Глава 16
Пятница, 18 декабря. Беженец
Солнце согрело его, легкий ветерок зашевелил длинные травинки на песчаных дюнах, они закивали, закачались. Должно быть, он только что искупался, поскольку полотенце под ним отсырело. «Смотри», — сказала мама, показывая на воду. Он козырьком приставил руку к глазам, посмотрел на сверкающую, невероятно синюю Адриатику. И увидел мужчину, выходящего из воды, с широкой улыбкой на лице. Отец. За ним следом шел Бобо. И Джорджи. Рядом плыла собачонка, хвост торчком, словно руль. Пока он смотрел на них, из моря выходили другие. Иных он знал хорошо. Как отца Джорджи. Других мельком. Как того человека за дверью в Париже. Черты лица вытянуты до неузнаваемости, гротескные маски, словно ветви, протянутые к нему. Солнце скрылось за тучкой, температура резко упала. Маски принялись кричать.
Проснулся он от резкой боли в боку, открыл глаза. Он в Осло. На полу под лестницей в каком-то подъезде. Над ним кто-то склонялся, кричал разинутым ртом. Он разобрал одно слово, такое же, как на его родном языке. Наркоман.
Незнакомец — мужик в короткой кожаной куртке — отступил назад, поднял ногу. Пинок пришелся по больному месту в боку, и он со стоном повернулся. За спиной мужика в куртке стоял еще один тип, смеялся, зажимая нос. Тот, что в куртке, указывал на дверь.
Он посмотрел на обоих. Тронул рукой карман — мокрый. Но пистолет на месте. В обойме еще две пули. Только ведь, если пригрозить пистолетом, они немедля вызовут полицию.
Мужик в куртке рявкнул что-то, занес кулак.
Он прикрыл локтем голову, встал на ноги. Тот, что зажимал себе нос, фыркнул, открыл дверь и пинком вышвырнул его на улицу.
Дверь с грохотом захлопнулась, он услышал, как оба затопали вверх по лестнице. Посмотрел на часы. Четыре часа ночи. Все еще кромешная тьма, и он жутко замерз. И промок. Пощупал рукой — куртка на спине отсырела, штанины мокрые. Пахнет мочой. Неужто обмочился? Да нет, просто лежал в луже. В замерзшей моче, которая оттаяла от его тепла.
Сунув руки в карманы, он быстро зашагал по улице. Не обращая внимания на изредка проезжающие машины.
Пациент пробормотал «спасибо», Матиас Лунн-Хельгесен закрыл за ним дверь кабинета и рухнул в кресло. Зевнул, глянул на часы. Шесть. До утренней смены еще час. Тогда он пойдет домой. Поспит несколько часов и поедет к Ракели. Она сейчас лежит себе под одеялом в большом бревенчатом доме, в Холменколлене. Он еще не вполне нашел общий язык с мальчиком, но со временем все наладится. У Матиаса Лунн-Хельгесена всегда так бывало. Олег не то чтобы относился к нему с неприязнью, просто слишком привязался к его предшественнику. К полицейскому. Странно вообще-то, как ребенок может без возражений возвысить пьющего и явно ненормального человека до отца и примера.
Ему давно хотелось поговорить с Ракелью об Олеге, но он так и не решился. Ведь только выставишь себя беспомощным дураком. Глядишь, она еще и усомнится, нужен ли он им. А он хочет быть нужным. Хочет быть таким, кто сможет ее удержать. Но чтобы узнать это, нужно спросить. И он спросил. Что было с тем полицейским. Она ответила, что ничего особенного. Просто она любила его. Не сформулируй она это именно так, он, вероятно, вовсе не подумал бы о том, что она никогда не употребляла это слово по отношению к нему.
Матиас Лунн-Хельгесен отбросил бесполезные мысли, проверил по компьютеру фамилии следующих пациентов и вышел в «предбанник», где их сперва встречали медсестры. Однако сейчас, среди ночи, там было пусто, и он вышел в коридор.
Пять человек с надеждой воззрились на него: мол, вызови меня. Кроме мужчины в углу, который спал, прислонясь головой к стене и открыв рот. Видимо, наркоман, вонь застарелой мочи и синяя куртка однозначно говорили об этом. Наверняка будет жаловаться на боли и клянчить таблетки.
Матиас подошел к нему, сморщил нос. Тряхнул за плечо и быстро отступил. Некоторые наркоманы за долгие годы привыкли, что под кайфом у них норовят украсть наркоту и деньги, и реагируют автоматически — бьют наотмашь или удирают, когда их будят.
Человек открыл глаза и неожиданно ясным взглядом посмотрел на Матиаса.
— Что с вами? — спросил Матиас. Конечно, по традиции такой вопрос пациенту задавали только наедине, но Матиас чертовски устал, и ему надоели наркоманы и алкаши, отнимавшие время у других пациентов.
Парень плотнее запахнул куртку и не сказал ни слова.
— Алло! Не мешало бы сказать мне, почему вы здесь.
Тот покачал головой, показал на одного из других, как бы говоря, что на очереди тот.
— Тут не комната отдыха, — сказал Матиас. — Спать тут нельзя. Уходите. Сейчас же.
— Idon'tunderstand, — сказал парень.
— Leave. Or I'll call the police.
К собственному изумлению, Матиас едва сдержался, так ему хотелось сдернуть вонючего наркомана со стула. Остальные ожидающие смотрели на них.
Парень кивнул и медленно встал. Матиас провожал его взглядом, пока стеклянная дверь не закрылась.
— Хорошо, что вы вышвыриваете эту публику, — сказал кто-то за спиной.
Матиас рассеянно кивнул. Наверно, он недостаточно часто говорил, что любит ее. Наверно, все дело в этом.
Половина восьмого, и по-прежнему темно — за окнами неврологического отделения и палаты № 19, где полицейский Странден смотрел на пустую, уже застланную кровать Юна Карлсена. Скоро сюда поместят другого пациента. Странно думать об этом. Но сейчас он найдет кровать себе и ляжет. Надолго. Странден зевнул, проверил, не оставил ли чего на тумбочке, взял со стула газету и повернулся к двери.
На пороге стоял человек. Инспектор. Холе.
— Где он?
— Забрали его, — ответил Странден. — Четверть часа назад. Увезли.
— Да? Кто распорядился?
— Главврач. Незачем ему тут лежать.
— Я имел в виду, кто его увез. И куда.
— Новый начальник убойного звонил.
— Хаген? Лично?
— Ага. Они отвезли Юна Карлсена на квартиру его брата.
Холе медленно покачал головой. И ушел.
Небо на востоке светлело, когда Харри топал вверх по лестнице красного кирпичного дома на Гёрбиц-гате, ухабистой асфальтированной улочке между Хиркегата и Фагерборггата. Поднялся он на второй этаж, как ему сказали по домофону. На голубой пластиковой табличке, прикрепленной к приоткрытой двери, белое тиснение: Роберт Карлсен.
Харри вошел, огляделся. Маленькая однокомнатная квартира, где царил жуткий тарарам, подтверждавший впечатление, которое оставляла Робертова контора. Конечно, не исключено, что беспорядка тут добавили Ли и Ли, когда искали письма и другие бумаги, какие могли бы помочь следствию. Одна стена украшена цветной литографией Иисуса, и Харри вдруг подумал, что, если заменить терновый венец беретом, получится вылитый Че Гевара.
— Значит, это Гуннар Хаген велел отвезти вас сюда? — спросил Харри, глядя в спину человека, сидевшего за секретером у окна.
— Да. — Юн Карлсен обернулся к нему. — Поскольку киллер знает адрес моей квартиры, он сказал, что здесь будет безопаснее.
Харри хмыкнул.
— Спали хорошо?
— Не особенно. — Юн Карлсен смущенно улыбнулся. — Лежал, прислушиваясь к звукам, которых не было. А когда наконец уснул, пришел Странден, ну, охранник, и до смерти меня напугал.
Харри снял со стула стопку комиксов, сел.
— Я понимаю, Юн, вам страшно. Вы не прикинули, кто все-таки может желать вашей смерти?
Юн вздохнул:
— Последние сутки я думал о другом. Но ответ тот же: я правда понятия не имею.
— Вы бывали в Загребе? — спросил Харри. — В Хорватии?
Юн покачал головой.
— За пределами Норвегии я бывал только в Швеции и Дании. И то мальчишкой.
— А знакомые хорваты у вас есть?
— Беженцы, которых мы опекаем, и всё.
— Хм… Полицейские ничего не говорили о том, почему привезли вас именно сюда?
Юн пожал плечами.
— Я сказал, что у меня есть ключ от этой квартиры. Она стоит пустая, ну и…
Харри провел рукой по лицу.
— Здесь был компьютер. — Юн показал на секретер.
— Мы его забрали. — Харри встал.
— Уже уходите?
— Надо успеть на бергенский рейс.
— А-а, — протянул Юн, устремив в пространство пустой взгляд.
Харри захотелось положить руку на узкое плечо долговязого, неуклюжего парня.
Электричка на аэродром опаздывала. Третий раз кряду. «По причине задержек» — коротко и невразумительно объявлял громкоговоритель. Эйстейн Эйкеланн, таксист, единственный приятель Харри с детских лет, говорил, что на поездах установлены простейшие электродвигатели, с ними даже ребенок справится, а если технические штабы САС и Норвежских железных дорог на один день поменяются местами, поезда будут ходить точно по расписанию, а самолеты нет. Харри предпочитал, чтобы все оставалось как есть.
Он позвонил Гуннару Хагену по прямому телефону, когда электричка вышла из туннеля возле Лиллестрёма.
— Это Холе.
— Слышу.
— Я распорядился, чтобы Юна Карлсена взяли под круглосуточную охрану. И не говорил, чтобы его увозили из больницы.
— Насчет последнего решает больница, — ответил Хаген. — А первое — моя прерогатива.
Харри насчитал три дома в белом пространстве за окном, потом сказал:
— Вы сами назначили меня руководить следствием, Хаген.
— Да, но не забывайте о нашем бюджете на сверхурочные. Он давным-давно перерасходован, и вам бы следовало это знать.
— Парень до смерти напуган. А вы помещаете его в квартиру предыдущей жертвы, его родного брата. Чтоб сэкономить сотню-другую на гостинице.
Динамик объявил следующую остановку.
— Лиллестрём? — удивился Хаген. — Вы в поезде, едете в аэропорт?
Харри мысленно выругал себя.
— Срочный визит в Берген.
— Именно сейчас?
Харри сглотнул.
— После обеда вернусь.
— Вы что, с ума сошли? Это дело в центре внимания. Пресса…
— Мы въезжаем в туннель, — быстро сказал Харри и отключил телефон.
Рагнхильд Гильструп медленно проснулась. В комнате царила темнота. Она поняла, что уже утро, но не могла взять в толк, что это за звук. Будто тикают большие механические часы. Хотя в спальне никаких часов нет. Она повернулась в постели и испуганно вздрогнула. В полумраке проступила обнаженная фигура — стояла у изножия кровати и смотрела на нее.
— Доброе утро, радость моя, — сказал он.
— Мадс! Ты меня напугал!
— Да?
Видимо, он только что принял душ. Дверь ванной за его спиной была открыта, и вода тяжелыми каплями падала с него на паркет — словно часы тикали.
— Давно тут стоишь? — спросила она, кутаясь в одеяло.
— А что?
Она пожала плечами, но удивилась. Тон у него какой-то странный. Бодрый, чуть ли не поддразнивающий. И усмешка. Обычно он не такой. Рагнхильд потянулась, зевнула. Наигранно, она и сама заметила.
— Ты вчера когда вернулся? — спросила она. — Я не слышала, спала.
— Да, ты спала сном праведника. — Опять эта усмешка.
Она пристально посмотрела на мужа. Он вправду изменился за последние месяцы. Всегда был стройный, однако сейчас выглядел еще более тренированным, атлетическим. И осанка другая, он как бы распрямился. Конечно, порой она думала, уж не завел ли он любовницу. Хотя это не слишком ее тревожило. Так ей казалось, раньше.
— Где ты был?
— Ужинал с Яном Петтером Сиссенером.
— С биржевым маклером?
— Да. Он считает, перспективы на рынке хорошие. В том числе для недвижимости.
— Разве не моя работа — вести с ним переговоры?
— Я просто хочу быть мало-мальски в курсе.
— А я разве не держу тебя в курсе, дорогой?
Мадс посмотрел на нее. Долго смотрел ей в глаза, пока она не почувствовала то, чего в разговорах с Мадсом никогда не случалось: кровь бросилась в лицо.
— Я уверен, ты информируешь меня о том, что мне нужно знать, радость моя. — Он отвернулся, ушел в ванную, и она услышала, как он открыл кран.
— Я тут посмотрела кой-какие интересные проекты с недвижимостью, — крикнула она, просто чтобы не молчать, нарушить тишину, повисшую после его слов.
— Я тоже, — откликнулся Мадс. — Вчера сходил посмотреть дом на Гётеборггата. Принадлежащий Армии спасения, ну, ты знаешь.
Она оцепенела. Там квартира Юна.
— Хороший домишко. Правда, одна дверь опечатана полицией. Мне сказали, там была перестрелка. Ты слыхала что-нибудь подобное?
— Нет! — крикнула она. — А зачем полиция опечатывает?
— Так надо, чтоб никто не совался в квартиру пока они не перевернут там все вверх дном, разыскивая отпечатки пальцев и следы ДНК, и не сделают выводы о том, кто это был. А значит, Армия спасения согласится сбавить цену, раз там случилась стрельба, как по-твоему?
— Они вообще не хотят продавать, я же говорила.
— Не хотели, дорогая.
Неожиданно ее поразила одна мысль.
— Зачем полиции обыскивать квартиру? Стреляли-то из коридора, верно?
Она услышала, как Мадс выключил воду, и подняла взгляд. Он стоял на пороге и улыбался сквозь белую пену для бритья, с лезвием в руке. А потом обольется дорогим лосьоном, который она терпеть не могла.
— Ты о чем? — сказал он. — Я про коридор словом не обмолвился. И почему ты вдруг побледнела, радость моя?
День припозднился, и над Софиенбергспарком еще лежала сквозистая морозная дымка, когда Рагнхильд спешила по Хельгесенс-гате, дыша в бежевый шарф от «Боттега Венета». Шерсть, купленная в Милане за девять тысяч крон, и та не спасала от мороза, но хотя бы укрывала лицо.
Отпечатки пальцев. ДНК. Установят, кто там побывал. Этого нельзя допустить, иначе грянет катастрофа.
Она свернула за угол, на Гётеборггата. Возле дома, во всяком случае, полицейских машин нет.
Ключ скользнул в замок входной двери, она вошла и бросилась к лифту. Давненько сюда не заходила. И впервые явилась без предупреждения.
Сердце едва не выпрыгивало из груди, пока лифт поднимался наверх, она думала о своих волосах в стоке душа, о ниточках одежды на ковре, на одеяле, об отпечатках пальцев повсюду.
В коридоре пусто. Оранжевая лента поперек дверной рамы целехонька, значит, в квартире никого нет. Тем не менее она постучала, подождала. Потом достала ключ, попробовала сунуть в замок. Но он не входил в скважину. Новая попытка — в замок вошел только кончик. Господи, неужели Юн сменил замок? Она глубоко вздохнула, перевернула ключ другой стороной и мысленно помолилась.
Ключ вошел в скважину, дверь с мягким щелчком отперлась.
Рагнхильд вдохнула знакомый запах квартиры и бросилась к стенному шкафу, где он держал пылесос. Черный сименсовский пылесос, такой же, как у них дома, мощностью 2000 ватт, мощней в продаже нет. Юн любил чистоту. Она сунула вилку в розетку, пылесос хрипло взревел. Десять утра. За час надо пропылесосить все полы, протереть все стены и прочие поверхности. Взглянув на закрытую дверь спальни, она подумала, что начать надо оттуда. Там больше всего воспоминаний и больше всего следов. Нет. Она поднесла трубку пылесоса к предплечью. Как укус. Отняла трубку и увидела, что на коже уже проступает кровоподтек.
Несколько минут она орудовала пылесосом и вдруг вспомнила. Письма. Боже милостивый, напрочь ведь забыла, что они могли найти ее письма. Первые, где она писала о своих сокровенных мечтах и желаниях, и последние, отчаянные и откровенные, где умоляла о встрече. Не выключая пылесос, положила шланг на стул, подбежала к Юнову секретеру и принялась выдвигать ящики. В первом лежали ручки, скотч, дырокол. Во втором — телефонные справочники. Третий оказался заперт. Ну конечно.
Она схватила со столешницы нож для бумаг, засунула его в щелку над замком, налегла всем телом на рукоять. Старое сухое дерево затрещало. Ну вот, сейчас нож сломается, подумала она, но треснул не он, треснула по всей длине передняя стенка ящика. Она рывком выдвинула его, смахнула щепки и устремила взгляд на конверты. Пачки конвертов. Пальцы молниеносно листали. «Хафслунн энерги». Норвежский банк. Армия спасения. Конверт без надписи. Она открыла его. «Дорогой сынок» — стояло сверху на странице. Рагнхильд листала дальше. Вот! На конверте название фонда — «Гильструп инвест», в правом верхнем углу, светло-синими чернилами.
С облегчением она достала письмо.
Прочитав, отложила, по щекам текли слезы. У нее словно заново открылись глаза, она словно была слепа, а теперь прозрела, и все оказалось по-прежнему. Словно все, о чем она думала и однажды отбросила, опять стало правдой. Письмо было короткое, но все переменилось после его прочтения.
Пылесос настойчиво гудел, заглушая все, кроме простых, ясных фраз на бумаге, их абсурдной и вместе с тем очевидной логики. Она не слышала уличного шума, не слышала скрипа двери и человека, который стоял прямо за ее спиной. Только почуяв его запах, она ощутила, как волосы на затылке встали дыбом.
Самолет приземлился в аэропорту Флесланн при порывистом западном ветре. Когда он ехал на такси в Берген, визг дворников по стеклу смешивался с хлюпаньем шипованной резины по мокрому черному асфальту шоссе, которое шло среди лысых холмов, местами поросших пучками травы и голыми деревьями. Вестланнская зима.
Когда доехали до Фюлингсдала, позвонил Скарре.
— Мы кое-что нашли.
— Да ну?
— Просмотрели жесткий диск Роберта Карлсена. Сомнительного там разве только сведения, что он заходил в Интернете на порносайты.
— В твоем компьютере наверняка тоже найдутся такие сведения, Скарре. Давай к делу.
— Сомнительные лица ни в бумагах, ни в письмах тоже не упоминаются.
— Скарре… — предостерегающе начал Харри.
— Зато я нашел любопытную копию авиабилета, — продолжал Скарре. — Отгадай куда.
— Морду набью.
— В Загреб, — поспешно сообщил Скарре. И поскольку Харри молчал, осторожно добавил: — В Хорватию.
— Спасибо. Когда он туда летал?
— В октябре. Улетел двенадцатого октября и вернулся в тот же день вечерним рейсом.
— Гм. Один-единственный день в Загребе, в октябре. На отпускную поездку не тянет.
— Я переговорил с его начальницей из «Фретекса» на Хиркевейен, и, по ее словам, Роберту не поручали никаких заданий за рубежом.
Положив трубку, Харри задумался о том, почему не сказал Скарре, что доволен его работой. Ведь вполне бы мог. Неужто с годами становится занудой? Да нет, думал он, забирая у таксиста четыре кроны сдачи. Занудой он был всегда.
Он вышел в унылую гадостную бергенскую морось, которая, как говорят, начинается в сентябре, а кончается в марте. Несколько шагов — и он остановился в дверях кафе «Биржа», оглядел помещение и спросил себя, что новый закон о курении будет делать с такими местами, как это. Ему уже доводилось дважды бывать в этом кафе, где он инстинктивно чувствовал себя как дома, а одновременно был полным чужаком. Кругом сновали официанты в красных пиджаках, с такими минами, будто работали в первоклассном ресторане, а разносили всего-навсего полулитровые стаканы с пивом да зачерствелые шуточки работягам, пенсионерам-рыбакам, жилистым морякам времен войны и прочим потерпевшим крушение. Когда Харри впервые попал сюда, некая отставная знаменитость танцевала между столиками танго с каким-то рыбаком, а средних лет дама в вечернем платье пела немецкие баллады под аккомпанемент гармоники и в инструментальных проигрышах сыпала ритмичными скабрёзностями, картавя на «р».
Харри отыскал взглядом того, кого надо, и направился к столику, где с пустым полулитровым стаканом и еще одним, почти пустым, сидел высокий худой мужчина.
— Шеф.
Услышав голос Харри, мужчина поднял голову. Взгляд с некоторым опозданием тоже устремился вверх. Зрачки за хмельной пеленой сузились.
— Харри? — Голос звучал на удивление ясно и четко.
Харри придвинул от соседнего столика свободный стул.
— Проездом? — спросил Харри Мёллер.
— Да.
— Как ты меня нашел?
Харри не ответил. Он хоть и подготовился, но все же с трудом верил собственным глазам.
— В участке, поди, доложили? Ну да, ну да. — Мёллер отхлебнул большой глоток из стакана. — Странная перемена ролей, верно? Обычно-то я находил тебя в таком виде. Пиво будешь?
Харри наклонился над столом:
— Что случилось, шеф?
— А что обычно случается, когда взрослый мужчина пьет в разгар рабочего дня, Харри?
— Либо он получил нагоняй, либо его бросила жена.
— Нагоняя я пока не получил. Насколько мне известно. — Мёллер беззвучно засмеялся. Плечи тряслись, но с губ не слетало ни звука.
— Выходит, Кари… — Харри осекся, не зная, как бы это сказать.
— Ни она, ни мальчики не приехали. Ну и хорошо. Заранее так решили.
— Что?
— Я скучаю по мальчикам, ясное дело. Но я справлюсь. Сейчас просто… этот, как его?.. переходный период? Да, хотя есть другое слово, поизысканнее… Транс… нет…
Голова у Бьярне Мёллера свесилась над стаканом.
— Пошли прогуляемся. — Харри сделал знак официанту.
Спустя двадцать пять минут Бьярне Мёллер и Харри стояли под дождем у балюстрады на горе Флёйен и смотрели вниз, туда, где предположительно раскинулся Берген. Рельсовый поезд, словно разрезанный наискось пирог, подвешенный на толстых стальных тросах, доставил их сюда прямо из центра города.
— Ты поэтому и перевелся сюда? — спросил Харри. — Потому что вы с Кари решили разойтись?
— Дождь здесь идет точь-в-точь как в поговорке, — сказал Мёллер.
Харри вздохнул.
— Выпивка не помогает, шеф. Только хуже становится.
— Это моя реплика, Харри. Как у тебя с Гуннаром Хагеном?
— Ничего. Мастак читать лекции.
— Берегись, Харри, не надо его недооценивать. Он не только лектор. Гуннар Хаген семь лет оттрубил в армейском спецназе.
— Да ну? — удивился Харри.
— Именно. Я узнал об этом от начальника уголовной полиции. Хагена направили туда в восемьдесят первом, как только создали это подразделение для защиты наших нефтяных платформ в Северном море. Поскольку служба секретная, в резюме об этом нет ни слова.
— Спецназ… — сказал Харри, чувствуя, что ледяной дождь вот-вот насквозь промочит плечи куртки. — Я слыхал, они там очень держатся друг за друга.
— Это вроде как тайное братство, — сказал Мёллер. — Строжайший обет молчания.
— Не знаешь, может, еще кто там служил?
Мёллер покачал головой. Выглядел он уже вполне трезвым.
— Что нового в расследовании? Я получил внутреннюю информацию.
— У нас даже мотива нет.
— Мотив наверняка деньги. — Мёллер кашлянул. — Алчность, иллюзия, что с деньгами все изменится, что изменишься сам.
— Деньги… — Харри взглянул на Мёллера, потом медленно проговорил: — Может быть.
Мёллер презрительно сплюнул в серую кашу внизу.
— Найди деньги. Найди и отследи. Они непременно приведут к ответу.
Раньше Харри не слышал от него таких рассуждений, такой горькой уверенности, будто он осознал что-то, что предпочел бы забыть.
Харри глубоко вздохнул и прыгнул в омут головой.
— Ты знаешь, я не умею ходить вокруг да около, шеф, такой уж уродился. Мы с тобой из таких, у кого не очень-то много друзей. И пусть даже ты не считаешь меня своим другом, я все равно вроде как друг.
Он посмотрел на Мёллера, но ответа не получил.
— Я приехал сюда узнать, не могу ли что-нибудь сделать. Может, ты хочешь о чем-то поговорить или…
По-прежнему никакого отклика.
— Я ни хрена не знаю, шеф. Но, так или иначе, я здесь.
Мёллер смотрел в небо.
— Ты знаешь, что бергенцы называют эти места горными просторами? И совершенно справедливо. Это и есть самые настоящие горы. Шесть минут по канатной дороге из центра второго по величине норвежского города, а народ может здесь заблудиться и погибнуть. Странно, правда?
Харри пожал плечами. Мёллер вздохнул:
— Дождь явно не думает кончаться. Давай-ка спустимся вниз в этой жестянке.
Внизу они пошли на стоянку такси.
— За двадцать минут доберешься до Флесланна, пока что не час пик, — сказал Мёллер.
Харри кивнул, но в машину сесть медлил. Куртка промокла насквозь.
— Отследи деньги, — повторил Мёллер и положил ладонь Харри на плечо. — Делай то, что должен.
— Ты тоже, шеф.
Мёллер приветственно поднял руку и зашагал прочь, но оглянулся, когда Харри уже сел в машину, и крикнул что-то, только слова утонули в шуме уличного движения. Харри включил мобильник, когда они мчались через Данмаркс-плас. Халворсен прислал эсэмэску с просьбой позвонить. Харри набрал номер.
— У нас в руках кредитная карта Станкича, — доложил Халворсен. — Ее проглотил банкомат на Юнгсторг, сегодня ночью, за несколько минут до двенадцати.
— Вот откуда он шел, когда мы проводили рейд в Приюте.
— Ага.
— Юнгсторг довольно далеко от приюта, — сказал Харри. — Он пошел туда, потому что боялся, что мы отследим карточку до места вблизи Приюта. А это означает, что ему очень нужны деньги.
— И еще кое-что хорошее. Банкомат оборудован видеокамерой.
— Да?
Халворсен сделал театральную паузу.
— Ладно тебе, — сказал Харри. — Он не прячет лицо, верно?
— Лыбится прямо в камеру, как кинозвезда.
— Запись у Беаты?
— Она сидит в House of Pain, изучает все это.
Рагнхильд Гильструп думала о Юханнесе. Насколько иначе все бы могло быть. Если бы она уступила своему сердцу, которое всегда было куда умнее головы. И что странным образом сейчас она несчастна, как никогда, и в то же время именно сейчас ей, как никогда, хочется жить.
Чуть подольше.
Потому что она уже все поняла.
Смотрела в черное жерло и понимала, что видит.
И что произойдет.
Ее крик утонул в реве сименсовского пылесоса. Стул упал на пол. Черное сосущее жерло приближалось к глазу. Она попыталась зажмуриться, но сильные пальцы не позволили, хотели, чтобы она смотрела. И она смотрела. И знала, что сейчас произойдет.
