия, прошептала на ухо:
— Не открывай глаза.
Харри откинул голову назад, борясь с соблазном положить руки ей на бедра. Секунда, другая, третья. Мягкая ткань коснулась руки, когда ее рубашка соскользнула на пол.
— Можешь открыть глаза, — шепнула она.
Харри повиновался. И замер, глядя на нее. Лицо боязливое и одновременно полное ожидания.
— Ты такая красивая, — сказал он странно сдавленным голосом. Полным смятения.
Она сглотнула. Потом лицо осветила торжествующая улыбка.
— Подними руки! — скомандовала она. И стянула с него футболку. — Ты ужасный. Красивый и ужасный.
Харри пронзила сладкая боль, когда она куснула его сосок. Одну руку она завела за спину, просунула ему между бедер. Он чувствовал на шее ее учащенное дыхание, меж тем как другой рукой она взялась за пряжку ремня. Положил руку на изгиб ее поясницы. И тут только ощутил, что она непроизвольно дрожит, едва заметно, что вся напряжена, но старается скрыть дрожь. Ей страшно.
— Погоди, Мартина, — прошептал Харри. — Ты правда хочешь? Отдаешь себе отчет, во что ввязываешься?
С судорожным вздохом она выдавила:
— Нет, а ты?
— Нет. Так, может быть, нам не стоит…
Девушка выпрямилась. Посмотрела на него, с обидой, с отчаянием:
— Но я… я же чувствую, что ты…
— Да. — Харри погладил ее по волосам. — Я хочу тебя. С тех самых пор, как увидел в первый раз.
— Правда? — Она взяла его руку, приложила к своей горячей, разрумянившейся щеке.
Харри улыбнулся:
— Ну, может, во второй.
— Во второй?
— О'кей, в третий. Хорошая музыка требует времени.
— А я хорошая музыка?
— Вру. Все-таки в первый. Но это не означает, что я легкомысленный. Согласна?
Мартина улыбнулась. Потом начала смеяться. Харри тоже. Она уткнулась лбом ему в грудь. Смеялась взахлеб, стуча кулачком по плечу, и только когда по коже побежали ручейки слез, Харри сообразил, что она плачет.
Юн проснулся оттого, что замерз. Так он решил. В квартире Роберта было темно, и другого объяснения он не нашел. Но вот в мозгу ожили воспоминания, и он смекнул: то, что он принял за последние обрывки сна, вовсе не сон, а реальность. Он действительно слышал, как в замке повернулся ключ и дверь отворилась. И сейчас в комнате кто-то дышит.
С ощущением дежавю, повторяющегося кошмара, он стремительно повернулся.
У кровати стоял человек.
Юн задохнулся, когда клыки смертельного страха вонзились в плоть, вгрызлись до костей. Он был на все сто процентов уверен, что этот человек желает его смерти.
— Stigla sam, — сказал пришелец.
Юн знал не очень много хорватских слов, но кой-чего все-таки нахватался в Вуковаре, достаточно, чтобы понять: «Я здесь».
— Ты всегда был одиночкой, Харри?
— Пожалуй.
— Почему?
Харри пожал плечами:
— Я никогда не отличался особой общительностью.
— И всё?
Харри выпустил к потолку колечко дыма, чувствуя, как Мартина обнюхивает его свитер и шею. Они лежали в спальне на кровати, она под периной, он на перине.
— Бьярне Мёллер, мой бывший начальник, говорит, что такие, как я, выбирают путь наибольшего сопротивления. По его словам, все дело в нашей «окаянной натуре». Поэтому в итоге мы всегда остаемся в одиночестве. Не знаю. Я люблю быть один. И возможно, мало-помалу полюбил себя в образе одиночки. А как насчет тебя?
— Лучше ты рассказывай.
— Почему?
— Не знаю. Мне нравится слушать, как ты говоришь. Интересно, как можно любить себя в образе одиночки?
Харри глубоко затянулся. Задержал выдох, думая, как было бы здорово, если б он умел выдуть из дыма фигуры, которые бы все объяснили. Потом все-таки выдохнул и хрипло прошептал:
— По-моему, необходимо найти в себе что-нибудь достойное любви, иначе не выжить. Кое-кто говорит, одиночество асоциально и эгоистично. Зато ты независим и никого не потянешь за собой, если пойдешь на дно. Многие боятся одиночества. А меня оно делало свободным, сильным и неуязвимым.
— Сильным? Одиночество?
— Да. Как говорил доктор Стокман: «Самый сильный человек на свете — это тот, кто наиболее одинок!»
— Сперва Зюскинд, теперь Ибсен?
Харри фыркнул.
— Эти строки обычно цитировал мой отец. — И со вздохом добавил: — Когда мама была жива.
— Ты сказал: делало тебя неуязвимым. А теперь уже нет?
Пепел сигареты упал на грудь, но Харри не стал его смахивать.
— Я встретил Ракель и… Олега. Они привязали меня к себе. И я вдруг осознал, что и в моей жизни есть другие люди. И они нужны мне. — Харри снова затянулся, огонек сигареты ярко вспыхнул. — Хуже того, возможно, и я нужен им.
— Ты потерял свободу?
— Да. Да, я потерял Свободу.
Оба лежали, молча глядя в темноту.
Мартина ткнулась носом ему в плечо.
— Ты очень их любишь, правда?
— Правда. — Харри притянул ее к себе. — Я их люблю.
Когда она заснула, Харри тихонько встал, укутал ее периной. Взглянул на ее часы. Ровно два ночи. Вышел в коридор, надел сапоги, отпер дверь и вышел в звездную ночь. По дороге в уборную присматривался к следам, пытаясь припомнить, шел ли снег с воскресного утра.
Света в уборной не было, но он зажег спичку и сориентировался. А пока спичка догорала, увидел две буквы, вырезанные на стенке под пожелтевшим портретом монакской княгини Грейс. И подумал в темноте, что кое-кто сидел здесь, как он сейчас, с ножиком в руках и старательно вырезал незатейливое объяснение: «Р. + М.».
Выйдя из уборной, он заметил движение возле сенного сарая. И замер. В ту сторону вели следы.
Харри помедлил. Вот оно, опять. Ощущение, что сию минуту что-то произойдет, что-то предопределенное, чему он не может воспрепятствовать. Сунул руку за дверь уборной, схватил лопату, которую там приметил. И зашагал по следам к углу сарая.
Остановился там, покрепче обхватил черенок. Собственное дыхание гремело в ушах. Он перестал дышать. Вот сейчас. Сейчас. Харри выскочил из-за угла, с лопатой наперевес.
Впереди, по ослепительно белому снегу, волшебно сверкающему в свете луны, бежала к лесу лисица.
Он грузно привалился к стене сарая, судорожно перевел дух.
Когда в дверь застучали, он машинально отпрянул назад.
Неужели его обнаружили? Человек по ту сторону двери не должен сюда войти.
Он проклинал собственную неосторожность. Бобо отругал бы его за такой непрофессионализм.
Дверь заперта, но все же он огляделся по сторонам, высматривая, чем бы воспользоваться, если пришелец как-то сумеет ворваться в квартиру.
Нож. Хлебный нож Мартины, которым он только что резал хлеб. На кухне.
Новый стук в дверь.
Еще есть пистолет. Без патронов, конечно, хотя напугать разумного человека вполне может.
Проблема в том, что он сомневался в разумности пришельца.
Этот человек приехал на машине, припарковался возле дома Мартины на Соргенфригате. Он не видел его, пока случайно не подошел к окну и не скользнул взглядом по автомобилям у тротуара. Тогда-то и заметил в одном из них неподвижную фигуру. А когда фигура шевельнулась, наклонилась вперед, чтобы лучше видеть, понял, что оплошал. Что его обнаружили. Отошел от окна, выждал полчаса, потом опустил рольгардины и погасил весь свет в квартире Мартины. Она сказала, что лампы выключать не обязательно. Отопление в квартире регулирует термостат, а поскольку девяносто процентов энергии электролампы — это тепло, экономия, достигнутая выключением света, уйдет на обогрев, ведь термостат почувствует потерю тепла.
«Элементарная физика», — пояснила она. Лучше бы объяснила, что происходит сейчас. Кто там — безумный жених? Ревнивый поклонник, которому дали отставку? Во всяком случае, это не полиция, потому что за дверью снова послышался вой, горестный, отчаянный, прямо мороз по коже дерет.
— Мар-тина! Map-тина! — Несколько неразборчивых слов по-норвежски и чуть ли не со всхлипом: — Мартина…
Он понятия не имел, как парень зашел в подъезд, однако теперь услыхал хлопанье других дверей и чей-то голос. В быстрой чужой речи уловил уже знакомое слово: полиция.
Соседняя дверь захлопнулась.
Человек на площадке горько застонал, пальцы заскребли по двери. И наконец донеслись удаляющиеся шаги. Он облегченно вздохнул.
День выдался долгий. Утром Мартина отвезла его на железнодорожную станцию, и он электричкой добрался до города. Там первым делом прямо на вокзале зашел в турагентство и купил билет на завтра, на последний вечерний авиарейс до Копенгагена. Тамошний сотрудник никак не отреагировал на норвежскую фамилию, которую он назвал: Халворсен. Заплатил он наличными из бумажника Халворсена, поблагодарил и ушел. Из Копенгагена он позвонит в Загреб, договорится, чтобы Фред прилетел туда с новым паспортом. Если повезет, на Рождество он будет дома.
В трех парикмахерских, куда он заходил, ему сказали, что перед праздником у них очереди по записи. В четвертой кивком показали на молоденькую девчонку, которая, потерянно сидя в углу, жевала резинку. Ученица, сообразил он. После нескольких тщетных попыток объяснить, чего хочет, он показал ей фотографию. Она перестала жевать, посмотрела на него из-под густо накрашенных век и спросила на английском, почерпнутом из передач MTV: «You sure, man?»
Потом он на такси доехал до Соргенфригате, отпер квартиру Мартины полученным от нее ключом и стал ждать. Несколько раз звонил телефон, в остальном все было спокойно. До тех пор, пока он по дурости не подошел к окну освещенной комнаты.
Он повернулся, собираясь возвратиться в комнату.
И тут в дверь снова замолотили. Воздух задрожал, лампа над головой закачалась.
— Мар-тина!
Он услышал, как человек за дверью опять с разбегу бросился на дверь, которая чуть ли не прогнулась внутрь.
Еще дважды прозвучало ее имя, еще дважды он налетал на дверь. Затем послышались быстрые шаги вниз по лестнице.
Он прошел в комнату, стал у окна, увидел, как парень выбежал из подъезда. А когда тот отпирал машину и на него упал свет фонаря, он узнал его. Тот, что помог ему с ночлегом в Приюте. Никлас, Рикард… что-то в таком роде. Взревел движок, машина быстро скрылась во мраке.
Через час он уже спал и видел во сне места, где когда-то бывал, а проснулся от топота ног на лестнице и шлепков газет, брошенных к дверям.
Харри проснулся в восемь. Открыл глаза и принюхался к шерстяному одеялу, которое частью прикрывало лицо. Запах кое о чем напомнил, и он отбросил одеяло. Спал он крепким сном без сновидений и проснулся в странно приподнятом, прямо-таки радостном настроении.
Он прошел на кухню, поставил кофе, умылся прямо здесь, над мойкой, тихонько напевая «Morning Song» Джима Стерка. Небо над низкими холмами на востоке рдело, словно девушка, последние звезды блекли и исчезали. Таинственный, новый, нетронутый мир раскинулся за кухонным окном, белый и радостный уходил к горизонту.
Харри порезал хлеб, нашел сыр, налил в стакан воды, а в чистую чашку — дымящийся кофе, поставил все на поднос и отнес в спальню.
Растрепанные черные волосы разметались по подушке, дыхания почти не слышно. Он поставил поднос на ночной столик, сел на край кровати и стал ждать.
Аромат кофе потихоньку распространялся по комнате.
Она задышала неровно. Приоткрыла глаза. Увидела его, потерла лицо и потянулась, замедленными, смущенными движениями. Словно бы включилось реле — ее глаза светились все ярче, на губах заиграла улыбка.
— Доброе утро, — сказал Харри.
— Доброе утро.
— Завтрак?
— Хм. — Она все улыбалась. — А ты не будешь?
— Я пока погожу, обойдусь вот этим, если не возражаешь. — Он достал сигареты.
— Ты много куришь.
— Как всегда после срыва. Никотин притупляет тягу.
Она пригубила кофе.
— Разве не парадоксально?
— О чем ты?
— Ну, что ты, который так боялся несвободы, стал алкоголиком.
— Н-да. — Он открыл окно, закурил и лег на кровать рядом с ней.
— Ты этого боишься со мной? — спросила она, прижимаясь к нему. — Что я сделаю тебя несвободным? И поэтому… не хочешь… заняться со мной любовью?
— Нет, Мартина. — Харри затянулся, скривил лицо, неодобрительно взглянул на сигарету. — Потому, что тебе страшно.
Он заметил, как девушка замерла.
— Мне страшно? — с удивлением переспросила она.
— Да. И на твоем месте я бы тоже боялся. Я вообще никогда не мог понять, как женщины решаются делить постель и дом с людьми, которые физически целиком и полностью их превосходят. — Он затушил сигарету в тарелке на ночном столике. — Мужчины никогда бы не пошли на такой риск.
— Почему ты думаешь, что мне страшно?
— Я чувствую. Ты берешь инициативу на себя, хочешь командовать. Главным образом потому, что боишься того, что может случиться, если ты позволишь командовать мне. Это понятно, Только я не хочу, чтобы ты это делала, если тебе страшно.
— Но ты не можешь решать, хочу я или нет! — с жаром воскликнула она. — Даже если мне страшно.
Харри посмотрел на нее. А она вдруг обняла его, уткнулась лицом ему в шею.
— Наверно, ты считаешь меня чудачкой.
— Вовсе нет.
Она крепко прижалась к нему.
— Что, если мне всегда будет страшно? — прошептала она. — Что, если я никогда… — Она замолчала.
Харри ждал.
— Что-то произошло, — сказала она. — Я не знаю что.
Харри ждал.
— Ну, то есть знаю. Меня изнасиловали. Здесь, много лет назад. Сломали.
Холодный вороний крик с опушки нарушил тишину.
— Ты хочешь…
— Нет, я не хочу говорить об этом. Да и говорить-то не о чем. Столько лет прошло, со мной уже все в порядке. Просто… — Она опять прижалась к нему. — …мне чуточку страшно.
— Ты заявляла?
— Нет. Духу не хватило.
— Знаю, это трудно, и все-таки надо было заявить.
Она улыбнулась:
— Да, я слышала, что это необходимо. Ведь подвергается риску другая девушка, верно?
— Это не шутки, Мартина.
— Извини, папочка.
Харри пожал плечами.
— Не знаю, оправдывают ли себя преступления, но знаю, что они повторяются.
— Потому что это сидит в генах, да?
— Я точно не знаю.
— Ты не читал данные по анализу усыновлений? Из них следует, что дети преступных родителей, растущие в нормальной семье вместе с другими детьми и не знающие о своем усыновлении, имеют гораздо больше шансов стать преступниками, чем другие дети в семье. Поэтому, должно быть, ген преступности все-таки существует.
— Да, я читал, — кивнул Харри. — Вполне возможно, что модели поведения наследственны. Хотя я скорее склонен считать, что задатками преступника в той или иной мере обладает каждый.
— По-твоему выходит, все мы — запрограммированные рабы привычки? — Мартина пальцем пощекотала Харри под подбородком.
— По-моему, мы всё включаем в одну сложнейшую вычислительную задачу — и желание, и страх, и напряжение, и алчность, и прочее. А мозг работает — замечательная машина, он никогда почти не ошибается и потому каждый раз дает один и тот же ответ.
Мартина приподнялась на локтях, сверху вниз посмотрела на Харри:
— А как же мораль и свободный выбор?
— Они тоже учтены в условии задачи.
— Стало быть, по-твоему, преступник всегда…
— Нет. Тогда я не смог бы делать свою работу.
Она провела пальцем по его лбу.
— Так люди все же могут меняться?
— Я, во всяком случае, надеюсь. Что люди учатся.
Она прислонилась лбом к его лбу.
— Чему же можно научиться?
— Можно научиться… — начал Харри, но умолк, потому что Мартина прикоснулась губами к его губам, — не быть одиноким. Можно научиться… — Кончик ее языка скользнул изнутри по его нижней губе. — …не бояться. И можно…
— Научиться поцелуям?
— Да. Только не тогда, когда девушка едва проснулась и на языке у нее противный белый налет…
Ее ладонь шлепнула его по щеке, и смех зазвенел точно льдинки в стакане. Теплый язычок нырнул ему в рот, она набросила на него перину, стащила свитер и футболку, прижалась теплым со сна, мягким телом.
Харри просунул руку ей под рубашку, провел ладонью по спине, почувствовал, как лопатки шевельнулись под кожей, а мышцы напряглись и снова расслабились, когда она прильнула к нему.
Он осторожно расстегнул ее рубашку и, глядя ей в глаза, скользнул ладонью по ее животу, по ребрам, по нежной коже и захватил пальцами твердый сосок. Она обдала его теплым дыханием, поцеловала приоткрытыми губами. А когда прижала его руку к бедрам, он понял, что на сей раз не сможет остановиться. Да и не хочет.
— Звонок, — сказала она.
— Что?
— Телефон у тебя в кармане, вибрирует. — Она засмеялась. — Потрогай…
— Извини. — Харри вытащил телефон из кармана, перегнулся через нее, положил его на ночной столик. На ребро, дисплеем к себе. Попробовал не обращать внимания, но опоздал. Увидел, что звонит Беата. — Черт… Минуту.
Он сел, глядя в лицо Мартины, которая тоже смотрела на него, пока он слушал Беату. Это лицо было как зеркало, оба словно играли пантомиму. Не видя себя, Харри все равно видел свой страх, свою боль, свое смирение, отраженные в чертах девушки.
— Что случилось? — спросила она, когда он отложил телефон.
— Он умер.
— Кто?
— Халворсен. Сегодня ночью. В два часа девять минут. Когда я стоял возле уборной.