60
Волокин проснулся с чувством, будто его голову прижимает огромное липкое пресс-папье. Он казался себе бабочкой или жуком, залитым в пластик. Рот забит тальком. В зубах свинец. А мысли — словно вязкая рисовая каша.
Он взглянул на часы. Их не оказалось на месте. Зато в руку был вставлен катетер. Из подвешенного над ним прозрачного пакета медленно текла жидкость. По-видимому, лекарство с добавкой глюкозы.
Взгляд переместился к окну. Вечерело. Выходит, он проспал больше восьми часов. Дерьмо. В полумраке он сообразил, где находится. В четырехместной больничной палате. Остальные койки не заняты. Все здесь было желтоватого, отдающего в бежевый оттенка.
— Вы проснулись?
Волокин не ответил: открытые глаза говорили сами за себя.
— Как вы себя чувствуете?
— Тяжелым.
Медсестра ласково улыбнулась в ответ. Не включая верхний свет, она проверила капельницу. Улыбка не сходила с ее лица. Он уже все понял. Особый блеск в глазах. Оживленное выражение. Его уже оценили. Даже спящего, даже хромого, сестра успела его отличить.
Это вошло у него в привычку. Он нравился девушкам без малейших усилий, не делая ничего особенного. Волокин относился к этому с безразличием. А то и с печалью. Он понимал, почему так волнует женщин. Отчасти дело было в его внешности падшего ангела, но не только в этом. Женщины, наделенные особым чутьем, сразу же понимали, что он недоступен. Он где-то в другом мире. Всеми фибрами души и тела он принадлежал наркоте. А запретный плод всегда самый желанный. К тому же, нравится нам это или нет, в человеке, стремящемся к самоуничтожению, есть что-то романтическое.
— Меня никто не спрашивал? — Он с трудом ворочал языком.
— Нет.
— Вы не могли бы вернуть мне мобильный?
— На больничной территории это запрещено, но для вас я сделаю исключение.
Она открыла шкаф, и через секунду мобильный лежал у него в руке. Он проверил сообщения. От Касдана никаких вестей. Куда делся Старик? Он почувствовал себя одиноким, заброшенным, потерянным, к глазам подступили слезы. Дружба опасна. Как и все остальное: легко подсесть.
Медсестра все еще стояла возле кровати. Ему показалось, она рада, что он не получил сообщений и выглядит расстроенным. Не говоря уже о том, что на нем не было обручального кольца.
— Все прошло прекрасно, — проворковала она. — Через неделю будете скакать как кролик. Я свожу вас в кино, чтобы это отметить.
— Когда я смогу встать?
— Дня через три.
Заметив выражение его лица, она добавила:
— А может, через два. Поговорите с интерном.
Волокин отвернулся к окну и натянул на себя одеяло:
— Я бы поспал.
— Конечно, — прошептала она. — Я пойду…
С облегчением он услышал, как она закрыла за собой дверь. Неделю он продержался без наркоты. Уже неплохо. Но победа оказалась горькой. Страшная сила сдавила грудь. Последствия наркоза, отступая, открыли путь чему-то иному, застарелому и тягостному. Бесконечной печали, причина которой была непонятна ему самому.
Стоило закрыть глаза, как перед ними замелькали обрывки недавнего расследования. Рассеченное надвое лицо Насера. Обнаженное тело Манури. Почерневшее сердце Мазуайе. И наконец, нож, всаженный ему в ногу… Gefangen…
Вдруг его осенило. Дело не в его ране и не в ломке. Он болен от этого расследования. Он уже привык к детям, подвергавшимся дурному обращению, но эта секта, где проповедовали веру и наказание, отличалась особой жестокостью, которая отзывалась в нем острой болью. Все это напоминало ему собственную историю. Ту самую, которую он никак не мог вспомнить.
Все происходило без его участия.
Между фактами и его подсознанием установилась связь. Он снова открыл глаза. Голова кружилась. Ему с трудом удалось сесть на кровати. Затем он поплелся к стенному шкафу, где лежали его вещи и ягдташ. Кроме бумажного халата, на нем ничего не было, и от этого он чувствовал себя особенно беззащитным.
Он опустился на колени и заметил записку на своей сумке. Послание от Касдана. Совершенно невразумительное. Старик объяснял, что секта «Асунсьон» внедрилась на юге Франции и он поехал туда слушать концерт. Что все это значит? Волокин еще не пришел в себя настолько, чтобы делать какие-то выводы.
Он нашел гашиш, папиросную бумагу и карточки на метро.
Снова сел на кровать и стал сворачивать косяк.
Его личный наркоз.
Склеивая листки, он размышлял. О своем собственном прошлом. Он не признался бы в этом даже под пыткой, но у него был провал в памяти. Куда-то исчезли два года его детства. Зияющая пропасть. Почему он ничего не помнит? Пережил ли он тогда травму, которую его сознание отторгало? Голоса. Церковь. Тень. Да, на недоступном уровне его подсознания блуждало воспоминание. Событие, вызывавшее нагноение, словно забытые в животе ножницы хирурга.
Он распорол ногтем сигарету «крейвен» и рассыпал светлый табак по папиросной бумаге. Уверенность охватила его с новой силой. У него было необъяснимое предчувствие, что его травма как-то связана с расследованием. По крайней мере, он знал, что, докопавшись до причины шока, станет свободнее, будет яснее видеть реальность — и сразу же разберется в истории с Колонией.
Покопаться в себе самом.
Вспомнить.
Не для себя.
Ради расследования.
Он подумал о Бернаре-Мари Жансоне и его дурацком первичном крике. А вообще-то не такая уж это глупость. Он должен сам исторгнуть из себя нарыв. Пораженное гангреной место в своих потрохах. Освободившись, он бы сильно продвинулся в расследовании.
Раскуривая коноплю, он вдруг почувствовал прилив нетерпения.
Он вот-вот вспомнит.
Порог совсем рядом, до него рукой подать. Нужно лишь небольшое усилие…
Но одного желания недостаточно.
Пойти к Жансону? Выкрикнуть подавленную травму? Нет. Бредовые идеи психиатра не внушали ему доверия. Для освобождения у него было единственное — крайнее — средство. Он раскурил свой косяк, размышляя о том, что все его доводы — просто дешевая отмазка. Но отступать поздно. Идея уже проросла в нем, распустилась и обвила его мозг своими щупальцами.
Пошатываясь, он добрел до шкафа. Вынул одежду и обнаружил спортивные штаны взамен своих порванных. Наверняка медсестра позаботилась. Он оделся. Застегнул рубашку, молнию на куртке. Повесил на плечо сумку. Готов для выхода в свет, но кое-чего не хватает.
Порывшись в куртке и сумке, он так и не нашел свой пистолет. Наверняка дело рук Касдана. Лоб покрылся испариной. Стоило бы провести психоанализ чувства всемогущества, связанного с ношением оружия. Всем легавым знакомо это чудесное ощущение безопасности, превосходства над толпой. Но сейчас Волокину казалось, будто его кастрировали. Слабым утешением стало полицейское удостоверение, найденное на дне кармана. Лучше, чем ничего.
Он тщательно затушил окурок, засунул его в карман и выскользнул в коридор. Вжимаясь в стену и прихрамывая, выбрался из здания, так и не встретив ни одной медсестры. Через несколько секунд он уже шел по территории кампуса. Еще бы знать, что это за больница. Он доверился своему нюху и убедился, что нога почти не болит.
Выйдя за ограду, оказался на бульваре Мажента. И только теперь заметил название. Ларибуазьер. Тепло подумал о Касдане, который притащил его сюда окровавленного и без сознания. Он еще отблагодарит армянина.
Эта мысль вызвала другие воспоминания. Блестящую от изморози площадку перед поселком Кальдер. Трубу, выплевывающую голубые в лунном свете клубы дыма. Мальчишку в серебряной маске. Gefangen. Он снова увидел его руку. Проткнувшее ногу лезвие. Воспоминание превратилось в ощущение, а ощущение в приступ тошноты. Его едва не вырвало на тротуар.
Увидев такси, он нырнул внутрь:
— На улицу Орсель.
Он смотрел на свои руки. Их сотрясала мелкая дрожь. Откинувшись на спинку сиденья, он закрыл глаза.
Для обычных людей мир героина — нечто вроде загробного царства, населенного зомби с ввалившимися глазами, где то и дело кто-то умирает от передоза, а в помойках находят трупы должников. Действительность куда банальнее. Мир наркоты — это прежде всего телефонные звонки, ожидание, беготня по адресам. А потом, у дилера, бессвязная болтовня, бесконечные отлучки в туалет, дикие выходки, и все ради того, чтобы прикинуться таким же, как нормальные люди — те, кто не болен.
Русский вытащил мобильник. Набрал номер, который удалил из адресной книги, но знал наизусть:
— Марк? Говорит Воло.
— Только не это…
— Сейчас подъеду.
— Теперь у меня есть свои люди в полиции. Ты больше не можешь…
— Сейчас буду. Тогда и поговорим о твоих связях.
— Чтоб тебя…
Последние слоги он выговорил с невероятной усталостью. Улыбаясь, Волокин отключился. Такси поднималось по улице Клиньянкур. Свернуло налево. На улицу Орсель.
— Остановитесь здесь и ждите меня.
Скрывшись за припаркованными машинами, он прошел несколько домов и скользнул под арку. Шесть этажей без лифта.
Он и забыл об этом — здесь начинался его путь на Голгофу.
Он останавливался на каждой лестничной площадке, переводя дыхание. И каждый раз мимо проходили призраки, нервные или под кайфом, в зависимости от того, сделали ли они укол у дилера.
Последний этаж. Какой-то тип вышел из квартиры. Волокин мог бы войти, но предпочел позвонить в дверь. Он не хотел оказаться внутри. Не хотел ощутить липкую атмосферу зависимости, всегда царящую у перекупщика.
Барыга злобно оскалился, облив его презрением.
Словно окатил дерьмом.
— Взялся за старое? Мне надо зарабатывать на жизнь.
— Успокойся, я в завязке.
— Оно и видно.
— Заткнись.
— Ты не понял. Теперь у меня друзья в полиции, они…
Волокин схватил дилера за горло и прижал к дверному косяку:
— Сказал, заткнись. Гони то, что мне нужно, и я свалю.
— Ты меня достал. Это рэкет…
Волокин ослабил хватку:
— Сказано, гони.
Прикосновение бумажного пакетика к ладони. От близости героина его охватила дрожь… Предвкушая укол, Волокин отпустил дилера.
— Адиос, придурок. Это последняя доза.
— Надеюсь.
Легавый захромал вниз по лестнице, уже не ощущая боли.
Сел в ожидавшее его такси и бросил водителю:
— Мне нужно найти дежурную аптеку.
Шприцы. Спирт. Вата. А главное, надо отыскать укромное местечко для операции «катарсис». Он не поедет к себе на улицу Амло. И не остановится в пригородной гостинице. Можно податься в забегаловку и взять чай с лимоном. Чай из-за ложечки. Лимон из-за сока. Но при одной мысли о том, чтобы ширяться в грязной уборной, его замутило.
Шофер остановился под неоновым крестом. Переливчатый зеленый свет. Серое небо. Волокин выскочил на тротуар. Собственная подвижность стала для него приятным сюрпризом. Он сможет продолжить расследование, не дожидаясь полного выздоровления.
Сыщик прошел по аптеке мимо косметических кремов и наборов для мгновенного похудания. Встал впереди очереди и сделал заказ не терпящим возражений тоном.
Аптекарша осмелилась спросить:
— У вас есть рецепт?
— Нет. Но я спешу. У меня героиновая зависимость.
— Вы шутите?
Волокин показал ей полицейское удостоверение.
— Конечно. Мой напарник — диабетик. Он ждет меня в машине. Вы не могли бы поторопиться?
Женщина как будто успокоилась. Через три минуты он был уже в такси, сжимая в руках свою добычу.
— На бульвар Вольтера, — приказал он.
Теперь он знал, куда податься. Никакого другого убежища ему не найти. Через несколько минут он был на месте. Ворота открыл универсальным ключом, а замки с тройной фиксацией — отмычкой. Ногой прикрыл за собой дверь, и его захлестнула волна блаженства. В каком-то смысле он был у себя дома.
Дома у Лионеля Касдана. У Старика.
Он сбросил на пол сумку и куртку. Расположился в спальне, сперва помыв руки и отыскав на кухне ложечку и лимон. Содрогнувшись при мысли о совершаемом кощунстве, нашел галстук, чтобы использовать его вместо жгута. Затем уселся на край кровати и приступил к ритуалу. Его охватило странное спокойствие. Впервые он готовил укол с совершенно определенной целью.
Сегодня героин заменит сыворотку правды.
Он положил вату в ложечку. Погрузил иглу в пропитанные героином волокна. Яд потек в шприц. The needle and the damage done. Игла и ад. Волокина не мучила совесть. Он сказал себе: «Это ради доброго дела». Он сказал себе: «Это в последний раз». Потом, улыбнувшись, добавил: «Нельзя доверять нарку». И усмехнулся. Он вступил в магический круг. Туда, где все уже не в счет, кроме наступающего блаженства.
Он ввел иглу в вену. Нажал на поршень. Почувствовал, как внутри растекается жаркая волна. Он мог бы написать книгу о скорости кровообращения. О магической сети вен, по которой с невиданной быстротой распространяются вечная нега и мудрость.
Несколько секунд он наслаждался приходом. Все отступило. Мир. Его власть. Вес. И сменилось невероятной, сладостной легкостью. Время исчезло. Выгнувшись от удовольствия, Волокин воображал, что он катается на доске по млечной пене. Воздушные пузырьки нежным ветерком потрескивали в ушах, словно в какое-то безумное утро он забыл смыть гель для бритья…
От невыносимого блаженства у него перехватило дыхание. Он икнул. Такое случается сразу после оргазма. Потом медленно откинулся назад, на кровать, покачиваясь от наслаждения и ясности. Он превратился в тело, вращающееся по орбите собственного удовольствия, собственного мозга, томившегося на слабом огне, золотистого, словно будда в глубине грота.
Вспомнить…
Сосредоточиться на прошлом, чтобы разрубить узел правды…
Он закрыл глаза и почувствовал, как что-то в нем поддается.
Что-то хрустнуло, сильно, как кость под руками остеопата.
И потом, черт… да, дверь открылась…
Произошла вспышка, и он узнал.
