Глава 18
Пятница, 18 декабря. Шахта
— Господи боже, — простонал Юн, ощупью ища стул. — Что здесь произошло… Это же… это…
— Да, — сказал Харри. Он присел на корточки возле пылесоса и сосредоточенно старался дышать ровно. — Это глаз.
Глазное яблоко выглядело как окровавленная, выброшенная на берег медуза. Пыль облепила белую поверхность. Харри различил в крови клочки мышц и белый, похожий на червяка обрывок зрительного нерва.
— Я вот думаю, как он попал в мешок сквозь фильтр. Если его туда засосало.
— Я снял фильтр, — дрожащим голосом пояснил Юн. — Он тогда лучше сосет.
Харри достал из кармана ручку, осторожно повернул ею глаз. Мягкий вроде, но с плотным ядром. Он немного подвинулся, чтобы свет потолочной лампы упал на зрачок, большой, черный, расплывшийся, потому что глазные мышцы более не держали его форму. Светлая, почти бирюзовая радужка, обрамлявшая зрачок, поблескивала словно матовый игральный шарик. За спиной Харри слышал частое дыхание Юна.
— На редкость светлая голубая радужка, — сказал Харри. — Вам она знакома?
— Нет, я… я не знаю.
— Послушайте, Юн, — не оборачиваясь, бросил Харри. — Не знаю, сколько вы упражнялись во лжи, но получается у вас не очень-то хорошо. Я не могу заставить вас рассказывать пикантные подробности о вашем брате, но это… — Он указал на окровавленный глаз. — Я заставлю вас рассказать, что это такое.
Он обернулся. Опустив голову, Юн сидел на одном из двух кухонных стульев.
— Я… она… — Голос был сдавленный от слез.
— Стало быть, она, — помог Харри.
Юн кивнул, не поднимая головы.
— Ее зовут Рагнхильд Гильструп. Таких глаз ни у кого больше нет.
— Каким же образом ее глаз мог оказаться здесь?
— Не представляю себе. Она… мы… обычно встречались здесь. У нее были ключи. Что я такого сделал, Харри? Почему все это происходит?
— Не знаю, Юн. Но я должен сделать здесь свою работу, только сперва надо где-нибудь вас устроить.
— Я могу вернуться на Уллеволсвейен.
— Нет! — бросил Харри. — У вас есть ключи от квартиры Tea?
Юн кивнул.
— О'кей, идите туда. Запритесь и не открывайте никому, кроме меня.
Юн пошел к выходу, но на полпути остановился:
— Харри?
— Да?
— То, что было между мной и Рагнхильд, обязательно должно выйти наружу? Я перестал с ней встречаться, когда мы с Tea обручились.
— В таком случае это не так уж и опасно.
— Вы не понимаете, — сказал Юн. — Рагнхильд Гильструп была замужем.
Харри медленно кивнул.
— Восьмая заповедь?
— Десятая.
— Я не смогу держать это в тайне, Юн.
Юн в замешательстве смотрел на Харри. Потом медленно покачал головой.
— Что такое?
— Не верится, что я только что это сказал. Рагнхильд мертва, а я думаю, как спасти собственную шкуру.
В глазах Юна стояли слезы. И на одну беззащитную секунду Харри почувствовал искреннее сострадание. Не такое, какое испытывал к жертве или к ее близким, но сострадание к человеку, который в душераздирающую минуту видит собственную уязвимую человечность.
Иной раз Сверре Хасволл жалел, что променял жизнь моряка дальнего плавания на место консьержа в новеньком жилом доме по Гётеборггата, 4. Особенно в студеные дни вроде нынешнего, когда жильцы звонили с нареканиями на засорившийся мусоропровод. Засоры случались обыкновенно раз в месяц, по одной-единственной причине: размеры люков на этажах совпадали по диаметру с самой шахтой. То ли дело старые дома. Даже в 30-е годы, когда только-только начали строить мусоропроводы, архитекторы смекали, что отверстия люков надо делать диаметром меньше шахты, чтобы народ не спускал туда вещи, которые намертво застрянут. Нынче-то им на это начхать, главное — стиль да освещение.
Хасволл открыл люк на третьем этаже, сунул туда голову и посветил фонариком — масса белых мусорных мешков. Все ясно, опять засор между первым и вторым этажом, где шахта чуточку сужалась.
Он спустился в подвал, отпер мусоросборник, включил свет. От сырости и холода очки вмиг запотели. Он вздрогнул и схватил почти трехметровый железный прут, который лежал у стены, специально для этой цели. Хасволл даже пристроил на его конце пластмассовый шарик, чтобы, пробивая засор, не дырявить мешки. Из отверстия шахты что-то капало, дробно стучало по пластику мешков в подставленном ящике. А ведь в правилах эксплуатации четко прописано, что бросать в шахту можно только сухой мусор, тщательно упакованный в мешки, однако народ — даже эти, христиане из Армии спасения, живущие здесь, в доме, — чихать хотел на правила.
Сверре Хасволл влез в ящик, прошел к круглому отверстию в потолке — под ногами захрустели яичные скорлупки и молочные пакеты. Он глянул вверх, но увидел лишь черноту. Сунул в шахту прут, ожидая, что тот уткнется в мягкую массу мусорных мешков, но там оказалось что-то твердое. Хасволл надавил посильнее. Безуспешно. Что-то застряло намертво.
Он взял фонарик, висевший на ремешке, направил в шахту луч света. На очки упала капля, чертыхнувшись, он снял их и, зажав фонарик под мышкой, потер стекло о рукав синего халата. Шагнул в сторону, посмотрел еще раз, близоруко сощурясь. Помедлил. Снова посветил фонариком, а воображение уже рисовало всевозможные картины. Сердце замирало. Он недоверчиво поднес к глазам очки. И тут сердце замерло окончательно.
Железный прут скрежетнул по стене и с лязгом грохнулся на пол. Сверре Хасволл обнаружил, что сидит в мусоросборнике, фонарик куда-то закатился, исчез среди набитых мешков. Новая капля шлепнулась на пластик меж его колен. Он отпрянул, будто это была едкая кислота. Потом поднялся на ноги и кинулся прочь.
Необходимо глотнуть свежего воздуху В море он много чего навидался, но это… это ненормально. Это болезнь. Он распахнул входную дверь и шатаясь выбрался наружу, не обратив внимания ни на двух высоченных мужчин у подъезда, ни на мороз, ударивший в лицо. Голова кружилась. Он прислонился к стене, с трудом перевел дух, достал мобильник. Беспомощно уставился на него. Несколько лет назад телефоны экстренных служб поменяли, чтобы легче запоминались, но он конечно же помнил только старые. И тут заметил двух мужчин. Один из них говорил по мобильнику, во втором он узнал здешнего жильца.
— Извините, вы не знаете, как позвонить в полицию? — спросил Хасволл, сиплым голосом, словно долго надсаживал глотку.
Жилец взглянул на своего спутника, который секунду-другую смотрел на консьержа, а потом сказал в мобильник:
— Погодите, наверно, Иван с разыскной собакой не потребуется. — Он опустил телефон и обратился к Сверре Хасволлу: — Я инспектор ословской полиции Холе. Сейчас угадаю…
В одной из квартир на Весткантторг Туре Бьёрген стоял у окна спальни и смотрел во двор. По-прежнему тихо кругом, и в доме, и на улице, — никакой детворы, с визгом и криком играющей в снегу. Видать, слишком холодно и темно. Впрочем, он уже несколько лет не видал, чтобы дети зимой играли на улице. Из гостиной долетал голос теледиктора, предупреждавшего о рекордных холодах и сообщавшего, что министр социального обеспечения выделит дополнительные дотации, чтобы снабдить кровом бездомных, а одиноким пенсионерам дать возможность прибавить тепла в квартирах. Еще сообщалось, что полиция ищет хорватского гражданина по имени Христо Станкич и что информация, которая поможет арестовать его, будет вознаграждена. Сумму диктор не назвал, но Туре Бьёрген полагал, что она побольше той, какая требуется на билет и трехнедельное пребывание в Кейптауне.
Просушив ноздри, Туре Бьёрген втер остатки кокаина в десны и тем истребил остатки вкуса пиццы во рту.
Он отпросился у директора «Бисквита», сославшись на головную боль, и ушел пораньше. Христо — или Майк, как он назвался, — ждал его на лавочке на площади Весткантторг, согласно уговору. Купленная им пицца «Грандиоза» явно пришлась Христо по вкусу, он налег на еду, не заметив привкуса 15 миллиграммов стесолида из растертой в порошок таблетки.
Туре Бьёрген посмотрел на спящего Христо, который голышом лежал на животе на его постели. Дышал он ровно и глубоко, невзирая на кляп. И не делал ни малейших поползновений проснуться, пока Туре готовился к небольшому развлечению. Транквилизатор он купил у взбудораженного наркомана на улице, прямо возле «Бисквита», по пятнадцать крон за таблетку. Остальное тоже обошлось недорого. Наручники, ножные цепи, кляп с маской и шнурок с блестящими анальными шариками продавались в так называемом наборе для начинающих, который он приобрел через Интернет всего за 599 крон.
Одеяло валялось на полу, кожа Христо поблескивала в неверном свете стеариновых свечей, расставленных по всей комнате. На фоне белой простыни тело Христо напоминало перевернутый игрек. Скованные руки привязаны к изголовью солидной латунной кровати, ноги раздвинуты, и каждая прикована к столбику в изножии. Под живот парня Туре сумел подсунуть подушку, приподняв ему зад.
Туре взял коробочку с вазелином, открыл, мазнул пальцем, другой рукой развел ягодицы Христо. И опять подумал, что совершает насилие. Иначе не назовешь. И от этой мысли, от одного слова «насилие», сразу возбудился.
Вообще-то он не был на сто процентов уверен, что Христо стал бы очень уж возражать против подобных игр. Судя по кой-каким туманным намекам. Тем не менее затевать игру с убийцей опасно. Здорово опасно. Но не безрассудно. Парня так и так посадят пожизненно.
Он глянул на свой возбужденный член. Взял из коробки анальные шарики и резко потянул за концы тонкого, но прочного нейлонового шнурка, на который, точно бусы, были нанизаны шарики, от самого маленького в начале до самого большого, с мячик для гольфа, в конце. По инструкции их надлежало вводить в анальное отверстие и медленно вытягивать, достигая максимальной стимуляции нервов вокруг означенного чувствительного отверстия. Шарики разноцветные, и если не знать их назначения, легко принять их за нечто совсем другое. Туре улыбнулся своему искаженному отражению в самом большом шаре. Отец наверняка слегка удивится, развернув рождественский подарок от Туре, который слал поздравления из Кейптауна и надеялся, что подарок украсит елку. Но никому из родни в Вегорсхее в голову не придет, что за шарики блестят на елке, меж тем как они, распевая и непременно держась за руки, водят хоровод. И где эти шарики побывали раньше.
Харри провел Беату и двух ее ассистентов вниз по лестнице в подвал, где консьерж открыл дверь и впустил их в мусоросборник. Один из ассистентов — новенькая девушка, чье имя Харри помнил ровно три секунды.
— Там, наверху, — сказал он.
Трое криминалистов, облаченные в белые комбинезоны вроде как у пасечников, осторожно собрались под отверстием шахты, лучи их фонариков исчезли в черной дыре. Харри смотрел на новую ассистентку, ждал реакции у нее на лице. А когда дождался, невольно подумал о коралловых полипах, которые инстинктивно сжимаются от прикосновений ныряльщиков. Беата едва заметно качнула головой, словно водопроводчик, рассматривающий лопнувшую от мороза трубу.
— Энуклеация, — сказала она. Звуки голоса гулко отдались в шахте. — Ты записываешь, Маргарет?
Девушка-ассистент учащенно дышала, разыскивая за пазухой комбинезона блокнот и ручку.
— Как-как? — переспросил Харри.
— Левое глазное яблоко удалено. Маргарет?
— Пишу, пишу, — отозвалась ассистентка.
— Женщина висит вниз головой, по-видимому, тело застряло в шахте. Из глазницы капает кровь, а внутри ее я вижу белые полоски, должно быть внутренняя сторона черепа просвечивает сквозь ткани. Кровь темно-красная, то есть свернувшаяся уже некоторое время назад. Судмедэксперт измерит температуру тела и определит степень окоченения, когда приедет. Успеваешь?
— Да, вполне, — сказала Маргарет.
— На люке на четвертом этаже, где был найден глаз, обнаружены следы крови, так что тело, предположительно, сбросили в шахту именно там. Отверстие узкое, и отсюда видно, что правое плечо вывихнуто. Вероятно, это произошло, когда ее пропихивали в люк или когда тело застряло в трубе. С этой позиции видно плохо, но, по-моему, у нее на шее синяки, то есть имеет место удушение. Судмедэксперт осмотрит плечо и установит причину смерти. В общем-то мы больше ничего сделать не можем. Давай, Гильберг.
Беата посторонилась, второй ассистент сделал несколько снимков, со вспышкой.
— А что это такое желтовато-белое в глазнице? — спросил он.
— Жир, — ответила Беата. — Покопайся тут, посмотри, нет ли чего-нибудь, что могло бы принадлежать убитой или убийце. Потом позови с улицы полицейских, они помогут вытащить тело. Маргарет, ты пойдешь со мной.
Они вышли в коридор. Маргарет вызвала лифт.
— Мы поднимемся по лестнице, — как бы невзначай сказала Беата.
Маргарет с удивлением посмотрела на начальницу, но молча пошла следом за нею и Харри.
— Скоро подъедут еще трое моих сотрудников, — сказала Беата, отвечая на безмолвный вопрос Харри. Он перешагивал через две ступеньки, однако эта миниатюрная женщина не отставала. — Свидетели есть?
— Пока нет, — сказал Харри. — Я послал двоих полицейских обойти квартиры в этом доме. А затем в соседних.
— С фотографиями Станкича?
Харри взглянул на нее: иронизирует, что ли? Но так и не понял.
— Каково твое первое впечатление? — поинтересовался он.
— Мужчина, — ответила Беата.
— Потому что преступник должен обладать достаточной силой, чтобы сбросить ее в шахту?
— Пожалуй.
— А еще?
— Харри, у нас есть сомнения насчет того, кто это совершил? — вздохнула она.
— Да, Беата, есть. Мы всегда в сомнении, пока не знаем точно. — Харри обернулся к Маргарет, которая, запыхавшись, шла следом: — А каково твое первое впечатление?
— Что?
Они свернули на площадку четвертого этажа. Корпулентный мужчина в твидовом костюме и твидовом пальто нараспашку стоял у дверей квартиры Юна Карлсена, явно поджидая их.
— Я имею в виду, что ты почувствовала, войдя в квартиру, и потом, когда смотрела в шахту.
— Почувствовала? — переспросила Маргарет со смущенной улыбкой.
— Да, почувствовала! — пророкотал Столе Эуне, протягивая руку, которую Харри не замедлил пожать. — Следуйте за мной и учитесь, так как это знаменитое евангелие от Холе. Прежде чем ступить на место происшествия, надо выбросить из головы все мысли, стать новорожденным бессловесным младенцем, открытым для священного первого впечатления, для важнейших первых секунд, которые дают тебе огромный и единственный шанс увидеть, что произошло, пока на тебя не обрушилась лавина подробностей. Прямо как заклинание, верно? Стильный комбинезончик, Беата. А кто твоя очаровательная коллега?
— Это Маргарет Свеннсен.
— Столе Эуне, — представился мужчина, целуя обтянутую перчаткой руку Маргарет. — Господи, на вкус резина, деточка.
— Эуне — психолог, — сказала Беата. — Он обычно нам помогает.
— Пытается помогать, — уточнил Эуне. — Психология как наука, к сожалению, по-прежнему ребенок в коротких штанишках и только лет через пятьдесят или сто сможет оказывать серьезную помощь следствию. И каков же будет ответ на вопрос Холе, деточка?
Маргарет умоляюще взглянула на Беату.
— Я… я не знаю, — сказала она. — Довольно мерзко, ну, с этим глазом.
Харри отпер дверь.
— Ты же знаешь, я не выношу вида крови, — предупредил Эуне.
— Представь себе, что глаз стеклянный, — сказал Харри, открыл дверь и посторонился. — Иди по пластику и ни к чему не прикасайся.
Эуне осторожно ступил на дорожку из черного пластика на полу. Сел на корточки подле глаза, который так и лежал в куче пыли рядом с пылесосом, только подернулся серым налетом.
— Это называется энуклеация, — сказал Харри.
Эуне приподнял брови.
— Произведенная пылесосом, приставленным к глазу?
— Одним пылесосом тут не обойдешься, — продолжал Харри. — Пылесосом преступник высосал глаз из глазницы, захватил пальцами и вырвал. Мышцы и глазной нерв требуют усилия.
— Чего ты только не знаешь, Харри.
— Однажды мне довелось арестовать женщину, утопившую своего ребенка в ванне. Сидя в КПЗ, она вырвала себе глаз, и врач посвятил меня в технические детали.
За спиной послышался судорожный вздох Маргарет.
— Само по себе удаление глаза не смертельно, — сказал Харри. — Беата считает, что женщину, вероятно, задушили. Какие у тебя соображения?
— Это, разумеется, дело рук человека с эмоциональным или умственным дисбалансом, — ответил Эуне. — Членовредительство свидетельствует о неподконтрольной ярости. И конечно же то, что преступник решил сбросить тело в мусоропровод, может иметь практические причины…
— Вряд ли, — заметил Харри. — Если он хотел, чтобы тело нашли не сразу, куда разумней было бы оставить его в пустой квартире.
— В таких случаях подобные действия зачастую носят более или менее символический характер.
— Хм. Вырвать глаз и обойтись с телом как с мусором?
— Да.
Харри посмотрел на Беату:
— Не похоже на профессионального киллера.
Эуне пожал плечами:
— Все-таки можно подумать на злобного профессионального киллера.
— У профессионалов, как правило, есть метод, на который они полагаются. До сих пор Христо Станкич стрелял в своих жертв.
— Может, у него в ходу не один способ, — сказала Беата. — Или, может, жертва ненароком застала его в квартире.
— А стрелять он не стал, чтобы не будоражить соседей, — вставила Маргарет.
Трое остальных обернулись к ней.
Она испуганно улыбнулась:
— В смысле… может, ему требовалось время, чтобы тихо-мирно побыть в квартире. Может, он что-то искал.
Харри заметил, что Беата быстро задышала носом и еще больше побледнела.
— Как тебе все это? — обратился он к Эуне.
— В точности как психология, — ответил тот. — Масса вопросов. А в ответ сплошь гипотезы.
Когда они вышли на улицу, Харри спросил у Беаты, что с ней случилось.
— Просто затошнило немного.
— Да? Болеть тебе сейчас воспрещается. Ясно?
В ответ она загадочно улыбнулась.
Проснувшись, он открыл глаза и увидел трепетные блики света на белом потолке. Все тело и голова болели, его знобило. Рот чем-то заткнут. А при попытке пошевелиться он обнаружил, что руки и ноги привязаны. Поднял голову. В зеркале у кровати, озаренном пламенем свечей, увидел, что раздет догола, а на голову нахлобучено что-то черное, вроде конской сбруи. Один ремешок шел поперек лица, во рту торчал черный шар кляпа. Запястья в наручниках, на ногах что-то наподобие черных манжетов. Он неотрывно смотрел в зеркало. На простыне между ног — шнурок, исчезающий между ягодицами. На животе что-то белое. Похоже, сперма. Он откинул голову на подушку, закрыл глаза. Хотел закричать, но сообразил, что кляп задушит все попытки.
Из гостиной донесся голос:
— Алло! Полиция?
Полиция? Polizei? Police?
Он заметался на кровати, рванул руки к себе и охнул от боли, когда наручники до крови врезались в кожу. Повернул запястья, ухватил пальцами цепочку, соединяющую браслеты. Сталь наручников. Арматурная сталь. Отец говорил, что стройматериалы почти всегда производятся так, чтобы выдерживать нагрузку в одном определенном направлении, и что в искусстве скручивать арматуру главное — знать, в каком направлении она окажет минимальное сопротивление. Цепочка меж браслетами не рассчитана на то, что их будут дергать в стороны, на разрыв.
Телефонный разговор в гостиной продолжался недолго, снова настала тишина.
Он приложил место крепления цепочки с наручником к кроватной решетке, но дергать не стал, начал проворачивать. Через четверть часа цепочка провертела щель и застряла. Он попробовал продолжить, увы, безуспешно. Попробовал еще раз, но руки только скользили по железу.
— Алло? — послышалось из гостиной.
Он глубоко вздохнул. Закрыл глаза и на фоне пучков арматуры на стройке увидел отца в рубахе с коротким рукавом, с сильными мускулистыми предплечьями; отец шепнул: «Отбрось сомнения. Напряги волю. У железа воли нет, поэтому оно всегда проигрывает».
Туре Бьёрген нетерпеливо барабанил пальцами по зеркалу в стиле рококо, декорированному жемчужно-серым муслином. Владелец антикварного магазина говорил, что вообще-то рококо слово уничижительное, производное от французского rocaille, сиречь гротеск. Задним числом Туре уразумел, что именно это перевесило чашу весов и заставило его взять кредит и выложить двенадцать тысяч крон за это зеркало.
Центральный коммутатор полиции пытался связать его с убойным отделом, но там никто не отвечал, и теперь они пробовали связаться с оперчастью уголовной полиции.
Из спальни доносился шум. Скрежет цепочки по решетке кровати. Похоже, стесолид все же не слишком действенное снотворное.
— Оперчасть. — Спокойный негромкий голос.
Туре невольно вздрогнул.
— Да… я насчет вознаграждения… за… э-э… того киллера, который застрелил парня из Армии спасения.
— С кем я говорю и откуда вы звоните?
— Туре. Из Осло.
— А точнее?
Туре сглотнул. По вполне обоснованным причинам он пользовался правом скрывать свой номер и знал, что сейчас на дисплее оперчасти высветилось: «номер не опознан».
— Я могу вам помочь. — Голос у Туре чуть не сорвался на фальцет.
— Сперва мне надо знать…
— Он здесь. Скован по рукам и ногам.
— Вы кого-то сковали? Так?
— Он же киллер, убийца. Он опасен, я сам видел его в ресторане, с пистолетом. Его зовут Христо Станкич. Я видел это имя в газете.
Мгновение на другом конце линии царила тишина. Потом голос раздался снова, по-прежнему негромкий, но уже чуть менее бесстрастный:
— Спокойно. Расскажите, кто вы и где находитесь, мы немедля приедем.
— А как насчет вознаграждения?
— Если в итоге будет схвачен искомый подозреваемый, я подтвержу, что вы оказали нам помощь.
— И мне сразу выплатят вознаграждение?
— Да.
Туре задумался. О Кейптауне. О святочных гномах под палящим солнцем. В телефоне что-то скрипнуло. Он набрал воздуху, собираясь ответить, и тут бросил взгляд в свое дорогущее зеркало. В тот же миг он понял разом три вещи. Что скрипело не в телефоне. Что высококачественных наручников в наборе для начинающих за 599 крон по почте не получишь. И что с большой вероятностью свое последнее Рождество он уже отпраздновал.
— Алло? — послышалось в телефоне.
Туре Бьёрген и рад был ответить, но тонкий нейлоновый шнурок с блестящими шариками, так похожий на елочное украшение, перекрыл доступ воздуху, необходимому для работы голосовых связок.
